Текст книги "Неподведенные итоги"

...И теперь он-то и будет экранизировать повесть, как говорится, возьмет дело в «умелые руки»?! И т.д. и т.п.

Подписали этот документ:

«Ветераны Великой Отечественной войны – председатель инженерной комиссии Московской секции СКВВ, лауреат Государственной премии СССР, почетный гражданин города Могилева, доцент, генерал-лейтенант запаса .....;

председатель совета ветеранов ВИА имени В.В.Куйбышева, заслуженный деятель науки РСФСР, доктор военных наук, профессор, генерал-майор запаса.....;

председатель Совета военно-патриотического воспитания молодежи в инженерных войсках, отличник просвещения РСФСР, кандидат технических наук, доцент, генерал-майор запаса.....(эти фамилии не называю по причине, которая станет понятной ниже).

Я уже писал, что получал письма с несогласием, с протестами против создания фильма, но те письма не выходили за обычные рамки, в них не было клеветы и оскорблений. Тут же я решил ответить трем генералам, каждому в отдельности.

Вот выдержки из моего письма:

«В своем письме... Вы и Ваши соавторы оскорбили мою честь и достоинство человека и гражданина. В этом письме Вы и Ваши соавторы обвинили меня в уклонении от воинского долга, в нарушении Конституции, по сути, в дезертирстве. Прежде чем инкриминировать мне уголовное преступление, надо было, по всей вероятности, для начала навести кое-какие справки. Тогда бы Вы поняли, что 9 мая 1945 года мне еще не было семнадцати с половиной лет, а в армию, как Вам известно, призывали с восемнадцати. Опираться в своих домыслах на мой телевизионный рассказ, где я поведал о том, как в 1952 году не попал на месячные лагерные сборы в армию из-за того, что был в длительной киноэкспедиции на Дальнем Востоке, по меньшей мере, несерьезно. Ведь это событие превратилось в Вашем изложении в факт, будто я „смог укрыться от призыва в армию и участия в Великой Отечественной войне“. И больше того, „выступая по телевидению, бравировал этим“... В своем письме Вы возвели на меня напраслину, оговорили меня, обозвали трусом... Ваши утверждения – клевета и оскорбление. Кроме того, Вы послали свои унизительные для меня высказывания в высокие организации и газеты.

В течение месяца я буду ждать от Вас письменного извинения. Если его не последует, то я подам на Вас в суд за оскорбление личности».

И подписался:

Эльдар Рязанов,

секретарь правления

Союза кинематографистов,

народный артист СССР,

лауреат Государственных премий ЦССР и РСФСР,

член Союза писателей СССР,

согласно военному билету

солдат, рядовой, необученный,

годный к строевой службе.

Сначала я получил письма с извинениями от двух соавторов. Именно поэтому в «Огоньковской» публикации я не предал их имена гласности. А фамилию третьего, который промолчал, огласил на всю страну и намеревался подать в суд. И даже собирался потом рассказать на страницах печати о том, как рядовой (то есть я) судился с генералом. Но в последнюю минуту третий, видно, тоже спохватился и прислал, в свою очередь, извинительное письмо. Так что в книге пусть все три доблестных воина останутся анонимными. Хотя безответственность и злые эмоции не могут служить оправданием подлости...

Но вернемся к итогу лондонских переговоров.

Перед поездкой наших представителей в Лондон мы все посовещались. Мы знали – права у англичан кончаются в ноябре 1989 года. И мы, если Войнович согласится после этого срока передать права нам, можем смело приступать к съемкам картины. Ведь она готова будет лишь в феврале 1990 года, а к этому времени не будет никакой кабалы.

В Лондоне переговоры начались с того, что фирма выложила карты на стол. Оказывается, еще летом 1988 года англичане подписали новое соглашение с Войновичем, позволяющее им продлевать права на экранизацию многократно и в одностороннем порядке.

Вот какую бумагу привезли из Лондона наши товарищи (привожу некоторые пункты):

«Окончательные условия для использования лицензии на производство художественного фильма „Жизнь и невероятные приключения солдата Ивана Чонкина“, предоставляемой фирмой „Портобелло продакшн“ фирме „Мосфильм“:

1. «Портобелло» бесплатно предоставит «Мосфильму» лицензию на производство одного художественного фильма на русском языке с правом проката лишь на территории СССР...

