Текст книги "Феномен советской украинизации 1920-1930 годы"

ЛЮБОПЫТНО, ЧТО КАГАНОВИЧ практически не принимал участия в полемике с Шуйским, заняв выжидательную позицию. Это неудивительно, если принять во внимание большой резонанс, который получили события на Украине. Оппозиция обращала особое внимание на перегибы украинизации в УССР. Так, в начале декабря 1926 г. Ю. Ларин направил в редакцию «Украинского большевика» статью, в которой обрушился на «перегибы национализма» на Украине. Резкой критике подверглись проявления «зоологического русофобства» в общественной жизни. Речь шла не столько о литературе (статьях Хвылевого), сколько о принудительной украинизации русскоязычного населения Украины. По мнению Ларина, совершенно недопустимо «устранение русского языка из общественной жизни (от собраний на рудниках и предприятиях до языка надписей в кино)»; переход профсоюзов на украинский язык, которого не понимало подавляющее большинство рабочих; применение в школах языка обучения, не являющегося разговорным для детей местного населения, и т. п.^{469} «Недочеты украинизации, -писал Ларин, – объясняются тем, что некоторые местные партийные и государственные органы перегнули палку». Последствием же стала «не украинизация, а раздражение против украинизации», что подрывало основу «под действительным ростом украинской культуры»^{470}.

С аналогичных позиций критиковали национальную политику КП(б)У известные оппозиционеры Г.Е. Зиновьев и В.А. Ваганян. Весьма характерно заявление Зиновьева о том, что украинизация «льет воду на мельницу петлюровцев», что вызвало взрыв негодования среди украинских сторонников Сталина^{471}.

В этой ситуации Каганович, действуя по рекомендациям Сталина, решил выбить почву из-под ног сторонников оппозиции. На заседании Политбюро, посвященном народному образованию^{472}, он подверг резкой критике работу Наркомата просвещения. По существу Шуйского обвиняли в ущемлении прав нацменьшинств. Например, в Одессе, «в которой из 9700 учеников, находящихся в школах, 3100 являются украинцами, 3156 русскими и 2926 евреями», все школы были украинизированы. Шуйский попытался возразить: «Украинизированы с тем, чтобы перевести их потом в другие школы». На это Каганович резонно заметил: «Так вы бы раньше перевели в другие школы, а потом уже украинизировали школы. Нельзя же лишать детей возможности обучаться на своем языке»^{473}.

Весьма грозно звучало обвинение Шуйского в «утере классового подхода». В вину ему ставились некоторые учебные пособия, выпущенные украинским Наркомпросом. «Конечно, детям не следует преподавать глубокие научные анализы, но нужно, чтобы то, что преподается детям, было строго выдержано и соответствовало нашему коммунистическому миросозерцанию», – настаивал генеральный секретарь КП(б)У. Так, например, в пособии О. Курыло по начальной грамматике украинского языка «ни одного слова нет о деятелях партии, о Ленине, о советском правительстве»; в пособии по истории украинской литературы А.К. Дорошкевича «излагается содержание дискуссии, которая у нас была недавно по вопросам литературы», но совершенно не освещается позиция июньского пленума, осудившего творчество Хвылевого^{474}.

Вывод из всего этого был очевиден: все достижения украинизации являются результатом «серьезнейшей работы всей нашей партии» и «меньше всего в этом заслуга Наркомпроса, который не сумел охватить и руководить этим процессом, шедшим мимо Наркомпроса»^{475}.

Пытаясь дискредитировать Шуйского как главу Наркомпроса, Каганович на объединенном пленуме ЦК и ЦКК КП(б)У в феврале – марте 1927 г. заявил, что Комиссариат просвещения «дошел до невероятного развала». «Я думаю, что так могут поступать только люди, которые ставят интересы своей „парламентской“ политики выше деловой работы по руководству крупнейшим и важнейшим наркоматом, только люди, для которых игра в дискуссию дороже крупнейших, важнейших задач нашего строительства», – с пафосом восклицал генсек. И продолжал, уже обращаясь к новому наркому просвещения: «Я думаю, что тов. Скрыпник наконец упорядочит работу Наркомпроса, там очень длительное время руководитель почти не работал»^{476}.

