Текст книги "Все бывает… (сборник)"

Внезапно мне пришла в голову мысль, что я даже не заметила, как Тамара полностью исчезла из моей жизни. Больше того, когда уже после окончания университета мы устраивали встречи выпускников, Мишаня, что это ты такой важный! Ну как же, он ведь доктор наук! Слышали, Смирнов сказал, что у Машки Федоровой родилась тройня! А Светоч вышла замуж за своего научного руководителя! Ребята, наш Петька теперь завкафедрой в Саратове. А почему не приехал Никита? Ну он же в Бостоне, мы ни разу не вспомнили про Тамару, и никогда не удивлялись, что она не приходит на встречи. Что это – наша черствость или наваждение какое-то? Интересно, если бы она не обратилась ко мне в троллейбусе, я бы узнала ее или прошла бы мимо?

Тут я вспомнила, как Маркушев среагировал на мое заявление, что мы с Тамарой вместе учились. Что, простите? Я не ослышался? Меня разобрал смех и, не в силах сдержаться, я шла по улице и хохотала вслух, снова и снова прокручивая в памяти эту сцену. А потом я вернулась мысленно к моменту, когда он наблюдал за мной, пока я изучала его кабинет. Что-то в его глазах было такое… Обычные глаза, голубые, ничего особенного, но что-то было. И эта седина, а сам он довольно молодой, я бы сказала лет сорок пять, ну сорок семь от силы… Короче, когда я наконец подошла к своей двери, я уже почти совсем уверила себя, что доктор Маркушев… Впрочем, не надо загадывать.

* * *

Я не могу объяснить, почему в том, что случилось с Тамарой, мне чудилось что-то, не вписывавшееся в рамки обычного диагноза. Может быть, я слишком хорошо помнила, какой моя подруга была когда-то, чтобы смириться с нею теперешней. Что же произошло? Этот вопрос не давал мне покоя. И я сказала себе, что должна найти причину Тамариного заболевания. Надо признаться, что в процессе общения со мной у Тамары произошли некоторые положительные изменения состояния. Она стала чаще улыбаться, даже смеяться по разным поводам. Ее реакция на многие вещи была абсолютно адекватной, мы могли обсуждать какой-то фильм, факт или книгу, спорить, отстаивая свою позицию, подшучивать друг над другом или над кем-то. Мы часто вспоминали с ней наше детство, школу, учителей. Я, конечно, делала это специально – для тренировки ее памяти. Но как только речь заходила о том периоде – включался механизм блокировки, и она не могла ничего вспомнить. Мне иногда казалось это неправдоподобным, ну не может быть, чтобы человек не помнил самого себя. Мы не удивляемся, если в многочисленных телесериалах кто-то из героев непременно теряет память, растягивая сюжет серий на двадцать, но когда рядом с вами не персонаж, а реальный человек с такой же проблемой, в это очень трудно поверить.

– Тамар, а ты действительно ничего не помнишь, или тебе иногда просто не хочется говорить о чем-то личном?

– Кира, ну как ты не понимаешь, это такое ужасное ощущение! Ты недавно мучилась два дня – забыла фамилию какого-то певца. И как ты радовалась, когда вспомнила! А я много лет не могу вспомнить очень важные вещи! Меня это бесит, но у меня ничего не получается, и главное, никто не может мне помочь.

– Тамар, слушай. У тебя случай не безнадежный. Ты ведь помнишь очень многое из прошлого. Значит, у тебя заблокированы только некоторые участки памяти, относящиеся к определенному периоду жизни. Правильно?

– Да, наверное.

– Ну, так вот. Я буду по-прежнему задавать тебе кучу вопросов – самых разных, самых бестактных, в лоб, без всякой деликатности. Это для того, чтобы тебе пришлось напрягаться и сердиться. И может быть, от негодования ты вдруг что-нибудь вспомнишь. И знаешь что? Если тебе самой что-то придет в голову, ты это записывай тут же. Ты можешь вспомнить, к примеру, кто вас обслуживал? Ты сама убирала и готовила? Или были горничные, повар, няни у детей? Кстати, попытайся написать побольше о детях. Вообще, все, что вспомнишь. Заведи тетрадочку и записывай, ладно?

