Текст книги "Феномен советской украинизации 1920-1930 годы"

Сворачивание украинизации

ВСКОРЕ МЕТОДЫ УПРАВЛЕНИЯ советской общественной системой, апробированные на рубеже 1920-1930-х гг., получили дальнейшее распространение. Предпринятая большевиками индустриализация проводилась в жестком стиле и требовала не менее жесткого контроля за исполнением принятых центральным руководством решений. Ситуацию в экономике обостряли продовольственный кризис и кризис торговли с зарубежными странами. В годы мирового экономического кризиса (1929-1933) цены на сельскохозяйственную продукцию на мировом рынке падали быстрее, чем цены на промышленные изделия. Это было крайне невыгодно СССР: хотя экспорт зерна в 1930-1931 гг. вырос, он не мог покрыть стоимость импорта, и в этой ситуации выполнение плана хлебозаготовок становилось проблемой первостепенной важности.

Упорное сопротивление украинского крестьянства коллективизации в сочетании с постоянно растущими аппетитами центрального партийного руководства в хлебозаготовительных кампаниях обусловили повышенное внимание Москвы к украинской ситуации. Особое недовольство украинского крестьянства вызывали все возраставшие хлебозаготовительные нормы. Местные партийные и советские организации не всегда справлялись с возложенными на них задачами. Если в хлебозаготовительной кампании 1927-1928 гг. затруднения вызвал уже план в 265 миллионов пудов хлеба, то план 1931-1932 гг. в 510 миллионов пудов^{541} оказался просто непосильным для украинского крестьянства и вызвал небывалый голод 1932-1933 гг.

Озабоченность сложившейся ситуацией высказана Сталиным в ряде писем, написанных летом 1932 г. Анализируя причины сложного положения на Украине, генеральный секретарь ЦК ВКП(б) указывает на плохую организованность хлебозаготовительной кампании, проводившейся по принципу уравниловки, «без учета положения в каждом отдельном районе, без учета положения в каждом отдельном колхозе»: «В результате этого механически-уравниловского отношения к делу получилась вопиющая несообразность, в силу которой на Украине, несмотря на неплохой урожай, ряд урожайных районов оказался в состоянии разорения и голода…»^{542}

Ответственность за срыв хлебозаготовительной кампании Сталин возлагал на украинское партийное руководство – генерального секретаря ЦК КП(б)У СВ. Косиора и главу СНК УССР В.Я. Чубаря. «Обратите серьезнейшее внимание на Украину, – писал Сталин Кагановичу и Молотову 2 июня 1932 г. – Чубарь своей разложенностью… и оппортунистическим нутром и Косиор своей гнилой дипломатией (в отношении ЦК ВКП) и преступно-легкомысленным отношением к делу – загубят вконец Украину. Руководить нынешней Украиной не по плечу этим товарищам»^{543}.

Сталин продумывал варианты кадровых изменений в политическом руководстве Украины: «У меня создается впечатление (пожалуй, даже убеждение), что придется снять с Украины обоих – и Чубаря, и Косиора. Возможно, что я ошибаюсь…»^{544}

Анализируя положение в украинской парторганизации, Сталин счел контроль ЦК КП(б)У за действиями низовых ячеек явно недостаточным. «Самое главное сейчас Украина. Дела на Украине из рук вон плохи. Плохо по партийной линии, – писал Сталин Кагановичу 11 августа 1932 г. – Говорят, что в двух областях Украины… около 50-ти райкомов высказались против плана хлебозаготовок, признав его нереальным»^{545}. Попытка Косиора отыскать компромисс в сложившейся ситуации вызвала бурю негодования у генерального секретаря ВКП(б): «На что это похоже? Это не партия, а парламент, карикатура на парламент. Вместо того, чтобы руководить районами, Косиор все время лавировал между директивами ЦК ВКП и требованиями райкомов и вот – долавировался до ручки»^{546}.