Кампания, развернутая против шумскизма, послужила причиной осложнения в отношениях между ВКП(б) и КПЗУ. Член ЦК КПЗУ К.А. Саврич (Максимович) заявил, что не видит принципиального расхождения Шумского с линией ЦК КП(б)У и поэтому не согласен с решениями об отзыве Шумского с Украины. Большинство КПЗУ во главе с Васильковым, Турянским, Максимовичем солидаризовалось с национал-коммунистами в КП(б)У в отношении сути, темпов и перспектив украинизации. На этой почве в 1927 г. и произошел первый конфликт между руководством КПЗУ и КП(б)У, переросший в идеологическую кампанию и приведший к расколу в КПЗУ. Руководство КП(б)У, по мнению большинства ЦК КПЗУ, сделало ряд отступлений от линии XII съезда, выразившихся в торможении темпов украинизации, недооценке украинизации пролетариата, формализме, кампании против «бывших» (то есть боротьбистов и укапистов). Раскол КПЗУ в 1927– 1929 гг. ослабил ее влияние на Западной Украине и стал «началом конца». Следующий кризис КПЗУ произошел в 1933 г., он связан с разногласиями по поводу коллективизации и свертывания украинизации. В 1938 г. КПЗУ по решению Коминтерна прекратила свое существование.

Для публичного выражения своих убеждений Шуйский выбрал не слишком удачное время. Возможно, кампания против Шумского развернулась именно в 1926-1927 гг. не случайно. В это время международное положение СССР начало ухудшаться. С весны 1926 г. обострились англо-советские отношения из-за поддержки Коминтерном всеобщей забастовки английских шахтеров. Летом 1926 г. во Франции к власти пришел антисоветски настроенный четвертый кабинет Пуанкаре. В 1927 г. положение стало еще сложнее: весной советское руководство тяжело переживало разгром коммунистического движения в Китае. Однако гораздо более серьезные последствия мог представлять разрыв дипломатических отношений с Великобританией (27 мая 1927 г.). В Москве опасались, что страны Запада предпримут военную акцию против СССР с помощью стран Восточной Европы. В стране нарастала военная тревога, особенно после убийства советского посла П.Л. Войкова в Варшаве 7 июня 1927 г. Под угрозой войны сталинское руководство стремилось к уничтожению оппозиции. Сразу же после печального события в Варшаве ОГПУ расстреляло 20 «белогвардейцев», что было расценено мировым общественным мнением как возвращение красного террора. Весь год на организованных по всей стране партийных собраниях принимались резолюции, осуждающие «троцкистско-зиновьевский блок». Учитывая возможную внешнюю угрозу, сталинское руководство не могло допустить и других проявлений оппозиционности, особенно в граничащей с Польшей Украине.

К тому же центральное руководство вынуждено было учитывать и настроения большинства членов КП(б)У Как справедливо замечают Дж. Мейс и В.Ф. Солдатенко, «пророссийски настроенные члены партии, а они составляли 2/3 от общего числа, были недовольны политикой украинизации, и существовала определенная угроза, что они могли примкнуть к так называемому „антипартийному блоку“»^{477}. С этим нельзя не согласиться, если учитывать, что открыто критиковать политику украинизации было небезопасно, а Зиновьев как раз придерживался негативной оценки национальной политики на Украине.

И Зиновьев, и Каганович, каждый по-своему, стремились заручиться поддержкой украинских коммунистов. Каганович сделал тактически верный ход, убрав Шуйского с поста наркома просвещения. «Отстранение Шуйского было политическим сигналом русским, что украинизация носит временный характер»^{478}, – пишут Мейс и Солдатенко. Каганович стремился заручиться поддержкой старых большевистских кадров на Украине, нейтрализовав слишком уж горячее «украинизаторское» рвение бывших боротьбистов.

Таким путем он мог получить опору среди украинцев-выдвиженцев, а одновременно помешать большинству членов КП(б)У свернуть к оппозиции. Отношение Кагановича к украинизации весьма ярко характеризует следующий факт: несмотря на то что Лазарь Моисеевич выучил украинский язык, которого раньше не знал, говорил он на нем в основном тогда, когда было необходимо показать знание «мови». Так, выступая в июле 1928 г. на выпускном собрании курсов окружных работников, Каганович говорил о необходимости изучения чиновниками украинского языка исключительно по-русски. На просьбу с места говорить по-украински он заявил: «Я сегодня не выступаю по-украински исключительно потому, что страшно устал и голова болит… Я украинский язык знаю, но не настолько, чтобы думать по-украински»^{479}.

