Текст книги "Все бывает… (сборник)"

* * *

Тамариных воспоминаний набралось несколько толстых тетрадей, целое собрание сочинений. Надо сказать, что некоторые ее записи отличались удивительной связностью и прямо-таки литературной обработкой. Большинство же заметок словно написаны другим человеком – они бессвязны, мысли нечетко выражены, фразы часто незакончены.

Я их внимательно изучала, пытаясь связать воедино разрозненные фрагменты ее подсознания. Что-то казалось очень любопытным, создавая ощущение близости разгадки, но, увы, пасьянс опять не складывался, все было тщетно.

Мои попытки заставить ее вспомнить что-либо, что позволило бы определить конкретную местность или дату, иногда давали совершенно неожиданный эффект. Как-то мы сидели у нее на кухне, разговор был ни о чем и обо всем сразу. Вдруг она встрепенулась и впилась глазами в телевизор, на который мы до того не обращали внимания – там шел какой-то фильм.

– Тамар, что тебя так потрясло вдруг?

– Подожди, тихо, сейчас объясню.

Она как завороженная смотрела на экран, где разворачивались какие-то малопонятные события, жизнь семьи на фоне социальных перемен. Наконец пошли титры.

– Ну и?

– Понимаешь, там показали дом, ну где они жили, у нас была точно такая же обстановка – и рояль, и мебель, и окна так же занавешены, и гостиная очень похожа, и лестница наверх, и люстры так же висели.

– Неужели?

– Ну да, я как увидела, у меня дух перехватило. Интересно, где это снимали?

– Да, мне тоже очень интересно.

Выяснилось, что это был фильм по повести малоизвестного писателя Йозефа Фирера, там действительно шла речь об истории одной семьи то ли в Австро-Венгрии, то ли в Германии на рубеже 19–20 веков.

– Тамар, ты хочешь сказать, что в доме твоего мужа сохранилась полностью обстановка начала века?!

– Кира, не знаю, хочу ли я это сказать, но вероятно, что так и было.

* * *

Похожий эпизод произошел, когда по телевизору показывали спектакль по мотивам чеховских пьес. Тамара заявила, что у нее было платье как у одной из героинь.

– Слушай, Кир, а у меня было такое же платье. Бежевое. Я носила его, и оно мне очень шло. И к нему была шляпа, и зонтик…

В другой раз она вдруг вспомнила, что машина мужа, на которой они часто ездили путешествовать, «была очень похожа на ту, что в этом фильме. Я даже сама была за рулем несколько раз». Между тем фильм был о событиях конца второй мировой войны и послевоенного периода, и марка машины соответствовала этому времени. Может быть, Тамарин муж коллекционировал старые вещи, все без разбора – и мебель начала века, и машины 40-х годов, и при этом не признавал ни радио, ни телевидения, ни других достижений современного мира?

В такие моменты меня охватывало отчаяние, и я уже почти готова была признать, что диагноз Тамаре поставлен правильно.

* * *

Я часто спрашивала ее, кто были родители ее мужа, что она знает о его семье и главное, помнит ли Тамара что-нибудь о своих родителях и брате, общалась ли она с ними, будучи замужем. О семье мужа она ничего не могла вспомнить, но, похоже, это ее не слишком беспокоило, а вот вопрос об ее папе, маме и брате Мише чуть было опять не привел к нервному припадку. Мне удалось не допустить этого. Я просто спокойным и даже немного суровым тоном сказала «прекрати истерику, Тамара». И она вдруг послушалась. Но была совершенно потрясена тем, что до сих пор даже не вспоминала о своих родителях и младшем брате, которого в детстве очень любила.

– Тамар, вспомни, когда ты выходила замуж, ты сообщила родителям? Как они реагировали? И вообще свадьба-то была? Меня, старую подругу, ты не позвала, но папа с мамой и Мишка наверняка были?

Тамара побелела, как всегда когда очень волновалась, и еле слышно произнесла «я ничего не помню про свадьбу». Потом, взяв себя в руки, она добавила:

– Ты знаешь, у меня такое впечатление, что я совсем забыла про родителей и про Мишку. Я не помню, чтобы я там о них вспоминала. И они мне не писали.