Срыв хлебозаготовительной кампании повлек серьезные политические выводы. Сталин особое внимание уделял возможному влиянию внешних факторов на Украину: «Если не возьмемся теперь же за выправление положения на Украине, Украину можем потерять. Имейте в виду, что Пилсудский не дремлет, его агентура на Украине во много раз сложнее, чем думает Реденс^{547} или Косиор. Имейте также в виду, что в Украинской компартии (500 тыс. членов, хе-хе), обретается не мало (да, не мало!) гнилых элементов… наконец – прямых агентов Пилсудского»^{548}. Мнение Сталина о положении в украинской парторганизации поддерживали и другие члены ЦК. «Беда в том, что среди части актива [КП(б)У – Е. Б.] вопрос о хлебозаготовках… перерос в вопрос об отношении к политике партии, – писал Каганович Сталину 16 августа 1932 г. – Теория, что мы, украинцы, невинно пострадавшие, создает солидарность и гнилую круговую поруку не только в среднем звене, но и в верхушке. Я считаю, что независимо даже от оргвыводов, наступил момент, когда ЦК ВКП(б) должен официально в политическом документе дать оценку и призвать организацию к решительному перелому…»^{549}

Уже летом 1932 г. стало очевидно, что отношение Сталина к Украине поменялось. Укрепив свое положение в ЦК, «вождь народов» уже куда меньше нуждался в поддержке со стороны украинской парторганизации во внутрипартийной борьбе. Теперь на первое место выступает четкое исполнение поставленных Сталиным перед украинской парторганизацией задач, тем более что, как и ранее, «украинский фактор» оказывал существенное влияние на развитие отношений с Польшей: «В советских руководящих кругах продолжала господствовать уверенность в том, что старая „федералистская программа“ Пилсудского остается основным вектором польской политики»^{550}.

Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) обдумывал серьезные кадровые изменения на Украине. Этими планами он поделился со своим верным соратником Кагановичем (естественно, «совершенно секретно»). Прежде всего Сталин считал необходимым «взять из Украины Косиора и заменить его Вами [т. е. Кагановичем. – Е. Б.] с оставлением Вас секретарем ЦК ВКП(б)»^{551}. Чекисты Украины также несли ответственность за создавшуюся ситуацию, поэтому Сталин предполагал снять с поста председателя ГПУ Украины С.Ф. Реденса и назначить на его место проверенного В.А. Балицкого. После чего надлежало заменить председателя украинского Совнаркома В.Я. Чубаря «другим товарищем, скажем, Гринько или кем-либо другим». Главное же – «поставить себе целью превратить Украину в кратчайший срок в настоящую крепость СССР, в действительно образцовую республику. Денег на это не жалеть. Без этих и подобных им мероприятий (хозяйственное и политическое укрепление Украины, в первую очередь -ее приграничных районов и т. п.), повторяю, – мы можем потерять Украину»^{552}.

Косиора спасло только то, что, по новой мысли Сталина, «направлять сейчас Кагановича на Украину нельзя» – «ослабнет секретариат ЦК», а заменить Косиора, по мнению Сталина, можно было бы лишь Кагановичем. «Приходится выжидать»^{553}, – решил Сталин.

Однако «выжидать» для него отнюдь не означало «бездействовать». Сталин принял решение усилить влияние центра в республике путем коренного обновления всего украинского партаппарата – снизу доверху. Сделано это было не случайно. Сталина всерьез беспокоили оппозиционные настроения не только в республике, но и в центре. Летом 1932 г. было раскрыто дело так называемого Союза марксистов-ленинцев, организатором которого был бывший «правый уклонист» М.Н. Рютин.

В октябре 1932 г. начались аресты бывших «правых коммунистов», многие из которых были выпускниками «школы Бухарина» – Института красной профессуры. В этом же году были арестованы 89 троцкистов. Январский 1933 г. пленум ЦК объявил о начале новой внушительной чистки партии, которая развернулась в мае. 1933-й был отмечен также новой волной репрессий против «вредителей».