5. Ни «Мосфильм», ни любое другое лицо или фирма, за исключением фирмы «Портобелло», не будут иметь право на прокат, показ или передачу фильма любым способом, включая на кинофестивалях вне территории СССР. Ни «Мосфильм», ни любое другое лицо или фирма не будут иметь право показывать фильм на международных фестивалях на территории СССР без предварительного письменного разрешения фирмы «Портобелло». В случае несоблюдения этого условия «Мосфильм» обязан заплатить «Портобелло» штраф в 100 000 фунтов стерлингов за каждое несоблюдение условия любым третьим лицом, включая режиссера...

6. «Мосфильм» передает все творческие и прокатные права на фильм вне территории СССР фирме «Портобелло» без пределов во времени, то есть фильм станет имуществом «Портобелло» вне территории СССР.

8. В том случае, если «Портобелло» по собственному решению согласится выпустить фильм вне СССР и организовать прокат фильма, «Мосфильм» обязан предоставить все пленки и печатные материалы по требованию и без претензий на оплату...

9. В признание работы В. Войновича над сценарием «Мосфильм» оплатит ему полный эквивалент оплаты автора-сценариста в рублях, в его банк в Москве.

(Здесь не удержусь. Ведь они отвергли этот сценарий под предлогом, что Войнович его не писал. Да еще по требованию англичан в титрах русского фильма не должна была стоять фамилия Войновича-сценариста. Где же логика?)

12. Признавая бесплатное получение лицензии на права, «Мосфильм» направит всевозможные усилия на то, чтобы помочь «Портобелло» с их собственной постановкой «Чонкина», если появится просьба от «Портобелло». «Мосфильм» также обязуется вступить в переговоры о прокате фильма «Чонкин», сделанного «Портобелло», к которым приступит с доброй волей...

13. Результатом любого несоблюдения данных условий будет немедленная потеря прав «Мосфильма» на создание и прокат своего фильма на территории СССР».

Первая реакция у меня, у съемочной группы и у дирекции «Мосфильма» была однозначная и одинаковая – мы все взбесились! И самими условиями, и тоном, близким к военному приказу. Мы восприняли это так: вы там в своем лепрозории можете делать, что хотите. Впрочем, если мы захотим, то все, что вы там «налудите», будет принадлежать только нам, и если мы захотим что-нибудь заработать на вашем произведении, то сколько, как и каким образом мы это заработаем, – наше дело. Больше того, вы обязаны предоставить нам все условия для создания английской версии «Чонкина» и купить ее для проката.

Немножко поостыв, я попробовал еще раз влезть в шкуру британца и посмотреть на ситуацию его глазами. Ведь Эрик Абрахам мог вообще отказаться и попросту сказать: «Нет!» Мог? Мог! Но Абрахам не хочет ссориться с «Мосфильмом». Ведь если «Портобелло» действительно затеет свою версию «Чонкина», то без съемок в русской деревне не обойтись. Далее, Абрахаму известно, что фильмы Рязанова пользуются в СССР успехом и приносят доход, так что он дает возможность заработать «Мосфильму». Но для того, чтобы русский фильм не помещал бы английской версии, зона его демонстрации будет со всех сторон окружена стеной с колючей проволокой. Если же британский проект «Чонкина» не состоится, то на русской картине можно будет заработать, не вложив ни одного цента. И мина хорошая – вроде как благодетель, и игра неплохая...

И дальше последовало нечто неслыханное с моей стороны, учитывая в особенности мою вспыльчивость. Первый приступ ярости прошел, кровь поостудилась. Я поразмыслил, прикинул. Все было готово к съемкам, был затрачен немалый труд, люди не жалели времени, сил, нервов. Я знал, что многие зрители у нас эту картину ждут. И после сомнений, колебаний, уговоров самим собой самого себя – я согласился! Пришел к генеральному директору и, наступая на самолюбие, заявил, что готов приступить к съемке. Я любил книгу, и, по-моему, сложился хороший сценарий, мне нравились актеры, натуру для съемок мы нашли замечательную.