– Что значит «не писали»? А телефона, что не было? Ты что, сама не могла им позвонить, узнать как они там, что слышно, пригласить их приехать, повидаться?

– Кир, пойми, я точно помню, что я совершенно забыла о них и ни разу не вспоминала. Я не знаю, что со мной случилось!

Тамара сидела опустив руки и по ее лицу текли слезы, которые она даже не вытирала. Видно было, что ей очень тяжело.

– Ладно, Тамарочка, пожалуйста, не плачь. Я постараюсь все о них выяснить. Я найду их, и вы встретитесь.

* * *

Выполнить это обещание оказалось значительно сложнее, чем я предполагала. В доме, где мы когда-то жили детьми, все давным-давно поменялось. В их квартире жили совершенно посторонние люди, которые не только не знали, куда и когда переехали прежние жильцы, но и вообще не имели о них ни малейшего представления. В ЖЭКе или как там это называется, не оказалось никаких записей, т. к. старая домовая книга сгорела во время пожара несколько лет назад, а купленный недавно компьютер куда-то делся – то ли его украли, то ли он был дома у бухгалтерши, чтоб его не украли, то ли он сломался, но в любом случае, никто туда старых данных не заносил, т. к. неоткуда было их взять, и никто толком не умел этим компьютером пользоваться, кроме бухгалтерши. Из старых соседей я никого не обнаружила, во многих квартирах мне даже не открыли дверь, и, в общем-то, были правы. Я покрутилась во дворе, на скамейке сидела старая бабка и крошила булку голубям.

– Баб-Маш, это ты?

– Я, я.

– Здравствуй, баб-Маш. Я Кира из 12-й квартиры. Ты меня помнишь?

– Лида? Помню, как не помнить.

– Я Кира. Баб-Маш, а ты не знаешь, куда переехали Алла Васильевна и Николай Ильич Миколины, они жили на 6-м этаже. У них еще сын был Миша и дочь Тамара, моя подружка.

– Подружка твоя? Это хорошо. А у моей, это, внучки, тоже… Ходют, я – «хто это», а она «да, бабуля, спи, это мои подружки», а давеча…

– Баб-Маш, ты не знаешь, куда Миколины уехали?

– Да откуда ж, хто мне скажет, а какая квартира-то?

– 20-я.

– Ну вот, значит 20-я. Это какой этаж-то?

– Да 6-й же.

– 6-й? Это на лифте надо.

Я поняла, что это безнадежно.

Примерно месяца три ушло на то, чтобы выяснить в архиве, что Тамарины родители умерли несколько лет назад. Они долгое время искали пропавшую дочь, давали объявления везде, где могли. У Николая Ильича случился инсульт, из которого он не выкарабкался, через полтора года после него умерла Алла Васильевна, Тамарина мама, а Мишку забрали родственники, но его следов мне пока найти не удалось.

* * *

Однажды вечером я сидела в редакции и дочитывала материал, который вроде бы мог пойти в ближайший номер. Неожиданно меня позвали к телефону. «Мужской голос» – прошептала заинтересованно секретарь в ответ на мой вопросительный взгляд «кто?»

– Алло.

– Кира Евгеньевна?

– Да, это я.

– Здравствуйте, Кира. Это Маркушев.

– Виктор Николаевич! Я… Что-нибудь случилось?

– Ну, страшного ничего.

– А что нестрашное? – Я постепенно приходила в себя.

– Ну, вот я, например, решил вам позвонить. Это как, страшное?

Я рассмеялась.

– Страшное, но не очень. Скорее, страшноватое. Нет, Виктор Николаевич, серьезно, все в порядке?

– Если серьезно, то куда вы пропали, почему не являетесь? Что там с вашей подопечной?

– Как вам сказать… Понимаете, все не так просто. Дело в том, что Тамара….

– Кира, подождите, не тараторьте. Я через полчаса заеду за вами и мы побеседуем. Минут десять.

– Виктор Николаевич!

– Я позвоню. Слушайте телефон.

