Текст книги "Враг моего сердца"

Елица распутала платок, стащила с головы, радуясь уже тому, как свободный ветер перебирает мелкие пряди у висков и шеи. Тяжёлые косы змеями сползли с плеч до пояса. Звякнули колты, упав на землю вместе с лентой. Она подняла украшение и, посидев ещё немного у берёзы, словно набравшись от неё сил, встала и дошла до своей горницы.

Скоро пришёл час и спать укладываться. Заботливая Вея, смирившись с тем, где они с ней оказались, уже разложила вещи Елицы, решив какие постирать нужно, какие почистить. Убрала ларец с украшениями на высокую полку. Принесла взвар из малины и мяты – на ночь душу и тело успокоить. Елица только и сидела, наблюдая за её проворными и уверенными движениями, неторопливой суетой – и оттого только немного пришла в себя после дороги длинной и всего, что от князя с сыном его услышала. Отдохнуть и правда надо – а там уж думать, что дальше делать.

Скоро Вея ушла, сказав, что коли понадобится, то будет в соседней небольшой, как раз для неё предназначенной клетушке. Переодевшись, Елица замерла на своей лавке, слушая тишину чужого терема. И тепло было в хоромине, только тонкая струйка прохладного ночного воздуха текла через приоткрытый волок окна – а по коже так озноб и продирал. Прошёл кто-то мимо двери – и молчание разлилось вокруг. Начала она было погружаться в дремоту, как снова услышала тихие шаги. Насторожилась, чуя неладное, потому как не в стороне они прозвучали, а приближались уверенно. Приподнялась на локте, тревожно вглядываясь в сторону двери – и не зря. Та приоткрылась, впуская тусклый свет снаружи. Перекрыла его тут же высокая фигура мужчины. Рубаха его белая, небрежно распахнутая на груди, светилась каймой вокруг сильных рук и боков неподпоясанная даже. Прямые волосы незваного гостя спускались на плечи его, едва до них доставая, чуть встрёпанные, словно расчесанные небрежно пятернёй.

– Не спишь? – проговорил Гроздан тихо.

– Уходи, – ответила Елица, холодея от невольного страха.

Ведь не просто поговорить пришёл. Разговоры и до утра потерпели бы. Княжич сделал ещё несколько шагов внутрь и закрыл дверь. Стало так темно, что не сразу вновь его разглядеть удалось. А как проморгалась Елица – он уже совсем рядом стоял, нависнув над ней.

– Уйду, когда сам решу, – в его голосе послышалась угрожающая улыбка.

Черты лица княжича проступили сквозь мрак. Глаза блеснули от скупого света месяца, что тонкой полоской падал на пол у лавки. Гроздан снял рубаху и отбросил её на скамью. Елица села, отшатнулась к стене – да бежать некуда.

– Прошу, уходи. Не время…

– Самое время, – он опустил одно колено на постель. – Ты ж не девица уже. Да и до женитьбы ждать уж больно долго. Невмоготу.

Она ударила его по руке, когда к ней протянул. Княжич зашипел коротко, а после хмыкнул и за ворот рубахи её поймал. Дёрнул к себе, заставив приподняться.

– Не ярись. И всем хорошо будет.

Крепким поцелуем он запечатал внутри все возражения, что могли бы сорваться с губ. Елица успела только воздух хватануть и вцепилась в плечи его, силясь оттолкнуть хоть немного. Гроздан обхватил ладонью её шею, чуть сжал, угрожая – дышать стало вовсе тяжко. Одним толчком он опрокинул на лавку и навалился сверху. Задрал рывком подол, всё нетерпеливее шаря под ним и отшвыривая руки Елицы, которая пыталась его остановить. Она всхлипнула, теряя силы в молчаливой и даже тихой борьбе, что со стороны, верно, на возню походила. Но как ни тяжко было когда-то отбиваться от Ледена, да ярость неуёмная сил придавала. А тут просто было страшно и в то же время морочно, словно не с ней всё происходило.

– Всё равно моей женой станешь. Не сейчас, так позже, – жарко забормотал Гроздан, торопливо развязывая гашник.

