Текст книги "Крепостная навсегда"

Глава 7
Крепостная актриса

Этой ночью Анна так и не смогла заснуть. Вчерашний разговор с Владимиром все не шел у нее из головы, и она до рассвета просидела близ окна, всматриваясь, как появлялись и удлинялись тени деревьев в саду. Белые ночи уже давно сменило обычное чередование света дневного и лунного, и снова стало легко увидеть в оконном стекле отражение волнующегося под вечерним ветерком пламени свечи.

Анну потрясла внезапная перемена, произошедшая с Владимиром. Конечно, он и прежде не отличался последовательностью в поступках, за исключением, пожалуй, одного – своей откровенной неприязни к ней. Но трагические события последних дней, казалось, смягчили это ледяное сердце, и Айна почувствовала, что Владимир оттаивает.

Она всегда жалела его. Анна прекрасно понимала, что капризный и избалованный мальчик рано или поздно не захочет более делить любовь родителей с чужой ему девочкой. Да Анна никогда и не просила этой любви сверх меры. Она была готова довольствоваться даже малой частью того расположения, которое ей оказывали барон и баронесса Корфы. Анна не знала, чем вызвала такую глубокую симпатию к себе. Ей казалось, что среди дворовых есть много прелестных детишек, вполне подходивших для роли воспитанников.

Уже после смерти баронессы Анна, повзрослев, начала догадываться, что с ее происхождением связана какая-то тайна в семье Корфов, да и Варвара не раз говорила ей – ты другая, ты не такая, как мы. Однажды она обмолвилась про Сычиху, но замолчала под взглядом неожиданно вошедшего барона. Анна даже подумала, что говорить о Сычихе опасно, но потом узнала, что барон заботился и об этой странной женщине. По его приказу время от времени ремонтировали ее лесное пристанище, Варвара готовила для нее, а, увидев как-то Сычиху на кухне, Анна просто растерялась – таинственная колдунья оказалась приятной женщиной с пронзительными глазами и благородной осанкой.

Сычиха долго смотрела на нее и потом заговорила с Анной ласково, по-родственному. Она пообещала ей прекрасного принца и возвращения всего, чего Анна как будто бы лишена. Анна хотела расспросить ее подробнее, но Варвара услышала вдруг за дверью голос Владимира и заторопила Сычиху. Та заволновалась и быстро ушла.

И вот теперь – эта странная и неприятная сцена в церкви! Анна молилась за смягчение нрава Владимира, но, по-видимому, недостаточно. Яд, разъедавший его душу, отравил и ее существование и сегодня, в конце концов, привел Анну к обрыву над пропастью. Приказ танцевать перед Оболенским и Репниным означал для нее одно – крушение всех надежд и любви. Принимая это решение, Владимир пренебрег памятью отца, уничтожая все, что он делал для Анны все эти годы – пестовал ее талант, создавал репутацию и воспитывал в ней любовь и уважение к себе подобным.

Анна наблюдала за сменой дня и ночи и думала о том, что время ее летнего солнца закончилось, и перемирие с тьмой более невозможно. В ее жизни наступала черная полоса, и она должна собраться с духом, чтобы выстоять в этот час нелегких испытании. Анна обратила взор к маленькому портрету барона, который тот подарил ей однажды на день ангела. «Я всегда буду твоим ангелом-хранителем, Аннушка, – сказал тогда барон, – и всегда уберегу тебя от беды и людского сглаза». И вот ее ангел-хранитель занял свое место среди обитателей небесных садов, а она оказалась один на один с олицетворением той злой силы, что завладела душой и сердцем Владимира Корфа.

Завтра ее жизнь изменится к худшему, и уже ничто не будет таким, как прежде. Она незамеченной вышла из дома, накинув теплую вязаную шаль, и через лес отправилась на кладбище. Придя на могилу барона, Анна присела на скамеечку возле нее.