Однако тут В. Н. Досталь встал на дыбы. Он сказал, что подписание этих унизительных условий подорвет реноме «Мосфильма». Я не стал с ним спорить, хотя полной уверенности в том, что у «Мосфильма» есть реноме, у меня не было. Я доподлинно знал, как за рубежом относятся к нашим фильмам, снятым, в частности, на родной, отечественной пленке. У них там даже термин есть: «Совколор». Подразумевается, что цвет блеклый, жухлый, вялый. Короче, цвет, как и рубль, – неконвертируемый.

Я не мог заставить себя бороться с Досталем. Его протест упал на взрыхленную почву. Настроение у меня было паршивое, чувство оскорбления сидело внутри. Кроме того, в шестьдесят один год подчиняться диктату, пусть капиталистическому, казалось отвратительным и немыслимым. И я сдался. Я не был уверен, что смогу сделать веселую, озорную картину, находясь в состоянии унижения.

И тем не менее (я даже об этом не знал) руководители студии «Ритм» Г. Н. Данелия и Ю. С. Кушнерев вместе с генеральным директором «Мосфильма» В. Н. Досталем сделали еще одну попытку спасти картину. В Лондон пошло новое предложение – откупить права на постановку «Чонкина» за 100 тысяч долларов – цена, прямо скажем, немалая. Англичане отказались.

«Наше последнее предложение, – ответило „Портобелло“, – это пригласить другого режиссера-постановщика и продолжить работу над действительно коопродукцией».

Написали бы прямо: другого, более покладистого, более сговорчивого.

Наши актеры, желая сыграть в фильме о солдате Чонкине, отвергали заманчивые предложения, не соглашались на съемки в других кинокартинах. И в результате, конечно, потеряли эти роли...

Обрадованные тем, что наконец-то освободились от цепких «идеологических» лап чинуш, цензоров и прочей бюрократической нечисти, наши кинематографисты ринулись с идеями и предложениями на свободный рынок. Не имея международного опыта, будучи наивными и юридически безграмотными (впрочем, как и все советские люди!), мои кинематографические друзья и я сам столкнулись с трезвыми коммерсантами и расчетливыми дельцами, которые облапошивают нас, как хотят. К нам относятся, как к дешевой рабочей силе, как к чему-то второсортному. А мы-то себя таковыми не считаем. Нас воспитывали в великодержавном чванстве – мол, мы самые-самые.

Пришла горькая пора отрезвления и правильной самооценки – мы нищие, мы отстали от Запада во всем на десятки лет, и единственное, что у нас есть, как это ни странно, – самолюбие, чувство собственного достоинства и патриотизм.

Пока длилась агония с закрытием картины, а этот процесс, включая переговоры в Лондоне, тянулся не меньше месяца, Войнович, зная об отказе англичан, не звонил мне ни разу. Он позвонил мне в день, когда подписывался приказ об остановке работ по фильму. Но совсем не по этому поводу. От наших общих знакомых он получил сведения о моем недовольстве тем, что летом прошлого (восемьдесят восьмого) года, когда вовсю велись между нами переговоры, когда Союз кинематографистов поддержал идею постановки, когда я намеревался засесть за сценарий, то есть запахло реальностью, в это самое время Войнович подписал дополнение к договору, дающее возможность фирме «Портобелло» продлевать право «опшен» многократно. О том, что он сделал это, я не подозревал и не догадывался. То, что писатель подписал такое продление, было в его праве. В конце концов хозяин – барин. Книга-то его. Как хочет, так и распоряжается. Меня задело только одно – как же можно было не сообщить мне об этом, не поставить в известность. Ведь знай я, что права «Портобелло» на «Чонкина» стали многолетними, я бы, может, и не полез бы в авантюру. Поступок же фирмы легко объясним. Фирма поняла, что советская сторона заинтересована в вещи Войновича, и решила укрепить узы с автором.

