Текст книги "Театр Богов. Цветы для Персефоны"

Глава X

Начало игры

– Кажется, я провалила эту миссию, племянница!

– Этого не может быть, тетушка!

– Провалила, провалила. Я не смогла даже заговорить о деле! Чувствовала себя полной идиоткой. Чем больше причин видела я, чтобы просить её о помощи, тем меньше находила поводов сделать это. Полный разгром ещё до начала боя! Меня стоило бы назначить главнокомандующим и одалживать врагам.

– Ты просто упустила какую-то мелочь. Так бывает. Но ты найдешь её – и повод тоже найдется!

– Увы, племянница! Я же говорю: я всё испортила. Я найду сто поводов и причин, но она не будет меня слушать.

– Почему?

– Я упомянула твоё имя. И она замкнулась наглухо.

Геката поморщилась, как от боли. Нет, не так. Ей было больно. По-настоящему. Неприязнь Деметры, молчаливая, сдержанная, но от этого не менее заметная, давно мучила её.

– Она не любит меня, я знаю. Но не знаю, в чем причина.

– Я виновата, да, но по большому счету, у меня не было выбора, племянница. Хранительницей Сада должна быть ты, а значит, твоё имя прозвучало бы все равно – поздно или рано.

– А ты знаешь, что именно Деметра прозвала меня Черной Жрицей?

Афродита нахмурилась недоверчиво.

– Шутишь?

– Вовсе нет. Один раз мне понадобилась ветка черного кипариса. Ты знаешь, для этого нужен специальный обряд. Черный кипарис – дерево смерти, оно почти не встречается в мире Живых. Только в одном месте, близ самого входа в Аид, но и там оно надежно укрыто от сторонних глаз. Там, в лощине, на страже стоят вековые дубы и буки. Они живые, понимаешь? Они разговаривают между собой, когда не спят. А когда они спят, воздух меж их стволов и ветвей становится плотным и пружинит, словно болотный мох. А на подступах вокруг – черные ели, их лапы, как корни, впиваются в землю, их иглы тверже стали. Для смертных к лощине нет дорог. Я смогла бы там пройти, моих сил хватило бы, но Деметра – хозяйка этого места, там рядом её святилище. Мне пришлось обратиться к ней за помощью и разрешением. Она не отказала, но пожелала присутствовать при обряде. Обряд проводится ночью, и в одежде допустимы только черный или синий цвета. Синий – цвет Деметры. Мне пришлось выбрать черный, точнее, мне остался только он. Заклинания были длинными и древними, следовало быть внимательной, обряд длился почти до утра, и лишь перед самым рассветом в мои руки наконец-то упала тоненькая шершавая веточка, причудливой формы, густо опушенная темными листьями-иголками. Ты ведь знаешь – с черным кипарисом всё очень неверно, можно просить, провести все положенные ритуалы, принести все жертвы, но так и не получить желаемое. Это дерево само решает, ответить ли согласием на просьбу или отказать. Я склонилась перед ним, я поклонилась Тесмофоре, поблагодарила её. Она встала с камня, на котором недвижно просидела полночи, и сказала: «Не благодари меня, Черная Жрица Смерти, дерево ответило тебе – не я». А потом добавила: «Если тебе что-то ещё понадобится – приходи. Ты получишь мою помощь, но не мою приязнь. Я вижу в тебе только черноту». Я хотела задать вопрос, но она сделала шаг в сторону и исчезла. Мне было горько тогда. Мне горько и сейчас. И каждый раз, когда я об этом думаю, или вспоминаю.

– Ты не пробовала поговорить…

– Нет. Думала – да, много раз, но попробовать – так и не решилась. В её голосе тогда была такая окончательность, такая непреклонность, что вспомнив об этом, я каждый раз, снова и снова, отказывалась от своей идеи.

– Как странно… Деметра рассудительна, глупые страхи и подозрения ей несвойственны.

– Мне кажется, её пугает нечто связанное со мной и с будущим. С её будущим. Она ведет себя так, словно знает, что от меня исходит угроза для неё, только не знает, в чем она заключается.