Как я дочитывала статью, о чем вообще была эта статья – какая разница! Напечатаем! В номер!

Пятнадцать минут я приводила себя в порядок, еще пятнадцать пыталась успокоиться – ничего не происходит, он просто хочет узнать подробности про свою пациентку. Но обмануть себя не удавалось, я тряслась как десятиклассница перед взрослым свиданием (нынешние десятиклассницы меня не поймут, их не трясет).

– Кира, тебя!

– Алло!

– Я приехал.

– Вы зайдете сюда?

– Нет, я жду вас на улице.

Уходя, я посмотрела на себя в зеркало. Мне понравилась я. Мое отражение было тоже довольно мной. Полное взаимопонимание!

– Галь, пока!

– Пока-пока, – откликнулась секретарь.

* * *

Очередное заключение медкомиссии было окончательным и бесповоротным. У Тамары была диагностирована шизофрения. Эта болезнь иногда вызывает настолько достоверные галлюцинации, что на теле могут выступать ожоги от воображаемого пожара, ушибы от воображаемых ударов и т. д. Случаи преждевременного старения также известны в литературе и не являются чем-то уникальным, хотя и не часты.

Таким образом, на моей расследовательской деятельности был поставлен крест, к великому моему разочарованию и огорчению Тамары.

Но мое общение с ней продолжалось, я время от времени забегала к ней или мы выбирались куда-нибудь посидеть-поболтать.

С Виктором все было не так просто. Он плохо приручался. Мне он был очень интересен, к нему тянуло. Иногда я ловила на себе тот самый взгляд. Или мне это казалось? Мы еще несколько раз встречались вне клиники, но говорили исключительно о психиатрии вообще и о Тамаре в частности. Хотя эти встречи сами по себе уже означали, что между нами все-таки что-то происходило. Ведь не так часто врач заезжает за друзьями своих пациентов на работу, чтобы поужинать вместе и заодно обсудить состояние своих подопечных. Это было самое начало отношений, когда встречи вроде бы спонтанны, и нетрудно верить, что они деловые. Об этих встречах можно как бы и не думать, но вспоминать о них приятно. Их не нужно скрывать, поскольку они никоим образом не опасны для сложившегося жизненного уклада, и именно поэтому совершенно понятно, что от таких встреч не нужно отказываться. (Хотя я как-то отказалась, один раз. Была действительно занята). В общем, я для себя решила, что не буду никак торопить события. Мне совсем не хотелось превратить это знакомство в банальный роман. К тому же у нас возникли по-настоящему общие интересы: я уговорила Виктора подыскать наиболее интересные профессиональные случаи, чтобы рассказать о них в журнале «Парадоксы физиологии». Мне удалось открыть в журнале рубрику «Из практики врача». Нужно было подготовить материал для нескольких номеров, исключив из него лишние медицинские подробности, персональные сведения о больных, и оставить лишь то, что могло быть интересно читателю.

Виктор разрешил мне просмотреть несколько старых историй болезни в поисках подходящего материала для нашей новой рубрики. Конечно же, среди них была и Тамарина толстая папка, которую я внимательно изучала уже не первый раз. Кое-что мне казалось в ней просто абсурдным, настолько не совпадало с Тамариным характером поведения. Например, описание как Тамару нашли на остановке. Там было сказано, что ее долго не могли привести в чувство, потом она не отвечала на вопросы, делая вид, что не понимает языка. Потом она заговорила на каком-то непонятном языке, но было видно, что она возмущена. Поведение было названо агрессивным. Затем она вдруг подошла к каким-то девушкам на остановке и заговорила с ними. Они с испугом отошли от нее, но она не отставала, и внезапно перейдя на русский язык, стала задавать им какие-то вопросы. Девушки впоследствии сказали, что они были очень напуганы, что они никогда нигде не видели эту женщину. Потом Тамара вдруг увидела автобус, который уже готовился отъехать. Несмотря на недавний обморок, она рванулась к автобусу и водитель открыл ей дверь, думая, что она хочет войти. Но автобус был переполнен, люди стояли даже на ступеньках, и Тамара не смогла взобраться. Автобус тронулся, а Тамара побежала за ним, рыдая и выкрикивая какие-то слова на непонятном языке, что-то похожее на «ишь ты, ишь ты», по словам очевидцев. Когда автобус скрылся за поворотом, она безвольно опустилась на скамейку в павильоне, не сопротивляясь, позволила врачам сделать себе успокоительный укол, и затем ее увезли в машине скорой помощи. Так она оказалась в клинике для душевнобольных.