Учитывая общую обстановку в стране, уже не приходится удивляться жесткости постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 14 декабря 1932 г. «О хлебозаготовках на Украине, Северном Кавказе и в западных областях». В этом документе были официально названы причины тяжелой ситуации в сельском хозяйстве на Украине и указаны виновные – разного рода контрреволюционные элементы: кулаки, бывшие офицеры, петлюровцы. Причем они проникли в партийные и советские органы вследствие «механического проведения украинизации». Поэтому ЦК ВКП(б) предлагает украинскому руководству «обратить серьезное внимание на правильное проведение украинизации, устранить механическое проведение ее, изгнать петлюровские и другие буржуазно-националистические элементы из партийных и советских организаций, тщательно подбирать и воспитывать украинские большевистские кадры, обеспечить систематическое партийное руководство и контроль за проведением украинизации»^{554}. Обеспечив идеологическую базу для грандиозной партийной «чистки» на Украине, Сталин наконец принял решение об укреплении партийного руководства республикой. Через несколько дней, 19 декабря, было принято постановление, предписывающее секретарям ЦК ВКП(б) Л.М. Кагановичу и П.П. Постышеву «немедля выехать на Украину на помощь ЦК КП(б)У и Совнаркому Украины», чтобы добиться «немедленной организации коренного перелома в хлебозаготовках» на Украине^{555}.

Украинское партийное руководство приступило к организации пресловутого «коренного перелома в хлебозаготовках». Прежде всего надлежало жестоко наказывать виновников неисполнения хлебозаготовительных планов. В письме ЦК КП(б)У всем секретарям райкомов, главам райисполкомов и уполномоченным обкомов от 24 декабря 1932 г. содержалось конкретное указание «вывезти все без исключения наличные колхозные фонды, в том числе и семенной» в счет выполнения плана хлебозаготовок в тех колхозах, где не выполнен был план сдачи хлеба, а «всех, оказывающих этому делу сопротивление, в том числе и коммунистов, арестовывать и предавать суду»^{556}.

Новые настроения отчетливо прослеживаются в материалах объединенного пленума ЦК и ЦКК ВКП(б) 7-12 января 1933 г. В докладе об итогах первой пятилетки Сталин приводит основные причины экономических трудностей. В первую очередь – это сопротивление остатков свергнутых классов. Среди «классовых врагов» упомянуты и «буржуазные интеллигенты шовинистического толка». Сталин также особо предупреждает, что «рост мощи советского государства будет усиливать сопротивление последних остатков умирающих классов»^{557}. Этот тезис конкретизирован в докладе Кагановича «Цели и задачи политотделов МТС и совхозов», где дается подробный перечень классовых врагов: «Это – во-первых, часть невыселенных кулаков; во-вторых – зажиточные крестьяне, перерастающие в кулачество и тесно с ним смыкающиеся; в-третьих, сбежавшие из ссылки и скрывающиеся у своих родственников, а порою и у „сердобольных“ членов партии, имеющих партийный билет в кармане, а на деле являющихся предателями интересов трудящихся. И, наконец, представители буржуазной, белогвардейской, петлюровской, казачьей, эсеровской и прочей интеллигенции [курсив мой. – Е. Б.]»^{558}.

Особенно важным представляется тот факт, что эсеровская интеллигенция стоит здесь в одном ряду с буржуазной и белогвардейской. Это создавало серьезную угрозу для бывших украинских эсеров, вступивших в КП(б)У в 1920 г. Впрочем, попасть в ряды «прочей интеллигенции» было довольно просто и, главное, очень опасно.

