Текст книги "Театр Богов. Цветы для Персефоны"

Персефона вскочила на ноги. Лицо разгорелось. Серебряные пряди вспыхнули ярким пламенем, взлетели, окружив голову причудливым венцом. Васильковые глаза потемнели, она кусала губы в нетерпении.

Легкий ветерок откинул ей пряди от лица. Она изумленно вскинула брови. Снова раздался смех.

– Это я. Иногда я умею делать чудеса.

– Тогда сделай ещё, здесь жарко.

– Ты просто должна сесть и успокоиться. И сказать, что ты поняла. А то ты так подпрыгиваешь, что если начнешь говорить – я не смогу разобрать ни единого слова.

Персефона скорчила шутливую гримаску и вновь уселась на траву.

– Итак, что ты поняла?

– Ты как учитель. Спрашиваешь, как они. Меня так мама всегда спрашивала, когда думала, что я всё прослушала, все её объяснения. Ну, хорошо, вот, смотри…

– Смотрю.

– Ой! Прости!

– Не страшно. Я смотрю. И слушаю. Говори.

– Я подумала, а что если этот сад открывает тому, кто попал сюда, его собственное желание, тайное или явное, не важно, но – самое сильное? Но он не делает это напрямую, нет, он делает это иносказательно. Символами. Они и есть его речь. Должны быть ею. И ещё – сюда ведь непросто попасть, да? Наверно, сюда вообще невозможно попасть по собственной воле. Нельзя ведь оказаться в месте, о котором понятия не имеешь. Значит… сад сам приглашает к себе, так? Правильно?

– Пока правильно.

– Ну, вот. И когда этот кто-то, ну скажем, я, попадает сюда, ему показывают то, чего он хочет больше всего на свете. Или то, что ему дано более всего. То, на что он способен, для чего рожден. Ведь самое сильное желание именно в этом, все остальное – только пыль, завеса, вот как эта дымка.. – и она махнула рукой в сторону ворот. – Ты слушаешь меня?

Признаться, мне стоило труда ответить ей. Вот так, за здорово живешь, расщелкать самый главный секрет Сада. А я думал, мне придется повозиться, целую лекцию приготовил. Но эта юная красавица справилась сама. С легкостью, я бы сказал.

– Голос, ты меня слышишь?!

Я спохватился.

– Да-да, конечно! Продолжай!

– Все правильно пока?

– Все правильно. Молодец.

– Тогда дальше. Ему, мне, показывают это желание, эту цель – в виде символа. То есть, другими словами – загадывают загадку. Нужно найти ответ, ну или хотя попытаться сделать это. Но ведь это сон. А если сон – значит, есть риск, что проснувшись, я или кто-то другой, можем забыть то, что увидели. Как избежать этого? Ты говоришь, ты нечастый гость, значит, тебя, с твоими подсказками, может здесь и не быть, верно?

– Верно. И – как же?

Персефона лукаво посмотрела вверх, чуть повернула голову, потом подняла её ещё выше, и подмигнула… невидимому мне. Я оторопел, ибо находился в этот момент как раз в той самой точке пространства, откуда я мог бы заметить это подмигивание, если бы имел тело и мог бы видеть. Откуда она знала, куда смотреть? Загадка.

– Я не знаю точно, но я думаю, что ответ нужно найти здесь, я имею в виду, его нужно найти здесь, во сне. То есть, просыпаться следует не с вопросом, но с ответом.

– И как узнать, что ответ найден?

– Мне кажется, его нужно будет просто сказать вслух. Ответить, так сказать, на вопрос. Или хотя бы проговорить хоть какие-то соображения на этот счет. И тогда, наверное, сад покажет другую картинку. Те, кому это удалось – просыпаются с ответами. Те, кто не смог найти разгадку….не знаю… забывают, да?

– Кто-то забывает, кто-то живет дальше с ощущением истины, которую он вот-вот нащупает, вот-вот, вот сейчас… ещё немножко, ещё пара шагов…. Некоторые так и умирают с этим ощущением.

– Сюда приходят не только боги?

– Нет. Этот сад для всех.

– Ты поэтому нечастый гость? Ты приходишь только к богам? С другими ты не можешь говорить?

– Могу. Но делаю это ещё реже.

– Смертные боятся тебя?

– Есть такое дело.

– Тебя это печалит?

– Конечно.

– Но ведь это не останавливает тебя?

Тут пришла моя очередь стать в тупик. Если бы я мог – я бы тоже поднял брови и даже, наверное, открыл бы рот. В изумлении. Но я не могу, поэтому просто переспросил:

– Ты о чём?

Персефона посерьезнела.

– Прости. Я не хотела сделать тебе больно.