Итак, Войнович позвонил мне, раздосадованный. Дословно он мне говорил по телефону следующее: «Я не помню, что я там подписал... Может, я и не подписал. А если подписал, то текст-то ведь на английском, а я язык знаю слабо... Я не „Мосфильм“, у меня тут нет адвокатов, с которыми я мог бы посоветоваться... Я тут один... Может, недопонял чего...»

И еще дней через десять,, когда я уже распрощался с картиной, на «Мосфильм» пришел телефакс от Войновича, на сей раз из Нью-Йорка.

«Дорогой Эльдар!

Я изучил проблему и выяснил, что (как я и думал) никаких пролонгации я не подписывал. В ноябре мой договор с Эриком после уплаты им определенной суммы будет продлен автоматически.

Я перед тобой ни в чем не виноват. С самого начала я тебя поставил в известность, что мои права проданы фирме «Портобелло» задолго до того, как вы начали перестраиваться...

Сейчас, по-моему, Эрик уступил вам все, что мог. Он разрешил, не требуя ни гроша, делать советский фильм для советской аудитории. Для решения творческих задач этого вполне достаточно, а коммерческие проблемы находятся за пределами моей компетенции. Впрочем, даже будучи плохим коммерсантом, я знаю, что с деньгами, накопленными на «Запорожец», вряд ли стоит прицениваться к «мерседесу» и обижаться на продавца, который предложенную сумму не принимает... Короче, я в это дело больше не вникаю. Хотите – торгуйтесь дальше, хотите – не торгуйтесь. Мешать не буду, а помочь не могу.

В любом случае желаю успеха.

В. Войнович».

К сожалению, передо мной лежит текст соглашения англичан с В. Войновичем от 20 июня 1988 года.

Там много параграфов и пунктов, обговаривающих условия продления. А в конце документа две подписи – «Владельца» и «Покупателя».

Но спорить и доказывать что-либо я не хочу. Меня все это уже больше не интересует.

К сожалению, в своем прощальном послании Владимир Николаевич не нашел ни одного слова благодарности к людям, которые, идя против течения, вкладывали все свои силы и способности, чтобы сделать фильм по его книге. Людям, которые способствовали возвращению на Родину его самого и его книги. Он не нашел слов сочувствия и сожаления, вообще, ни одного теплого слова. В его письме не проскользнуло ни единой нотки огорчения, что фильм в России не состоится. Один лишь апломб и высокомерие. Честно говоря, мне очень жаль!

Итак, каков же итог? Деньги на Западе. Права у них тоже, причем не только на экранизацию, но и на многое другое. Демократия и законность пока тоже не у нас. Об одежде, условиях быта и изобилии всего говорить не будем – это бестактно. Конкретно, будущий фильм о Чонкине тоже в капиталистических руках. А что же у нас? Пожалуй, кроме нескольких грядок ПУКСа, который мы посадили в деревне Геронтьево, у нас ничего и не осталось. Ну, а ПУКС, как читатель уже знает, – это путь к социализму...

О всех этих событиях, как читатель уже понял, было рассказано в «Огоньке» в июле 1989 года. Что же случилось потом? То, что фильм закрыли, ясно. В.Войнович прислал ответное письмо в «Огонек», где упрекнул меня в «азиатской хитрости», которая заключалась в том, что я надеялся освободиться от пут «Портобелло». Ничего опровергнуть он не смог. Да это и неважно. Кончил свой ответ Войнович очень печальной фразой о том, что у него в России не состоялся не только фильм. Не состоялась жизнь!.. А у меня вдруг образовалось какое-то количество свободного времени, и мы с женой взяли месячного щенка. Очень симпатичного славного обалдуя с невероятным аппетитом. С аппетитом совсем не для этой страны. И не для моих заработков. По совету жены мы назвали его – Чонкин.

P.S. В 1994 году фирма «Портобелло» осуществила постановку по книге Войновича. Мечта фирмы сбылась. Снимали в Чехии. Построили декорацию русской деревни. Ставил фильм известный чешский режиссер Иржи Менцель. Играли русские актеры... В этот фильм влито немало нашей «донорской крови». Ведь фирма пригласила к сотрудничеству нескольких людей, трудившихся в нашей съемочной группе: художника по костюмам, второго режиссера, директора картины. Так что все материалы, которые мы собрали и создали, готовясь к съемкам, попали в чешский съемочный коллектив. Включая альбом с фотопробами артистов, эскизы декораций и т.д. Я не жалею об этом. В особенности, если созданное нами помогло чешским коллегам.