Первое время она умоляла найти детей и мужа, сообщить им, что она здесь. Но поскольку она не могла сообщить ни адреса, ни телефона, ни даже имен и фамилий, то эта ее просьба осталась невыполненной. К тому же ее никто не искал. Тамаре начали проводить лечение, в результате которого она стала спокойнее и все реже устраивала истерики, во время которых рвалась из клиники «домой». Со временем она стала настолько адекватна, что ее сочли возможным выписать из стационара, и предоставили ей квартиру в доме от клиники.

Надо сказать, что ей крупно повезло, и это везение тоже из области необъяснимых случайностей. Клиника, куда попала Тамара, имела статус государственной, но фактически стала закрытым акционерным обществом. Среди ее владельцев были очень состоятельные люди. Они привлекли самых квалифицированных врачей, сестер и младший медицинский персонал, оборудовали все врачебные кабинеты самыми современными приборами, не было недостатка в медикаментах, шприцах, стерильных салфетках и прочих важных мелочах. Клиника имела свой научно-диагностический центр и стационар, несколько лабораторий, а также загородный реабилитационный филиал. Нечего и говорить о том, что зарплата сотрудников была на соответствующем уровне. Дирекция дорожила сложившимся коллективом и репутацией клиники и старалась обеспечить своих работников всем необходимым для успешной деятельности. Поэтому был построен «доходный дом», в котором сотрудникам предоставлялись квартиры на основе найма, причем часть стоимости оплачивалась за счет клиники. Сотрудник мог жить в этом доме с семьей, менять свою квартиру на большую или меньшую, а те, кто проработал в клинике больше тридцати лет, могли после выхода на пенсию оставаться в этом доме до конца жизни. Поскольку дом оказался очень большим, то часть квартир стала со временем предоставляться не только сотрудникам, но и тем больным, которые по состоянию здоровья уже не нуждались в стационаре, но по ряду причин не могли или не хотели возвращаться домой. Конечно, речь шла только об очень обеспеченных людях, так как для больных клиника не делала скидок на оплату жилья. Но поскольку пациентами этого заведения, как правило, были люди с хорошим достатком, то здесь не возникало проблем.

Как и все городские больницы, эта клиника по договоренности с властями имела некую квоту на бесплатное обслуживание населения по направлениям других медицинских учреждений – например, сколько-то бесплатных томографий в месяц, сколько-то лабораторных анализов и т. п. Также клиника имела несколько бесплатных мест в стационаре и была обязана принимать какое-то количество больных по скорой помощи. Тамару привезли в эту клинику как раз по «городской квоте».