– Мне не больно. Мне интересно. Очень. Ты меня очень интересуешь.

Конечно, она мне поверила. Ведь это была чистая правда.

– Так что ты имела в виду?

– Ну, просто в настойчивости тебе не откажешь. Ты очень упорен в своих попытках заставить меня понять, зачем я здесь.

Я снова «поднял брови» и «открыл рот». Персефона покачала головой.

– Не удивляйся.

Это был уже слишком. Я не выдержал.

– Откуда ты знаешь, что я удивлен?

– А ты удивлен?

– Да.

– Не знаю. Просто что-то в воздухе.

– Что-о-ооо?!

– Нет-нет, я тебя не вижу, если ты об этом. Это как тепло или холод. Я просто знаю, чувствую, как кожей чувствуешь солнечные лучи или дуновение ветра. Я просто знаю, что.. нет, я просто говорю и знаю, что это так.. или наоборот.. Великие силы, я совсем запуталась..

Девочка была поистине драгоценность. Теперь я должен был, нет, я просто обязан был подружиться с ней. Это могло бы стать самым настоящим счастьем для меня, бесплотного, безвидного, обреченного вечному одиночеству. Только нужно было очень аккуратно, не спугнуть, не отвратить, не разочаровать…

– Так что там с моей настойчивостью?

Персефона упорно смотрела в бассейн. Меня там не было, но именно там, куда она смотрела, сейчас могло бы быть моё отражение.

– Я хотела сказать, что ты умеешь добиваться своего. А преодоление – всегда через боль. И всегда рядом печаль. Но это не повод сдаваться, разве нет?

– Слишком печальные мысли для юной девушки. Даже если она богиня.

– Я помогаю семенам прорываться к свету. Не все выходят на поверхность. Не все расцветают. Не все дают новые семена. Даже у этих созданий путь тяжел и тернист. И когда они никнут, увядая раньше времени, или погибают, так и не увидев свет – я знаю, что им больно. Я чувствую это. Но они, слабые, хрупкие – сражаются до последнего.

– Ты помогаешь всем?

– Я помогаю всем.

– Ну вот. Мы в чем-то схожи, хотя я прихожу только к тем, кто готов к этой встрече.

– Мудрые старцы, вещие девы, могучие правители?

– Нет-нет. Это дети.

– Дети??

– Да. Их сердца открыты для веры, а разум – для чудес. Они играют в придуманных ими героев, они создают волшебные миры, и сами же их разрушают. Они жадны до знаний, бесстрашны, и легко смешивают сон и явь. Идеальные собеседники.

– Ты приходишь в их сны?

– О, да!

– И что ты делаешь?

– Разговариваю с ними, вот как с тобой сейчас. Или рассказываю им сказки. Но сказки я рассказываю не всем.

– Избранным? Самым отважным? Самым умным?

– Нет. Тем, у кого хватает мужества и любопытства подружиться со мной.

– А мне ты расскажешь сказку? – Она замялась, на мгновение. – Ты ведь очень одинок, не так ли? Я тоже.

Она торопилась, боялась, что я оборву её.

– Нет, я понимаю, это звучит насмешкой, но вокруг меня целая толпа спутников по играм и танцам, а поговорить по душам – не с кем. Да и опасно. Стоит матери поднять бровь, и они сдают меня, наперебой. Они её боятся, а я – кто я? – никто, а ведь я её дочь. И всё же – любая мысль, любое слово; они расскажут ей всё, если она попросит. И даже если не попросит! Ведь вся природа в её руках. Её крутой нрав страшит и людей, и богов. Даже мой отец предпочитает не ссориться с ней. Иногда мне кажется, что он боится её – даже он! Что уж говорить про остальных!.

– Ты правильно сказала – в её руках вся природа. Это серьезно. Природа – это жизнь и смерть.

– Моя мать не хозяйка Смерти.

– Как сказать… Если она отвернется…

Персефона помрачнела.

– Расскажи мне сказку. Ну, пожалуйста! Я хочу быть твоим другом. Мне кажется, тебе очень нужен друг. И мне нужен друг. Нам обоим очень нужен друг, ведь так? Мы можем встречаться здесь или где-то в другом месте, или в другом сне – и разговаривать. Мне так нравится с тобой разговаривать. А главное, никто ничего не узнает. Ну, если, конечно, мы сами не расскажем, но я не буду этого делать. И ты тоже, да? Я имею в виду, ты же не выдашь меня матери, ведь нет?

Последнюю фразу она произнесла почти беззвучно. Она так тараторила, так спешила, что едва не задохнулась. Я снова дунул ветерком ей в лицо. Она ахнула и засмеялась.