ИЗ ДНЕВНИКА (1990-1991)

1990 год

СЕНТЯБРЬ—ДЕКАБРЬ. Съемочный период фильма «Небеса обетованные». Художники Александр Борисов и Сергей Иванов соорудили свалку на задворках сортировочной станции Киевской железной дороги. Это недалеко от «Мосфильма».

Загнали на один из железнодорожных путей старый паровоз, который, как ни странно, добрался до места съемки своим ходом. Свезли остовы старых троллейбусов, ржавые милицейские будки, брошенные кузова автомобилей, построили голубятни, лачуги, сараи. Обставили убогое жилье мебелью-рухлядью. На свалке есть колонка-колодец, откуда «жители» могут брать воду. Рядом овощная база, где бомжи «коммуниздят» капусту, картошку, морковь. Оснастили аппартаменты нищих буржуйками, навезли собак – непременный атрибут жизни человека в ненормальных условиях, развесили белье, развели костры. И вот поселок-свалка готов для съемки.

Поначалу – в сентябре – снимали все городские сцены: попрошайничество Фимы, встречу двух героинь, милицию, столовую милосердия, свадьбу на даче и т.д. А когда начались дожди, слякоть, холода, перебрались на свалку.

Съемки были тяжелые. Рядом не было ни жилья, ни туалета, ни заведения, где можно было перекусить. Актеры переодевались и гримировались в мосфильмовском автобусе. В середине съемочной смены приезжал «микрик» с бутербродами и горячим чаем. Снимали в основном вечером, кругом темень, грязь, почти все время с неба льет. Мимо с ревом сквозят поезда. Натуральность обстановки, трудная атмосфера, тяжелые нагрузки способствовали, думаю, той убедительности, которая требовалась от артистов. Актеры были заняты в фильме первоклассные. Неистовый Валентин Гафт играл хромого президента этой колонии попрошаек и уголовников, играл – страстно, убежденно, мощно. Вожак, антикоммунист, добрейшей души человек. Лия Ахеджакова создала образ опустившейся художницы, у которой в прошлом была благополучная семья, она окончила Художественное училище, явно не бесталанна. Но ненормальная жизнь ненормального общества, беды, обрушившиеся на семью, плюс богемный, беспечный характер пустили ее судьбу под откос. Анфимья Степановна (или попросту – Фима) предпочитает вольное бытие нищенки, лишь бы не вписываться в конформистский образ жизни. В ее героине цинизм уживается с нежностью и человечностью. Фима языкаста (за словом в карман не лезет), и широка (готова отдать последнее), и попивает (у нее с собой всегда бутылочка), и нахраписта (не столько выпрашивает подаяние, сколько вымогает его). Она смешна и трогательна, от ее героини исходит какой-то душевный свет. Олег Басилашвили исполнил роль брата Фимы – Феди. В прошлом он пианист и даже можно сказать сочинитель музыки. Потом ни за что попал в лагерь. Там подружился с Президентом. Живет по чужим дачам, которые хозяева оставляют на зиму пустыми. Старый сластолюбец, но при этом славный, мягкий, наивный. Он становится жертвой своей последней любви к молоденькой пэтэушнице Жанне, на которой негде ставить пробы. Но для Феди она – ангел. Здесь я снова встретился с Наташей Щукиной, которая блестяще сыграла Лялю в «Дорогой Елене Сергеевне».

