Текст книги "Феномен советской украинизации 1920-1930 годы"

Высшее украинское руководство именовало настроения этой части общества «великорусским шовинизмом» и отмечало его распространенность как среди пролетариата, так и среди партийцев русского происхождения^{318} При этом «социальные корни русского шовинизма», как отмечалось на одном из украинских партийных форумов 1926 г., «залегают в толще русского городского мещанства… и в интеллигентско-спецовской прослойке»^{319}. Отношения между частью общества, ориентированной на украинскую культуру, и приверженцами «великорусского шовинизма» складывались весьма напряженно, поскольку речь шла не только об отвлеченных материях и идеях вообще, но и о чисто практических вопросах (прием в вузы, рабочие места и т. д.).

Украинизация глазами общества. «За» и «против»

ПРОВОДИМЫЙ БОЛЬШЕВИКАМИ КУРС коренизации привлекал пристальное внимание украинцев, живших вне УССР. В целом до конца 1920-х гг. украинизацию позитивно оценивали и в западноукраинском обществе, и в украинской эмиграции. Она воспринималась как частичное осуществление национальных устремлений. Как отмечало львовское «Діло», «при всей ограниченности теперешних украинизационных попыток, они имеют определенно позитивное значение». Украинизация, говорилось далее, свидетельствует о силе украинского национального движения: «…осуществление наших национальных идеалов реализуется хотя и медленным, но уверенным шагом»^{320}.

О несомненном пропагандистском успехе украинизации свидетельствует и увеличение желающих выехать в УССР. При общем положительном настрое широких слоев западноукраинского населения различные политические силы восприняли украинизацию по-разному. Позитивно оценила переход к украинизации Коммунистическая партия Западной Украины (КПЗУ), что было вполне естественно ввиду ее теснейшей идейной и материальной зависимости от ВКП(б). Украинская социал-демократическая партия на страницах своего еженедельника «Вперед» также отзывалась об украинизации одобрительно, тогда как Украинская социалистическая радикальная партия расценила политику большевиков как тактический шаг, рассчитанный на закрепление власти над стремившейся к независимости Украиной. Украинское национально-демократическое объединение в своей оценке украинизации отмечало ее позитивное значение в деле продвижения украинской советской государственности к полной независимости. Однако позднее УНДО называло украинизацию формальной и пропагандистской и призывало использовать ее в чисто тактических целях для укрепления украинского национального сознания.

Решительно негативно оценивали украинизацию консервативные круги. Например, идеолог украинского монархизма В. Липинский видел суть украинизации в стремлении большевиков навязать под прикрытием украинского языка свои «московско-интернациональные политические устремления». Непримиримые позиции в отношении Советской Украины и ее национальной политики занимали и украинские националистические организации, видевшие в украинизации средство деморализации нации^{321}

В УССР политика коренизации осуществлялась на фоне достаточно богатой и разнообразной культурной жизни. Действительно, в идеологическом и культурном плане 1920-е гг. на Советской Украине отличались плюрализмом. Существовали различные научные школы и направления. На Украине возникли многочисленные художественные объединения и союзы, кружки и студии. Например, в области литературы активно действовали группа неоклассиков, союз крестьянских писателей «Плуг», литературная организация пролетарских писателей «Гарт», «Вольная академия пролетарской литературы» (ВАПЛИТЕ). Существовали объединения художников, композиторов и др. деятелей искусства, среди которых стоит вспомнить Товарищество художников имени К. Костанди, Ассоциацию художников Красной Украины, Товарищество имени Леонтовича.

В целом в УССР в 1920-е гг. действовало 40 литературно-художественных организаций, которые объединяли писателей, художников, музыкантов, артистов^{322}. При этом интеллигенция не только искала новые приемы творческого самовыражения, но и активно обсуждала актуальные проблемы общественно-политической жизни. В стране часто проходили дискуссии (литературные, театральные и т. п.), участники которых выражали зачастую полярные взгляды.