Раздвинул колени Елицы, но она усилием сумела свести их. Ударить попыталась снова, да княжич руку поймал, прижался губами к ладони, провёл языком по пальцам. Грубым рывком он заставил распахнуться ещё раз и тут же между умостился, не давая вновь закрыться.

– Ну же, – прошептал в ухо, спустился горячими поцелуями по шее. – Не противься. Не отталкивай, люба моя.

Он распустил завязку на вороте Елицы, оттянул его вниз, стаскивая с плеча.

– Оставь меня, добром прошу, – она всеми силами ещё попыталась отстраниться, прикрыть оголённую грудь, уже чувствуя, как прижимается он налитой твёрдой плотью.

– И что ты мне сделаешь? В моём-то доме?

Гроздан в очередной раз пресёк сопротивление и вошел рывком, пальцами сминая её бедро до боли. Замер, тихо выдохнув, почти застонав. Всё внутри сухим жжением обдало. Она закусила губу, вперившись в сводчатый потолок над головой. Защипало глаза слезами, что готовы были пролиться. И две холодные дорожки пробежали по щекам за шиворот.

– Моя теперь. Кто поспорит? – Запорхали губы княжича по груди лёгкими прикосновениями.

Вобрали сосок, и юркий язык обвёл его медленно. Но никакого, самого малого удовольствия не вызывали его пылкие ласки. Елица только слезами давилась, распластавшись под ним. Всё равно теперь стало. Пусть берёт, за чем пришёл, и уходит наконец. Гроздан толкнулся ещё раз, словно утверждаясь в ней накрепко, и задвигался размеренно и сильно.

Он целовал её плечи, сжимал грудь ладонями, оглаживал колени и лодыжки, пытаясь, верно, хоть чем то заставить распалиться в ответ. Да кожа словно онемела, не чувствуя ничего, а в голове стало пусто-пусто. Ни единой мысли. Только размашистые толчки, которыми княжич вколачивался в неё, не давали совсем уж забыться.

Наконец Гроздан замер, легонько содрогнувшись от блаженства, что пробежало по его телу. Не удержал тихого стона. Отстукивали маленькими молоточками по вискам мгновения нежеланного соития. Княжич опёрся ладонью о лавку, внимательно глядя в лицо Елицы, а она даже и взгляд его встретить не пыталась.

– Посмотри на меня, – княжич провёл пальцем по её губам, чуть проникая между ними. Елица отвернулась сильнее. Гроздан качнул бёдрами, ещё оставаясь внутри, и легонько шлёпнул по щеке. – Посмотри, я сказал!

– Видеть тебя не могу… – процедила она.

Запахнула ворот, ещё чувствуя на груди следы его губ, и сомкнула колени, когда княжич выскользнул. Между бёдер теперь горело от грубого вторжения, к которому её тело вовсе не было готово.

– Ничего, – усмехнулся зуличанин, завязывая надетые снова порты. – Все вы поначалу гордые. Хочу, не хочу. А всё равно будет так, как я скажу. Да ещё и сама звать начнёшь.

Он натянул рубаху и ушёл, больше ничего не сказав. Елица полежала ещё в той же позе, в которой Гроздан её оставил. А после, словно оживши, встала резко, сняла рубаху, вытерлась ею с ненавистью там, где остались следы его семени – и в угол зашвырнула. Переодевшись, кликнула из соседней клетушки сонную Вею – и та умчалась посреди ночи за тёплой водой. Пока переливала её в глубокий ушат, позёвывая и недоумевая, верно, зачем княженке понадобилось помыться так поздно, Елица велела:

– Трав мне раздобудешь, каких скажу.

Наперсница, наконец проснувшись совсем, нахмурилась подозрительно.

– Худо тебе? Захворала?

– Худо не представляешь, как. Княжич приходил.

Вея и глаза округлила, а после хлопнулась на лавку тут же, прикладывая ладонь к губам.

– Это что же?.. – пролепетала.

– Не спрашивай. Трав раздобудь.

Женщина закивала только, выслушала приказ да и скрылась с пустым ведром за дверью. Уверенной можно быть: ничего не перепутает. Только пришлось ей и лишние травы назвать, чтобы не сразу другие бабы в доме догадались, зачем ей такой сбор. Может, и разумеют, конечно, потом. Да неважно это.

