Текст книги "Клин клином"

Глава 8

После ухода незваного гостя Надежда быстро скинула халатик, натянула майку и джинсы, надела теннисные туфли и поспешила вниз. Надо же было избавиться от пакета на голове и от маски, естественно. На этот раз она была уверена, что никого в галерейке не встретит.

Увидела девушка Вована уже в кухне. Точнее, из кухни – он стоял в своей комнате возле этюдника, с кистью в руке, и был хорошо виден сквозь раскрытые двери.

Искоса поглядывая в его сторону, девушка усиленно громыхала чашками и чайником, привлекая к себе внимание. Наконец ее усилия были вознаграждены.

Владимир появился в дверях кухни и, как всегда, картинно замер в проеме.

– Чай пить собираетесь или как?

– Или как, кофе.

– Не возражаете, если я к вам присоединюсь?

– Не возражаю, – чуть помедлив, ответила Надежда, не поднимая глаз.

Владимир победно ухмыльнулся: лед тронулся. Нет ничего тягостнее и бесперспективнее, чем пытаться наладить отношения при полном равнодушии одной из сторон. А раз ему удалось вызвать в Надежде эмоции, не важно, гнев или раздражение, считай, полдела уже сделано. Недаром же говорят, что от любви до ненависти один шаг. Как и наоборот. Словом, поменять минус на плюс в такой ситуации будет довольно просто. Если, конечно, задаться подобной целью.

Девушку же неожиданно для нее самой вдруг взволновали слова художника о восемнадцатом веке. То есть о том, что дама на портрете никак не может быть ее любимой тетей Нилой. А раз так, значит, она лишалась доверенной собеседницы, более того – близкого друга. Но ведь она же явственно ощущала внутреннюю связь с изображением. Словно общалась с ним на каком-то подсознательном уровне. Особенно в те сумеречные часы, когда все в природе словно замирает в преддверии ночи.

– Простите… Володя, – она впервые обратилась к нему по имени, поэтому запнулась, – но почему вы считаете, что не тетя Нила изображена на портрете? Ведь там же есть надпись.

– Какая?

– На медальоне, который тетя держит в руке, ее инициалы Н. и И., то есть Неонила Ивановская.

– Но ведь там есть и два других. Может, они как раз и принадлежат изображенной женщине. Кроме того, и имя и фамилия могут быть совсем другими. Да вариантов с этими буквами хоть пруд пруди, – возразил Владимир. – К тому же, если судить по ним, то это может быть и ваш портрет.

Надежда покачала головой:

– Не может. У меня нет и никогда не было такого платья.

– Это не аргумент, – усмехнулся художник. – Я вам какое хотите платье напишу. Хоть как у брюлловской «Всадницы».

– Правда сможете? – Надежда посмотрела на него с уважением. – Но тогда почему все-таки восемнадцатый век?

«Ликбез, – вздохнул Владимир. – Ликвидация безграмотности. Это ж сколько сил и времени потребуется!»

– Ну, может, не восемнадцатый, а начало девятнадцатого. Видите ли, Наденька, – на этот раз она не вздрогнула, когда он назвал ее так, – по тому, как изображен человек, всегда можно относительно точно определить, когда был создан портрет. У каждого времени свои приоритеты: то художник делает акцент на душевном состоянии портретируемого, то на его социально-имущественном положении. Плюс, конечно, мастерство живописца, художественные особенности его творчества, атрибуты эпохи… Я ясно излагаю? – спохватившись, спросил он.

– Пока да, – кивнула Надежда. – Так что все-таки с тетиным портретом?

– Я, конечно, не эксперт, но при первом взгляде на него на ум приходит Рокотов. Хотя, вероятнее всего, это, конечно, не он сам, а кто-то из его последователей или учеников. Тогда, возможно, это первая половина девятнадцатого века. Но все равно мастер очень близкий Рокотову по духу и уровню мастерства…

– А Рокотов это кто? Художник?

Владимир снова тяжело вздохнул:

– Да, художник, который… Слушайте, а может, я вам картинки в книжке покажу? Как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

– Давайте, – пожав плечами, согласилась Надежда.

В своей комнате Владимир усадил ее на диван под слониками и положил на стоящий перед ним стол толстенную книжку в блестящей, местами порванной суперобложке. Пролистав страницы, он нашел нужное и сказал:

– Вот, смотрите.