В УССР особенно активно обсуждались вопросы, так или иначе связанные с национальной украинской проблематикой вообще и большевистской политикой коренизации в частности. Сторонники национальной идеи считали коренизацию реальным средством воплощения в жизнь своих убеждений, о чем свидетельствует, к примеру, развернувшаяся в 1925 г. на Украине активная дискуссия по вопросу о путях развития украинской литературы (1925-1928)^{323}. В процессе дискуссии обсуждалась роль Украины в мире, ориентиры украинского мировоззрения. Украинские литераторы и другие деятели культуры пытались найти ответ на вопрос: какой должна быть новая украинская культура, как соединить пролетарский интернационализм, коммунистический дух новой культуры с ее национальной сущностью? Обычно все соглашались с необходимостью выхода украинской культуры из узких этнографических рамок, чтобы она могла встать в один ряд с культурами других народов. Первоначально дискуссия была сугубо литературной, однако вскоре в значительной степени политизировалась: широко обсуждавшиеся в обществе проблемы часто выходили за границы сугубо литературных и трансформировались в политические.

ОСОБУЮ АКТИВНОСТЬ в дискуссии проявил молодой литератор Н. Хвылевой (псевдоним Н.Г. Фитилева, 1893-1933), с именем которого связано распространение идей «европеизма», то есть обращение к Европе как образцу классического высокохудожественного искусства. Хвылевой предупреждал об опасности чрезмерного влияния русской культуры на украинскую. Это опасность, как предостерегал писатель в своем известном памфлете «Украина или Малороссия?», двоякого рода. Прежде всего речь идет о «борьбе за книжный рынок, за гегемонию на культурном фронте двух братских культур на Украине – русской и украинской»^{324}. Поэтому, говорит он, исходя из «логики национального возрождения», необходимо создать материальные условия для «выявления культурных возможностей молодой нации»^{325}.

С другой стороны, Хвылевой опасался, что «украинская интеллигенция в массе своей не способна побороть в себе рабскую природу, которая северную культуру всегда обожествляла и тем не давала возможности Украине проявить свой национальный гений»^{326}. Из всего этого был сделан следующий вывод: «Украина несколько иначе будет идти к социализму, хотя и в одном советском политическом союзе с Россией»^{327}.

Выдвинутый Хвылевым лозунг «Геть від Москви! (Прочь от Москвы!)» получил широкий резонанс и послужил достаточным основанием для обвинения его в национализме. Сторонники Хвылевого отвергали упреки в политическом подтексте лозунга и недооценке достижений русской культуры. По их мнению, речь шла об опасности некритического копирования культурных достижений других народов и о необходимости проявлять в творчестве национальные черты, темы и мотивы.

Лозунг «европеизации культуры» нашел широкий отклик у украинской интеллигенции. Новые формы западноевропейской театральной культуры активно внедрял Лесь Курбас, возглавлявший художественное объединение «Березиль». Украинские исследователи считают его «творцом и реформатором украинского национального театра, который в 20-е годы прокладывал новые пути в культурно-художественной жизни республики»^{328}. Курбас разделял позиции Хвылевого в плане борьбы с провинциализмом и «хохляцкой малоросийщиной». Его постановки пьес Н. Кулиша «Народный Малахий» (1928) и «Мина Мазайло» (1929) вызвали широкий общественный интерес из-за своей политической направленности. Например, в пьесе «Мина Мазайло» речь шла как раз об украинизации. Среди действующих лиц -«малоросс-карьерист», «представитель украинского национализма унровского типа», «великодержавный шовинист» и, конечно, «патриот украинизованной УССР». Персонажи высказывали свои взгляды довольно резко. Например, одному из них принадлежат такие слова: «Ихняя украинизация – это способ выявить всех нас, украинцев, и тогда разом уничтожить, чтоб и духу не было…»^{329}. Партийное руководство республики критически отнеслось к этим постановкам и использовало Всеукраинский театральный диспут в июне 1929 г. для наступления на «Березиль»: Курбас был обвинен в национальной контрреволюции^{330}.