Елица отмылась яростно ото всех прикосновений Гроздана. Ополоснулась и натёрла себя лыковой мочалкой снова, до красноты кожи, до лёгкого жжения. После только снова легла, да уснуть уже не смогла. Всё прислушивалась, не вернётся ли Гроздан – вдруг не наигрался? Но княжич-то, верно, уже спокойно спал с своей опочивальне, ничем не терзаясь.

Утром принесла Вея травы нужные, как и обещала. Ничего не забыла. Разложила их на столе, то и дело косясь на Елицу, которая заканчивала плести косы, попутно посматривая на аккуратные, собранные явно умелой рукой пучки. Скоро приготовила и отвар нужный – выпила, сколько требуется, а остальное оставила. Коли случилось так, что семя княжича внутри неё утвердилось, то за один раз не вытравишь.

На утренню она подоспела нарочно тогда, как остались в трапезной только княгиня Волгава с дочерью – княжной Златой. Мстивой ушёл оттуда быстро. А княжич на рассвете ещё уехал куда-то со своей ближней дружиной. Судачили, что на заставу недалёкую. Оно и лучше: а то при встрече вряд ли удалось бы удержаться от того, чтобы в лицо ему плюнуть. Елица поклонилась княгине, войдя в хоромину и села напротив неё, исподволь поглядывая и пытаясь настроение угадать. Та отпила взвара клюквенного из резного кубка и взгляд её перехватила.

– Случилось что, Елица? – сказала, будто ручей спокойный прожурчал.

– Случилось, – согласилась та. – Стража мне нужна в тереме. У двери.

Волгава приподняла плавно изогнутую бровь и на дочь посмотрела, словно хотела, чтобы та разделила её недоумение. Да Злата, кажется, испугалась больше и уставилась на Елицу с ожиданием.

– Чего бояться тебе в тереме да за стеной? – усмехнулась княгиня, неспешно гоняя по дну миски остатки каши с орехами да ягодами. – Ты теперь под защитой мужа моего да Гроздана.

– Вот от него-то защита мне и нужна, – Елица без желания опустила взгляд в свою миску. Так тошно было внутри: то ли от всего, что случилось, то ли от выпитого отвара. – Обидел он меня намедни сильно.

Она встретила взгляд княгини, желая увидеть на её лице понимание: напрямую говорить не хотелось, да ещё и при юной Злате. Уж та брата своего мало не обожала и уж, верно, не думала, что он худое что-то сотворить может.

– Что ты говоришь такое? – Волгава снова за кубок схватилась, да по тому, как дрогнула её рука, ясно стало, что обо всём она догадалась.

– О том и говорю. Не хочу больше, чтобы он ночью приходил.

Злата покраснела вовсе, дёрнулась было уйти, да мать удержала.

– Мужчины, они часто нетерпеливы бывают, – улыбнулась княгиня. – Да какая ж в том беда? Коль понесёшь от него, так оно и лучше даже. Он тебя только беречь пуще будет. Да, нехорошо он поступил, когда скрал тебя. Да в том весь нрав его пылкий.

– И в том, чтобы девиц силой брать, без согласия – тоже? – не выдержала Елица. – Может, у тех, кто на дорогах и реках разбойничают, просто такой же нрав? Так давайте мы их прощать будем. Все их убийства, зверства, кражи…

– А ты не противься, – пожала плечом княгиня, словно и не услышала всего сказанного. – Тогда и он ласковей станет.

– Ты уж прости, княгиня, – Елица с места встала, едва миску не опрокинув, – да сын твой мне противен. А от того, что сделал – только пуще.

Волгава глазами сверкнула сердито, окинула взором нетопропливым всю с головы до ног, будто что-то новое увидела. Злата рядом с ней так и сжалась в комок, то ли гнева ожидая, то ли ссоры продолжения.

– Никакой стражи не будет у твоей двери! – бросила княгиня. – Ты, вдова, радуйся, что сын мой, молодой, сильный воин и жених самый завидный в княжестве, тебя желает и торопится к тебе ночью. Что в жёны взять тебя хочет. Не всегда люди по любви одной сходятся, да коли примешь всё – тебе лучше станет, а там и слюбится со временем.

Она даже по столу ладонью слегка хлопнула. А после встала и пошла прочь, взмахом руки велев дочери идти за ней. Злата задержалась немного, пытливо глядя на Елицу, но всё ж опомнилась и поспешила за матерью.