И Надежда стала смотреть на подернутые словно туманом изображения женщин и мужчин в старомодной одежде. Все они чем-то неуловимо напоминали портрет на стене в ее комнате. Блеклые краски, поворот фигуры в три четверти, устремленный на зрителя задумчивый взгляд миндалевидных темных глаз. Но затем дело пошло веселее, их сменили красавицы и видные собой мужчины, на туалетах которых можно было разглядеть и золотое шитье, и кружева, а в прическах, на шее и руках – обалденные драгоценности. Бриллианты сверкали, шелк переливался, страусовые перья и горностаевый мех были как настоящие.

– Как красиво, – зачарованно произнесла девушка. – Эти иллюстрации мне нравятся больше, чем предыдущие.

Владимир заметно погрустнел. Но, как известно, взялся за гуж, не говори, что не дюж. И он поначалу нехотя, но потом все больше воодушевляясь, стал говорить о художественном мастерстве, о внутренней наполненности образов, о портрете-фотографии, о портрете-характере, о портрете-биографии…

– Что лучше? – спросила его Надежда, когда он на миг остановился, чтобы перевести дух. Прежде она воспринимала исключительно сюжетную сторону произведения по принципу «похоже – не похоже», а теперь словно стала прозревать. Это было так удивительно, так захватывающе.

– Вряд ли кто возьмется ответить на этот вопрос однозначно, – усмехнулся Владимир. – Везде есть свои плюсы и минусы. Надо только уметь видеть и анализировать увиденное.

– А если я ошибусь?

– Вам, Наденька, простительно. Вы же не эксперт, не искусствовед… Да, кстати, а кто вы по специальности? – неожиданно спросил Владимир.

– Экономист, – ответила Надежда.

Он посмотрел на нее с прищуром и задумчиво протянул:

– Это осложняет дело…

– Вы считаете, что экономисту труднее разобраться в искусстве, чем какому-то другому специалисту? – огорчилась Надежда.

Ей понравилось сидеть рядом с молодым человеком и слушать, как он рассуждает о том, что ему близко и хорошо понятно. Даже в непривычном запахе красок, витающем в комнате, она уже находила нечто приятное.

– Да что ты, Наденька! Вовсе нет. Ляпнул, так сказать, не подумав. Просто никогда прежде у меня не было знакомой… экономистки, – объяснил Владимир и ненавязчиво вернулся к первым иллюстрациям. Теперь в ход пошли имена, фамилии, даты, колорит, композиция, освещение, мазок, рисунок и прочие искусствоведческие премудрости…

Когда в комнате порядком стемнело, Надежда спохватилась, что засиделась с молодым человеком.

– Спасибо, было очень интересно, но мне пора, – сказала она, поднимаясь.

– Куда пора? – удивился Владимир.

– Ну, уже поздно. И ужин надо готовить. Мы же только перекусили в обед.

– А что у тебя на ужин?

Надежда пожала плечами:

– Сообразить надо. Еще не думала.

– И мы тоже не думали…

Она поняла намек и благосклонно улыбнулась…

* * *

Богдан хлопнул его по плечу:

– Ну, Володька, ты даешь! Считай, дом уже у нас в кармане!

– Не торопи события, Богдаша. Сам же слышал: она экономист. К тому же родственные чувства, их тоже со счетов не сбросишь. Как-никак дом любимой тетки, в котором прошли Надюшины детство и отрочество, – возразил Филипп.

– Положим, детство и отрочество ее здесь не проходили, но к тетке Ниле наша хозяюшка действительно была весьма привязана, – подал голос Владимир. – А душевная привязанность, скажу я вам, посильнее всяких меркантильных соображений будет. Тем более такая, которую уже ничто не может нарушить.

– Но ты же постараешься? Правда ведь? – спросил Богдан и, не дожидаясь ответа, предложил: – Ну, за успех нашего маленького предприятия! – и наполнил рюмки, которые появились на столе сразу же после ухода Надежды.

Зачем настораживать девушку раньше времени? Вон она вся какая трепетная. Пусть проникнется к ним, таким милым и интеллигентным, доверием и симпатией. Да и какой резон раскрывать карты раньше времени!

– Завсегда пожалуйста, – откликнулся Филипп, потянувшись за своим лафитничком.

Владимир поддержал их начинание молча. Но при этом задумчиво хмурил брови. Ему и хотелось, и не хотелось продолжать ту игру, что они затеяли…

Надежда в задумчивости стояла перед портретом, который для себя по-прежнему называла тети-Нилиным. И туманный, словно клубящийся фон, и приглушенные краски уже не казались ей признаком отсутствия у неизвестного художника должного мастерства. Все было направлено на то, чтобы привлечь внимание к лицу молодой женщины, такой печальной и задумчивой.