Таким образом, украинизационную политику большевиков следует рассматривать в контексте партийно-политической борьбы в РКП(б)-ВКЩб). В одном из писем Сталину Каганович писал: «3-го июня [1927 г. – Е. Б.] собираем пленум ЦК… придется остановиться на внутрипартийных вопросах было бы очень хорошо если бы я имел кое-какие указания или материал хотя для меня ясно, что… придется [ставить] вопрос о Зиновьеве и вообще о разворачивающ [ейся] вновь фракционной работе ставить твердо и решительно у нас заметно оживление фракционной работы, они слабы, слабее чем в прошлом году в это время, но работу оппозиция разворачивает с той же безпардонностью не только в Харькове но и в других городах Украины (Николаев, Запорожье и т. д.) успех или правильнее не успех прежний, но внимание партии мы мобилизовываем…»^{480}

Обратим внимание и на то, что Каганович, критикуя Шуйского, стремился противопоставить его компартии. В своих воспоминаниях украинский генсек указывал на тесную связь различных «националистических уклонов» и оппозиции: «Нами… велась идейно-партийная борьба с группами, отражавшими и выражавшими в большей или меньшей степени идеи… буржуазных националистов и внутри партии оказывавшими поддержку троцкистскому оппозиционному блоку»^{481}.

Курс на украинизацию определялся не только программными положениями коммунистической партии, но и сугубо политическими расчетами, а сама кампания приобретала немалое практическое значение в борьбе за власть. Перед Кагановичем стояли конкретные цели, обусловленные расстановкой сил во внутрипартийной борьбе в центре. Защищая позиции Сталина на Украине, Каганович вынужден был постоянно бороться с «националистическими уклонами различного типа». На X съезде КП(б)У в ноябре 1927 г. он выступил с разоблачением ряда «выступлений в общепартийном масштабе, которые целиком поддерживают и прикрывают русский националистический уклон в рядах КП(б)У»^{482}. Инициаторами таких выступлений он считал Зиновьева, Ваганяна и Ларина. Они, «взяв под сомнение всю политику партии на Украине в области национального вопроса», наносили, по мнению Кагановича, непоправимый вред ВКП(б), поддерживая «шовинистический уклон в партийных рядах». По своему обыкновению, глава украинских коммунистов стремился проявлять объективность. Разоблачая Зиновьева, Ваганяна и Ларина, он указывал и на недопустимость «национального шовинизма Хвылевого», «серьезные ошибки» Шуйского. «Несмотря на разный подход, несмотря на разные полюсы, уклон шовинизма великорусского – Зиновьева, Ваганяна, Ларина – и уклон Шуйского имеют сходство, потому что корень у них один и тот же. Это – мелкобуржуазный мещанский национализм»^{483}, -подводил итоги генеральный секретарь КП(б)У.

Таким образом, Каганович, подражая Сталину, стремился вести борьбу на двух фронтах – и против великодержавного шовинизма, и против украинского национализма. В марте 1928 г. на активе харьковской парторганизации Каганович определил основные принципы национальной политики КП(б)У такими словами: «В своей политике, при проведении своей национальной линии мы ведем и будем вести решительную борьбу с теми элементами, которые не понимают нашей национальной политики или не хотят ее понять, будь то украинский уклонист, будь то русский уклонист… мы будем бороться со всей силой и против шовинизма украинского, и против шовинизма российского»^{484}.

Генеральный секретарь КП(б)У признавал, что борьба с оппозицией оказывала большое влияние на ход процесса украинизации. Так, с трибуны объединенного пленума ЦК и ЦКК 9 апреля 1928 г. он заявил: «Мы к делу подбора людей, к делу подбора работников в значительной мере подходили под политическим углом зрения, обеспечивающим единство партии, обеспечивающим правильную политическую линию»^{485}. Действительно, низовой партийный аппарат при Кагановиче заметно обновился. Так, если в 1926 г. среди секретарей окружных партийных комитетов было только 26% украинцев, то в 1927 г. их было уже 46%, а в 1928 г. -55%; среди секретарей районных партийных комитетов в 1927 г. было 48% украинцев, а через год – уже 60%^{486}.

Подводя итоги своей работы на закрытом объединенном заседании Политбюро и Президиума ЦКК КП(б)У 27 апреля 1928 г., Каганович заявил, что «в последний период мы изжили окончательно всякую семейственность и внесли в работу ПБ [Политбюро. – Е. Б.] исключительно деловой дух». Как бы то ни было, но в резолюции президиума ЦКК КП(б)У было отмечено, что «отзыв тов. Кагановича вредно отразится на состоянии украинской парторганизации, вызовет недоумение в умах членов партии, так как нет наличия тех причин, которые вызывают необходимость его ухода с Украины»^{487}.