После нерадостного разговора с княгиней прошла ещё почти седмица невольной жизни в Зуличе. Несмотря на обиду большую, бездельницей слыть Елица вовсе не собиралась, как и сидеть сложа руки нарочно, а потому взялась помогать Волгаве и Злате с работой. Когда ткать, когда прясть приходилось. Накрасили чернавки льняных тканей: шить нарядные рубахи к лету. Разложили на просторе у реки: только и бегай теперь, проверять, просохли – нет. Да чтобы ветром не унесло, дождём случайным не намочило. Елица тоже зрить холсты ходила с княженкой. И попутно озиралась кругом, высматривала, какой тропой, может, уйти можно. Да только как одной такое дело справить? Куда бежать? Помощников в деле таком пока не находилось. Да и надзирал постоянно Камян, оставленный княжичем в детинце нарочно для этого. Но душа не хотела на месте оставаться, всё рвалась назад, в Велеборск, хоть здесь жизнь от той как будто и не отличалась почти.

Скоро заговорили девицы о Ярилином дне, что знаменовал начало лета: самой дивной и желанной для всех поры. И Елицу всё пыталась молодая княженка в подготовку к празднику большому привлечь: та соглашалась неохотно. Но совсем уж отказываться невежливо: уж Злата перед ней ни в чём виновата не была. Она её не неволила за стенами детинца и даже радовалась будто бы новой старшей подруге, у которой можно и совета спросить, и помощи попросить. Разве что о жестоком поступке брата вовсе не заговаривала, хоть и видно было порой, что печалит он её.

И всё было бы совсем уж сносно, кабы не Гроздан. После отъезда вернулся он, показалось, очень скоро. Слишком даже – не успела память о той ночи с ним притупиться. Засели они с Мстивоем и воеводами в общине. Созвали сотников даже – и тревога снова колючками впилась в нутро: решают что-то.

А ещё хуже стало, когда княжич вновь в опочивальню Елицы той же ночью наведался. Она и хотела бы не сопротивляться, чтобы отстал поскорей, да никак не смогла усмирить негодование – за что и получила сильную пощёчину да череду грубых поцелуев, от которых губы немели. Гроздан взял её несколько раз до утра – сминая и подчиняя нарочито жёстко. Драл косы, наматывая на кулак, обжигал кожу увесистыми шлепками, входя резко и быстро. Ушёл перед самым рассветом, оставив совсем обессиленную, измученную, словно избитую, хоть большой боли и не причинял.

Как закрылась за ним дверь, Елица укрылась мокрым от пота покрывалом, содрогаясь всем телом и смахивая с кожи остатки его прикосновений, будто так можно было от них избавиться. Между ног саднило, стояла сухость во рту от того, что княжич ей и отдышаться толком не давал, подминая под себя раз за разом, словно воздать за всё хотел. Но Елица и шевельнуться не могла, чтобы дойти до стола и хотя бы выпить воды: такое безразличие и тщетность её сковали.

Так и застала её Вея: скорчившуюся на лавке, встрёпанную, с распахнутыми неподвижно глазами. Всё поняла тут же – дала напиться без лишней просьбы, а после умчалась куда-то. Сама она приготовила отвар, за что Елица была ей безмерно благодарна, помогла ополоснуться в тёплой воде, расчесала волосы и заплела аккуратно и ласково.

– Спасибо, Вея, – первое, что сказала Елица за всё утро, когда оделась и почувствовала себя вновь женщиной вольной, а не рабыней.

Та кивнула, с сожалением поджимая губы. И отчего-то расспросить захотелось у челядинок здешних, часто ли княжич себя так вёл, и много ли страдали от его внимания другие девицы в этом доме. Да не стала она и имя его упоминать – настолько противно.