– Если бы мне, как в школе, задали сочинение по картине, что бы я написала? – спросила себя Надежда и тут же ответила: – Раньше ничего, только перечислила бы, во что одета девушка и что держит в руках. А сейчас я вижу, что она любила и страдала, и, скорее всего, ей было не с кем поделиться своими переживаниями. И все это я поняла благодаря Вовану… Тьфу, как не идет ему это имя! Больше никогда не назову его так.

Кем же был этот К. С., чьи инициалы значились на медальоне? Надежда упорно отказывалась считать, что они могут принадлежать женщине с полуувядшей розой. Уж очень сроднилась она с портретом, считая его изображением любимой тети, чтобы в одночасье отказаться от всего. Пусть хоть имя неизвестной будет начинаться с тех же букв, что ее и тетино. Да и неизвестной ли? Тетя Нила вполне могла знать, кто изображен на портрете, раз он висел в ее доме. Возможно, даже говорила об этом, только племяннице тогда казалось это неважным. А теперь за разъяснениями обратиться было и не к кому.

Так всегда случается: что имеем, не храним… В данном случае – не запоминаем, оставляем на потом. Полагаем, что близкие люди всегда будут рядом, только позови. Ан нет…

Когда Надежда легла в постель, застолье внизу продолжалось. Она слышала тихое звяканье посуды, приглушенные голоса, порой смех, но слов не различала. Потом отвлеклась от них и стала привычно смотреть на портрет. Ночь была темная, мрачноватая, по небу бежали тучи, то и дело закрывая луну. От этого по изображению скользили тени, и казалось, что лицо женщины меняется, оживает. На какой-то миг Надежде даже почудилось, что она моргнула.

– Тьфу, тьфу, тьфу, – сплюнула девушка через левое плечо. – И привидится же такое. Лучше закрыть глаза…

Проснулась она с ощущением, что что-то непременно должна сделать. Умыться, позавтракать, попросить Володю рассказать еще что-нибудь про искусство… Все верно, но не то. Наконец ее осенило: зеленый расписной сундук с коваными петлями! Проснувшись вчера поутру, она точно вспомнила, что где-то уже видела его, причем наяву. Но день выдался такой суетный, наполненный разными событиями, что она про сундук забыла напрочь. А теперь вдруг вспомнила.

Спустившись вниз, Надежда прежде всего удостоверилась, что одна в доме, дабы избежать ситуации, сродни давешней. Затем, покончив с утренними делами, наконец-то решила отправиться в комнату тети. Для этого она ждала соответствующего душевного настроя, как для свидания с близким человеком. По сути, так оно и было. Даже когда близкого человека уже нет с нами, его вещи хранят память о нем.

В тетиной комнате было как всегда: все на своих местах и нигде ни пылинки. Словно она только что вышла, наведя полный порядок.

– Привет, – произнесла Надежда, чтобы звуком своего голоса развеять звенящую тишину. Казалось, здесь было тише, чем во всех других помещениях дома. – Я пришла. – И она оглянулась по сторонам.

Высокая кровать с горой подушек под кружевной накидкой. Кресло красного дерева с подлокотниками в виде лебедей и полосатой серебристо-бордовой обивкой. Ломберный – Надежда так и не удосужилась спросить, что это означает, – столик. Секретер из карельской березы с множеством ящичков, добраться до содержимого которых было вожделенной мечтой маленькой Нади. Прочие знакомые ей предметы обстановки. Вещи, которые, по словам тетки Нилы, чудом сохранились от прошлого. И фотографии по стенам, на комоде, на ломберном столике.

Надежде казалось, что их великое множество, а тетя всегда вздыхала, что это крохи, которые остались после нескольких обысков в их доме. Снимки некоторых людей выбрали подчистую. Например, одного мужчины, который, по рассказам родных, был армянином и невенчанным любимым мужем двоюродной сестры мамы тети Нилы.

Девушка стала рассматривать фотографии, стараясь вспомнить, кто есть кто, и ругая себя, если это ей не удавалось. При этом во всех женских изображениях она неосознанно искала сходство с дамой на портрете. То ей казалось, что похож разрез глаз, то линия губ, то осанка, но не было тех не поддающихся описанию тонкости и очарования души, что удалось передать художнику.

– Да, Володя прав, хороший портретист – это… круто? здорово? потрясно?

Надежда даже расстроилась, что ей не хватает слов объяснить, что она чувствует. А ведь она считала себя культурной и хорошо образованной. Старалась попасть на все выставки, о которых говорили по телевизору и упоминали в прессе. Заставляла себя слушать экскурсовода и, кажется, даже видела на картинах то, о чем тот говорил. А тут выяснилось, что она ошибалась.

«Но ведь выяснилось же, – утешила себя Надежда, – значит, все еще можно исправить. А сейчас – сундук. Где он может быть?»