Когда Тамара передала мне две толстые общие тетради со своими воспоминаниями, которые ей удалось зафиксировать, она, возможно, ждала, что я тут же начну их читать. Но я не могла это делать при ней, так как, во-первых, ни к чему ей было видеть мой нетерпеливый интерес к ее истории, похожий на обычное женское любопытство, но главное, я хотела проанализировать эти записи. Подумать над ними. А для этого нужно время и сосредоточенность. Придя домой, я первым делом уселась на диван и буквально залпом проглотила все восемьдесят страниц, исписанных быстрым почерком. Видно было, что Тамара торопилась зафиксировать все, что ей приходило на память. Воспоминания были довольно сумбурные, невозможно было определить, что происходило раньше, что – позже. Это были отдельные картинки, не связанные между собой эпизоды. Они касались быта, каких-то поездок, прогулок, взаимоотношений, разговоров с какими-то людьми и о каких-то людях, в основном без имен. Часто предложения обрывались словами – нет, все, опять забыла или дальше не могу вспомнить. Много страниц было посвящено любовным переживаниям. Интересно, что нигде не было исправлений и зачеркнутых строк, как будто она писала под диктовку.

* * *

«Я в какой-то комнате. Окно занавешено тяжелой темно-красной бархатной шторой. Такая же гардина на двери. Обои в комнате кажутся почти черными с какими-то разводами, но я почему-то знаю, что они тоже темно-красные или коричневатые. Я прислушиваюсь – откуда-то звучат голоса. Разговаривают двое мужчин, слов разобрать невозможно, но время от времени слышен смех. Я понимаю, что дверь прикрыта неплотно, и они там, но кто? И где я? Мне тревожно, но сил нет ни на что. Слабость. Не могу шевельнуться. На лбу испарина. Я слышу, как один из голосов приближается. Внезапно из-за дверной гардины как из-за кулисы появилась фигура. Это мужчина. Он подходит к кровати и садится на край. Через одеяло я чувствую его бедро. Он наклоняется ко мне И я вдыхаю знакомый запах – это мой муж. Он смотрит на меня и улыбается. Ну что, дорогая, тебе лучше? Лучше? А что со мной было? Я обнимаю его за шею и притягиваю к себе. Я хочу, чтоб он лег на меня, мне нужно ощутить его тяжесть. Я протягиваю руку и кладу ее между его бедер. Я чувствую, как он напрягается, он хочет, чтоб моя рука коснулась его члена. Я мучаю его, передвигая руку слишком медленно, он одним движением мог бы… но он продлевает сладость и не двигается. Затем он снимает мою руку, которая уже почти у цели. Послушай, там Лео. Он скоро уйдет… Мы оба смеемся. Ты можешь встать и выйти к нам? Да. Через пять минут. Моя слабость куда-то исчезла. Я быстро встала. Прошла в ванную рядом с комнатой. Оказывается, я знала, что там ванная. После легкого душа я почувствовала прилив бодрости и вышла в гостиную. Она была очень большая, метров сорок. В дальнем эркере, украшенном цветами в больших напольных глиняных вазах и деревянных ящиках, стоял ломберный стол. У левой стены находился небольшой рояль цвета слоновой кости и перед ним стул. Здесь же стояло десять – двенадцать стульев для зрителей. Правую стену занимал диван с двумя креслами по бокам. Возле него стоял невысокий столик, вокруг которого на полу лежали подушки на них удобно было сидеть. Если считать что центр комнаты был специально смещен, то этим смещенным центром был овальный стол карельской березы, инкрустированный перламутром, с пятью такими же стульями вокруг него. За этим столом и ждали меня мой муж и его друг Лео, врач, который ждал меня, чтобы убедиться, что его рекомендации мне действительно помогли. На столе стояли три чашки с кофе, тарелка с марципанами, вазочка с конфетами и открытая пачка сигарет «Анри Боннер». Лео курил трубку.

Из разговора я поняла, что мы с мужем собирались путешествовать, но накануне отъезда мне внезапно стало плохо в городе. И поездка отложилась. Сейчас ничего угрожающего здоровью уже нет, и мне даже полезно будет сменить обстановку при условии соблюдения осторожности на солнце. Почему я этого всего не помню? – мелькнуло у меня в голове, но тут же исчезло, как некая тень, которая то ли была, то ли привиделась».