Поиск путей взаимодействия украинской и европейской культур шел и в изобразительном искусстве. Украинский художник-монументалист М.Л. Бойчук пытался соединить традиции византийского искусства с элементами украинского народного орнамента, мозаики и фрески периода XVII-XVIII веков («бойчукизм» был заклеймен позже как формалистическое искусство)^{331}.

Между тем в украинском обществе звучали призывы покончить не только с «культурной», но и с экономической колонизацией. Об этом говорили такие украинские функционеры, как С. Яворский и П. Солодуб. Особенно ярко подобные взгляды выражены в работах украинского экономиста М.С. Волобуева (1903-1972), недовольного положением Украины в составе СССР. В его статье о проблемах украинской экономики, опубликованной в 1928 г. в журнале «Большевик Украины», поднимался вопрос о целостности украинского национально-хозяйственного пространства и о характере руководства промышленностью УССР. Волобуев считал, что следует раз и навсегда признать целостность украинского национально-хозяйственного пространства. «Конечно, можно условно называть СССР „одной страной“, если речь идет о противопоставлении СССР как целого всему капиталистическому миру, – писал Волобуев. – Если же речь идет о внутренней [курсив автора. – Е. Б] характеристике экономики СССР – называть ее экономикой одной страны было бы большой ошибкой. Ведь такая постановка вопроса выявила бы непонимание того, что после революции украинская экономика перестала быть «придатком» к русской, что эта экономика теперь равноправна…»^{332}

Украинский экономист считал ошибочным подход Госплана СССР: этот высший хозяйственный орган рассматривал экономику Союза как единое целое, без деления на самостоятельные национальные народно-хозяйственные комплексы. По мнению Волобуева, это в корне неправильно, поскольку в этом случае Госплан забывает о перспективе. В будущем, как писал Волобуев, «национально-хозяйственные комплексы должны войти в состав мирового хозяйства» в соответствии с мировым разделением труда^{333}. Вследствие такого неправильного подхода общесоюзные органы рассматривают экономические организации национальных республик как «подведомственные им организации», а не как часть национального хозяйственного организма^{334}. Украинский экономист считал также несправедливым распределение союзного бюджета, поскольку прибыль от украинской экономики шла на союзные нужды, а не на развитие УССР^{335}.

Волобуев считал необходимым исправить отмеченные им ошибки хозяйствования. Прежде всего, говорилось в статье, руководство народным хозяйством УССР должно принадлежать украинским экономическим центрам, а за союзным Госпланом следует оставить общедирективные функции. Последней инстанцией в утверждении украинского бюджета должен стать ВУЦИК. Волобуев подчеркивал, что доходы от украинской экономики должны использоваться на нужды республики. Он требовал также установить контроль над деятельностью союзных органов со стороны республиканских органов власти^{336}.

Взгляды, высказываемые Волобуевым и Хвылевым, нередко падали на благоприятную почву, особенно в среде молодой украинской интеллигенции. Так, в 1928 г. ОГПУ заинтересовалось деятельностью аспиранта Института марксизма СВ. Шудрика, который, «использовав свое пребывание в институте марксизма, на кафедре национального вопроса» снабжал сторонников Украинской коммунистической партии^{337} «секретными партийными документами»^{338}. Шудрик считал, что никто, кроме украинцев, никогда не разрешит украинского вопроса, и поэтому необходимо создавать в КП(б)У «украинский базис», «чтобы иметь возможность впоследствии разрешить украинский вопрос не так, как его теперь разрешают в области языка, и то неудачно, а в плоскости государства, хозяйства, партий, союзов и т. д.»^{339}. Основной целью кружка Шудрика была «прививка своих (укапистских) взглядов членам КП(б)У» под лозунгами «Хай живе Вільна Україна! Хай живе вільна українська культура, яку породила Жовтнева Революція!»^{340}. Действия Шудрика были расценены как антисоветская работа и «шовинистическая обработка своих земляков», а сам он был объявлен украинским националистом.