Отдельного рассказа заслуживает история о том, как ей удалось стать постоянным пациентом, а затем обитателем однокомнатной квартиры на четвертом этаже «клинического дома». Как-то, гуляя в больничном парке, Тамара познакомилась со стариком, который оказался одним из старожилов этого заведения. Она давно уже обратила на него внимание – он так же, как и она, всегда бродил один по дорожкам парка, иногда останавливался, качал головой, словно в очередной раз отвечал отрицательно на какой-то вопрос, и махнув рукой «э-эх», снова отправлялся в путь по кругу. Она узнала, что его жена умерла, а дети сплавили его сюда и уже много лет не приходят и не интересуются им. Мне от них ничего не надо, но хоть немного внимания я заслужил? Тамара очень сочувствовала старику. Она рассказала ему свою историю. Исайя Маркелович (так его звали) очень внимательно выслушал ее, ничего не сказал, только покивал головой. После этого они время от времени гуляли вместе по дорожкам, беседуя о чем-то отвлеченном, стараясь не касаться больных тем, при этом каждый был благодарен другому за такую бережную деликатность. Осенью ему исполнилось 90 лет. Его пришли поздравить врачи, медсестры и Тамара. Ему подарили старинный серебряный подстаканник, так как он любил пить чай только из стакана. Повариха Валя приготовила обед по праздничному меню и от себя лично испекла ему пирог с яблоками (я знаю, чем порадовать нашего Исайю Маркелыча). Тамара приподнесла ему букет из разноцветных астр, сорванных с одной из дальних клумб, и он как джентльмен поцеловал ей руку, а она его чмокнула в щеку. На следующий день она не нашла его в парке и пошла узнать, все ли в порядке. Он был у себя, грустный и подавленный больше обычного. «Неужели даже в такой день…» Она стала его успокаивать, что почта работает плохо, что все письма и телеграммы задерживаются… Он горько улыбался «да, конечно, при этом телефонов не существует? А самолетов тоже? Мне ведь не 40 и не 60, мне 90. Может, это уже последний мой день рождения…» Через две недели он умер, так и не дождавшись известий от своих родных. Вскоре Тамара узнала, что Исайя Маркелович оплатил ей проживание в однокомнатной квартире на 30 лет вперед, а также открыл счет в банке на сумму, которая позволит ей как-то существовать, поскольку из-за отсутствия документов Тамара не имела даже пенсии по инвалидности. Все остальное состояние (а он оказался весьма не бедным человеком) он завещал Клинике.

Тамара очень переживала его смерть. Она опять ощутила себя абсолютно одинокой и брошенной. Ей разрешили взять на память кое-какие вещи, принадлежащие «Маркелычу». Она взяла пакет фотографий, его ручку, какой-то карандашный набросок в рамке, несколько книг, вазу, в которой до сих пор стояли ее астры, превратившиеся в сухоцвет, его любимую настольную лампу и еще несколько мелочей. В ящике письменного стола Тамара обнаружила целую пачку конвертов, перевязанных тесемкой. В одном из них находилось уведомление, что его сын, невестка и оба внука погибли такого-то числа такого-то года в результате автокатастрофы, произошедшей в таком-то районе. К уведомлению были приложены акты экспертизы, заключения врачей о характере полученных травм и проведенных медицинских процедурах, свидетельства о смерти, разрешение на захоронение, и еще целый ряд справок и документов подобного рода. В другом конверте Тамара обнаружила подтверждение гибели в случившейся автокатастрофе его сына и всей семьи. Туда же были вложены вырезки из местной газеты и одной из московских, где сообщалось о том же. В остальных конвертах были стандартные ответы «на ваш запрос сообщаем что такой-то по указанному адресу не числится и не проживает»…

Тамара жила очень скромно, не позволяя себе никаких излишеств, да ей и не хотелось ничего. По крайней мере, так было до встречи со мной. Когда мы стали регулярно общаться, мне приходилось буквально силой возвращать ее из преждевременной старости в ее естественный возраст. Я уже говорила, что мои старания не прошли даром, Тамара привыкала ухаживать за руками, стала следить за модой. Она полюбила хорошую косметику, ей захотелось сделать стильную стрижку. Мы вместе купили ей несколько фирменных вещей, я убедила ее носить джинсы, и она вполне комфортно в них себя чувствовала. Она, правда, очень переживала, что вынуждена пользоваться моими деньгами, так как не имела возможности купить то, что ей хотелось. Я прекратила эти терзания, сказав, что одалживаю ей деньги, а не дарю. «У меня есть свободные деньги, так что ты меня ни в чем не обделяешь. Когда ты окончательно поправишься, устроишься на работу и все мне вернешь». Мысль о Тамарином устройстве на работу уже не раз приходила мне в голову, и мне она не казалась неосуществимой.

Мы часто бывали в кафе, ходили в кино, «вели светскую жизнь», как она в шутку называла наши вылазки. Короче говоря, мой «курс лечения» дал реальные положительные результаты, она возвращалась в мир здоровых людей, к нормальной человеческой жизни.