Елица всё ж заставила себя спуститься к утренне, хоть и не желала видеть Гроздана, да и никого в этом детинце. Она прошла через узкую берёзовую рощу к трапезной, чувствуя, как каждый шаг напоминает ей о ночи с княжичем. Там оказалось шумно: собралось нынче много народа: гостил в детинце и воевода Адун из недалёкой заставы – муж зычный и шебутной. Елица вошла, глядя перед собой почти невидяще, и тут же почувствовала, как вцепился в неё пытливый и жадный взор княжича. Испускали смачные запахи яства на столе, освещённом многими лучинами в высоких кованых светцах. Теснились могучие мужи на скамьях: из посада, со многих концов. Готовились они решать важное: идти ли на Велеборск. А потому пировали тут едва не каждый день. Сновали челядинки под строгим и слегка недовольным взглядом княгини. Волгава плавно махнула рукой Елице, предлагая сесть рядом – она согласилась: уж лучше с ней, пока не успел Гроздан заграбастать, а там, глядишь и лапать бы начал под столом, считая, что она теперь собственность его.

Только Елица опустилась за стол подле княгини, как дверь трапезной снова распахнулась, впуская в душную хоромину резкий вихрь свежего утреннего воздуха. Вошёл гридень из тех, что сейчас несли дозор на стене детинца, и встал, сделав несколько шагов внутрь.

– Чего надо? – гаркнул Мстивой через весь стол так, что аж стены содрогнулись, а челядинка, которая разбавляла налитый для Елицы мёд водой, даже вздрогнула и с укором покосилась на князя.

Стражник вытянулся от столь резкого оклика, кашлянул и возвестил так, чтобы все услышали:

– Гонец прибыл из Полянки. Только что. Сказал, что к Зуличу идёт на лодье княжич Чаян Светоярыч. Останавливался у них намедни.

Елица скомкала пальцами подол, едва удерживая сбившееся дыхание. Страшное смятение вспыхнуло внутри: радоваться теперь или ещё больше печалиться его приезду? Мстивой поднял руку, заставляя взбудораженных вестью соратников замолчать. Перевёл на неё взгляд, отёр с бороды редкие капли кваса.

– Вот же, Елица, привела к нашему порогу лихо.

– Не я привела, а сын твой, – ответила она, мстительно усмехаясь.

Князь качнул головой согласно.

– Ну, что ж. Стало быть, встречать будем.

Глава 15

Жгло нетерпение Чаяна – невыносимое, бесконечное – изо дня в день. Отсчитывал он сутки пути до Зулича, не зная толком, сколько их ещё осталось. Не бывал там никогда – может, и зря. Говорили, что князь Мстивой кровь в себе нёс ту, что ему от племени досталась, которое пращур его покинул когда-то давно. Того самого, которое привёл в озёрный край Милогнев, предок всех остёрцев. Хоть и очень далёкие, а родичи, получается, они с правителем зуличским и отпрысками его.

Кмети из Доброговой дружины, что вызвались ехать вместе с ним – странно подумать, сами! – говорили, что даже по земле ехать туда не так и долго: за седмицу можно управиться, если нигде не задерживаться надолго. А на ладье ещё быстрее получится – на то лишь уповать и приходилось.

Судачили люди в весях, что лежали ещё в Велеборских владениях вдоль Велечихи, будто видели на реке не так давно ладью другую, с зуличанскими парусами, которая прошла мимо, словно порождение другого мира: нигде не остановилась, не пополнили припасы и воду люди, кто был на борту. Так ходят только те, кому есть, что скрывать. Так ушкуйники прячутся в густых речных зарослях, а после нападают исподтишка. А теперь уж Чаян совсем не сомневался, что срывали зуличане от чужого взора Елицу – самое большое сокровище среди всех, что при них были.

И хотелось верить, что все слова Зимавы о княженке были неправдой, желанием лишь вызванные опорочить её. Хоть без княгини он и вовсе не узнал бы, верно, куда Елица подевалась. Когда только вернулись в детинец кмети, что были отправлены ей навстречу, с вестями, больше похожими на дурной сон, он в первый миг растерялся так сильно, как не случалось с ним очень давно. Рассказали воины, что всех дружинников, которые должны были сопровождать княжну до Лосича и обратно, они нашли мёртвыми на глухой тропе, куда свернули лишь потому, что уже отчаялись найти где-то следы пропавших путников. Вот там-то, среди густых диких ив да вербы, и обнаружились тела кметей да опрокинутая телега с так и запряжённым в неё, утыканным срезнями мерином. Никого в живых не осталось, даже Истр – и тот был изрублен страшно. Всех их погребли подле ближайшей веси, потому как срок уже вышел: того и гляди начали бы неупокоенные души тревожить живых, а то и вредить от большой обиды. Не нашлось только в том месте недобром тел наставницы, что вместе с Елицей из детинца отбыла – Веи, да и самой княженки, вестимо.