– Иван Иванович! – прошептала Анна, глядя, как первые солнечные лучи поднимаются над деревьями и будят говорливых птах. – Я навсегда сохраню ваш образ в своем сердце в знак бесконечной моей признательности за все, что вы сделали для меня. Вы научили меня добру и прощению, и я прощаю Владимира – ради вас, ради вашей памяти. Я приму и до дна выпью эту чашу позора, ибо вы показали мне пример смирения во имя любви. И теперь я чувствую себя, как никогда сильной и мужественной. Я не знала своих родителей – вы заменили мне их. Но я знала настоящую родительскую любовь, потому что в моей жизни были вы. Я не смогу выполнить свое обещание и стать великой актрисой – сегодня вечером Сергей Степанович узнает, кто я на самом деле и навсегда позабудет обо мне. Простите, простите меня…

По дороге обратно Анна собрала лесных цветов и, по обыкновению, зашла в библиотеку, чтобы поставить их в любимую вазу старого барона. Иван Иванович обожал лесные лилии и орхидеи. Анна составляла из них замечательные букеты, приправляя их листьями папоротника. Цветы пахли тонко и нежно, сохраняя в своем аромате воспоминания о свежести утра ранней осени. Анна глубоко вздохнула, и ее взгляд скользнул по шкафам с книгами. Анна подошла к ним.

Она открыла дверцу одного, потом другого… Анна касалась пальцами корешков книг – вот эти Иван Иванович часто перечитывал, вот эти называл раритетами – доставал изредка и листал с исключительной бережностью. Вот книги из Индии, а эти – его любимые историки, в них барон черпал тысячелетнюю мудрость мира. А это Шекспир – оригинальное издание… «Дух твоего отца без плоти, / я был приговорен к скитаньям вечным по ночам / и мукам средь живых при свете солнца… Послушай, если ты меня когда-нибудь любил / – отомсти за подлое мое убийство». Барон особенно почитал «Гамлета». Анна поставила томик с трагедиями Шекспира на полку и собралась уйти, как дверь в библиотеку открылась.

– Что вы делаете здесь? – вместо приветствия спросил Владимир, появившийся на пороге. – Я полагал, что вы будете репетировать весь день. Так почему вы же бездельничаете?

– Мне незачем репетировать. Роль крепостной мне прекрасно знакома.

– Что ж, вечером посмотрим, так ли это.

– Вам не терпится увидеть мое унижение, Владимир Иванович?

– Я не стремлюсь вас унизить. Мне нужна правда.

– Правда? Какая правда? – Анна вскинула голову и посмотрела Корфу прямо в глаза. – Правда о том, что вы – жестокий и бессердечный человек, для которого дружба – пустое слово, и уважение к памяти отца – ничего не значит?

– Нет. Мне хочется развеять миф, в котором вы жили все эти годы. Остановить обман, который все в этом доме привыкли поддерживать.

– Мечтаете полюбоваться, как удивятся ваших знакомые, когда они узнают эту «правду»?

– Удивятся? – рассмеялся Владимир. – Это еще слабо сказано. Они будут потрясены, они эту «правду» увидят воочию, когда вы выйдете к ним в образе крепостной актерки, танцующей для господ.

– И тогда вы, наконец, успокоитесь?

– Однако слишком самонадеянно с вашей стороны полагать, что это и есть предел моих мечтаний.

– Я ни минуты не сомневаюсь в том, что вы менее всего думали о том впечатлении, которое произведет ваш замысел на Сергея Степановича и Михаила.

– А о чем или о ком я должен думать? Может быть, о тебе? Ты – обычная крепостная, и тебе пора привыкнуть к этой мысли. Да и окружающим тоже.

– И ради этого вы готовы разбить сердце лучшему другу?

– Мишель прекрасно знает себе цену и будет благодарен мне, когда поймет, что принял стекляшку за алмаз. Он увидит тебя моими глазами, – Корф подошел к винному столику и налил себе в фужер из графина немного терпкого шардонэ.

– Не много ли вы на себя берете, решая за Михаила, что он должен чувствовать, а что – нет?

– Мы с ним одного круга, Михаил – мой друг, – Корф чуть покрутил бокал в руке, согревая вино, и выпил. – А ты совершенно заморочила ему голову! Ты так привыкла жить в обмане, что обманываешь даже саму себя.

– Я никому не лгала. Это была воля вашего отца – чтобы я росла в семье, как равная.

– Но ничья воля не смогла бы сделать тебя дворянкой! И для всех будет лучше, если ты предстанешь перед моими гостями той, настоящей, что так долго скрывалась под дорогими нарядами и побрякушками.

– Если вы так хотите открыть правду, почему просто не сказать всем? Для чего надо устраивать это представление?