Взгляды Волобуева вызывали сочуcтвие прежде всего у интеллигенции: и профессуры, и студенчества. Например, доцент зернового института в Харькове, преподававший экономическую географию, Кривицкий попал в поле зрения властных структур именно из-за того, что разделял «волобуевскую точку зрения» и считал, что «УССР является сейчас российской колонией»^{341}. Приведем еще один пример – слова студента из Днепропетровска Покотило: «На что нам союз, нам нужно, чтобы Украина была свободной так же, как Англия, Франция, чтоб она имела право заключать торговые сделки без морального или другого влияния Москвы… Разве у нас житье на Украине? У нас зажим. Истинное возрождение украинской культуры на Западной Украине»^{342}.

В АРХИВАХ СОДЕРЖАТСЯ любопытные документы, свидетельствующие о том, что политика украинизации обсуждалась и в широких массах. В приветствии XIII съезду РКП(б) в 1924 г. «группа беспартийных товарищей» высказала свои «мысли о национальном вопросе в связи с декретами правительства УССР об украинизации»^{343}. Авторов письма беспокоили антиукраинизационные настроения, распространенные среди чиновников на местах, в данном случае – в южных степных губерниях Украины. «Многие в провинции, а бывает и в центре, смотрят на распоряжения правительства об украинизации как на дело не особенно важное, не серьезное, предпринятое, мол, лишь для отвода глаз Европе…»^{344} – указывается в письме. Приводятся также случаи бестактного отношения к украинцам («потрудитесь говорить на понятном языке, а не на турецком»^{345}) и формального отношения к украинизации («курсы украинского языка устраиваются только для формы»^{346}).

Нередко вопросы украинизации тесно связывались с проблемой статуса Украины в СССР. Так, в письме президиуму XIII Всеукраинского съезда Советов (февраль 1931 г.) группа делегатов съезда («прибывших из различных районов УССР, и группы рабочих столицы УССР – Харькова, от заводов ХПЗ, ГЭЗа, „Серпа и молота“») «ставила правительству ряд вопросов». «Необходимо немедленно взяться за выдвижение руководящих кадров из местного населения, -говорилось в письме. – А то председатель какого-либо треста или комендант, или генеральный, занимающий всякие другие государственные должности, будут обязательно кончаться на „ов“ – Козаков – председатель, а заместитель какой-либо „малоросс“, чтобы не обидно было – Гонтаренко, Кобаченко. Генеральный – на „ов“, и ниже чином на „ко“. Это, знаете, плохая политика. К добру она не приведет. Надо строить украинскую советскую государственность, так как уже пора»^{347}. В письме также подчеркивалось, что «до сих пор говорят только о языке, культуре». По мнению авторов письма, необходимо было сделать все, «чтобы УССР действительно была суверенной республикой в Союзе Советских Республик, а не выглядела как культурно-национальная автономия…»^{348}.

На почве украинизации нередко вспыхивали конфликты по национальному признаку. Один из таких фактов приведен в монографии А.С. Рублева и Ю.А. Черченко. Директор Украинского института лингвистического просвещения в Киеве И.М. Сияк (галичанин по происхождению) запрещал говорить в институте на русском языке. Над студентом Ивановым, продолжавшим говорить по-русски, по инициативе директора был проведен общественно-показательный суд, после чего студента исключили из института.

Рублев и Черченко подчеркивают, что Сияк руководствовался благими целями развития украинской культуры и исключение было целиком оправданно – студент-лингвист не удосужился выучить украинский язык^{349}. Но стоит заметить, что и в действиях студента Иванова присутствовала своя правда – на его стороне был главный пролетарский писатель Максим Горький. В известном горьковском письме украинскому писателю А. Слесаренко говорится следующее: «Уважаемый Алексей Макарович! Я категорически против сокращения повести „Мать“. Мне кажется, что и перевод этой повести на украинское наречие тоже не нужен. Меня очень удивляет тот факт, что люди, ставя перед собой одну и ту же цель, не только утверждают различие наречий – стремятся сделать наречие „языком“, но еще и угнетают тех великороссов, которые очутились меньшинством в области данного наречия»^{350}.