Особо хочу выделить Ольгу Волкову в роли Мамани, которую оскотинившийся сыночек так исколотил, что она забыла свое имя и фамилию. Фима выручила, наградила ее именем и фамилией – Катя Иванова. Волкова создала образ, тип, персонаж, который в моих глазах олицетворяет Россию. Она и добрая мать, и преданная прислуга, и безотказная подстилка для коммунистических боссов. Ее глаза светятся покорностью, терпением, готовностью к работе, желанием помочь, услужить. В ее героине нет злости, ей совсем не свойственна мстительность. Катя – светлое, беззащитное существо, способное лишь в минуту отчаяния тихо и горько заплакать. Может, я идеализирую свою Родину? Во всяком случае, в связи с безупречным исполнением своей роли Ольгой Волковой мне видятся именно эти аналогии. Леонид Броневой, как мне думается, показал силой своего искусства очень занятный, неоднозначный тип. Отставной полковник Советской Армии, для которого время войны с Японией в 1945 году, где он принимал участие, оказалось лучшим в его жизни, – персонаж, несомненно, трагический. Хотя он сам этого и не осознает. Глуповатый, наивный, с завидным самомнением, он, тем не менее щепетилен, порядочен и добр. Больше того, он оказывается способен на чистое сердечное чувство. А когда случился конфликт между нищими и милицией, которая намерена уничтожить бомжатник – последнее прибежище униженных, – наш полковник безоговорочно принимает сторону бедняков. Ибо благородство – главное свойство его натуры.

Я очень доволен дуэтом Романа Карцева и Вячеслава Невинного. Опустившийся еврейский скрипач-самоучка (раньше он был инженером и работал в «ящике») и матерый уголовник и русофил составили в фильме трогательную и смешную пару. Персонаж Невинного, когда напьется, бушует, выкрикивая антисемитские лозунги, которые он впитывает на черносотенных митингах, а персонаж Карцева сносит все это покорно, философично, с еврейской мудростью, ибо знает, что великан Невинный, протрезвев, всегда защитит маленького, нежного Карцева. Что и случается в фильме.

Хочу еще вспомнить помешанного на коммунистических газетных штампах машиниста паровоза. Его сыграл превосходный Александр Пашутин. Так натурально, что порой берет оторопь – а артист ли это? Роль Пашутина тем более трудна для исполнения, что в ней нет никаких нормальных человеческих фраз, она состоит только из коммунистических призывов, заголовков передовиц и лозунгов, что висели повсеместно.

Остальные исполнители – талантливые и самоотверженные – тоже внесли свою лепту. Все, и не только артисты, работали с огромной самоотдачей, как будто съемки наши происходили еще в ту эпоху, когда кино было кумиром, властителем дум, мифом двадцатого столетия. Не могу не вспомнить одного поразительного случая. В фильме, если помните, фабула строилась на том, что за несчастными жителями свалки должен был прибыть инопланетный корабль, чтобы забрать их в Небеса обетованные, туда, где у них будет человеческая жизнь. Инопланетяне обещали появиться, когда на земле пойдет первый снег. Причем он будет голубого цвета. Мне было важно успеть снять все предшествующие эпизоды до того, как снег ляжет на землю. Я торопился, стояла уже середина ноября. Съемки со снегом, падающим с неба, всегда готовятся. Для этой цели мелкомелко нарезается папиросная бумага, а специальные ветродуйные машины выпаливают искусственный снег, и в кадре он сыпется сверху, создавая полную иллюзию снегопада. Наконец наступил день съемки эпизода, когда должен был повалить голубой снег и прилететь космический экипаж инопланетян. Чтобы снег был на экране голубым, замечательный оператор Леонид Калашников поставил на осветительные приборы синие и голубые фильтры. Снеговые машины включены в электросеть. Все готово. Я командую: «Внимание! Приготовились!»... И вдруг с небес повалили крупные белые хлопья настоящего снега. Мы начали срочно снимать. Когда съемка одного кадра кончалась, снег прекращался. Как только мы приступали к съемке следующего кадра, снова сверху падали огромные натуральные хлопья. Это было необъяснимо, казалось мистикой, даром Небес. Некоторые актеры крестились. Ибо природа, как правило, не помогает съемкам, а, наоборот, мешает. Когда требуется солнце, идет дождь и так далее. Здесь же на наших глазах совершалось чудо. Снег падал именно тогда, когда начинали работать съемочные камеры. Снеговые машины бездействовали. В них не было нужды. Весь огромный эпизод снимался с подлинным, натуральным снегом. Как будто кто-то наверху следил за нами, открывал снежные заслонки, давая нам понять, что мы делаем хорошее, доброе дело. Я не берусь объяснить этот феномен. Но мистическое чувство, сердечная благодарность за сверхъестественную помощь переполняло всех создателей ленты.