И долго бы Чаяну маяться неведением, какая недобрая участь постигла Елицу и её наперсницу, если бы не вмешалась Зимава. И уж того, что довелось услышать от княгини, он услышать никак не ожидал.

Та пришла к нему в опочивальню почти сразу, как он вернулся туда после нелёгкого разговора с кметями. И хотелось прогнать её: час уж был поздний, и чего меньше всего хотелось теперь, так это ласк Зимавы. Они после поцелуя с Елицей, пусть и нежеланного той, после ощущения её хрупкого стана под ладонями совсем уж опостылели. Княгиня чувствовала это – не вчера ведь родилась – и, верно, поэтому-то так явственно исходила от неё теперь угроза. Не та, что могла бы обернуться смертью – хоть и такого можно было ожидать – но та, что могла изрядно подпортить и без того запутанную в последние луны жизнь.

Она прошла в горницу неспешно и по-хозяйски, зная, что сила сейчас за ней. Подняла небрежно брошенный Чаяном на лавку пояс с оружием – и повесила на стену – туда, где ему быть положено. Он наблюдал за ней, оперевшись локтем на стол, за который только-только опустился – и знал уже, что скажет женщина что-то важное.

– Кручинишься, княжич, – та взглянула на него чуть насмешливо, остановившись напротив. – Как будто что ценное потерял.

– Насмешничать пришла, Зимава? – он встал, уже понемногу закипая от её глумливого вида. – Прости уж, но видеть тебя нынче не хочу. Коли нечего тебе больше сказать, так иди отдыхай лучше. Ночь на дворе.

– Хотела раньше с тобой поговорить, да ты занят был весь день, – она пожала плечами. – Так что послушай меня и не ярись. А то ведь хуже тебе от того станет. Знаю я, где твоя княжна. Но скажу только, если позволишь мне с сыном увидеться. Хватит уж косы мне на кулак мотать. Я тоже право своё имею Радана обнять. Я тебе ничего не задолжала.

– Так то ж тебе плохо, если Елица не сыщется. Разве нет? – Чаян обхватил её пальцами за подбородок, сдавил крепко. – Так что говори. А я решу, свидишься с сыном или вырастет он без тебя. Да в дружине моего отца, может, когда останется отроком.

– Пока не пообещаешь, ничего не скажу, – княгиня только улыбнулась. Да взглядом таким обдала, что кипяток прохладнее покажется.

Чаян зубы сжал, едва удерживаясь от того, чтобы Зимаву от себя не отшвырнуть. Скверные вести и без того всю душу вынули сегодня. Не потому, что боялся он Елицу потерять, как путь к тому, чтобы отыскать то треклятое Сердце, а лишь оттого, что тревожился, как бы не случилось с ней чего дурного.

– Обещаю, – бросил осевшее горечью на языке слово. – Обещаю, что с сыном увидеться позволю.

Отпустил княгиню, оставив на её щеках красноватые следы пальцев. Она потёрла отметины, ещё оттягивая мгновение за мгновением, будто издевалась.

– Уехала она с Грозданом. Женихом своим, княжичем зуличским, если ещё не забыл такого.

– Откуда знаешь? – Чаян усмехнулся. – Неужто сама тебе рассказала?

Да такого вовек не могло случиться, чтобы Елица с мачехой вдруг откровенничать стала. Уж как ни мало он прожил в этом тереме, а успел заметить нелюбовь Зимавы к дочери мужа почившего. Верно, и та к ней тепло в душе не хранила.

– Челядинка моя случайно разговор Гроздана с людьми его услышала. Вот и говорили они, что должны Елицу встретить на обратном пути, – княгиня помолчала маленько, оглядывая лицо Чаяна, которое, кажется, так и застыло неподвижной личиной от таких вестей. – Бросила она вас с братцем. Отдувайтесь теперь сами, как хотите.

– Не верю тебе, – он всё же заставил язык шевелиться. – Она не бросила бы брата в беде.