Приведем еще один случай. В 1927 г. профессура Киевского художественного института резко выступила против приглашения на работу преподавателей из числа русских художников. В украинский Наркомпрос было подано соответствующее заявление с 26 подписями. По свидетельству ЦК КП(б)У, «еще до подачи заявления в Киеве проводилась классовая борьба. Националисты распространяли листовки-протесты»^{351}. В этих листовках говорилось о том, что «украинский художественный фронт» наводняется «кацапами» и «жидами», что все народное украинское глушится и что все, кому дорого развитие украинской культуры, должны чинить отпор и т. д.^{352} Любопытна реакция украинского Наркомпроса на положение дел в Киевском художественном институте. Скрыпник посчитал, что причиной тому – чрезмерное использование российских кадров и явно недостаточное – кадров украинских, что и привело к обострению «национальной борьбы в институте и около него»^{353}.

С нашей точки зрения, эти примеры свидетельствуют о том, что ситуация в республике, по крайней мере среди интеллигенции, была, мягко выражаясь, не совсем здоровой. Украинизация приводила к обостренному размежеванию людей по национальному признаку. При этом следует учитывать, что привлечение украинскими властями к сотрудничеству галицийской интеллигенции, в свою очередь, отнюдь не вызывало восторга у интеллигенции русскоязычной, ориентировавшейся на русскую культуру.

Рублев и Черченко подчеркивают, что антагонизм между приезжей и местной интеллигенцией существовал на всем протяжении 1920-х гг.^{354} После переезда в Харьков М.М. Лозинский вспоминал: «Мое несчастье в том, что я – галичанин. Тут галичан никто не любит. Старшая русская публика относится к ним враждебно как к большевистскому орудию украинизации (вечные разговоры о „галицийской мове“). Старшие местные украинцы относятся еще хуже, считая галичан „предателями“ и „большевистскими наймитами“. А советский актив и партийцы тоже их считают чем-то отличным от себя»^{355}.

Действительно, русскоязычная интеллигенция, особенно профессура, часто крайне негативно относилась к украинскому языку. Некоторые даже ставили под сомнение сам факт его существования. Например, преподаватель математики Белинский из Днепропетровска заявлял, что «украинский язык годен только для песен, ведь им нельзя пользоваться всегда, ведь это выдумка, чуждая даже для украинцев»^{356}. Преподаватель физики Бароновский заявлял: «На этом [украинском. – Е. Б.] языке невозможно два слова сказать, он груб и непригоден для такого предмета, как физика… Чрезвычайно глупо и то, что требуют строительства какой-то национальной культуры, ведь, по сути, Украина сейчас не что иное, как часть России. Никогда она не будет самостоятельной, всегда будет жить по указке матушки России»^{357}.

Таким образом, проводимая большевиками политика украинизации создавала напряженность в обществе. «Властью проводится такая политика, что сильно обострилась классовая и национальная борьба, ненависть одного к другому, нет никакого братства…» – читаем в одном из писем во Всеукраинский ЦИК^{358}.

ДЕЙСТВИТЕЛЬНО, ПОЛИТИКА коренизации, создававшая довольно благоприятные условия для деятельности национально ориентированных групп населения, вызывала неприятие со стороны тех слоев общества, чьи интересы учитывались далеко не полностью или вообще игнорировались. Против были настроены чиновники (они были почти поголовно русскоязычными), старое городское население^{359}, пролетариат, русскоязычная интеллигенция (инженерно-технические работники, часть профессорско-преподавательского состава вузов).