– Но ты же не просто крепостная. Ты – крепостная актриса. Вот и откроешь истину со сцены!

– Это жестоко – устраивать из чужого несчастья спектакль! – воскликнула Анна.

– А обнадеживать Мишу – не жестоко? – в тон ей повысил голос Владимир. – Ведь вы прекрасно знали, что у вас не может быть будущего!

– У нас могло быть будущее! Иван Иванович написал мне вольную. А вы предпочли оставить меня крепостной!

– Ты так уверена, что достойна свободы? – надменно спросил Корф.

– А почему вы так уверены, что вправе судить, кто достоин свободы, а кто – нет?!

– Потому что я твой хозяин!

– Владимир, я уже спрашивала вас, но вы не ответили мне. За что вы меня так ненавидите? Ответьте! Я сделаю все, чтобы искупить свою вину, если она есть. Только, Бога ради, откажитесь от идеи устроить этот ужасный и бессмысленный спектакль. Неужели вы не понимаете, насколько тяжело будет для князя Репнина видеть это представление? И если вы действительно ему друг, то почему так жаждете подвергнуть его душу страданиям?

– Неужели Мишель так много для тебя значит?

– Да.

– Хорошо… – Корф на секунду задумался. – Тогда, пожалуй, я предоставлю тебе выбор. Можешь не танцевать нынче Саломею, не унижаться и жить дальше, как ты привыкла. При одном условии.

– Что же это за условие?

– Сегодня ты скажешь Михаилу, что тебе больше нет до него никакого дела. Скажешь, что будет лучше, если он навсегда забудет тебя. А затем ты встанешь и уйдешь не оборачиваясь. Или ты танцуешь за обедом танец семи вуалей, и Михаил все узнает сам. Выбирай.

– Вряд ли это называется выбором – я в любом случае потеряю Михаила.

– Но если ты примешь мое условие, то останешься жить здесь, в поместье, и как раньше сможешь продолжать изображать из себя дворянку.

– Вы имеете в виду, что я должна жить здесь с вами?

– Вы невероятно высокого мнения о себе, мадмуазель! Жить не «со мной» – но в моем поместье! Иметь все, что вы имели раньше. Согласитесь, это вполне сносное существование в сравнении с жизнью служанки! Хорошенько подумайте. Не часто крепостным доводится слышать подобные предложения. И что же вы выберете? Танцевать Саломею или продолжать жить в довольстве, как прежде? – Владимир подошел к Анне вплотную, словно перекрывая ей пути к отступлению.

– Мне пора идти, у меня слишком много дел… – тихо, но твердо сказала она. – Пропустите меня. Пожалуйста!

– Не раньше, чем вы ответите мне, – не уступал Корф.

– Владимир, вы действительно ничего не знаете о любви. Я не могу променять любимого человека на «жизнь в довольствии»!

– Минуту назад вы утверждали, что вас волнуют чувства Михаила! Если вы расстанетесь с ним по собственной воле, это ранит его гораздо меньше, чем…

– Чем мое унижение?

– Не упускайте свой шанс, Анна! – раздраженно воскликнул Владимир, отступая перед ее самоотверженностью – Какой бы хорошей актрисой я ни была, мне никогда не удастся, глядя Михаилу в глаза, сказать, что я не люблю его! Пропустите меня – я должна репетировать танец Саломеи.

– Аня! – вырвалось у Корфа.

– Когда-нибудь вы пожалеете о том, что делали, – последние слова Анна произнесла, почти как приговор, и вышла из библиотеки, сохраняя в осанке и выражении лица привитые ей бароном достоинство и гордость.

Владимир пытался ее остановить, но усилием воли сдержал порыв раскаяния. Анна была так прекрасна в своем праведном гневе и вместе с тем столь же ненавистна ему в своей неприступности и верности своим чувствам. Наверное, если бы она вела себя иначе и не бросалась в глаза благородством манер и нравственным поведением, Владимиру удалось бы избежать сцен, подобных этой, и избавиться, наконец, от того невыносимого чувства неловкости, которое он испытывал, унижая Анну.

«Господи, до чего она меня довела! Я готов извиняться за свои поступки перед крепостной! Я изощряюсь в политесах и смущаюсь говорить ей „ты“. Я сошел с ума – отец! зачем ты это сделал со мной?!» – мысли Владимира путались.