Княгиня неспешно приблизилась снова, подхватила пальцами кисточки на тесьме, что ворот его стягивала, потянула вниз.

– А что ей брат? Только помеха одна, – проговорила с горечью. – Зуличанина окрутит совсем да на Велеборск пойдёт с войском.

Она скользнула ладонью под рубаху, выдохнула тихо, словно давно желала это сделать.

– Войску Мстивоя не тягаться с нашим. – Он поймал запястье женщины, хотел было убрать её руку, да передумал.

– Захотят – потягаются, – Зимава подняла на Чаяна туманный взгляд. – Вы же одолели Борилу.

– Ядовитая ты, Зимава, что гадюка, – он наклонился к её лицу.

Так сейчас в нутре всё скрутилось в жгут, напряглось – того и гляди примешься в слепом бешенстве расшвыривать в стороны скамьи, рвать полки со стен и крушить всё, что ещё под руку попадётся. Лучше уж по-другому буйствовать.

– Так, может, это не я гадюка-то? – плеснула ещё масла в огонь княгиня. – А та, кого ты едва не за богиню посчитал?

Чаян не понял, как так сумел, но одним рывком опрокинул её на лавку. Только что она стояла перед ним, едко улыбаясь и явно напрашиваясь на грубость. Сеяла и сеяла в душе сомнения, которые прорастали тут же колючими всходами. Ждала чего-то. А вот уж и оказалась под ним, распластанная животом на постели. А Чаян нещадно драл с неё исподнее, выплёскивая всю злость и разочарование, что за день накопились. За гибель хороших воинов и друга давнего – Стояна – и за хитрость Елицы, которая решила сбежать, едва повод появился.

Вид обнажённых гладких бёдер княгини тут же всколыхнул горячую волну в паху. Не Елица лежала перед ним, выгибая спину и приглашая взять её, да теперь уж всё равно. Позже, чуть охолонув после торопливого соития и того, как схлынуло жгучее, почти болезненное удовольствие с тела, Чаян просто встал и отвернулся, оправляясь. Зимава завозилась тихо, поправляя одежду. Подошла со спины и вдруг, запустив пальцы ему в волосы, сжала, потянула на себя. Он запрокинул голову невольно, чувствуя, как мягкие губы прижимаются к его покрытой испариной шее.

– Ты реши уж, княжич, кто нужен тебе. Я ведь, коли понадобится, и помочь могу. А она так и будет нос от тебя воротить. Потому что чужак ты для неё. Как и братец твой, – сказала княгиня проникновенно – и отпустила.

Вышла из горницы, оставив явственное понимание, что могла вот так и нож в спину воткнуть. Да, видно, рано. Надеется ещё положение своё сохранить, княгиней остаться при живом новом князе. И, признаться, тем она сумела его вновь взбудоражить.

Но тогда, в тот вечер, на горячую голову, Чаян ничего решать не собирался.

Наутро он встретился вновь с Буяром в становище, велел тому на время в детинец перебираться, оставив кого-то толкового в лагере вместо себя – пока сам не вернётся. И дождаться бы Ледена, да совсем невмоготу стало. Скоро прибудет братец и сам всё узнает.

Потому-то теперь и плыл Чаян по незнакомым местам, едва удерживаясь от того, чтобы не сесть самому в щит бить – чтобы поскорее вёслами гребцы работали. Да так измотает их только быстрей. Стелились по берегам зелёные равнины с островками растущих тесно друг к другу берёз. Поблескивал вдалеке истончившийся хвост притока Велечихи – Ждивицы, на который они и свернули давненько – а там уж и Зулич к вечеру появится, как утверждал десятник Валуй, который знал эти места хорошо, потому как сам отсюда был родом. А вызвался он плыть с Чаяном, потому как жена его Вея пропала вместе с княженкой – а стало быть, и теперь подле неё ту искать надобно.