– Ты нарочно?!

– У тебя щеки красные. Хорошо. Ты меня уговорила. Я расскажу тебе сказку. Но – ты уже нашла ответ на свой вопрос?

Персефона огляделась.

– Не знаю. Мне здесь не нравится. И мне хочется что-нибудь сделать. Если это сад – он должен быть похож на сад, а не на заброшенные развалины. Знаешь, я мечтаю вырастить сад… Великие Стихии, какая же я дура!! Ну, конечно! Говорящий сад!!! Мой говорящий сад!!!

Она вскочила на ноги и вихрем закружилась по плотному травяному ковру. Серебряные пряди молниями летели в стороны, босые ноги мелькали как солнечные зайчики в стремнине горного ручья, ликующий смех переливчатым куполом накрыл огромный луг. Я был счастлив – честно! Это трудно вообразить, но именно так и было.

Скоро она устала, остановилась, огляделась.

– Не понимаю. Ничего не поменялось. Я ответила на вопрос, но мне не ответили на ответ.

Я знал, в чем дело, но не мог ей сказать. Во всяком случае, напрямую. Она должна была сообразить сама, ну или хотя бы сделать пару шагов в этом направлении. Я мог только подтолкнуть весы. Как всегда.

– Возможно, ты нашла только часть ответа.

– Но у меня нет другого.

– Сейчас нет. Но это не значит, что так будет всегда. Отдохни. А я пока расскажу тебе сказку. Устраивайся поудобнее.

Персефона сняла с плеч легкую накидку, закрепленную там маленькими перламутровыми пряжками, раскинула её на траве, улеглась, и закинула руки за голову.

– О чем твоя сказка? Как она называется?

– О том, как создавался мир…

– Я слушаю тебя.

– Тогда закрой глаза…

Глава XII

Сказка, рассказанная Голосом

Она закрыла глаза, и очутилась неизвестно где: в полной темноте, в полной тишине, там, где, кажется, не было совсем ничего. Ни верха, ни низа, ни камня, ни речки, ни песчинки, ни зернышка. Не было зелени трав, не было крика птиц, не было шороха шагов. Ветер не дул, ибо и ветра не было.

Глаза Персефоны открылись, но тьма заполняла всё вокруг. Она сделала шаг, потом другой, раскинув опасливо руки, закусив губу и прислушиваясь настороженно – к кому? к чему? – но вокруг по-прежнему были лишь тьма и тишина. Никто не останавливал её, ничто не преграждало путь. Под ногами расстилалось что-то ровное, оно пружинило слегка и, казалось, не имело ни края, ни конца. Направление движения значения тоже, по-видимому, не имело, и, возможно, не имело даже смысла, поэтому оставалось просто идти вперёд, хотя это вполне могло быть не вперёд, а вбок, или назад, или вокруг или как получится. Но оставаться на месте было страшнее, чем идти в полную неизвестность. В первом случае ты становился заложником всего, что могло тебя окружать, во втором претендовал на роль участника игры, и при удачном раскладе, мог бы рискнуть навязать свои правила. Во всяком случае, она это себе так объясняла. Умопостроения были ненадежны, и, пожалуй, смешны, но они отвлекали и даже помогали идти. Они были чем-то средним между походной песней и медитацией. Ровняли шаг, толкали в спину, и не давали сосредоточиться на мыслях о том, «где я?», «зачем я?», а главное – «почему именно я?».

Страх рассеивался. Проснулось любопытство, и, словно в ответ, она ощутила, как у щиколоток начали формироваться странные завихрения, мягко и властно они обхватывали её ноги. Они не поднимались выше колен и не мешали идти. Они просто текли, как вода, и слегка холодили кожу. Холодок был приятен: мелкая речная волна, прогретая солнцем. Они текли навстречу Персефоне, где-то впереди был их источник.

Тьма серела, становясь прозрачной, за ней проступали очертания огромного зала. Персефона пошла ещё медленнее, буквально на цыпочках, она почти не дышала. Снова вернулся страх, но любопытство пересиливало. Куполообразные стены зала стремились ввысь и в стороны, они переливались синим и черным, они искрились и вспыхивали мириадами блесток (а может быть, звезд – кто знает?). Персефоне вспомнились скульптуры в саду. Под ногами по-прежнему стлался туман, ложился под ноги пушистым одеялом, сотканным из маленьких вихрей, из дымчатых серо-синих завитков, белесых у поверхности и темнеющих в глубине слоя. Внутри туманной массы движение казалось хаотичным, но вся она, расходясь на рукава, текла к выходу из зала. Точнее, к выходам, туда, где темные тоннели взрывали плотную однородность стен. Беглый осмотр не позволял замечать их, но стоило задержаться взглядом, и на противоположной стороне отчетливо прорисовывались два-три таких прохода. У некоторых из них неподвижно стояли темные фигуры.