Белая с золотом колесница приземлилась посреди зеленого, волнуемого ветром, моря травы, пересыпанного яркими пятнами из луговых цветов. Сирены, хариты, нимфы бросились врассыпную. Не от страха – из почтения. Хрупкая блондинка, оставшись одна в центре круга из брошенных впопыхах венков и букетов, застыла в ожидании. Богиня любви усмехнулась. Ну что же, вот и уводить для беседы с глазу на глаз никого никуда не надо. Все удрали, бросили свою подругу. Это удача. Надо пользоваться, пока всё само идет в руки.

После того, что она узнала, Афродита решила познакомиться поближе с дочерью Деметры. Сожаление матери, что Персефоне не удалось в тот раз представиться гостье, показалось ей добрым знаком. Но со встречей следовало поспешить – вдруг Деметра передумает. Помимо того, что Афродиту всерьез обеспокоила страсть, так внезапно охватившая Зевса, её мучил вопрос – что ещё кроется в этой девочке? Что она проглядела?

Афродита приблизилась. Девушка склонила голову, руки сошлись перед грудью в знаке привета.

– Здравствуй, Персефона.

– Прими мой поклон, великая богиня! Я счастлива, что вижу тебя.

– Дай и мне посмотреть на тебя! Ты и впрямь прекрасна!

– Я рада, что ты добра ко мне, богиня!

– Знаешь, если бы у меня была дочь, столь же красивая, я – как и твоя мать – не захотела бы с ней разлучаться.

– Моя мать слишком опекает меня, Пенорожденнная! Это порой тяготит!

– Она любит тебя, девочка. Любит и заботится о тебе.

– Да, это правда.

– Я слышала, она даже поделилась с тобой властью.

– Да, богиня. Она отдала мне опеку над цветами.

– Значит, ты повелеваешь теперь самыми прекрасными созданиями в мире Жизни?

– О нет, богиня, я им не хозяйка, я только помощница!

– В чем же ты помогаешь им Персефона?

– Я помогаю им расти, богиня.

– Расти и цвести, я думаю?

– Нет-нет, я только помогаю им пробиться сквозь землю и развернуть лепестки. А дальше они сами. Но я – я всегда рядом, если им потребуется помощь…

– Ты любишь помогать, Персефона?

– Я знаю, я кажусь легкомысленной, но я люблю заботиться. Мне это нравится.

– Это у тебя от матери.

– Н-нне знаю. Иногда мне кажется, что она делает это просто потому, что так нужно. Но в действительности, она не любит это. Мне кажется, она вообще никого не любит.

– Но тебя же она любит!

– Да. И.. это странно…. Мне кажется, она любит меня так, потому… Потому что эта любовь… ну, потому что она не любит всех остальных… понимаешь? Понимаешь, богиня?…

– Я понимаю. Ты хочешь сказать, что всю любовь, которая у неё должна быть ко всем, о ком она заботится – она всю её отдает тебе, поэтому эта любовь так сильна, и поэтому она такая странная.

– Да, богиня. Именно об этом я порой думаю.

– Ты думаешь о непростых вещах, Персефона.

– Знаю. Но мне интересно…

– Ты, кажется, любопытна…

– Мне иногда говорят, что я слишком любознательна и это нехорошо, а иногда – что слишком рассудительна, и это плохо. Поэтому я мало к кому прислушиваюсь.

Это было неожиданно. Похоже девочка не только умна, но и строптива. Это не к добру – или к добру, но не сразу. Посмотрим. Как пойдет.

– Тогда у тебя должно быть своё мнение.

– Не знаю, богиня. Право, не знаю. Я знаю, что я люблю цветы. И это единственное, что я знаю наверняка.

– Ты любишь розы?

– Нет, богиня. Вернее, да! Я люблю розы, но я люблю их издалека. Это ведь твои цветы, богиня. И они так прекрасны! Их страшно любить, им хочется поклоняться! Я люблю другие, вернее, я больше люблю другие…

– Какие?

– Я особенно люблю цветы, которые мало кто любит. Я люблю цветы, которых люди боятся или не замечают. Те, которых опасаются и избегают. В них удивительно то, что именно они, проклятые молвой, могут приносить мир, покой и счастье. И еще я люблю те, чьи ароматы способны вдохнуть в душу и гармонию, и тайную тоску.

– Разве такие бывают?