Действительно, причин оставлять должность, таких как в случае Квиринга, у Кагановича не было. Ситуация была скорее противоположная: Каганович выполнил поставленные Сталиным задачи, и украинская парторганизация отныне стала верной сторонницей генсека ЦК ВКП(б). Отпала необходимость и в жестком контроле над действиями оппозиционеров на Украине. За четыре месяца до отъезда Кагановича из Харькова, в середине декабря 1927 г., XV съезд ВКП(б) поставил крест на партийной карьере Троцкого, Зиновьева и Каменева. Верный соратник нужен был Сталину уже в Москве.

Каганович так вспоминал беседу с генсеком о необходимости своего возвращения: «Перед нами новые организационные задачи, особенно в области подготовки и распределения кадров… У вас теперь новый опыт работы на Украине, да и старый московский опыт теперь очень пригодится в борьбе с поднявшими голову правыми, особенно в Москве во главе с Углановым, – так что давайте, без сопротивления и оговорок возвращайтесь в Москву. На Украине парторганизация устойчивей – пошлем туда товарища Косиора С.»^{488}. Украинская парторганизация стала «устойчивой»; в Москве же начинали с тревогой говорить о «правом уклоне» в партии. Лазарь Моисеевич нужен был теперь в качестве секретаря ЦК ВКП(б).

Таким образом, в 1925-1928 гг. на характер украинизации повлияло множество причин: это и внешнеполитические обстоятельства, и расстановка сил в центре, и национальные устремления украинской интеллигенции. Борьба Сталина с оппозицией вынудила сменить генерального секретаря КП(б)У – вышедшего из доверия Э.И. Квиринга – на верного Л.М. Кагановича. Украинизаторское рвение наркома просвещения А.Я. Шуйского дало московским оппозиционерам основания заявить о господстве в УССР «зоологического русофобства».

Ответные действия Кагановича преследовали двоякую цель: не дать примкнуть к оппозиции тем украинским коммунистам, которые проявляли недовольство украинизацией, и направить украинизацию в нужное сталинскому руководству русло, не переходя пока к жестким репрессивным мерам в отношении ревностных ее сторонников. Успешно балансируя между «великодержавным шовинизмом» и «украинским национализмом», связав различного рода «уклоны» с «антипартийной оппозицией» в Москве, Каганович сумел обеспечить Сталину необходимую во внутрипартийной борьбе поддержку одной из самых крупных республиканских партийных организаций, что оказало определенное воздействие на исход политической борьбы в центре.

Конец 1920-х – начало 1930-х: неустойчивое равновесие

В КОНЦЕ 1920-Х ГГ. УКРАИНИЗАЦИЯ В УССР вступила в новую фазу своего развития. О необходимости ее проведения по-прежнему говорилось на всех партийных форумах. Особенно активно политику украинизации проводил Н.А. Скрыпник, возглавлявший с 1927 г. Наркомпрос Украины. Позиция Скрыпника во многом определила успехи украинизации в этот период. Нарком просвещения считал развитие украинской культуры важным элементом построения социалистического общества. Скрыпник связывал культурно-просветительную работу с работой по строительству социалистической экономики и социализма в целом. С неграмотным рабочим реконструировать промышленность невозможно, так же как с неграмотным крестьянином невозможно поднять сельское хозяйство на более высокий технический уровень, утверждал Николай Алексеевич^{489}.

При этом Скрыпник не сомневался в том, что противопоставлять Украину остальному Советскому Союзу опасно. Критикуя позиции Хвылевого, Шумского и Волобуева, он указывал, что коммунист не должен противопоставлять интересы СССР и интересы УССР. «Кто стоит на позиции противоположных интересов Украины и СССР, тот сторонник или русского, или украинского национализма», – утверждал глава украинского Наркомпроса^{490}. Точно так же следовало, по его мнению, рассматривать и вопросы взаимодействия национальных культур: достижения русской культуры и достижения украинской культуры, полученные на основе сотрудничества, послужат созданию международной пролетарской культуры на территории всего СССР. Однако никто не должен претендовать на гегемонию или фактическое (хотя бы и формальное) руководство или опекунство в этой сфере^{491}.