* * *

«Я гуляю по саду. Этот сад больше похож на парк или даже на дикий лес. Здесь растут сосны, пахнет хвоей и смолой. Я специально трогаю несколько стволов, на которых выступила смола. Потом иду и нюхаю свои руки. Белки прыгают по верхам и роняют шишки. Начинается лиственный лес. Березы, какие-то деревья, я даже не знаю, какие. Стыдно. В траве видны ягоды. Костяника? Пусть растет. А вот целая поляна черники. Я собрала немного и съела. Наверно, губы стали черные. Какие-то птицы. Они не поют, а словно переговариваются. Поваленное дерево. Под ним пахнет прелостью, старыми листьями. Куда я забрела? Здесь даже тропинки нет. Заросли папоротника. Надо идти обратно. Как бы не заблудиться. Тут мне приходит в голову, что это все же сад моего мужа, это наш с ним сад, я хозяйка и, значит, не могу здесь заблудиться. Ведь это мое владение. Но все равно мне как-то не по себе, и я спешу назад. Минутку, а где же эта поваленная коряга? Я здесь не проходила, это точно. Мне надо вернуться в сосновый лес. Я иду быстро, стараясь унять тревогу. Я иду и иду, пробираюсь сквозь какие-то непроходимые заросли. Мне кажется, что деревья специально хотят со мной поиграть, мне чудится, что листья смеются надо мной, прищурившись. Почему прищурившись? Не знаю, я чувствую прищуренный взгляд. Я стараюсь не думать об этом, это полный бред, никому даже нельзя сказать такое. Внезапно я оказываюсь в саду. Это яблони, бесконечные ряды яблонь. Как я сюда вышла? Непонятно. А вот теперь начались посадки вишен. Тут и сливы, и груши. Я вздыхаю с облегчением, ускоряю шаг. Но бежать нельзя. Не знаю, почему нельзя. Но я не бегу. Дорожка выложена плитами, она выводит меня прямо к нашему дому, только с другой стороны. Перед домом стоит небольшой столик и несколько плетеных кресел. Вижу мужа, Лео и кто там еще? А, это Якоб Клевери, тоже друг моего мужа. Они о чем-то оживленно спорят. Я подхожу, сажусь рядом с мужем, раз они не здороваются, значит, мы уже виделись сегодня. Ну да, я же сказала, что хочу прогуляться в саду. Почему я не помню этого, а должна логически восстанавливать события? Эта мысль мелькает чуть внятно и тут же уступает место восстановленной цепи фактов. Муж кладет свою ладонь на мою, как бы давая мне понять, что он мне рад, но не прерывает важный разговор. Я благодарна мужу за этот жест, но не могу вникнуть в суть их беседы, да и не хочу. Я рада, что выбралась из сада. Мне вдруг приходит в голову, что ни разу я еще не гуляла в саду по одной и той же тропе. Я ни разу не видела дважды одно и то же место. Странно. Надо будет спросить у мужа, в чем дело. Когда я позднее спросила его об этом, он рассмеялся и сказал, что мне надо брать с собой на прогулки компас».

* * *

«Кира спросила меня, помню ли я, как мы жили, кто нас обслуживал. Кто готовил еду. И я вдруг вспомнила. У нас была экономка Марта-Нина. Она была темноволосая, высокая, худая и очень неразговорчивая. Но муж ценил ее за честность и преданность. А мне кажется, она была в него влюблена и поэтому меня недолюбливала. Она всегда носила строгий низкий пучок, но однажды я застигла ее когда она сушила волосы на солнце. Я спросила ее, почему она прячет такие красивые длинные волосы. Она даже не улыбнулась, а помолчав, ответила, «вы считаете возможным появляться с такими волосами на кухне?» Дело в том, что она надзирала над поварихой, чтобы все было соблюдено, как положено. В моем дружелюбии она не нуждалась. Как ее терпела повариха, я не понимаю. А повариху я тоже вспомнила, ее звали Рози, она была в отличие от Марты, довольно пухлая и белая, с рыжеватыми волосами. И она всегда оставляла кусочки мяса для собак. Собаки… У нас были чудесные собаки. Я помню, как муж однажды сказал «кто там лает я не пойму?» А собаки были у садовника. А садовника звали… Теодор. Точно, Теодор. Он жил на нашей земле, в небольшом домике, с женой Агнесс. Он нашел щенка и принес его домой. А потом они взяли еще двух щенков, кажется, это были братишки, а первый щенок был сестренкой. А потом притащилась их мамаша. И ее тоже оставили. И когда компания подросла, они все дружно принимались лаять. Теодор страшно боялся, что собак не разрешат держать. Но муж отнесся к ним вполне дружелюбно, только велел не забывать делать прививки и все такое. Мои дети очень полюбили собак и часто бегали к Теодору играть с ними».