Упоминание о национальной интеллигенции шовинистического толка, которая по определению могла быть исключительно буржуазной, среди первоочередных врагов советской власти весьма знаменательно. Это была «первая ласточка» в скоро последовавшем активном наступлении на «идеологическом фронте» на всякого рода инакомыслящих. Сталин, очевидно, опасался, что недовольные коллективизацией голодающие украинские крестьяне могут получить вождя в лице национально настроенной интеллигенции. А это, в свою очередь, неизбежно привело бы к неблагоприятным для большевистского руководства последствиям.

Вскоре понятия «национальный шовинист» и «классовый враг» стали упоминаться рядом все чаще и чаще. Дальнейшее развитие данный постулат получил в феврале 1933 г. на пленуме ЦК КП(б)У В духе прошедшего пленума ЦК ВКП(б) была составлена и речь Косиора. Он подчеркнул политическую сторону «борьбы за поднятие сельского хозяйства Украины». «Всякий минус, недостаток, промах в работе колхоза сейчас же используется классовым врагом», – подчеркивал Косиор. Особое внимание следовало уделить «идеологической чистоте» колхозов и совхозов, так как «в результате ослабления большевистской бдительности некоторых руководителей районных и сельских организаций, в сельские ячейки сплошь и рядом удавалось проникнуть классовым врагам, которые, прикрываясь партбилетом, проводили вредительскую работу, срывали мероприятия партии»^{559}.

ИТАК, ВИНОВНЫЙ был найден – это «классовый враг». П.П. Постышев, назначенный 24 января 1933 г. вторым секретарем ЦК КП(б)У и первым секретарем Харьковского обкома, говорил: «Украина окружена нашими злейшими врагами, которые очень внимательно присматриваются к тому, как происходит процесс социалистического переустройства сельского хозяйства на Украине, которые особенно подхватывают и всячески раздувают каждую нашу промашку и срыв в деле колхозного строительства на Украине»^{560}. В своей речи Постышев впервые указал на возможность проникновения классового врага в советские и партийные органы в результате «механического проведения украинизации»: «Ведь это же факт, товарищи, что в партию и комсомол принимали нередко по признаку одной лишь только национальной принадлежности, только потому, что украинец. Безусловно верно, что нам необходимо расширять свои ряды за счет коренных украинских кадров. Но эти коренные кадры нам надо воспитывать и брать в партию из среды рабочих и трудящихся крестьян. Ведь на основе достижений в области индустриализации Украины ширится база украинской культуры, национальной по форме и пролетарской по содержанию. Коренизация же советского государственного аппарата по Яворским и Баданам нам не нужна, ибо это чужие нам люди, враги рабочего класса и партии»^{561}.

После февральского пленума ЦК КП(б)У 1933 г. начинает разворачиваться широкая кампания против националистических элементов, проникших в партийные и государственные органы, научные и культурные учреждения вследствие недостатков украинизации. Теперь нужно было найти виновного в «националистическом уклоне» при проведении украинизации. И основной удар пришелся по наркому просвещения Украины Скрыпнику: именно его ведомство несло основную нагрузку при проведении украинизации.

Сохранившиеся воспоминания одного из видных большевиков Украины, члена партии с 1917 г. Я.С. Блудова, в 1930-х гг. исполнявшего обязанности ректора Харьковского государственного университета, вносят определенную ясность в картину сложных взаимоотношений центра и республики. Как известно, в январе 1932 г. «вся советская общественность» тепло отметила 60-летие Скрыпника и 35-летие его революционной деятельности, а ЦК КП(б)У приветствовал его как «старого несгибаемого большевика-ленинца». Через год же, 23 февраля 1933 г., он был снят с должности, что послужило началом «антискрыпниковской» кампании.