Она прекрасно знала, какие они бывают. Но иногда полезно прикинуться простушкой. И девочка… какая чудесная девочка! Определенно, с ней нужно подружиться, она стоит того.

Персефона энергично затрясла головой, серебряные пряди змейками разлетелись во все стороны.

– Да, богиня! Они смущают ум и сердце. Они манят к себе, они как тайна. Один вдох – и что-то тебя тревожит, как укол острой иглой. Другой вдох – и ты счастлив.

– Назови. Назови хотя бы один такой цветок.

– Я назову тебе шафран, богиня! Ещё одно его имя – крокус. Белые, желтые, лиловые – они ковром устилают луга по весне. У них узкие, тонкие листья, похожие на стрелы, и цветки – как сложенные чашечкой ладони. Крокус – цветок надежды, цветок-оберег. Он словно чаша, наполненная светом, маленький кубок, где вместо вина – прозрачный Гелиосов огонь. Его лепестки сложены так, будто жаждут сберечь, сохранить, они как приглашение и подарок, они похожи на улыбку, они шелковисты как детская щека, их раскрытые венчики тянутся вверх, к благодатному теплу и свету небес. Их аромат помогает справиться с гневом и обидами, делает легкими роды и привлекает влюбленных.

Афродита заворожено кивала чуть ли не каждому слову этого гимна, а Персефона спешила дальше.

– Или ещё нарциссы! Признаюсь, больше всего я люблю нарциссы, богиня! Они сверкают как звезды. Их форма незатейлива, но красота – величава. Они выглядят скромно, но они роскошны. Они белые и желтые. Желтые, как солнце, и белые, как облака, что дарят тень и отдых. Белые, как вершины гор и золотые, как отблески зари на снегу. Их венчики оторочены оранжевым, будто закатным пламенем. Аромат желтых – изыскан, аромат белых исполнен пылкой страсти. А есть еще розовые нарциссы, они словно отсвет утра – самые нежные и неправдоподобные. И всё так двойственно в этом цветке. Он пахнет то горько, то сладко. В нём терпкость трав и дух влажной земли, согретой солнцем, эта горечь будит в душе силу и стойкость. В нём сладость молока и меда, она дарит пьянящую радость сердцу…

– А ты знаешь, что есть ещё и черные нарциссы?

– Не может быть! Я не знала об этом!

– Черные нарциссы носят фурии, богини возмездия.

– Они живут в подземном мире?

– Да, они живут там, где правит Гадес.

– А там есть ещё цветы?

Богиня любви покачала головой.

– Там их нет.

– Только нарциссы?

– Есть ещё асфодели. Но это особые цветы. Больше, чем цветы, я бы сказала. Но это всё.

– Как жаль. Мне бы хотелось, чтобы там росли цветы.

– Думаю, Гадес с тобой бы согласился. Он тоже любит цветы. И музыку, и пение.

– Тогда у него должна быть нежная душа.

Афродита удивленно вздернула брови. Персефона смутилась.

– Ну.. это про меня так часто говорят… что раз я люблю цветы, музыку и пение, то у меня нежная душа. Про владыку подземного мира, наверное, нельзя так говорить?

– Не вижу в этом ничего плохого.

Персефона теребила в пальцах венчик ромашки.

– Мне хотелось бы взглянуть на тот мир. Хотя бы для того, чтобы понять, насколько чудесен этот.

– И ты не боишься?

Лукавая улыбка вспыхнула в глазах девушки.

– Сладкая жуть! Я люблю бояться!

Афродита расхохоталась. От неожиданности – но и от восхищения тоже.

Персефона рассмеялась вслед за ней.

– Нет, правда! Конечно, мне бывает страшно, но я преодолеваю это. Скажи, неужели там, внизу, и вправду больше ничего нет? Неужели всё так безрадостно?

Перед мысленным взором богини любви встали сияющие белым пламенем плечи гор, зеленые луга и Палаты Забвения. Всё там есть, но не след выбалтывать секреты, да и с чего бы? А вот подогреть чужое любопытство – это святое! Тем более, что-то так и толкает под локоток. И ещё им с Гекатой по-прежнему нужен сад, а Персефона так любит цветы….