* * *

Я захожу в дом (откуда? Где я была? Вспомнить!) и слышу голоса. Какой-то спор. Как всегда, Лео, Якоб и мой муж. Кажется по медицинским проблемам. Почему я так решила? Латинские термины. Что-то, связанное с предельными возможностями человека. Подробно не могу вспомнить.

* * *

«Как-то после обеда мы лежали в постели. Мы уже поспали, вдоволь позанимались любовью и теперь просто валялись и разговаривали. Между прочим, я спросила его, почему он закрывает дверь в библиотеку, когда к нему приходят Лео и Якоб. О чем вы там секретничаете? – Да ни о чем таком, что могло бы тебя заинтересовать, ответил он. А почему ты спрашиваешь? – Просто один раз вы так громко там кричали, мне показалось, вы ссоритесь. – Вот как? А ты где была? – Да я просто вернулась откуда-то, мне Стефа сказала, что ты дома в библиотеке. Я хотела зайти, но услышала ваши споры… Муж внимательно посмотрел на меня. – А ты слышала, о чем мы говорили? – Ну, какие-то слова я услышала, но не запомнила, конечно. Я же не стояла под дверью и не подслушивала. Просто был очень громкий разговор. – Понятно. Мы часто спорим на всякие научные темы, и у нас не всегда совпадают мнения. Приходится их отстаивать в словесных перепалках. Но мы не ссоримся, конечно. – А о чем вы спорите? Мне тоже интересно. – Ну, давай мы с тобой не будем этого касаться. Это мужские дела. – То есть вы обсуждаете женщин? – Милая моя, каких женщин? У нас более серьезные темы. – А со мной нельзя обсуждать серьезные темы? – Я думаю, тебе это не интересно. – Откуда ты знаешь? – Давай мы не будем спорить. – Я не хочу спорить, но мне тоже хочется с кем-то общаться. Послушай, у меня ведь нет ни одной подруги, с которой я могла бы обсудить наши женские темы. Мне бывает одиноко. Ты занят все время. – Но когда я свободен я только с тобой.

Это был один из редких случаев, когда я его в чем-то упрекала. Но я сейчас очень четко вспомнила, что мне вдруг тогда стало обидно, что он со мной не обсуждает какие-то важные для него вещи. И это правда, что у меня не было никаких приятельниц. Даже с женами друзей мужа я виделась только на каких-то общих праздниках, но я этого не помню в деталях. Я даже лиц их не помню. А так, чтоб ко мне забежала какая-нибудь подруга, когда я одна дома или чтоб пойти вместе в кафе или по магазинам, как обычно любят женщины, такого никогда не было.»

* * *

«Кира спрашивала, какие мы читали газеты, что творилось в мире, о чем сообщалось по радио и телевидению. Помню газеты, но не могу сказать какие. Три или четыре газеты утром, муж просматривал их и комментировал, иногда смеялся, иногда возмущался. «Ты только послушай, что они пишут!» Это были не русские газеты, это я помню точно. Но я не помню названий».

* * *

«Я совершенно не помню ни одного события того времени. Я не помню телевизионных комментариев, я не помню радиосообщений. Мне кажется, что мы вообще не слушали радио и не смотрели телевизор. По-моему, у нас и не было телевизора. Иначе хоть что-то осталось бы в памяти. Но ведь муж был в курсе всех мировых событий, и они всегда это обсуждали! Но не со мной. Почему? Здесь что-то не так. Не могу разгадать».

* * *

«Мы часто ездили путешествовать. Я очень четко вижу улицы и дома, я помню вывески магазинов, ступеньки, детали решеток, повороты и перекрестки. Наверно, если бы я сейчас попала туда, я бы легко ориентировалась. Но я не могу вспомнить ни одного названия улицы или города. Знаю только, что это было не здесь, не в России. Это точно».