Этой мысли Скрыпника полностью соответствует его территориальная концепция развития литературы, впервые выдвинутая в речи на открытии Института Шевченко в Харькове 15 апреля 1929 г. В соответствии с этой концепцией те или иные литературные произведения следовало относить к памятникам русской или украинской литературы в зависимости «от территории, на которой памятник складывался». Например, «Слово о полку Игореве» Скрыпник считал достоянием украинской литературы, а «Моление Даниила Заточника» – русской^{492}. В целом не отрицая влияния русской культуры на развитие украинского литературного процесса, Скрыпник считал, что новую украинскую литературу необходимо выводить из ее собственного литературного корня, из собственной истории: путь развития украинской литературы, украинской культуры – это путь самостоятельного развития украинской нации^{493}. В то же время Скрыпник отстаивал необходимость сотрудничества украинской литературы с русской, белорусской и др., однако -без претензий на руководство с чьей-либо стороны^{494}.

Скрыпник был убежденным сторонником единства украинского народа. Последнее обстоятельство оказало немалое влияние на его деятельность на посту наркома просвещения УССР. Как известно, в функции Наркомпроса в то время входило руководство не только системой образования, но и наукой, литературой, театром, кино, музыкой, изобразительным искусством. При Скрыпнике продолжилось поступление украинских кадров – в основном преподавательских и научных – в УССР из-за рубежа, в том числе из Чехословакии (из Украинского свободного университета в Праге), с Западной Украины.

В целом связи между УССР и Западной Украиной были весьма разносторонними. Тут стоит особо отметить деятельность Всеукраинской академии наук (ВУАН) и ее исторической секции. В рамках последней действовала Комиссия истории Западной Украины, приглашавшая западноукраинских ученых на торжественные мероприятия в Киев. К примеру, весной 1927 г. состоялись публичные доклады в УССР К. Студийского о научной жизни в Галиции, И. Свенцицкого о старом галицийском искусстве, В. Симовича – о жизни Буковины. В октябре 1927 г. на заседании Комиссии истории Западной Украины выступали западноукраинские ученые Студийский, Ф. Колесса, М. Кордуба, О. Макарушка. В марте 1928 г. Кордуба принимал участие в торжественном заседании исторической секции ВУАН, посвященной 20-летию со дня смерти В.Б. Антоновича. В апреле 1929 г. в Киев приезжали Студийский и И. Крипьякевич для обсуждения дальнейшего сотрудничества галицийских ученых с исторической секцией ВУАН^{495}.

Контакты с Западной Украиной не ограничивались только научной сферой. В конце 1920-х гг. на Советскую Украину приезжали западноукраинские культурные деятели. В 1928 г. состоялись гастроли композитора и пианиста В. Барвинского вместе с виолончелистом Б. Бережницким. На гастролях в Харьковской опере в 1928 г. побывал известный тенор О. Руснака. Штатным солистом в Одесском и Харьковском оперных театрах в 1927-1930 гг. работал М. Голинский. В 1927-1932 гг. дирижером в оперных театрах Харькова и Киева был композитор и пианист А. Рудницкий. В 1929 г. в УССР состоялись гастроли пианистки из Львова Л. Колесси^{496}. Осуществлялся и книгообмен между УССР и Западной Украиной, который принял более стабильный характер с 1927 г., после подписания договора между книжным магазином Научного общества им. Шевченко (НТШ) во Львове и Государственным издательством Украины в Харькове^{497}. Об интенсивности такого обмена позволяют судить следующие цифры: за первое полугодие 1928 г. на адрес НТШ во Львове было отправлено 12 079 экземпляров и ожидалось выполнение добавочного заказа еще на 29 000 экземпляров^{498}. В свою очередь, произведения западноукраинских авторов печатались в УССР (О.Ю. Кобылянской, И.Я. Франко, О.С. Маковея, А.В. Крушельницкого и др.). Правда, гонорары при этом выплачивались нерегулярно^{499}. Научные и культурные контакты между УССР и Западной Украиной в конце 1920-х гг. были еще достаточно активными: они пошли на спад в начале 1930-х гг. и были сведены к минимуму только после 1933 г., когда Скрыпник покончил с собой, а репутация Советской Украины на западноукраинских землях была существенно подорвана после известий о массовом голоде^{500}.

Примечательно, что советская власть выделяла определенные суммы на деятельность западноукраинских научных и культурных организаций. Например, решение о субсидировании НТШ во Львове было принято еще в 1921 г. В украинской исторической литературе указываются размеры такой помощи: на 1927 г. было запланировано выдать НТШ дотацию в размере 24 000 руб. (примерно 12 000 долларов). Такой же размер субсидий сохранялся и в следующие годы, уменьшился он только в начале 1930-х гг.: на 1933 г. планировалось выделить 9000 долларов^{501}.