– Может быть, и есть, но я мало об этом знаю. Геката могла бы рассказать тебе больше. Она часто там бывает.

– Зачем?

– Ну, как бы тебе сказать… у неё там дела… – Афродита неопределенно повела рукой, обрисовав широкий полукруг, словно это могло продемонстрировать важность и количество этих самых дел. – И она часто навещает Гадеса. Ему там не очень сладко. Конечно, он могущественный властитель, но он там не по своему выбору, а по зову долга.

– Он не сам выбрал себе этот удел?

– Нет, конечно. Ему досталось то, что никому не нравилось. Он всегда был самым слабым из детей Крона и Реи, но и самым преданным. Так что, ты права насчет нежного сердца, девочка, но, видишь ли, броня Долга тяжелая ноша. Она или укрепляет нежные сердца, или разбивает их.

– А как понять, что случится?

– Никак. Нежное сердце в любом случае будет разбито, для того оно и существует. Долг способен скрепить его. Либо стереть в пыль.

Глаза Персефоны наполнились слезами. Кажется, сейчас она примеряла последнее сразу и к себе, и к Владыке Аида. Афродита покачала головой.

– Гадес давно смирился со своей участью. Он ненавидит место ссылки, и почти не выходит из дворца. Там, на равнинах, либо мертвая тишина, либо стоны и плач. Я уверена, если бы у него была возможность слышать то, что перекроет крики Ада – он мог бы быть счастлив.

Последняя фраза была явно чужой. Ни в чем таком Афродита уверена не была. Более того, она вообще не понимала о чем речь и как ей это в голову пришло. Хотя… ладно, это потом…

– Горько слушать тебя, богиня. Его участь и впрямь заслуживает сострадания!

– Ты можешь сказать ему об этом, если захочешь. (Ещё одна не моя мысль, что за глупости я несу?!). Он иногда приходит на поверхность.

Персефона сжала руки перед грудью, косточки побелели, лицо приняло странное, молящее выражение.

– Я бы показала ему цветы, нарциссы, вот как те, у ручья, огромные, белые. Они бы ему понравились. Они похожи на звезды, которых у него нет. Я хотела сказать – нет там, внизу. Мы ведь с ним в родстве, да?

– Да. Он твой дядя, брат твоего отца.

– Он часто бывает наверху?

– Редко. Чаще приходят к нему. Хотя и это случается нечасто.

– Как, например, Геката?

– Да, именно.

– Мама не любит её.

– Мне жаль это слышать. Ты могла бы подружиться с ней. Она знает о цветах и травах почти всё.

– Но не всё?

– То чего она не знает – и узнавать не стоит.

Персефона засмеялась.

– Надеюсь, мне, в конце концов, повезет, и мы встретимся. Я бы хотела поговорить с ней. Мама зовет её Черной Жрицей. Это из-за её визитов в подземный мир?

– Не знаю. Твоя мама…

– Иногда несдержанна. Знаю. Когда она сердится, мне хочется, чтобы у меня был свой уголок, сад, только мой, только для меня, и чтобы никто не мог войти туда без моего дозволения, и чтобы я могла там прятаться – и от неё тоже! Порой я вижу его, как наяву. Я все время придумываю ему новые тропки и новых жильцов.

Мир вспыхнул белым огнем. Птичьи трели зазвучали гимнами. Невиданной силы и красоты аромат заполонил всё окрест, окутал облаком. Тени стали золотыми и синими, голос ручья на окраине луга сладким шепотком коснулся слуха.

Срослось. Совпало.

Каждый раз этот момент становился для Пенорожденной откровением, и каждый раз вся сила любви и нежности, данная ей в распоряжение, разворачивалась веером, расцвечивая праздничными красками мир.

Афродита взяла девушку за руки, улыбнулась заразительно и с нежностью:

– Расскажи мне о них.

И та послушно начала рассказ. О том, как ей хочется вырастить цветы, которых нет ни у кого и нигде. Об их слабости и силе, нежности и красоте, чистоте и недолгом веке. Об их ароматах, о мыслях и желаниях, которые они пробуждают. О том, как мечтает она, чтобы вокруг росли сады, а в них росли цветы, которые могли бы говорить не только с богами, но и с простыми смертными через запахи свои и краски. Ведь цветы понимают всё, что им говорят, и всегда отвечают, но, увы, их язык сложен и не всегда внятен.