* * *

«Было много шума… Из-за перемен… Смена. Что мы меняли? Что менялось?»

* * *

«Прямой угол кривой угол. Смеялись».

* * *

«Пожалуй, Лео прав, но я не знаю, почему».

* * *

«Почему ты не хочешь поменять шторы? Я хочу. Не могу, очень красные».

* * *

«Я боюсь не бойся ты просто надышалась сиренью позовем Лео».

* * *

«Где твои родители? Умерли. На какой войне».

* * *

«А Якоб знает? А почему мне не говорит? Ну скажи мне».

* * *

«Дерево похожее на… какой-то зверь…».

* * *

Закончив чтение, я чувствовала себя так, как будто выполнила изнурительную работу. Я ничего не могла сказать определенного, кроме того, что Тамарин мир, в который я погрузилась, подействовал угнетающе на мой мозг, хотя ничего непонятного, необычного или невероятного там, пожалуй, не было. Только после нескольких перечитываний я смогла, наконец, спокойно думать и рассуждать. С одной стороны, вроде бы я безусловно верю, что Тамара описывает то, что действительно видела и пережила. С другой – что-то здесь явно меня настораживает, но что? Может быть, она все это нафантазировала? Но я знаю Тамару, она не склонна к писательству. И потом, зачем ей это? Доказать свою правдивость? Но тогда бы она не упиралась в свое «не помню», а подробнейшим образом описывала все как можно достоверней. Что стоит придумать разные детали, если уже существует основная версия? А здесь даже имени мужа она не дала. Ведь, если все было так, как она утверждает, у нее должен был выработаться рефлекс на его имя, вот в бреду, например, люди произносят имена тех, кто прочно вошел в их подсознание. А она вспомнила, как зовут друзей, а его имя не называет. Вряд ли это специально. Хотя… Иногда тщательно продуманное алиби является как раз зацепкой для подозрений, а его отсутствие – признаком правдивости. Впрочем, это настолько не в ее характере… И вообще, алиби – это из другой оперы, это не про Тамару.

Мне показались интересными ее оговорки «оказывается я знала что там ванная», «из разговора я поняла» или «раз они не здороваются, значит, мы уже виделись». Она совсем о чем-то не помнит и сама себя на этом ловит. «Почему я этого не помню, а должна логически восстанавливать события?» Причем это не теперешнее ее состояние, ведь она сейчас описывает, как она тогда не помнила. Значит, у нее давно уже начались проблемы с памятью?

Читая Тамарины записки, я была немного удивлена тому, как легко и непосредственно она говорит о своих интимных отношениях с мужем. Меня давно занимал этот вопрос, но я не решалась задавать его Тамаре напрямую. Теперь же я поняла, что эта тема вполне доступна для обсуждения. В одну из наших встреч я осуществила свой замысел.

– Слушай, Тамар, ну и как он?

– Кир, ты знаешь, мне кажется он потрясающий в этом смысле.

– Да? Ну расскажи!

– Ну… Я даже не знаю, как рассказывать. Вообще-то я ни с кем эту тему подробно не обсуждала.

– Да ладно тебе, Тамарка. Во-первых, в этом нет ничего плохого. Во-вторых, мне же интересно. Хочешь, я тебе тоже расскажу о своих мужчинах? Ну, как он вел себя в постели? Надевал байковую пижаму, кашлял, кряхтел, сопел, потом говорил, ну что жена, давай-ка попробуем… поработаем…

Я сама не знаю, откуда вдруг нарисовался такой портрет героя-любовника, но нас это так рассмешило, что мы несколько минут неудержимо хохотали, держась за животы и скулы.

– Ой, Кир, я больше не могу, – еле выговорила Тамара, вытирая слезы.