Но в комнате тетки Нилы его не оказалось. Девушка обошла весь дом – результат тот же. А как же стойкое ощущение, что она видела зеленый, расписанный цветами, с металлическими полосами сундук не только во сне? Правда, оставались еще подпол, чердак и сарай во дворе.

Поразмыслив, Надежда остановила свой выбор на чердаке. В подпол сундук было просто не затащить через небольшое отверстие в полу. В сарае он бы уже давно проржавел и рассыпался в прах, как, впрочем, и в подполе.

Вообще-то на чердак она поднималась от силы раз пять-шесть за всю свою жизнь. Вековой слой пыли и седые космы паутины вызывали у нее брезгливость, а летучие мыши, что, по слухам, там водились, вгоняли в панику. Местные подружки утверждали, что они мертвой хваткой вцепляются в волосы, если их потревожить. Хотя в одной телевизионной передаче про животных говорили обратное, проверять на собственном опыте, кто прав, девушке не хотелось. Поэтому Надежда поднималась по узкой скрипучей лесенке с замирающим сердцем. А откинув крышку люка, ведущего наверх, долго осматривалась по сторонам, вытянув шею.

Как она и помнила, здесь была свалена поломанная плетеная мебель, какой-то рваный абажур с шелковой бахромой по краю, старый гамак с дырой посередине, ящики и коробки, остатки стройматериалов, покрытые таким толстым слоем пыли, что он казался серым бархатистым ковром. Летучих мышей, правда, не было видно, вместо них к стропилам крепились ласточкины гнезда. Писк птенцов в них успокоил девушку. Разве стали бы птицы селиться там, где опасно, тем более выводить потомство?

Переведя дыхание, Надежда поднялась по ступенькам повыше и наконец ступила на дощатый пол чердака. Пригнувшись, чтобы не задеть свисающую с деревянных балок паутину, похожую на обрывки старой пряжи и ведьмины волосы одновременно, девушка принялась осторожно обследовать старье и рухлядь, что десятилетиями лежали тут непотревоженными. Коробки и ящики, к счастью, открывать ей не пришлось. Что-нибудь другое, возможно, но огромный сундук в них точно не поместился бы.

Когда Надежда уже перестала отряхивать джинсы от пыли, и, чихнув в очередной раз, запросто вытерла нос почерневшей от грязи рукой, ей наконец-то повезло. В тот самый момент, когда она была на грани отчаяния.

Вон он, сундук из ее сна! Стоит у стены, прикрытый листами шифера. Темно-зеленый цвет и розовые цветы едва угадываются под вековым серым налетом, железные петли изъела ржавчина, но это точно был он. Однако, когда Надежда, оттащив шифер, попыталась поднять крышку за утопленную в нее металлическую ручку, у нее ничего не получилось.

– Ну и где теперь искать ключ? – вопросила она, обращаясь в пространство.

Ответа не последовало. Тогда недолго думая девушка отыскала подходящую железяку непонятного происхождения и поддела крышку. Один раз, другой… Сдула с лица упавшую прядь волос и поднапряглась в третий раз… Неожиданно крышка поднялась, огласив чердак мелодичным звоном. Получалось, что сундук не был заперт, просто петли прихватило от времени.

Надежда замерла, ожидая увидеть нечто необыкновенное, что заставит сердце замереть от ужаса или от потрясения. Груды драгоценностей, старые книги в тисненых золотом переплетах, череп, сквозь пустую глазницу которого черным блестящим ручейком стекает аспид. Это на худой конец, естественно.

Ничего подобного. В сундуке оказались сложены какие-то тряпки, наверное вышедшая из употребления одежда, а оборотную сторону крышки украшали пожелтевшие картинки. Примитивные, неаккуратно раскрашенные.

Заинтересовавшись, Надежда присела на корточки. То, что картинки называются лубками и являются произведениями народного дореволюционного творчества, она знала. Вот только видела их так близко впервые. На одной, в центре, мыши на салазках везли хоронить кота, на другой, чуть левее, плясали мужик в поддевке и девица в кокошнике…

Решив заняться изучением лубков попозже, Надежда обратила внимание на содержимое сундука. Она стала осторожно вынимать из него вещи, очень надеясь, что не наткнется ни на что такое, что ее испугает. Сверху лежал лиф от платья на косточках, темно-синий с глухим воротом, обшитый порванными уже кружевами. Надежда прикинула лиф на себя и поняла, что владелица платья была размера на два полнее ее. В памяти всплыли слова тетки: «Раньше таких тощих и бледных девиц, как вы сейчас, никто бы замуж не взял. Посчитали бы больными». Затем шла черная ажурная косынка с шелковыми кистями, большой квадратный кусок бордового бархата с выпуклым рисунком, два коричневых страусовых пера. Когда Надежда взяла их, пушинки опали, подъеденные молью, и в руках остались только тонкие ости…

Ближе ко дну обнаружился альбом, в котором разными детскими почерками были написаны стихи, адресованные не то Леле, не то Лёле. Около каждого стишка была приклеена картинка: розочки, котята, голубки, овечки с бантиками на шее.