Здесь не обошлось и без внутренних интриг. Первоначально виновными в националистическом уклоне были признаны секретарь ЦК КП(б)У по идеологии, редактор органа ЦК КП(б)У газеты «Коммунист» А.П. Любченко и заведующий отделом агитации, пропаганды и прессы ЦК КП(б)У А.А. Хвыля (оба – бывшие боротьбисты). Хотя оба они были сняты с должности в январе 1933 г., тем не менее сдаваться Любченко и Хвыля не хотели. Вскоре в узких кругах стало известно о поездке Любченко в Москву и о его встрече со Сталиным и Кагановичем. «Разговор был, видимо, в духе взаимопонимания, – вспоминал Блудов, – ибо в результате в Москву был немедленно вызван П.П. Постышев и ему было указано, что он не туда направил огонь. Его следует направить против Скрыпника, „вообразившего себя Лениным на Украине“ (Сталин). После чего и началась „проработка“ Н.А. Скрыпника…»^{562} Причем основными «запевалами» в этой критике закономерно стали Любченко и Хвыля.

В июне 1933 г. на очередном пленуме ЦК КП(б)У Скрыпник вынужден был признавать свои ошибки: «…Имеется поразительное сходство в тактике кулацких, контрреволюционных, националистических сил в колхозах, МТС и органах Наркомзема и, например, на культурном фронте, вплоть до Всеукраинской академии наук… Точно так же, как в области сельского хозяйства этот маневр, эта стратегическая линия кулака нами не была выявлена, как она не была выявлена и на культурном фронте… Во многих случаях я лично и сам ошибался»^{563}.

Однако Скрыпник недооценил всей тяжести нависшей над ним угрозы. Постышев, выступавший после Скрыпника, уделил в своей речи основное внимание украинизации. Он не мог допустить, чтобы нарком просвещения отделался «малой кровью». «Не подумайте, что враг орудовал только в системе наших земельных органов. Вредительские контрреволюционные элементы сумели расставить свои силы и на других участках социалистического строительства и притом нередко на руководящих постах. Возьмите культурный фронт. Культурное строительство на Украине, этот важнейший фактор осуществления ленинской национальной политики, имеет самое прямое и непосредственное отношение ко всей нашей повседневной борьбе. А ведь на этом серьезнейшем участке засело немало петлюровцев, махновцев, агентов иностранных контрразведок, пустивших глубокие корни, игравших руководящую роль на отдельных участках культурного строительства. Эти вредители и шпионы… насаждали… не нашу национальную по форме и социалистическую по содержанию украинскую культуру, а культуру националистическую, шовинистическую, буржуазную культуру Донцовых, Ефремовых, Грушевских, культуру, враждебную идеологии и интересам пролетариата и трудящегося крестьянства»^{564}. Цель такой «вредительской работы» по Постышеву заключалась в том, чтобы «ослабить пролетарскую диктатуру, лихорадочно готовя новые вылазки против СССР, не покидая мечты об отрыве Украины от Советского Союза»^{565}.

Упоминание об «агентах национальных разведок» и шпионах свидетельствовало о серьезности намерений Посты-шева в отношении Скрыпника, которому Москва, по всей видимости, готовила судьбу недавно разоблаченного академика С.А. Ефремова. В своей речи Постышев подчеркивает: «…Тот участок, которым до недавнего времени руководил тов. Скрыпник, – я имею в виду Наркомпрос и всю систему органов просвещения Украины, – оказался наиболее засоренным вредительскими, контрреволюционными, националистическими элементами. Ведь никакой борьбы против этих элементов здесь не было, и сам тов. Скрыпник вынужден признать, что здесь враги наши нередко получали крепкую и авторитетную защиту со стороны некоторых, очевидно слепых и глухих, „коммунистов“… Дело украинизации в ряде случаев оказывалось в руках разной сволочи петлюровской…»^{566}