Выходя из библиотеки, Анна столкнулась с Репниным. Она вздрогнула и заметалась – ей было невыносимо больно видеть его сейчас. Анна даже испугалась, не услышал ли Михаил хотя бы часть их разговора с Владимиром, проходящем на весьма повышенных тонах. Но Репнин искренне обрадовался ей и бросился навстречу с той радостью, которая обычно свойственна людям, пребывающим в совершенном неведении того, что их ждет. «Бедный мой Миша! – успела подумать Анна. – Ты счастлив… Ты еще не знаешь, что уготовила нам судьба, и я не могу уберечь тебя и не могу помочь себе избежать беды».

Репнин остановил ее, взял ее руки в свои, нежно сжал ее пальцы.

– Анна! Я рад, что успел увидеться с вами! Это очень важно.

– Что-то случилось? – заволновалась она, заподозрив, что Михаил уже все знает – но тогда, тогда… Если ее тайна раскрыта, а Репнин все еще с ней и держит ее за руку – значит, он простил ее, значит, он любит ее по-настоящему и готов принять такой, кто она есть.

– Похоже, появилась надежда, что мне удастся узнать правду о смерти барона. Я говорил с Забалуевым, и он согласился встретиться со мной, чтобы прояснить кое-что.

– Вот как? Прекрасно. – Анна поняла, что обрадовалась преждевременно и совершенно напрасно.

– Вот именно – прекрасно! Я загадал, что увижу вас прежде, чем сообщу об этом Владимиру. Теперь я уверен – встреча пройдет успешно, вы – мой счастливый талисман.

– Михаил, – Анна старалась говорить ровно, ничем не выдавая своего ужаса перед ожидавшей их катастрофой. – Я хочу, чтобы вы знали – вы и ваши чувства изменили мою жизнь. Неизвестно, что с нами будет дальше, но я счастлива, что мы встретились. Я буду думать о вас и молиться о вашем благополучии.

– Анна! – растроганным голосом произнес Репнин. – С первой минуты нашего знакомства я только и думаю о вас. И я приготовил вам сюрприз.

– О, нет! – воскликнула Анна. – Сюрпризов на сегодня довольно.

– Не знаю, кто внушил вам отвращение к новостям, но я намерен по возвращению весьма серьезно говорить с вами.

– Не тревожьтесь ни о чем, – успокоила его Анна. – Идите, и да поможет вам Господь.

– Анна, знайте, я запомнил, на чем мы остановились в прошлый раз. И мы обязательно продолжим тот разговор, что начали в столовой.

Анна кивнула и быстро оставила его, так уже не могла больше сдерживать подступившие слезы. Репнин истолковал ее поведение по-своему, приписав эту нервность артистической впечатлительности и книжности, в которой пребывали многие благородные девушки и дамы его круга. Он незаметно для Анны послал ей вслед воздушный поцелуй и прошептал:

– Родная, чудная, любимая…

– Владимир, я тебе не помешал? – спросил счастливый Репнин, улыбаясь своим мечтам об Анне.

– Входи, Мишель! – Корф сидел за столом в кабинете и просматривал какие-то бумаги. – Правда, я жду управляющего, но не думаю, что его присутствие может нам серьезно помешать.

– Ты так и не отказался от мысли оставить его здесь? – спросил Репнин, присаживаясь в кресло у стола.

– Оставлю. До поры.

– А тебе не кажется, что пока Карл Модестович находится в твоем поместье, он может навредить?

– Помилуй, кому?

– Анне!

– И ты с этим шел ко мне? – помрачнел Корф.

– Нет, но…

– Навредить, Мишель, может сама Анна. Тебе!

– Что за глупости? – с негодованием воскликнул Репнин. – Чем Анна может мне навредить? Ты заклинаешь меня против нее, точно она ведьма!

– Поверь мне, она для тебя хуже, чем просто ведьма.

– Мне надоели твои загадки! Тебе, как будто, доставляет удовольствие мучить меня неведением.

– Неведение, друг мой, тебе покажется Раем, когда ты узнаешь правду.

– И когда же откроется мне эта ужасная правда? – саркастически поинтересовался Репнин.