В КП(б)У было также немало противников коренизации и лиц, занимавших выжидательную позицию, в частности, из числа «старых большевиков», веривших в мировую революцию. Приведем несколько характерных примеров. В Краматорске заведующий тарифно-экономическим отделом заводоуправления Т. Файнберг высказывался в таком духе: «Нам нет надобности изучать украинский язык, потому что при социализме все языки сольются в один»^{360}. На заводе К. Либкнехта в Днепропетровске часто слышались такие разговоры: «Зачем нам украинизоваться, изучать украинскую культуру, если мы должны быть интернационалистами и иметь один общедоступный язык, функции которого выполняет русский язык»^{361}. Студент Приходько из Харькова заявлял: «Украинизоваться не буду, революцию проводили на русском языке»^{362}.

«Антикоренизационные настроения» зачастую находили пассивное выражение, однако при столкновении с позицией сторонников коренизации создавали напряженность в украинском обществе. О том, насколько серьезное препятствие для реализации политики коренизации могло оказать «бездействие» некоторых слоев общества, свидетельствуют жесткие меры контроля над соблюдением постановлений по украинизации. Так, уже упомянутый декрет «О мерах обеспечения равноправия языков и о содействии развитию украинского языка» 1923 г. предусматривал ограничения по языковому признаку при приеме на работу: «С введением в действие настоящего декрета никто из граждан, не владеющих обоими наиболее распространенными языками, не может быть принят на службу в госучреждение»^{363}. Украинский Совнарком в сентябре 1925 г. предлагал центральным учреждениям УССР, комиссариатам и окружным исполкомам «уволить с должности сотрудников, которые до этого времени не овладели украинским языком»^{364}.

Большинство же чиновников ни в какую не желало изучать национальный язык. Украинские партийные власти неоднократно обращали внимание на данное обстоятельство. В докладной записке Центральной всеукраинской комиссии украинизации соваппарата при СНК УССР (1925) отмечалось, что в большом количестве учреждений не выполняются постановления и декреты по украинизации, в частности на работу принимаются люди, не знающие украинского языка^{365}.

Комиссия ЦКК ВКП(б), обследовавшая практику проведения национальной политики на Украине в 1928 г., отмечала несколько факторов, существенно затруднявших украинизацию партийных и государственных учреждений. В качестве объективных причин комиссия указывала на трудности, связанные с незавершенностью формирования украинского литературного языка: «несколько раз менялась грамматика, и лица, раз уже сдавшие экзамен по украинскому языку, снова подвергались испытанию»^{366}. Кроме того, чиновники, вынужденные изучать украинский язык, отнюдь не горели желанием вникать в историю Украины, украинского театра, украинской литературы и т. п., которые были включены в «программу испытаний»^{367}.

Комиссия также отмечала, что «требование знания украинского языка распространяется на слишком широкий круг служащих». Например, «преподаватели школ нацменьшинств жалуются на то, что с них требуют обязательно знание украинского языка, а между тем никто не интересуется… насколько они владеют тем языком, на котором преподают»^{368}. Кроме того, поскольку знание украинского языка требовалось от всех госслужащих, это обстоятельство, по признанию комиссии, существенно ограничивает круг лиц, «из среды которых производится выбор служащих»^{369}.

Следует обратить внимание на еще одну особенность украинизации. Сторонники коренизации на Украине стремились к тому, чтобы для служащих национальный язык стал разговорным, чтобы им пользовались не только для деловой переписки. Та же комиссия ЦКК ВКП(б) сетовала на то, что «для большинства госслужащих украинский язык все еще является языком официальным, которым пользуются лишь в стенах учреждений и то, главным образом, для составления „бумаг“. Разговорным же языком вне стен учреждения, но зачастую и в самом учреждении, для многих все еще является русский язык»^{370}.

Служащие нередко высказывались об украинизации довольно резко. Например, в Николаеве заместитель главного бухгалтера завода «Марти» Новиков (беспартийный) заявил: «Украинский язык – собачий язык, и учить я его не буду. Пошлите лучше меня в Великороссию». Товарищеский суд вынес постановление об увольнении Новикова с завода, но за своего бухгалтера вступился директор. Дело закончилось выговором^{371}.