Но иногда мне, правда, приходило в голову, что успех этот весьма хрупок и Тамара словно делает нам уступку, чтобы порадовать нас своим выздоровлением, но все ее фантазии остаются с ней, и при этом только мы продолжаем считать это фантазиями, а она-то знает, что это не так, но не имеет доказательств. В общем, я должна была постоянно держать в уме, что диагноз ей никто не собирался отменять.

Круг ее общения был чрезвычайно узок – если не считать врачей, то кроме меня у нее не было других проводников в этот мир. Не знаю, осознавала ли это Тамара, хотя вполне возможно, что да, но я очень остро ощущала свою ответственность за нее.

Впрочем, все шло своим чередом, прошлое, даже темное, оставалось позади, ночь сменялась утром и так далее. Но тут почти одно за другим произошли странные события. Кто-то подарил мне календарь с видами небольших, неглавных европейских городков. Там были фотографии площадей с фонарями, старых мощеных улочек, домов с цветами на подоконниках как в сказках Андерсена, небольших кафе на два-три столика. После работы я забежала к Тамаре и, находясь у нее, вспомнила, что мне надо позвонить. В поисках бумажки с телефоном я выгрузила из сумки на стол косметичку и календарь. Пока я разговаривала, Тамара с интересом разглядывала картинки. Потом она спросила меня:

– Откуда у тебя этот календарь?

– Не знаю, кто-то подарил. А что?

Она открыла август и сказала:

– Я много раз ходила по этой улице. Я хорошо знаю этот дом. Тут на углу маленькая аптека. Старый аптекарь делает особые лечебные настои из трав…У него такая милая внучка и попугайчик.

У меня внутри все похолодело. Я чувствовала, что рядом со мной то самое оно, которое стоит в основе диагноза. Но бывает ли у врачей ощущение, что этот диагноз они ставят лишь от своей беспомощности объяснить что-то, что не поддается объяснению?

– Откуда ты это знаешь, Тамар?

– Это близкие родственники моего… Да, неважно…

– А где это?

– Я не помню.

Мы стали рассматривать, кто автор фотографий, но как назло, календарь не имел никаких выходных данных. Я поняла, что обязательно должна выяснить, где приобретен этот календарь и кто фотограф.

* * *

Спустя несколько дней мы с Тамарой сидели в очередном кафе и пили кофе с трюфельными пирожными. За соседним столиком какие-то иностранцы вели оживленную беседу. Тамара сидела к ним спиной, напротив меня. Мы говорили о чем-то несущественном. Вдруг она громко рассмеялась. Я удивленно уставилась на нее.

– Кто-то у меня за спиной рассказывает очень забавные случаи, – объяснила она, продолжая смеяться.

Я, конечно, слышала разговор и видела, что все хохочут. Но мне не было смешно, потому что я не понимала ни слова. Я снова ощутила холодок, как будто меня коснулось привидение, в которое я упрямо продолжала не верить.

– А о чем они говорят?

– О том, как один из них…

– Тамар, они собираются уходить. Ты можешь заговорить с ними?

А зачем?

– Это очень важно. Спроси у них что-нибудь, пожалуйста.

– Ну, хорошо.

Тамара обернулась и обратилась к одному из иностранцев. Тот очень удивился, а потом заметно обрадовался. Они разговаривали минут пятнадцать, после чего иностранец встал, поцеловал Тамаре руку и приветливо кивнув мне, поспешил догонять остальных.

– О чем вы говорили, Тамар?

– Они тут по делам, у них фирма, поставки какого-то оборудования. Они очень довольны. Он спросил, откуда я знаю язык. Я сказала, что мы с мужем долгое время…

Тут она осеклась.

Мы обе ошеломленно смотрели друг на друга.

Диагноз трещал по швам. Или шизофрения предполагает внезапное овладение чужим языком?

Официантка мне сказала, что это венгры, они здесь уже несколько дней, занимаются поставками оборудования для ремонтных мастерских…

* * *

Не могу описать, скольких трудов мне стоило отыскать фотографа этого календаря. Но мне удалось. Это, как я и думала, был «левый товар» с тиражом всего 100 экземпляров, и поэтому он не имел никаких опознавательных знаков. Я объяснила фотографу, что меня интересует августовский вид. Все снимки были у него в компьютере, и он, конечно же, помнил все места, где он побывал. Картинка августа была снята в одном маленьком венгерском городке на границе с Австрией.