– Скоро, – мрачно ответил Владимир. – Скорее, чем ты думаешь. Однако у нас есть дела поважнее… Я просмотрел все бумаги отца – ничего, ни одной, даже крошечной зацепки. А тебе удалось узнать что-нибудь о Забалуеве?

– И не только о нем. Княгиня Долгорукая оказалась откровеннее, чем я мог предполагать. По ее словам, господин Забалуев приехал в тот вечер один и беседовал с бароном с глазу на глаз, и таким образом он имел возможность подсыпать яд в бренди. У Забалуева же своя версия того, как прошел этот вечер, и он утверждает, что у Долгорукой тоже был мотив и возможность сделать это.

– Но каким образом она смогла раздобыть яд?

– Да у того же Забалуева! Они – просто два сапога пара. Но ответ на этот вопрос я вскоре надеюсь получить. У меня в два часа пополудни встреча с Забалуевым. Он обещал рассказать что-то важное.

– Я пойду с тобой! – загорелся Владимир.

– Нет-нет, – остановил его Репнин. – Мы договорились о встрече без свидетелей.

– Речь идет об убийце моего отца! Это мой долг перед ним.

– Если тебе действительно дорога память об отце, выполни его последнюю волю – позаботься об Анне.

– Анна, Анна, Анна! – Корф в раздражении встал, Репнин тоже. – Мы опять вернулись к твоей излюбленной теме, Мишель!.. Но ты можешь, наконец, успокоиться – я уже предпринял все необходимые шаги.

– Мне не нравится твой тон, Владимир.

– Очевидно, я не столь искусен в интонациях, как актеры нашего театра, но смею уверить тебя – все будет отлично. Я примусь ходить за Анной, как старая нянька – и день, и ночь!

– Владимир, я говорю серьезно.

– А если серьезно, – Корф как-то странно усмехнулся, – то я разговаривал с князем – прослушивание состоится нынче же вечером, пока Сергей Степанович здесь. Ты не доволен? Тебе не угодишь!

– Твое внезапное рвение, признаться, меня смущает. На тебя это так не похоже.

– Друг мой, ты заблуждаешься на мой счет. Ладно, я раскрою тебе свои карты. Я позабочусь об Анне лишь из корысти. Если Анна станет актрисой, у нее начнется совсем другая жизнь, репетиции, гастроли, поклонники. Она забудет тебя.

– Но я не забуду ее! И хочу тебе сообщить, что собираюсь принимать в ее жизни самое деятельное участие.

– Тогда не опоздай на ее выступление – твое мнение и планы нуждаются в корректировке. А вот и Карл Модестович, – широко улыбнулся Корф. – Входите, любезный, у меня есть для вас поручения.

Репнин откланялся и пошел на конюшню. Другой конюх, вместо Никиты, оседлал ему Париса и вывел коня на двор, потом подробно объяснил, как добраться до заброшенной избушки, указанной Михаилу Забалуевым.

– Вы, барин, человек смелый, – покачал он головой, когда Репнин с легкостью вскочил в седло.

– А чего мне бояться в барском лесу?

– Господин Забалуев у себя цыган держит. Говорят, они по округе лошадей воруют, а женщины у них – сплошь красавицы, только глаза – лучше не встречаться, заколдуют.

– Женщины для того и существуют, чтобы мужчин привораживать, – рассмеялся его страхам Репнин.

– Как знаете, барин, я предупредить хотел – мы в тот край леса никогда не ходим, опасно, – конюх похлопал Париса по боку. – Да коня в чащу не заводите и не бросайте без присмотру.

– А я обожаю опасности, – кивнул Михаил, – но про цыган не забуду – обещаю. Спасибо тебе, бывай!

Репнин слегка коснулся шпорами боков скакуна, и красавец Парис помчал его навстречу новым приключениям.

В отличие от Владимира, весьма искушенного в военном ремесле, Репнин романтизировал баталии и был склонен скорее к авантюрам, нежели к тривиальной армейской службе. Ему нравился дух приключений и тайны, и поэтому он с удовольствием окунулся в атмосферу расследования убийства барона. К тому же некоторую приподнятость обстоятельствам придавал и тот факт, что в интриге оказалась замешанной прекрасная женщина – Анна, ради которой Репнин был готов на любые подвиги и жертвы, тоже, разумеется, романтические.