Те же самые сентябрь—декабрь 1990 года.

Обычно, когда снимаешь картину, сил на какие-либо другие работы не остается. Съемки поглощают всю энергию, заложенную в организме. Но, очевидно, когда я снимал «Небеса обетованные», в меня как бы вдунули дополнительную мощь. Именно в эти же месяцы, когда снималась труднейшая лента, я по субботам и воскресеньям писал повесть «Предсказание». И к Новому, 1991 году закончил ее. Я не собирался параллельно со съемками сочинять еще и прозу. Это вышло как бы само собой. Сюжет, вылупившийся из моего стихотворения «Встреча», как-то обосновался внутри меня, жил и развивался, невзирая на мою остальную деятельность, в частности, режиссерскую.

Вот это стихотворение:

Встреча

После ливня летний лес в испарине.

Душно. К телу липнет влажный зной.

Я иду, а мне навстречу парень, он –

черноволосый и худой.

Он возник внезапно из туманности

со знакомым, близким мне лицом.

Где-то с ним встречался в давней давности,

словно с другом, братом иль отцом.

Время вдруг смутилось, заколодилось,

стасовалось, как колода карт...

На меня глядела моя молодость,

это сам я сорок лет назад.

Головой кивнули одновременно,

посмотрели пристально в глаза.

Я узнал родную неуверенность,

о, как мне мешали тормоза!

На меня взирал он с тихой завистью,

с грустью я рассматривал его.

В будущем его, я знал безжалостно,

будет все, не сбудется всего.

Он застенчив, весел, нет в нем скрытности,

пишет безысходные стихи.

Я провижу позднее развитие,

я предвижу ранние грехи.

Будут имя, фильмы, книги, женщины.

Только все, что взял, берешь ты в долг.

И когда приходит время сменщика,

то пустым уходишь в эпилог.

Главное богатство – это горести,

наживаешь их из года в год!

Что имеет отношенье к совести,

из печалей и невзгод растет.

Он в меня смотрелся, словно в зеркало,

отраженье было хоть куда.

Лишь бы душу жизнь не исковеркала,

если что другое – не беда.

Слушал он, смеялся недоверчиво,

сомневался в собственной судьбе.

Прошлое и нынешнее встретились!

Или я немного не в себе?

Попрощались мы с улыбкой странною,

разошлись и обернулись вслед.

Он потом растаял за туманами,

будто его не было и нет.

Только капли россыпями с дерева

шлепаются в мокрую траву...

Мне, пожалуй, не нужна уверенность,

было ли все это наяву.

Под стихотворением дата: 26 июля 1985 г.

Пять лет, что прошли с момента создания стихотворения до момента начала писания повести, не прошли даром. Мистический странный случай оброс сюжетом, характерами персонажей, а главное, погрузился в тревожное, беспокойное время. Реалии девяностого года стали той атмосферой, в которой протекало действие. Я писал повесть «Предсказание» так же, как Роберт Льюис Стивенсон сочинял свой шедевр «Остров сокровищ». Нет, я не сравниваю таланты авторов или же качество книг. Преобладание (и огромное) великого шотландца для меня неоспоримо. Просто случились некие похожести. У Стивенсона заболел пасынок, и писатель, сам, кстати, хворавший, сочинил в утешение мальчику первую главу «Острова сокровищ». Тому очень понравилось, и он попросил отчима продолжать книгу. После каждой новой главы ребенок спрашивал писателя, а что же будет дальше с героями. Но автор не знал, и так, сочиняя для больного ребенка приключенческую сказку, Стивенсон доковылял до конца.