Оказывалась материальная помощь и отдельным представителям творческой интеллигенции на Западной Украине. В 1928 г. было принято решение о назначении пенсии украинским писателям О.Ю. Кобылянской, которая жила в Черновцах на Буковине, и B.C. Стефанику из Галиции^{502}. Правда, дело о выделении вспомоществования этим писателям продвигалось с большим трудом, особенно относительно Кобылянской. А.С. Рублев и Ю.А. Черченко пишут даже о «пенсионном скандале» в связи с задержкой выплаты денег^{503}. Однако в данном случае следует учитывать и внутренние обстоятельства СССР: именно в этот период центральное руководство было озабочено поиском средств для индустриального развития и выдача валюты была сокращена по стране в целом. Впрочем, в этом же году была назначена пенсионная помощь вдове еще одного западноукраинского деятеля – ученого В. Гнатюка^{504}. Вообще же в начале 1930-х гг. правительство УССР перечисляло за границу деньги семи персональным пенсионерам республики на общую сумму 7920 руб. золотом. На Западной Украине, помимо вышеперечисленных деятелей, пенсию получала также вдова И. Франко – О. Франко^{505}. Республиканские пенсии зарубежным гражданам были отменены только в мае 1934 г. (за исключением пенсии семье И. Франко)^{506}.

Примером достаточно тесного сотрудничества интеллигенции УССР и Западной Украины служит Украинская правописная конференция, прошедшая в Харькове с 25 мая по 6 июня 1927 г. Состав участников конференции был достаточно широк. Помимо четырех представителей Наркомпроса, в ней принимали участие пять академиков, 28 профессоров лингвистики и филологов, 8 писателей, 7 журналистов и 8 учителей. С Западной Украины приехали известные украинские ученые К. Студийский, И. Свенцицкий и В. Симович. По решению конференции для продолжения работы над украинским правописанием была создана специальная государственная правописная комиссия во главе со Скрыпником. В сентябре 1928 г. правила украинского правописания были официально утверждены постановлением СНК УССР.

Разработанные комиссией нормы украинского правописания были результатом компромисса между центрально-украинской и западноукраинской лингвистическими школами^{507}. Наиболее острые споры вызвал вопрос об употреблении некоторых букв (л или ль, г или г) в словах иностранного происхождения. В конце концов было решено слова греческого происхождения передавать в украинском письме при помощи л и г, а слова из латыни и других европейских языков – ль и г^{508}. В то же время западная диалектная база была признана равноправной составляющей при создании языкового стандарта^{509}, что подтверждается трудами лексикографов того времени. Много галицийских слов и выражений было включено и в Академический словарь -некоторые с пояснением их регионального употребления, некоторые – без такового. Галицийские слова и выражения были признаны нормальной составляющей литературного языка^{510}.

Таким образом, процесс украинификации в УССР шел на рубеже 1920-1930-х гг. еще достаточно интенсивно -в отличие от БССР, где уже с 1928 г. начался масштабный разгром национальной интеллигенции. Именно в этот период статистические данные об украинизации школ, печати и т. п. достигли своих вершин. Например, динамика украинизации начальной (трудовой, или школы социального воспитания) школы была следующей: в 1922 г. было 6105 украинских школ, в 1925 г. – 10 774, в 1930 г. – 14 430^{511}. Украинизация прессы достигла в 1930 г. 68,8%, а в 1932 г. эта цифра поднялась до 87,5%. К 1930 г. осталось только три крупные газеты на русском языке (в Одессе, Донецке и Мариуполе)^{512}. Что касается журналов, то в 1928 г. 71,2% из них издавались на украинском, а в следующем году эта цифра достигла 84%⁸⁹. Украинские книги в общей массе книжной продукции составляли: в 1925-1926 гг. – 45,8%, в 1927-1928 гг. – 53,9%, в 1931 г. – 76,9%^{513}.

В конце 1920-х гг. продолжал активно развиваться и украинский кинематограф. В 1927-1929 гг. в Киеве была построена новая киностудия, самая большая в Европе. В киноискусстве продолжала доминировать украинская проблематика^{514}. Продолжалась и украинизация театрального искусства. Первоначально в этой сфере (особенно в оперных театрах) украинизация продвигалась с большим трудом. На конец ноября 1927 г. вся театральная сфера была украинизована только на 26%. Однако в начале 1930-х гг. русскоязычные театры были фактически вытеснены с Украины, а центральные театральные помещения перешли к украинским труппам. В 1931 г. в УССР было 66 украинских, 12 еврейских и 9 русских стационарных театров^{515}.