Если бы я мог – я бы подскочил на месте. Или захлопал в ладоши. Или присвистнул. Короче, сделал бы что-нибудь. Но я не могу – нечем хлопать, свистеть, и не на чем скакать. Но я представил себе, что я не я, и подскочил на меcте мысленно. Изящная блондиночка с глазами олененка взахлеб описывала тот самый Говорящий Сад, о котором я – помните? – уже вам рассказывал – сад Символов. Вернее, она описывала его аналог, придуманный самостоятельно, а раз так, она получала право побывать в мире Сил, и теперь её нужно было пригласить туда. Сделать это мог только его обитатель, и я был этим обитателем! Я должен был позвать её. В ближайшем сне. Что я и собирался сделать.

Это был как раз тот пинок, который мне был дозволен и который от меня требовался. Подтолкнуть весы и подсказать Пенорожденной как решить задачку с Дарами. Мне стало смешно. Это только кажется, что я заноза и подножка, а на самом деле – ну вы, наверное уже поняли – всё идет ровно так, как и должно идти. В строго заданном направлении, строго заведенным порядком. Всё уже определено. Момент неопределенности заключен лишь в том временном промежутке, когда мне, всеведущему, открывается очередная порция знания, небоходимого для вмешательства. Но и это носит характер неизбежности. Тоска, одним словом. Чтобы уберечься, нужно уметь наслаждаться даже хорошо известным тебе. По счастью, я умею.

А там, на лугу, хрупкая зеленоглазая блондинка оживленно размахивала руками, продолжая самозабвенно описывать те сады и луга, которые она бы заполнила самыми прекрасными цветами в мире. Афродита слушала, сидя неподвижно, в зеленой сладкой траве, среди ромашек и полевой гвоздики, вокруг висела золотая дымка зноя, мелодично гудели толстые шмели, где-то перекликались полевые птахи и звенели жаворонки. Богиня любви улыбалась, прижмурив глаза. Мечтательница, фантазерка, доброе, щедрое сердце. Красавица, умница. Таких всегда подстерегают опасности. Им всегда выпадают испытания. Порой непосильные. Но у этой девочки сила безмерна. Вот только справится ли она с ней? Сможет ли? Посмотрим, кто знает, может ей и впрямь повезет.

Глава XI

Сон Персефоны

Длинный, полный событий день был всё ещё в разгаре, а Персефона уже терла кулачками глаза. Спать хотелось ужасно. Внимание Пенорожденной было лестно, но и тяжко. Персефона смущенно покосилась на небо, где совсем недавно растаяла облачком колесница богини любви.

«Что она обо мне подумает? Экзальтированная особа, свихнутая на никому не нужных цветочках! А я и сама хороша. Увлеклась опять, руками махала, наболтала глупостей!»

И всё же Афродита, даже если разочаровалась – виду не подала, улыбалась нежно и ободряюще, подсказывала благожелательно, когда Персефона теряла нить беседы или путалась в словах и забывала названия мест и трав. Кто знает, может, не всё так плохо, как она себе сейчас придумывает. Девушке страсть как хотелось, чтобы богиня любви пришла к ней в гости ещё раз. Снова посидеть у ручья и поговорить: о важном и неважном, обо всём на свете, да, именно, о чем угодно! Или помолчать вместе, говорят ведь, что это признак настоящей дружбы. Вокруг Персефоны всегда был рой спутниц и наперсниц – и ни одного друга. Никого, с кем она могла бы говорить о том, что действительно волновало. Когда-то она пробовала делиться сокровенным с теми, кто окружал её, но власть Деметры была сильнее дружеских симпатий и все её девичьи мечты и грезы моментально становились известны матери. В конце концов, Персефона спрятала мысли и чувства под замок и теперь обсуждала со сверстницами исключительно методы плетения венков и ленты для волос, а со сверстниками кокетничала напропалую и не разговаривала вовсе. Песни и танцы были отличной забавой и заменой доверительным разговорам. К тому же, пока все водили хороводы, можно было улизнуть по-тихому и побыть одной. Персефона безмерно дорожила этими моментами ибо, увы, её быстро находили и возвращали в круг. Но настал день, когда мать поделилась с ней властью, и теперь она в любой момент могла прогнать назойливых подружек, обронив отрывисто: «Я занята, не мешайте!». Хотя она была добра и старалась пользоваться этой возможностью не слишком часто, они все равно обижались. Обиды, впрочем, длились недолго, ибо долго помнить зла они не умели, да и не считали для себя удобным, все-таки дочь Деметры, не нимфа какого-нибудь безымянного озерца или рощицы.