– Мне понравился этот дом, посмотрите, какая миленькая аккуратная улица. Хорошая перспектива, видно как улочка вьется и уходит вверх.

– А что там, в этом доме? Там есть какое-нибудь кафе или магазинчик?

– Кафе есть в соседнем доме. А в этом… сейчас вам покажу, есть еще снимки. С другого ракурса.

Я увидела небольшую аптеку на углу дома, перед входом стояла улыбающаяся женщина.

– Это хозяйка аптеки, ее зовут Августина, потому мы и решили для августа сделать эту картинку.

– А семья у нее есть?

– Есть. Ее муж как раз владелец кафе в соседнем доме. А у нее аптека. Между прочим, очень знаменитая аптека. Она славится своими гомеопатическими средствами. Ее основал дед Августины, который и передал ей аптеку в наследство.

– А где он сейчас?

Дед? Он умер давно.

– А попугайчик?

– Какой попугайчик? Я не знаю. А при чем тут попугайчик?

– Нет-нет, ничего. Спасибо огромное!

* * *

Конечно, мне хотелось тут же все рассказать Виктору. Но он уехал в командировку. Что ж, ладно. Может быть, это даже к лучшему. Я смогу сама все обдумать и предложить ему какие-то готовые выводы. Кроме того, мне надо и другими делами заниматься. Например, историями болезни.

– Тамара, Тамара, как ты оказалась в клинике? Ты помнишь? Что ты делала на остановке автобуса? Как ты туда попала?

– Тамара, вспомни, как ты очнулась, вспомни!