Закончив первую главу «Предсказания», я прочитал ее своей жене Нине. Нина, которая работала профессиональным редактором, на похвалу обычно была не слишком-то щедра... Однако в этом случае она сказала, что ей очень нравится, и спросила, а что приключится с героями в дальнейшем. Я ответил, что знаю кое-что, но довольно смутно. Нина сказала, что я должен продолжать. И вот каждую субботу и воскресенье (откуда только брались силы?!) я корпел над сочинением. Потом прочитал ей вторую главу. И снова одобрение единственного слушателя, пользующегося моим полным доверием, было безоговорочным. Похвала близкого человека, единомышленника, соучастника всех последних работ, имела для меня огромное значение. И, несмотря на чудовищную усталость от съемок, я по выходным, как настоящий графоман, склонялся за письменным столом над рукописью. Так постепенно я дошел до последней страницы. Как раз к тому же времени, когда закончил съемки «Небес обетованных». Перечитав повесть, я решил, что «Предсказание» – чистая проза, которая экранизации практически не поддается. Так что фильм по ней я делать не намеревался.

1991 год

ЯНВАРЬ—МАЙ. Монтаж, озвучание, перезапись, печать копии фильма «Небеса обетованные».

Отдал рукопись повести в журнал «Юность». Читают.

ФЕВРАЛЬ. Отнес «Предсказание» в «Огонек».

При журнале существует издательство, которое печатает «читабельную» литературу. Редколлегия ознакомилась с повестью быстро. Главный редактор журнала Л. Гущин сказал, что повесть понравилась и принята. Однако в данный момент у издательства трудности с бумагой, надо подождать. В «Юности» читают.

МАРТ. В «Огоньке» продолжаются трудности с бумагой. В «Юности» читают. (Притом что главный редактор журнала Андрей Дементьев – друг и сосед по даче.)

АПРЕЛЬ. Трудности с бумагой в «Огоньке» не кончились. В конце апреля Андрей Дементьев сказал, что «Предсказание» ему понравилось, что «Юность» будет печатать ее, но не раньше первого номера следующего года, ибо весь 91-й год занят прозой Василия Аксенова.

МАЙ. Был в Харькове. Состоялась так называемая творческая встреча. Потом показал в первый раз «Небеса обетованные». Прием фильма замечательный. Выступая перед фильмом, рассказал, в частности, и о новой повести. Поведал и об «Огоньке» и о трудностях там с бумагой. Тут же из зала пришла записка: «Хотите, мы напечатаем Вашу повесть». И прилагался телефон Харьковского издательства. Я вернулся в Москву. Очередной раз осведомился о положении с бумагой в «Огоньке». По-прежнему бумаги не было. Тогда я позвонил в Харьков. Через два дня прикатил Геннадий Леонидович Романов – генеральный директор предприятия «Жизнь и компьютер». Высокий, молодой, энергичный, очень приятный. За день прочитал повесть, тут же принял решение об издании книги и увез рукопись в Харьков. Один молодой режиссер с «Мосфильма» попросил отдать ему повесть для экранизации. Я отдал и обещал, что если он найдет продюсера, я напишу по повести сценарий.

АВГУСТ. Путч. 28 августа, через неделю после путча, в зале парламента состоялся просмотр «Небес обетованных» для защитников Белого дома. Этот день стал, может быть, одним из лучших в моей биографии. Зал наэлектризован. Фильм смотрели бурно, возбужденно. Зрительские реакции выражались выкриками, смехом, аплодисментами. А после фильма начался своеобразный импровизированный митинг. Встреча единомышленников. Картину защитники Белого дома восприняли как своего рода предсказание, пророчество. Люди, заслонившие демократию от гибели, выскакивали из партера на сцену. Звучали опьяняющие, горячие речи. Там были парни из разных городов России. Меня сделали членом многих отрядов, обороняющих в те героические дни свободу, подарили значки, эмблемы, фотографии. Невероятное чувство братства, единства, победы сплачивало нас в этот день. Шла телевизионная съемка для «Кинопанорамы», которую вела редактор передачи Ирен Лесневская. Вскоре наши жизни будут связаны совместной работой, которая продолжается и по сей день. А потом, чего греха таить, выпили и закусили. Двадцать восьмого августа я испытал чувство счастья, несказанную радость творца. Тот просмотр врезался навсегда в мою благодарную память, как одно из самых значительных событий моей жизни.