А теперь нужно было лечь и поспать. Хоть немножко. Персефона вернулась в маленькую беседку на краю луга, сплетенную из ветвей буков и олив. Упала ничком на разбросанные в беспорядке мягкие покрывала – и заснула немедленно, едва успев подоткнуть под голову одну из подушечек, мягкую, в белых и кремовых тонах, расшитую золотыми узорами. Зеленые ветви беседки встопорщили листочки, преграждая путь солнечным лучам, а те, что образовывали крышу – сдвинулись вплотную, в единый покров. Птицы стихли, шмели убрались подальше, ветер замер. Густая трава, пронизанная яркими искорками полевых цветов, вытянулась вверх, почти до половины высоты беседки, и загустела ещё больше. Стало совсем-совсем тихо в этом крошечном уголочке большого мира. Персефона спала, и ей снился сон.

Она увидела себя в очень странном месте. Оно было огромным и пустынным, она не видела этого, но чувствовала. Золотистая дымка заполняла его; она не была плотной, но и не позволяла видеть дальше нескольких шагов; она создавала необычное ощущение, будто смотреть тут не на что. Постепенно она переходила в такое же необычное, пустое небо, словно пеленой укрытое – пеленой однородной, непроницаемой, но менявшей цвет от светло-серого перламутра до цвета медового золота. Возможно, там были ещё какие-то оттенки, но Персефона отвлеклась от разглядывания, потому что через несколько шагов вдруг уткнулась носом – чуть ли не в прямом смысле слова – в высоченные ворота, сложенные из какого-то черного камня, ноздреватого и проблескивающего на изломах ярко-синими и белыми искрами. Два огромных каменных столба отграничивали вход, в обе стороны от них тянулась ограда из тонких, округлых колонн с узорчатыми навершиями. Колонны были из того же черного камня, но гладкие, полированные. Между ними, как и между столбами ворот, не было ничего. Мерцающий серый туман тонкой, почти прозрачной кисеей поднимался от земли до уровня наверший. В воротах тумана не было. Они были пусты, не заграждены ничем. Только между верхними камнями столбов проскакивали маленькие золотистые молнии, но они были высоко, и казалось, просто обозначали собой надвратную арку. Возможно, это была какая-то надпись. «Добро Пожаловать», «Вход Воспрещен» или «Зайдите Попозже» – всё, что угодно.

Персефона чувствовала, что опасность ей не грозит. Ей было не по себе, но ведь это был сон, она знала это. И ей было ужасно любопытно – что же там, за воротами? Нужно было войти в сад, ибо там, за оградой, был именно сад. Она была в этом уверена.

Отступя немного вдоль ограды, сколько видел глаз, росли деревья-великаны. Одни рвались ввысь, раскидываясь кронами во все стороны. У других длинные ветви, спускаясь вниз, ласково обнимали невысокие деревца, пышно цветущие или подстриженные причудливо. Нижний ярус составляли заросли кустарника, плотные, густые, с темно-зеленой, глянцевой листвой, пронизанной толстыми лиловыми жилками. Черные стволы были усажены длинными шипами, землю усеивали во множестве ярко-красные плоды, небольшие, вытянутой формы, похожие на полевые колокольчики, частью уже засохшие и полопавшиеся. Растительность была настолько пышной, что сквозь нее ничего невозможно было разглядеть. И дымка мешала. Нужно было идти внутрь. Проход был – в плотной зелени прямо напротив ворот образовалась как будто узенькая арка, тайный лаз. За ним мерцал все тот же золотистый туман. Нужно было просто войти. Нужно было просто войти в этот таинственный сад.