Михаил не казался настоящим мечтателем, но порой иллюзии овладевали им, и все происходящее вокруг грезилось, а не оценивалось с холодностью трезвого ума. И поэтому, пребывая в возбуждении и азарте, Репнин бывал неосмотрителен и не всегда осторожен. Как и сейчас, когда вперед его вело знамя любви с вышитым на нем золотом именем Анны.

– Только пошевелись, и я тебя прикончу! – услышал Репнин незнакомый ему голос, едва вошел в указанную Забалуевым избушку.

– Отпусти… – Репнин почувствовал у горла холод стали остро наточенного клинка.

– Тебя прислал Забалуев, чтобы убить меня?

– Убить?! – решил все-таки пошевелиться Репнин. – Я даже не знаю, кто ты! Послушай…

– Не вздумай мне врать, а то в миг порешу!

– Однако, любезный, – попытался Репнин договориться с неизвестным нападавшим, – ты ошибаешься – никто меня не присылал. Господин Забалуев назначил мне здесь встречу!

– Не ври! Раз пришел меня убить, живым отсюда не выйдешь!

– Да не собирался я тебя…

Репнин не договорил – рядом просвистела пуля, потом вторая. Они влетели в открытую дверь, напротив которой стояли Репнин и неизвестный, и явно влетели неслучайно. Напавший на Михаила человек пригнулся и метнулся в сторону, к стене. И теперь Репнин увидел его. Это был немолодой цыган – крепко сбитый, с заметной седой прядью надо лбом.

– Плохо твои люди стреляют, – оскалился цыган. – Ненароком и в тебя попасть могут.

– Если бы это стреляли мои люди, – ответил Михаил, тоже прижимаясь к стене, – то ты бы уже был на Небесах.

– Я тебе не верю!

– Мне назначил здесь встречу Забалуев, в два часа пополудни.

– И мне он сказал, что придет в это же время, – цыган осторожно выглянул за дверь и быстро отклонился – пуля прошила деревянную доску над ним. – Но вместо него пришел ты. И не верю я ни тебе, ни ему!

– Верь, не верь, дело твое. Но в мои планы не входило сегодня умереть, – Репнин и сам попытался выглянуть наружу и едва успел уклониться от следующей пули. – Вот черт!

– Черт не черт, а стреляет прицельно. Стой! Ты куда?! – цыган схватил Репнина за руку. – Я же сказал – живым ты отсюда не выйдешь!

– Надо выбираться с другой стороны дома. Ты что, не видишь, что стреляют в нас обоих?

– Выходит, обманули тебя твои друзья, – скривился цыган.

– Это не мои друзья!

– А кто?

– Откуда я знаю… – Репнин вырвал руку из цепких пальцев цыгана и приподнялся, чтобы перебежать к окну на противоположной стене избушки. – Что ж ты делаешь?! Забалуев только того и ждет, чтобы мы убили друг друга!..

Когда Репнин пришел в себя, то увидел над собой красивую молодую, черноволосую женщину с большими карими глазами в окружении длинных бархатных ресниц.

– Долго ты, барин, без памяти лежал, – ласковым, грудным голосом сказала она.

– Кто ты? – не понял Репнин. Последнее, что он запомнил, – страшный взгляд цыгана там, в избушке. А потом он почувствовал резкую, сильную боль и потерял сознание.

– Я – Рада, сестра Седого.

– Какого седого?

– Того, кто ранил тебя. Он наш вожак, Седой – его прозвище. Или уже забыл, с кем дрался?

– Я не дрался – это он хотел меня убить, – Репнин, наконец, огляделся.

Он лежал на какой-то подстилке в шатре, накрытый мягкой на ощупь тканью, но без одежды, с перебинтованы торсом.

– Рана не опасная, – поймала его взгляд Рада. – Седой неглубоко задел, до свадьбы заживет.

– Где я?

– У нас, в таборе – здесь для тебя безопасно. Здесь никого нет, кроме нас.

– А твой брат?

– Скоро вернется. А пока велел, чтобы я о тебе позаботилась. Лежи смирно, барин. Слаб ты еще.

– Я должен идти… – Репнин хотел привстать, но голова закружилась.

– Ты должен лежать, – Рада мягким движением заставила его лечь снова. – Будешь меня слушаться – скоро поправишься.