Вскоре выяснилось, что ее муж был хорошо сложен, чуть полноват, но такой, знаешь, приятный, неутомим в любви, раскован, довольно развратен, ну в том смысле, что он мог придумывать что-то новое или говорить всякие вещи во время, мог заняться любовью в самый неурочный момент – например, за пять минут до прихода гостей или когда куда-то опаздывал. Он мог быть властным, как хозяин, и нежным, как юноша, циничным и поэтичным. На Тамару он действовал завораживающе, она подчинялась ему полностью и получала от этого головокружительное удовольствие. Я даже не представляла, что способна на такое. Иногда она начинала сама проявлять инициативу, особенно когда он был рядом или касался ее. Меня охватывало такое желание, мне хотелось его больно укусить, заглотить, я даже не могу объяснить, что я чувствовала. Он никогда не сопротивлялся ее страсти, но всегда все же начинал сам. Интересно, что с годами их чувственность не утихла, они по-прежнему были пылкими и бурными любовниками.

Слушая Тамару, я испытала даже что-то вроде зависти, потому что мои отношения с мужчинами, пожалуй, были слишком заурядны на таком фоне. При этом я все-таки пыталась не забывать, ради чего я вызвала ее на откровенность. Я убедилась, что в отношении секса с мужем у Тамары нет никакой амнезии, она прекрасно помнит все эротические подробности. Но при этом не может назвать имени своего мужа!

– Тамар, можно деликатный вопрос? А других мужчин у тебя в жизни не было? Только он?

– Ты знаешь, мне даже в голову не приходило, что я могу быть с кем-то кроме него!

«Он такой потрясающий, но сравнить его ей было не с кем. Он был ее первым и единственным мужчиной!»

– Тамар, прости, пожалуйста, а у него?

– Ну, насколько я знаю, нет. Мы столько времени проводили вместе…И он часто говорил, что после меня ему даже думать о женщинах тяжело… Вообще-то он, конечно, мог нравиться. И нравился наверняка. Но я ничего такого не чувствовала.

– Знаешь, Тамарка, ты…

Я чуть было не ляпнула «счастливая женщина», но вовремя закрыла рот.

– Ты должна продолжать свои записи и вспоминать новые подробности. Любые, на любую тему. Видишь, у тебя же прекрасно получается!

* * *

Моя вторая встреча с доктором Маркушевым прошла совсем не так, как я ожидала. После знакомства с ним я бог знает что себе напридумывала, и почти что в него влюбилась. Со временем наваждение прошло, вернулась трезвость, но все же осталось ощущение чего-то – особой волны.

Сначала я не могла дозвониться – было долго занято. Наконец я пробилась.

– Виктор Николаевич?

– Да.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте.

– Скажите пожалуйста, извините что отрываю, когда я могу вас застать сегодня? Мне нужно…

– Я сегодня весь день на месте. Пожалуйста, в любое время до семи.

– А… Да… Ну, хорошо, спасибо.

– Пожалуйста.

* * *

Да-а. Вот тебе и волна. Никакой волны. Голос ледяной. Доцент. Ну, собственно, мне все равно. Мне надо поговорить с ним как с врачом. Больше ничего. Ладно, приду к четырем.

Я была в клинике в полпятого. Перед его кабинетом сидело несколько человек.

– Скажите, пожалуйста, кто к Маркушеву?

– Все, – неприязненно ответила одна из женщин.

– Понятно.

Я приготовилась ждать. Вскоре появилась еще одна особа. Она молча уселась на свободный стул рядом со мной.

– Вы, очевидно, будете за мной, – вежливо, но твердо обратилась я к ней.

– Я пришла по записи. Мне назначено на шесть пятнадцать. Так что я пойду ровно в свое время.

Мне ничего не оставалось, как смириться. Я пожала плечами, но не стала спорить.

Ладно. Черт с ним. Дождусь. Я ведь действительно не записана. Я и не знала, что надо записываться. Хотя могла бы подумать об этом. А он мог бы сказать, что надо записаться. А то «в любое время до семи». Постойте-ка, а ведь я не назвала себя, когда звонила. А он сказал «приходите». Он, что, узнал мой голос? Эта мысль немного развеселила меня. Интересно, я бы его узнала? Ну, хорошо, допустим, он меня узнал, ну и что? Он разговаривал абсолютно равнодушно. С другой стороны, он, что, должен был кричать «ура, как я счастлив вас слышать!» И потом он мог быть не один в кабинете. Но все-таки же узнал… Иначе спросил бы, кто это и по какому вопросу…

Когда я вошла в кабинет, он посмотрел на часы.