Не всегда находила поддержку политика коренизации и среди крестьянства, составлявшего в 1920-е гг. большинство населения УССР. Для крестьян первостепенное значение имела социальная и аграрная политика советской власти. К тому же в восточных и юго-восточных районах УССР проживало много русских, и тут ассимиляция украинского населения зашла дальше, нежели в других районах. Большинство населения там пользовалось русским языком, и переход на украинский школ, печатных изданий и делопроизводства не всегда встречал одобрение.

Вот как описывал рабочий-партиец в своем письме в ЦК КП(б)У положение в Луганске^{372}: «Убежден, что 50% крестьянства Украины не понимает этого украинского языка, другая половина, если и понимает, то все же хуже, чем русский язык… Тогда зачем такое угощение для крестьян?» Особенно возмутил автора письма перевод на украинский язык партийной печати: «Я не говорю уже о „Коммунисте“ на украинском языке. Одна часть, более сознательная, подписку не прекращает и самым добросовестным образом складывает газеты для хозяйственных надобностей. Это ли не трагедия… Другая часть совсем не берет и не выписывает газет на украинском языке и только озираясь по сторонам (на предмет партлица), запустит словцо по адресу украинизации»^{373}.

Один из жителей села Никольского Павловского района Сталинского округа УССР в своем письме в редакцию «Крестьянской газеты» в 1927 г. сетовал на то, что «у нас на Украине Сталинского района издаются книги, объявления, разные распоряжения» на украинском языке, «непонятном для народа». «На сходах читают наказы, распоряжения, объявления и т. д. на украинском языке. Народ заявляет: „Читать на русском понятном языке, не надо нам читать на венгерском“, т. е. на непонятном языке»^{374}. Вызывали затруднения и различные объявления, «расклеенные на РИКе [райисполкоме. – Е. Б.] и сельсовете», их никто не хотел читать, «потому что написано на украинском непонятном языке». Украиноязычное делопроизводство вызывало недовольство граждан: «Разругается другой гражданин и уйдет, и так большинство недовольно»^{375}.

Не лучше обстояли дела и с литературой на украинском: «Газеты русские из Москвы разворачиваются читать нарасхват, а украинское „Рад[янське] село“ лежит рядом, никто не берет»; «какие имеются [книги] на русском языке – нарасхват разбирают, а от украинских отбегают…»; «большинству интересно прочитать биографию В.И. Ленина и др., но на русском понятном языке нет, а на украинском есть, никто не хочет читать, а если кто возьмется, то ничего не поймет без переводчика»^{376}. «Для чего это?» – спрашивал автор письма.

Отнюдь не всегда находила поддержку политика украинизации и среди рабочих. Партийный деятель 1920-х гг. И. Майстренко, по роду службы вынужденный заниматься практическим проведением украинизации, оценивая в своих воспоминаниях сложившуюся ситуацию, отмечал «русифицированность» Харькова, Донбасса, Днепропетровска, Одессы и их упорное нежелание украинизироваться. «Харьковская улица все еще говорила на русском языке», -писал Майстренко. Показательно, что хотя сын мемуариста учился в Донбассе в украинской школе, но «на улице и дома говорил на русском языке»^{377}. В то же время «старинные украинские города быстро дерусифицировались». В качестве примера Майстренко приводил Полтаву, где к концу 1920-х гг. «на улицах господствовал украинский язык»^{378}.

Рабочие юго-восточных промышленных областей УССР к необходимости изучения украинского языка относились явно негативно. Даже те из них, кто немного владел украинским, им не пользовались. «Некоторые товарищи знают много украинских слов и фраз, но „стесняются“ начать говорить, – сообщалось в одной из пропагандистских брошюр Днепропетровской окружной комсомольской организации. – Такое стеснение беспочвенно и достаточно наивно, ибо зазорно теперь совсем не знать украинского языка»^{379}. Ситуация осложнялась тем, что Сталин высказывался резко против применения административного нажима на этот слой населения. Единственным средством воздействия на пролетариат оставался метод разъяснения и убеждения, эффективность которого в течение всего советского периода оставалась сомнительной.