Должен заметить, на этом этапе ломались многие. Просыпались, если точнее. Страх побеждал. Страх жил не в таинственной дымке, пустотах, и невозможности ясно видеть. Он жил в соединении перечисленного с неумолимой обыденностью знакомых форм. Переплетение двух совершенно непохожих друг на друга реальностей грозило сдвигом реальности личной и не у всех хватало сил принять приглашение. Я не мог ей помочь. Я должен был ждать, пока она войдет в сад. Только там мне было позволено заговорить с ней.

Персефона всё ещё стояла перед воротами. Стояла, обхватив плечи руками, напряженная, как тетива боевого лука, отведенная назад в предсмертном, яростном усилии. Стояла, словно не решаясь сделать этот последний шаг, этот последний выстрел. Это не был страх, но странное чувство ответственности. Она знала, что спит, что это сон, но знала и то, что сон этот безмерно важен. Для неё, для мира, для всех. Что-то огромное лежало там, за воротами, пряталось в этом золотистом тумане, и ей нельзя было ошибиться, она должна была оказаться в нужном ей месте, в положенный час. Но как узнать, когда он настанет?

«Когда я буду готова» – мелькнуло у неё. Это было любимой фразой её матери: «Когда вы будете готовы – за вами придут», и хотя звучало устрашающе, по сути, значило лишь «всему своё время». Не очень-то похоже на верный ответ, но другого не было, и, в конце концов, нельзя же стоять тут вечно. Она вздохнула нетерпеливо, и её, кажется, услышали. Потрескивание и мельтешня наверху стихли, туман побледнел. Персефона опустила руки на уровень груди и вытянула правую в створ ворот. Туман вокруг пальцев посветлел еще больше, стал прозрачным, и ей открылась аллея, убегавшая от черных столбов, прочь, в скрытое за золотистой взвесью пространство сада. Она протянула вперед другую руку – туман просветлел еще сильней. Не колеблясь более, Персефона шагнула вперед, миновала темные колонны, и оказалась на широкой дорожке, усыпанной светлым песком, по краям которой тянулся густой покров низко постриженной травы. Круг кустов и деревьев, остался позади, теперь, сколько видел взгляд, вокруг расстилался только ровный, темно-зеленый луг.

Туман постепенно рассеивался. Персефона шла, не останавливаясь, но вокруг всё было таким же пустынным и зеленым – и ни единой живой души, ни единого живого существа. Этот сад – она знала, что это сад – был странным. Здесь были широченные лестницы из серого, ноздреватого камня, полого уходящие вниз, к новым, плоским, темно-зеленым лугам правильных очертаний – круглым, овальным, квадратным. В центре каждого зеленого пятна красовался бассейн, заполненный прозрачной водой до краев, борта были сделаны из белого мрамора, испещренного розовыми и охряными прожилками. Мрамор был отполирован до того, что казался светящимся. В воде, вдоль стенок слегка колыхались синеватые плети каких-то растений, их гроздьями усеивали радужные воздушные пузырьки. Перси никогда таких не видела. А цветов в этом саду не было совсем. Никаких. Нигде. Это она и видела, и знала – знанием нутряным, безоговорочным. В некоторых бассейнах били фонтаны. Молча. Вода падала белыми бурунами вниз в полной тишине. Изредка на лугах, по их краям, она встречала статуи, изваянные из камня, белого и черного. Это не был мрамор, это был какой-то совершенно неизвестный Персефоне материал, он был твердым, полупрозрачным, и посверкивал внутри странными огонечками – синеватыми в черном камне, и красноватыми – в белом. Огонечки слагались в длинные цепочки, цепочки вспыхивали и пропадали, потом появлялись вновь. Очертания статуй отдаленно напоминали людей и животных, но тоже совершенно ей незнакомых.

Отчаяние постепенно охватывало девушку. Она знала, что должна быть здесь, и не понимала – зачем? Она устала, даже божественный статус не спасал, ноги ломило как у самой простой из смертных. Проснуться, или присесть передохнуть? Разум склонялся к первому предположению, но тело само избрало второй вариант. Она обессилено рухнула в траву около очередного беломраморного бассейна, забросила руки на его край, и уткнулась головой в скрещенные ладони.