– Значит, твой брат поверил, что я не собирался его убивать?

– Мне нет дела до мужских споров. Я другое вижу – красивый ты, барин!

Репнин собирался возразить и неловко пошевелился, боль тут же дала о себе знать, и Михаил поморщился.

– Терпи, золотой, – успокаивающе прошептала Рада. – Такая боль скоро проходит. Плохо, когда сердце болит от любви. Эти раны долго не заживают. Но твоя скоро затянется.

– Ты колдунья?

– Нет, я простая цыганка, – Рада заглянула ему в лицо. – Скажи, а та, в твоем сердце, кто она?

– Самая прекрасная женщина на свете.

– Любишь ее?

– Больше жизни.

– Но если все же не заладится у вас, – вспомни про меня.

– У нас заладится, – убежденно сказал Репнин. – Она тоже меня любит. Я буду просить ее руки. Если, конечно, твой брат прежде не убьет меня.

– Не стану я тебя убивать, – прозвучал рядом уже знакомый Репнину голос.

В шатер вошел Седой. Рада передвинулась ближе к Репнину и поправила под ним некое подобие подушки, чтобы тому было легче видеть и разговаривать.

– Один раз ты уже пытался…

– Разве я знал, кто ты есть на самом деле? Хороший человек не станет с Забалуевым дел иметь.

– Однако ты и сам этого не избежал.

– Я не затем тебя спасал, чтобы ссориться с тобой. Я тебе кое-что показать хочу. Смотри, – Седой достал из кожаной сумки флакон. – Догадываешься, что это?

– Это… – понял Репнин.

– Яд, – кивнул Седой. – Смертельный. Из Индии привезен. Недавно точно такой же флакон у меня купил Забалуев. В том флаконе тоже был яд.

– Если бы купил, – вставила свое слово Рада. – Взял под честное слово. Он Седому деньги должен, а отдавать не хочет.

– Когда это случилось?

– За несколько недель до того, как убили барона. Я ему сказал, что во флакончике смертельный яд. Но его яд вовсе не интересовал, он только на флакончик позарился.

– И хлыст тогда же взял, – припомнила Рада.

– Яд и хлыст мне по наследству от дяди остались, – пояснил Седой. – Это семейная реликвия, наши предки из Индии вышли, а кочуют теперь по всему свету. Дядя говорил – яд очень сильный, чтобы человека на тот свет отправить одной капли довольно.

– Барону больше и не потребовалось, – тихо сказал Репнин.

– Он и нас убить пытался, дрянь-человек! Он у меня узнает, как наказывают обманщиков!

– Держись от него подальше, Седой, боюсь я за тебя!

– Нет, Рада, – покачал головою Седой. – Этого я ему не спущу. Он слово нарушил и денег не отдал, немало денег.

– Теперь мне все понятно, – приподнялся на подушках Репнин. – Он назначил нам встречу в один и тот же час, рассчитывая, что мы убьем друг друга. И каждый унесет свою тайну в могилу. Но если доказать его вину, Забалуева арестуют! В тюрьме он никому уже не сможет навредить.

– В этом я тебе не помощник! Кто поверит словам цыгана?

– Надо добыть доказательства! Он же где-то хранит остатки яда!

– Смелый ты, барин, но у меня с Забалуевым свой расчет будет. За свою жизнь я и гроша не дам, а этому старому обманщику отомщу.

– Для того чтобы свершилось правосудие, Забалуев должен остаться жив! – воскликнул Репнин.

– Обещать не могу. Тот, кто мне смерть готовил, ее сам и получит.

– Послушай, Седой, за то, что он сотворил, смерть ему будет только избавлением. Оказаться в тюрьме для Забалуева – гораздо большее наказание.

– Может, ты и прав…

– Он хитрый, опасность издали чувствует, – предупредила Рада.

– От меня не уйдет. Я его из-под земли достану! – с угрозой в голосе пообещал Седой.

– Мне надо идти, – Репнин решительно отдернул ткань, но вспомнил, что не одет.

Рада улыбнулась.

– Сейчас одежду твою принесу, – цыганка легко поднялась и вышла из шатра.

– Надо попасть к Забалуеву домой, – предложил Репнин.

– Хорошо, – кивнул Седой, – встретимся здесь, вечером, как стемнеет.