* * *

«Я лежу, кажется на тротуаре. Я чувствую дикую головную боль. Такое ощущение, что сейчас моя голова лопнет, разнесенная изнутри каким-то напором. Как будто мои мозги заморозили, а сейчас с помощью кипятка стараются ускорить разморозку. Мне мешают уши, кажется, что они загнулись, я их не чувствую. Руки не слушаются. Сквозь боль, как сквозь вату, я слышу какие-то голоса. «Кажется, очнулась. Откуда она взялась? Скорую вызывали? Да, сейчас должна приехать. Что случилось? Да женщине плохо стало…» Вдруг до меня доходит, что они говорят обо мне. У меня нет сил даже открыть глаза. Внезапно я чувствую, что чьи-то руки приподнимают мне голову, пытаются приоткрыть мне веки. «Давай, давай, очухивайся». Меня возмущает их тон. Ни сочувствия, ни почтительности. Что я им, пьянчуга какая-то? Почему на «ты»? «Оклемалась? Сейчас укольчик сделаем, придешь в себя». Я не хочу никаких уколов от этих хамов. У них грязные руки. Где мой доктор? Надо позвонить доктору Бахраху. Он лечит мою семью уже много лет. Я не дамся делать какой-то укол. Я требую моего доктора. «Слушай, чего это с ней? Что она плетет? Я не понимаю ни слова. Эй, бабуля, ты по-русски понимаешь? Ты на каком языке разговариваешь?» Я хочу ему сказать, что лучше него говорю по-русски, и запрещаю ему прикасаться ко мне. Но он опять смотрит на меня с изумлением, потом кому-то говорит «ладно Петь, держи-ка ее, а то дернется сейчас». Кто-то железной хваткой держит меня за плечи, а в это время я чувствую, как мне затягивают руку выше локтя жгутом, затем в вену проникает что-то острое, и почему-то в груди становится холодно. Но через какое-то время мне действительно становится легче. Головная боль почти проходит. Я пытаюсь сесть. Молодой человек в голубом халате помогает мне. «Спасибо. Мне легче. Где я? Где мой муж? Я очень вас прошу связаться с моим доктором». «Вы по-русски-то говорите?» «Молодой человек, прекратите глупые шутки.» Кто-то из окруживших меня любопытных неуверенно произносит «может, она и правда не говорит по-русски». Я смотрю на людей и ничего не понимаю. Я прошу молодого человека помочь мне подняться с тротуара. Я отряхиваю платье от пыли. Голова немного кружится. Вдруг я замечаю автобус. Водитель только что закрыл двери и собирается двинуть тяжелый переполненный салон. В окне мелькает знакомый силуэт. Сердце мгновенно делает кувырок. Я кидаюсь к автобусу, и водитель открывает мне заднюю дверь. Я пытаюсь встать на нижнюю ступеньку, но мне не за что ухватиться, я даже не могу пристроить вторую ногу. Мне приходится отступить, Двери закрываются. Автобус трогается. Где-то в гуще людей в автобусе я вижу его лицо. Я бегу за автобусом, я кричу, зову его, мое сердце разрывается от горя, я рыдаю вслух, мне не хватает дыхания, я задыхаюсь от плача. Автобус скрылся из вида. Я чувствую, как будто я умерла. Как перегорает мотор. Все. Без сил опускаюсь на скамейку. Позволяю врачу что-то еще мне вколоть в руку. Меня охватывает безразличие и состояние какой-то отрешенности. Мне кажется, что я сплю с открытыми глазами и мне снится какой-то парк, я совсем еще молодая девчонка. Мне снятся какие-то лица, какие-то парни, мелькают имена, как будто в мозгу прокручиваются титры. Из толпы лиц вдруг отчетливо вырисовываются две девушки. Я их знаю! Это же Люська с Маринкой!«Люсь, Марин, привет! Вы уже все, освободились?» Девушки с опаской глядят на меня и отходят на шаг в сторону. «Девчонки, вы что, спятили? Что вы шарахаетесь?» Они продолжают смотреть на меня молча и с явным испугом. Что они из себя корчат, в самом деле! Какая муха их укусила! Я чувствую, как закипает обида и ору на них «Что вы молчите, как дуры! Лучше скажите, что там было? Он не спрашивал, почему меня нет?» У них округляются глаза, и тут я каким-то образом понимаю, что последние фразы я сказала как-то иначе, чем все остальное. Ко мне подскакивают врачи из скорой. «Ага, значит ты все-таки говоришь по-русски. Кто ты, фамилия, адрес, быстро.» «Я с вами не собираюсь разговаривать, молодой человек. Я с хамами общаться не привыкла». «Слушай, Валер, не приставай к ней, она все-таки не в себе. Давай уже ее отвезем, и пусть они там разбираются. У нас еще несколько вызовов, а мы тут с ней возимся». После этого они запихивают меня в свой фургон и привозят в клинику. Вот и все.

* * *

Я уже пятый раз перечитывала Тамарин рассказ и сверяла его с тем, что написано в истории болезни. Я обнаружила некоторые несоответствия. Не знаю, насколько они принципиальны, и кто ошибся – Тамара или врач приемного отделения, заполнявший историю болезни со слов санитаров, доставивших Тамару.

– Тамар, кто такой доктор Бахрах?

– Это доктор, мой доктор, он всегда меня лечил. Он друг моего мужа.

– Подожди, так он и есть Лео?

– Ну да, конечно, он и есть Лео.

– Прекрасно. Теперь скажи мне, пожалуйста, а что значит по-венгерски «ишь ты»?

– «Ишь ты?»

– Ну да, ты бежала за автобусом и повторяла это слово.

* * *

Как же я была глупа, задавая этот вопрос! Я должна была немного подумать и догадаться. И по крайней мере запасти кучу лекарств, прежде чем спрашивать. Она побледнела, глаза ее налились слезами, из горла вырвался крик боли. Она рыдала и не могла нарыдаться, и все время, задыхаясь от слез, произносила имя, которое так долго было укрыто от нее пеленой искусственного забвения – Иштван. Вот что она кричала, когда бежала за автобусом! Несколько дней Тамара не могла прийти в норму. Она лежала на диване, уткнувшись в подушку, ничего не хотела есть, только пила воду, и все время плакала. Мне было так жаль ее, но я не знала, как ее утешить и успокоить, и только время от времени гладила ее по руке или по голове.