– Доктор, я честно отсидела в очереди с полпятого. Но поскольку все были по записи, а я…

– Нет, все в порядке. Сейчас без десяти семь. Я думаю, этого достаточно?

Честно говоря, меня это разозлило. Но все же взяла себя в руки и, сосчитав мысленно до восьми, сделала выдох и постаралась изобразить спокойствие.

– Доктор Маркушев, мне нужно поговорить с вами по поводу вашей пациентки. Я пришла вовремя. Возможно, другие больные представляют для вас больший научный интерес, чем моя подруга, поскольку их вы не лимитировали во времени. Я не уверена, что смогу уложиться в оставшиеся считанные минуты. Я понимаю, что вы цените свое время, но я тоже ценю свое. Я провела у вас в очереди больше двух часов и не надо устанавливать мне регламент. Если вас не волнует… Почему вы улыбаетесь?

– Я вас очень внимательно слушаю. И скажу больше, слушаю с удовольствием. Мне даже нравится все, что вы говорите.

– Доктор, вы… Я не ваша пациентка, не надо так со мной разговаривать!

Маркушев рассмеялся. Я кипела от возмущения. Что происходит? Дверь приоткрылась, заглянула женщина в черном свитере.

– Ты еще принимаешь?! Я думала, ты уже все. Ты скоро?

– Я задержусь.

– Ну ладно, тогда я не жду. Смотри, не сиди долго.

Последняя фраза скорей относилась ко мне. Мол, что за люди, доктор и так устал.

Не успела она уйти, в дверь опять заглянули.

– Ой, Виктор Николаич, вы еще здесь! А уж хотела у вас убирать.

– Верочка, я уже почти ушел.

– Да нет, Виктор Николаич, ну что вы. Я тогда попозже…

– Итак, Кира если не ошибаюсь Евгеньевна…

Вошел какой-то другой врач.

– Слушай, Виктор, хорошо, что застал. Тут такое дело, нужен твой совет.

Маркушев поднялся.

– Извините, Кира. Я сейчас.

Они вышли в смежную комнату. Я сидела и ждала. У меня не было выбора. Но я уже твердо решила, что не уйду, не поговорив с ним. Никакого «в другой раз», никакого «завтра». Стрелка, дрогнув, показала половину восьмого. Что ж…

– Извините меня, там действительно серьезное дело.

Что значит «действительно»? А у меня что – несерьезное дело?! Но я не успела ничего сказать, потому что у него зазвонил мобильный.

– Я еще на работе. Да, задерживаюсь. Не знаю. Не могу сказать. Да, хороню. Я сказал, ха-ра-шо.

В трубке звучал требовательный женский голос.

– Послушай, я не могу сейчас говорить. У меня люди. Да, все. Пока. Целую.

Нет, ты все-таки со мной побеседуешь. А потом уже пойдешь целовать свою писклявую истеричку. Подкаблучник!

Маркушев собрал в стопку какие-то бумаги, положил их в ящик стола. Потом закрыл на ключ сейф. Сделал пару пометок в настольном календаре. Подумав немного, что-то записал в блокноте. Выложил из портфеля оттиски статей. Снял халат, повесил его в шкаф на плечики. Вымыл руки. Все это молча. Он что, забыл про меня?

Оглядевшись – вернулся к окну и закрыл фрамугу. Погасил свет и коротко произнес – пошли.

Мы не прошли и десяти метров, как оказались у двери небольшого ресторанчика. Никакой вывески я не заметила, так что мне даже не пришло бы в голову, что это ресторан.

– Я жутко голодный. А вы?

– Ну, в общем тоже.

– Замечательно. Таким образом, мы совместим два очень важных дела. И у нас будет достаточно времени…

– Я надеюсь, что здесь никто не будет каждую минуту…

Он внимательно посмотрел на меня и усмехнулся.

– Я тоже надеюсь.

Разговор получился. Он терпеливо выслушал меня, все мои размышления и сомнения насчет Тамариных записей. Они у меня были с собой, он их взял и внимательно просмотрел.

– Ну, дорогая Кира, что я могу сказать? Я остаюсь при своем мнении. Эти воспоминания – чистой воды фантазии, они могли быть навеяны многочисленными сериалами, которые в ее больном мозгу преобразовались в личные переживания.