– Устала? – неожиданно спросил кто-то. Участливо спросил, вежливо, как бы извиняясь.

Персефона от неожиданности так отчаянно закивала, что чуть не врезалась лбом в мраморную стенку водоема. Хорошо, руки смягчили удар. Ахнула, вскочила на ноги. Огляделась. Никого.

– Прости. – прозвучало вновь, из ниоткуда. – Не хотел тебя напугать.

– Я не испугалась. Просто не ожидала.

Это была ложь, конечно.

– Ты кто? И где ты?

Она снова повертела головой. Ни души, нигде.

– Я – Голос. И я везде.

Персефона рассмеялась. Звонко, заливисто.

– Покажись! Ну, пожалуйста!

– Не могу. Я же Голос.

– Только голос – и всё?

Молчание. Персефона нахмурилась.

– Почему ты молчишь? Ты обиделся? Я не хотела. Я имела в виду – я могу тебя только слышать, да? Ты невидим?

Мягкий смешок раздался у самого её уха. От неожиданности она отскочила в сторону и чуть не шлепнулась, споткнувшись о зеленую кочку удивительно правильной, овальной формы.

– Что-то в этом роде. Ты не боишься меня?

Персефона задумалась на секунду.

– Наверное, нет. Тебя же как бы нет.

– Но я есть.

– Ну, ты же только голос. То есть, я хочу сказать, ты не можешь меня обидеть. Или можешь?

– Нет. Разве что словом. Но я не стану этого делать. И я – не голос, я – Голос. Это имя. А тебя как зовут?

– Меня – Персефона.

– Дочь Деметры? Рад знакомству. Позволь мне поприветствовать тебя здесь.

– Здесь – это где?

– Здесь, в Саду.

– А это – сад?

– Да. А разве не похож?

Персефона замялась.

– Ну, тут, по-моему, только трава и камни. На входе были деревья, но, сдается мне, они, скорее, ограда. Или охрана.

– Ты приметлива. Это Стражи Сада.

– А как он называется?

– Сад Желаний. Или Сад Символов, а иногда ещё – Говорящий Сад.

– Это из-за тебя? Из-за тебя он говорящий?

Снова возле её уха раздался смех. Не обидный, скорее дружеский.

– Нет. Я здесь – нечастый гость.

– Тогда почему?

– Потому что он разговаривает с теми, кто приходит сюда.

– Ну, значит, я ему ни капельки не нравлюсь. Я брожу здесь уже уйму времени и мне он ещё ничего не сказал. И вообще, он не похож на сад, ну вот совершенно не похож, вот ни на столечко. – Она сложила пальцы щепотью, оставив между ними лишь едва заметный зазор. – Нормальные сады полны цветов, в них растут деревья, поют птицы. В них вьются бабочки и носятся стрекозы. Там дует ласковый ветер и припекает солнышко. А тут – мавзолей какой-то. Гробница.

– Аккуратнее, девушка. Этот сад очень чувствителен. Он может обидеться….

– …и я проснусь. Ну и пожалуйста! – она помолчала. – Но это так странно!

– Странно – что?

– Я откуда-то знаю, что должна быть здесь. Я люблю сады – и вот, пожалуйста, здесь есть сад. Но в садах должны быть цветы, а их здесь нет. Пусто. Почему? У меня куча вопросов – но нет смысла их задавать, ибо мой единственный собеседник предпочитает говорить загадками.

– Это ты про меня?

– Ну да.

– А ты пробовала задавать мне вопросы?

– Я только это и делаю!

– Но ты не слушаешь ответы.

– Я слушаю.

– Ты их слышишь, но не вслушиваешься в них. Не всё ведь лежит на поверхности, многое скрыто и ждет, пока его найдут.

Персефона досадливо поморщилась, уселась поудобнее.

– Хорошо. Мне стыдно за свою горячность. Давай ещё раз. Ты говоришь – это сад. Но он не похож на известные мне. Это что-то значит?

– Конечно.

– Тогда дальше. Ты сказал, это Сад Желаний. Сад Символов. Говорящий Сад. Значит, получается, что он …. должен рассказать мне о чём-то, раз уж я сюда попала. Но о чём? О желаниях? О чьих? О моих? … О!. Я поняла!!! Я поняла!!!!