Рада вернулась с одеждой Репнина, подала ему и стала смотреть, как он одевается. Репнин смутился, и Рада, с удовольствием взглянув на его порозовевшее лицо, снова вышла. Седой рассмеялся и последовал ее примеру.

– Ну что, не полегчало тебе, герой? – весело спросила Рада, когда Репнин отдернул полог шатра и появился перед ними.

– Спасибо, Рада! Мне стало легче.

– Не торопись! – Рада подала ему кружку с каким-то отваром. – Выпей на дорогу, чтобы рана быстрее затянулась.

– От твоих рук жар исходит, – прошептал Репнин, принимая кружку от нее.

– Слушай, барин, – также шепотом промолвила Рада и положила ему во внутренний карман сюртука цветной шелковый платок, – когда тебе плохо станет, вспомни этот жар. Он тебе силу вернет, все раны твои залечит. Беды свои забудешь, а надо будет – и женщину свою забудешь.

– Уже собрался? – Седой снова подошел к ним, он вел на поводу Париса.

Репнин растерялся – за всеми этими событиями он совсем позабыл про оставленного в лесу жеребца. Седой заметил его недоумение.

– Не бойся, барин, я коня в обиду никогда не дам.

– Я – князь Михаил Репнин, друг барона Владимира Корфа, – Репнин протянул Седому руку, как равному.

– Что же, – ухмыльнулся Седой, осторожно отвечая на его рукопожатие, – теперь мы не только кровью побратались, но и познакомились.

– Тогда – до встречи?

– До встречи! – Репнин вскочил в седло и пришпорил Париса.

– Возвращайся, князь, да поскорее! – пожелала Рада вслед ему.

– Вот что, сестра, – повернулся к ней Седой, – ты жди его, а я в ту избушку наведаюсь. Не может того быть, чтобы Забалуев убийц подослал и не проверил, хорошо ли они свое дело сделали.

Седой еще раз взглянул в ту сторону, где по лесной дороге удалялся от них Репнин, и тут же растворился в лесной куще. Тропинки он знал хорошо и чувствовал себя в лесу, как дома – все видел и все слышал. И поэтому еще издалека различил слабое лошадиное ржание. Седой замедлил шаг и стал подбираться к избушке с великой осторожностью.

Он не ошибся – к столбу, подпиравшему навес над крыльцом, была привязана впряженная в коляску лошадь. «Кучера не взял – не доверяет», – отметил про себя Седой. Он не стал торопиться и дождался, пока Забалуев сам выйдет из дома, и тогда только набросился на него, по обыкновению приставив нож к горлу своей жертвы.

– Вот и встретились снова, Андрей Платонович. Что, не ожидал меня живым увидеть? Или случайно на встречу опоздал?

– Случайно, Седой, видит Бог, случайно!

– И деньги неужели принес?

– Деньги? Ах, деньги! Нет, потому и опоздал – не смог я все собрать, искал, по соседям ездил – занять хотел. Да кто же теперь мне в долг даст? У Долгорукой и своих бед хватает. Не к Корфам же с этим идти!

– Значит, своей подлой жизнью заплатишь! Ты зачем ко мне барина этого подослал? Убить меня?

– Да никого я не посылал! И не знаю я, что тут у вас творится, и что наболтал тебе этот барин!

– Он много сказать не успел – пуля его зацепила. А я вот, видишь, выбрался – целый и невредимый, на твою беду.

– А что же тот, второй, убит? В моем поместье? Какой кошмар!

– Верно, – ухмыльнулся Седой, – хорошего мало.

– И где же он, где труп?

– Хочешь, чтобы я тебе сказал? Чтобы ты меня потом обвинил в убийстве князя Репнина?

– Так это был князь?! – запричитал Забалуев. – Горе… Горе!

– Брось притворяться! Князь мне успел сказать, что это ты его сюда заманил. И про яд рассказал, которым старого барона отравили. Тот самый индийский, что я тебе продал. И за который ты мне не заплатил.

– Так я тебе заплачу, все, до копейки! Клянусь! – Забалуев побелел и затрясся. – Только, Седой, давай договоримся!

– Не о чем мне с тобой договариваться! Сделаешь все, как скажу, – Седой угрожающе поводил ножом по шее Забалуева. – Через сутки принесешь вдвое больше денег против того, что посулил.