– Но она описывает всякие подробности, мебель, обстановку, людей…

– Кирочка, скажите, вы когда-нибудь видели сны?

– Ну, конечно.

– Вам, безусловно, известно, что большинство сновидений человек забывает при пробуждении. Но бывает, и довольно часто, что сон остается в памяти. И вы можете описать какое-то помещение «я знаю, что это как бы наша квартира, но она совсем другая», и появляются какие-то люди, и вы куда-то бежите, или нужно что-то найти или куда-то успеть или перейти по каким-то рельсам и так далее… Вам во сне понятно, зачем это нужно, вы подчиняетесь логике сна. Бывает с вами такое?

– Боже мой, Виктор Николаевич, конечно! Как же я сразу не догадалась, что Тамарины записи похожи на описания снов!

– Ну, подумайте сами. Описанная ею обстановка, мебель и прочее – типичное сновидение. Каждый из нас видел во сне какие-то улицы, дома, комнаты, которые потом можно было описать. И этот жутковатый сад-лес…

– Да… Мне тоже было не по себе, когда я читала про лес. Но все же, Виктор Николаевич, так много снов, которые она помнит? Может ли такое быть? И такие подробности! Так реально!

– Видите ли, это характерно для ее заболевания. Она живет в параллельном, выдуманном ею мире, но создает его в своем больном мозгу по образу и подобию реального мира. Бывает, что больные населяют свой мир монстрами или крокодильчиками, или пришельцами или… мало ли кем еще. Тогда хуже. Но с такими, как ваша Тамара, вполне можно общаться и даже пытаться корректировать их поведение, а иногда такие больные сами могут справляться со своими фантомами.

– Виктор Николаевич! Но ведь известно, что сны – это отражение реальных событий и переживаний…

– А я разве спорю? Да, сны являются реакцией мозга на реальные впечатления. Но просмотренный фильм также есть реальное впечатление. Совсем необязательно сон отразит то, что прожито, он может показывать то, что прочитано или увидено в кино.

– Вы знаете, когда я сейчас слушаю вас, я понимаю, что вы правы. Но, честно говоря, где-то в глубине души что-то заставляет меня все-таки спорить. Мне кажется, что в Тамариной истории что-то есть непростое, я не знаю, как вам это объяснить. Я что-то чувствую, понимаете…

– Пытаюсь вас понять, но не очень получается.

– Значит, вы считаете, мне надо прекратить ее мучить и больше не заставлять ее вспоминать и записывать?

– Ну почему же, пусть продолжает, если вы так чувствуете. Но пусть она пытается вспомнить названия улиц, телефоны, адреса. У реальных людей есть реальные адреса. Пусть она вспомнит, какие газеты читал ее муж, о каких политических событиях в них писалось, что именно волновало его и его окружение, что они обсуждали. Вообще, что происходило в мире в это время. В какой стране или местности она жила, на каком языке там говорят, кто там у власти. В какой школе учились ее дети, какое там вероисповедание, какие предметы там изучают. Что-нибудь о родителях мужа, о нем самом побольше деталей – чем он занимался, какой у него был доход, как они жили – богато, обеспеченно или туговато. Какая там национальная валюта, ну и так далее. Побольше реалий. Пусть также вспомнит, что с ней случилось, как она оказалась на остановке. Тогда посмотрим…

Я постоянно наводила Тамару на воспоминания о чем-то конкретном. Интересно, что ей удавалось вспомнить подробности интерьеров, детали обстановки, какие-то мелочи, но при этом во всем, что касалось ее семьи – полный провал. Я билась в догадках – чем это объяснить, но абсолютно безрезультатно. Почему она сумела вспомнить имена садовника и кухарки, а не детей и мужа? Может ли мать забыть, как протекала беременность, роды, как дети росли, как они болели, какие были первые слова и вообще все, что связано с детьми? Скорее забудешь все остальное, но не это. Не может женщина полностью утратить многовековой материнский инстинкт, но сохранить в мозгу обстановку в гостиной. Или все-таки это возможно, и Тамара ничего не придумала? Но тогда что должно было произойти, чтобы так получилось? А если это все же фантазии больного мозга, то где она черпает материал для них, откуда берет эти детали, и что послужило импульсом для такого психического сбоя?