Поскрипывала раздражающе уключина на правом борту, заливались где-то птица, на краю большой лядины, что виднелась вдалеке пепельно-серым пятном сухой, едва зазеленевшей всходами земли. Дажьбожье око перекатилось уже на вечернюю сторону небосклона, окрасило его дивным золотом, рассечённым на куски тонкими полосками облаков, что сияли по краю ослепительной каймой, пропуская сквозь аневы узкие клинья лучей. Задышало свежестью со всех сторон, словно из тени березняка поползли по земле холодные змеи. И казалось, что нет здесь больше ни единой живой души, кроме тех, что заплыли сюда не по собственной воле, но по делу необходимому. Как будто в чертоги Водяного попали. Лишь спокойные нивы, уходящие во все стороны, говорили о том, что людское жильё уже поблизости.

Словно чуя скверное, навеянное воспоминаниями настроение Чаяна, Валуй подошёл к нему, стоящему у носа ладьи. Повернул голову, разглядывая и решая, видно, стоит ли вообще сейчас лезть с разговорами.

– Чего зыркаешь? – Чаян покосился на него и снова вперился вдаль.

– Да вот думаю всё. Что будет, коли Елицу отдавать откажутся? – осторожно проговорил десятник. – Коли она и вправду сама с княжичем тем уехала, так и возвращаться не захочет.

– Это мы ещё увидим. Не сильно-то она за него цеплялась, когда он в Велеборск наведался.

– Женщины хитры, – Валуй повёл плечами. – Могла и обмануть.

– Ты прямо, как Леден, заговорил, – Чаян хмыкнул, стискивая пальцами край щита, вывешенного на борт.

Он знал всё. И терзали его сейчас сомнения очень нешуточные. От Елицы можно было ожидать чего угодно. Хоть и вскипала от неё кровь, дурманилась обычно ясная голова, а знал он княженку очень мало, чтобы доверять безоговорочно.

Не ошибся десятник: не успело ещё светило совсем спрятаться за окоёмом, как вильнуло русло через буйно зеленеющий чистой маслянистой листвой лесок – и вывернуло на луг обширный охваченный с одной стороны грозной стеной елово-соснового бора, из которого, того и гляди, выскочит какая нечисть, а с другой – её же широким лезвием. А на берегу, высоком и скалистом, стоял город – поменьше Велеборска и Остёрска, но хорошо укреплённый, хитро поставленный так, что с тыла не подберёшься.

И странно так стало на душе от мысли, что сейчас, за двумя рядами стен, там живёт себе, верно, не зная забот, Елица. Может, и правда, возвращаться не захочет – да хоть войной иди.

Стояли на пристани Зулича немногие корабли. Иные – вида заморского даже. Причалила скоро и ладья Чаяна, сошли на берег воины, озираясь в незнакомом ещё месте. Только Валуй пошёл вперёд уверенно – прямо к воротам. Стражники на стене, ясное дело, предупреждённые о появлении Чаяна, зыркали внимательно и тяжело, но задерживать не стали. Он первым вошёл в ворота, с которых пустым взглядом встречал всех белый, словно из снега вылепленный череп быка, совсем как в Остёрске.

Посад уже стихал в преддверии вечера. Тянуло отовсюду дымом печей, хлебом и навозом, но дух реки, что так и стремился по узким улочками, то и дело смахивал, уносил прочь этот обычный для любого города, но всё ж особенный в каждом из них запах.

Люди сновали по мощёной добротными брёвнами улице, расходясь по своим избам, убирали торговцы на близком к воротам торгу прилавки: без светлого Ока никакая продажа не будет считаться честной. Посадские, расступаясь в стороны, теснясь к бревенчатым стенам, пропускали поздних гостей, так и плеская колким любопытством. Толкали в спины долетевшими вперёд них сплетнями.

– Никак за княжной, – явственно раздавались шепотки то тут, то там. – Не угомонится всё остёрец…

Чаян вертел головой, пытаясь уловить каждый раз, с чьих уст срывается насмешливая догадка, но никак не получалось. Но, судя по тому, что видели в нём недоброго гостя, все вокруг и правда считали, что Елица прибыла сюда сама, по своей воле. Скверно. Кабы не почувствовать себя глупо.

У ворот детинца стража встретила гораздо внимательнее. Вышел к гостям старшой и спросил строго, кто такие будут на ночь глядя. Хоть и знал уже наверняка. Чаян взглянул во двор поверх его плеча на солидный, громоздкий, срубленный на основательный северный лад терем, на протоптанную к его крыльцу дорожку, на отроков и конюшат, что уже повысовывали носы со всех закоулков детинца.