Руководящая роль Москвы в деле Скрыпника не вызывает сомнений. Причем особую роль, по мнению ректора Блудова, тут сыграл Каганович: «Его направляющая рука чувствовалась во всем. Уж больно часто в статьях, докладах, выступлениях и в принимаемых резолюциях упоминалось его имя и подчеркивалось, что „под руководством Кагановича было вскрыто и разгромлено то-то и то-то“, что „особенно блестящей страницей в истории КП(б)У является проведенная под руководством Кагановича борьба против шумскизма“, что еще раньше Каганович лично выправлял Скрыпника и т. д. и т. п.»^{567}

Политбюро ЦК КП(б)У потребовало от виновного официального документа с признанием ошибок. Вопрос об этом неоднократно обсуждался Политбюро в июне – июле 1933 г. Так, 17 июня Политбюро сочло «документ, который написал Скрыпник» неудовлетворительным и предложило его переработать^{568}. Но через неделю, как было оговорено, Скрыпник документа не представил. 26 июня Политбюро напомнило Скрыпнику о пресловутом «документе», назначив на этот раз трехдневный срок^{569}. 5 июля Политбюро вновь обратилось к тому же вопросу, потребовав от Скрыпника короткое письмо для публикации в прессе к утру 7 июля^{570}.

Утреннее заседание Политбюро ЦК КП(б)У 7 июля 1933 г. проходило в весьма напряженной обстановке. Скрыпник не выдержал и в начале обсуждения своего «вопроса» ушел, так что решение принималось в его отсутствие. Принимая во внимание, что «тов. Скрыпник не выполнил взятого на себя обязательства подать в ЦК короткое письмо с признанием своих ошибок и решительной полной их критикой для опубликования в прессе», что «поданный им документ не отвечает требованиям ЦК и игнорирует ряд данных тов. Скрыпнику ЦК указаний», было решено «признать необходимым вывести тов. Скрыпника из Политбюро ЦК КП(б)У»^{571}.

Между тем события приняли трагический оборот. Не выдержав напряжения, Скрыпник покончил жизнь самоубийством. «После рокового выстрела в грудь… Н.А. Скрыпник жил еще несколько десятков минут», – вспоминал лично присутствовавший при этом Блудов. Обращаясь к Косиору, спешно прибывшему в кабинет Срыпника, умирающий сказал: «Я прошу вас передать моей партии мою последнюю к ней просьбу, простить меня… за эту… пожалуй, мою уже… последнюю, действительную ошибку…»^{572}Вечером того же дня Политбюро вынуждено было собраться еще раз, чтобы отреагировать на эту трагедию. Решено было опубликовать в прессе следующее сообщение: «Скрыпник совершил акт малодушия, недостойный всякого коммуниста и тем более члена ЦК. Причина этого недопустимого акта в том, что за последние годы тов. Скрыпник, запутавшись в своих связях с украинскими буржуазно-националистическими элементами, имевшими партбилет в кармане, и, не имея сил выбраться из этой паутины, стал жертвой этих контрреволюционных элементов и пошел на самоубийство… Похоронить тов. Скрыпника без почестей, принятых для членов ЦК»^{573}.

Давая такую оценку ситуации, члены Политбюро ЦК КП(б)У решали одним махом две задачи. Сообщение для прессы не только объясняло причину самоубийства видного украинского коммуниста, этим Политбюро одновременно отмежевывалось от своего бывшего товарища, уличенного в связях с «украинскими буржуазно-националистическими элементами». Теперь обвинять Скрыпника в «националистическом уклоне» стало даже удобнее, чем прежде.

Об «ошибке» Скрыпника с укором говорили у гроба его товарищи по партии: Г.И. Петровский, В.П. Затонский и К.В. Сухомлин. Характерна следующая деталь. Как вспоминал Блудов, «П.П. Постышев шел за гробом Н.А. Скрыпника все время с поникшей головой и во время траурного митинга у могилы стоял бледный и угрюмый, не проронив ни слова, потупив взор в землю». «Видно было, – отмечал стоявший в трех метрах от Постышева автор воспоминаний, – что он страшно тяжело переживал эту трагедию, потрясшую всех нас»^{574}.