Если бы тетка показала альбом, когда Надежда была маленькой, восторгу племянницы не было бы предела. Взять хотя бы двух белых лебедей, что плыли по водной глади, держа в клювах сердце из ландышей. Лет в восемь или в десять с ума можно сойти от подобной красотищи!

На дне в самом углу обнаружилась огромная книга в коричневом, местами поврежденном кожаном переплете и без надписи на обложке. Оказалось, Библия на церковнославянском. На титульном листе кем-то от руки черными чернилами было выведено: «Августъ, 1911 годъ». Рядом, завернутые в платок, лежали два домотканых полотенца с кружевом и красно-черными вышитыми крестом розами на концах. Внутри оказались две свечи с прикрепленными к ним помятыми белыми цветами. «Венчальные, – догадалась Надежда. – Только вот кто стоял с ними перед алтарем, хотелось бы знать?»

Положив все на место как было, она вдруг обнаружила выпавший неизвестно откуда крохотный прямоугольничек слегка пожелтевшего картона с ажурным уголком. Поднеся его к глазам, поскольку на чердаке было темновато, Надежда прочитала напечатанные курсивом имя, отчество и фамилию:

Пелагея Ильинична

Розанова-Семенова

* * *

– Тут-тук-тук, – раздался веселый мужской голос за спиной девушки, и она, вздрогнув, обернулась. – Не хотел напугать тебя, как в прошлый раз, поэтому предупреждаю о своем появлении. Чего это ты сюда забралась? – спросил Владимир.

Надежда пожала плечами:

– Да вот, решила старые вещи разобрать.

– А почему с чердака начала? Барахла всякого и внизу хватает.

Девушка снова неопределенно пожала плечами. Не объяснять же про сундук, привидевшийся во сне.

– Сама не знаю.

– И что это тут у нас здесь? – полюбопытствовал молодой человек, подходя и опускаясь на корточки рядом с Надеждой. – Так-так-так, – произнес он, быстро и умело перебрав содержимое сундука. – Не сказать, чтобы густо, но и на это любители могут найтись.

– Я не намерена ничего продавать! – заявила Надежда и так резко опустила тяжелую крышку, что Владимир едва успел отдернуть руки.

– Эй, ты чего? Так и без пальцев меня оставить можешь. А я, между прочим, ими работаю! – недовольно воскликнул он.

– Настоящие художники работают прежде всего головой и сердцем! – резко возразила Надежда. – Одни руки требуются только ремесленникам, а не творцам. Сам же говорил!

– Ну, говорил, – усмехнулся Владимир. – Но я же не предполагал, что ты с ходу все просечешь насчет творчества. Ты, я смотрю, барышня восприимчивая…

– Только, пожалуйста, без иронии и снисходительности, – попросила Надежда, вертя в пальцах белый картонный прямоугольничек.

– Да я на полном серьезе, – заверил ее молодой человек, тараща глаза для вящей убедительности. – Чтоб мне на этом месте провалиться, если я вру!

– Вот этого как раз и не надо, – рассмеялась Надежда. – Не хотелось бы за компанию с тобой грохнуться на пол моей же комнаты. Половицы здесь довольно древние, топни посильнее и, не ровён час…

Владимир игриво приподнял брови:

– И мы окажемся прямо в твоей спальне, может, даже на кровати, да? Удачно, скажу я тебе, очень удачно. Так что я не против повторить свою клятву.

– Зато я против! – воскликнула Надежда, вмиг приходя в раздражение от своей промашки. Как она могла забыть, что с этим типом следует держать ухо востро! Ему бы только ёрничать да подкалывать ее. – И давай уйдем отсюда. Больше ничего интересного здесь все равно не найдем.

– Как знать, как знать, – пробормотал Владимир.

Он цепким взглядом обвел чердак и только после этого пошел следом за девушкой.

– Слушай, может, я чайку поставлю, а? – запанибратски обратился к ней молодой человек, когда оба спустились вниз.

У Надежды от пыли першило в горле, и она с радостью кивнула:

– Только приведу себя в порядок и руки вымою. Хорошо?..