Величину зала определить было невозможно. Боковым зрением ты видел стены на расстоянии десятка шагов от себя, но стоило посмотреть на них в упор, и они стремительно отодвигались, и пока ты смотрел, купол разрастался вверх и ввысь, погружая тебя в беспредельность. Страх вынуждал отводить взгляд и тогда стены зала возвращались, смыкаясь в монолит с узкими прорезями тоннелей

В центре зала, огромная чаша была вделана в постамент из плотно свернутых вихрей, где мерцание огней, запутавшееся в туманных нитях, дрожало сполохами темно-багрового и лилового. Чаша была округлая, чернобокая, с вывернутыми наружу гладкими краями, как бывают иногда у цветка. Над ней, на расстоянии вытянутой руки, висело плотное, светящееся облако, пронизанное тонкими росчерками серебристых молний. Облако дрожало, наливаясь то синим, то белым, меркло и разгоралось вновь. Из чаши тоненькими струйками вытекал этот самый туман, обвивавший ноги Персефоны. Здесь, в зале, он доходил уже до середины бедра.

Женщина-змея в странной янтарной одежде, словно вырезанной из полупрозрачного камня, в узкой маске, прикрывающей верхнюю часть лица, стояла у одного из проходов, самого ближнего к Персефоне. Стояла неподвижно, вытянув руки с длинными когтями к висящему перед ней небольшому шару. Рот был раскрыт, раздвоенный язык метался, то прячась, то вновь показываясь наружу. Она явно ждала чего-то, но ожидаемое запаздывало – и она нервничала. Иногда она приподнимала руку, словно желая коснуться шара – и тут же её опускала. Казалось, она ждет – сигнала, дозволения – чтобы прикоснуться этому туго спеленутому клубку из всё того же тумана, что стлался у неё под ногами. Время шло, она ждала.

Персефона тихонько стала у неё за спиной. Женщина не видела её, но почувствовала.

– Не мешай.

– Я могу помочь?

– Нет. Но можешь не мешать.

– Мне уйти?

– Я не знаю, кто ты и как попала сюда, но здесь не задают вопросов. Раз ты здесь – значит, так надо. Раз ты спрашиваешь, и я тебя слышу, значит так и должно быть. Тогда оставайся. Но не мешай мне. Не вмешивайся.

– Тогда спрошу – зачем ты это делаешь?

– Что?

– Зачем ты смотришь на этот шар?

– Это не шар. Это мир. Новый мир.

– Он рождается сейчас?

– Пока нет. Но родится, когда я дотронусь до него.

– Почему ты не делаешь этого? Я видела, ты пыталась.

– Я не пыталась, я проверяла.

– Что?

– Нужное время. Час его рождения.

– Это важно?

– Да. Всему свой час. Или, точнее, миг.

– А если ты упустишь этот миг?

– Мир умрет нерожденным.

– Это страшно?

– Это больно. Это мириады смертей, и они обрушиваются сразу. И каждая смерть – боль.

Лицо под маской исказилось:

– Создателю придется принять их всё. Пропустить через себя, одну за другой. Я готова к этому, а ты?

– Прости, я не..

Женщина перебила её.

– Если вмешаешься – это изменит ход событий, ты станешь участником творения. Так ты сломаешь правила, а я не преуспею. Это наказуемо. И кара будет двойной – для нас обеих. Равно как и боль. Так что лучше отойди.

– Хорошо. Мне жаль тебя, ну, то есть, я хочу сказать, я очень тебе сочувствую.

– Почему?

– Если у тебя не получится…

– Я сделаю это вновь. Он все равно родится, мой новый мир, и станет наградой творцу. Это выше всех рисков и потерь.

– А как же боль?

– Боль – спутник творения. И у неё много лиц. Терпение – тоже боль. Я терплю, я жду, я верю. Это всё – боль.

– А что же тогда счастье?

– Когда ты счастлив – ты смеёшься. Но когда ты счастлив невыразимо, безмерно – ты плачешь, как от боли. А теперь прости, мне нужно сосредоточиться. Поговори с кем-нибудь другим.

– С кем?

– Не знаю. Ты нашла меня, возможно, найдешь и других. Прощай.

Персефона хотела ответить, но фигура женщины-змеи вдруг стала размываться и исчезать. Тугой клубок, висевший перед ней, тоже пропал из виду. Время вышло – подумала она. Разговор окончен, собеседник исчез. Ей не хотелось искать нового, хотелось забиться куда-нибудь в уголок. Подумать, подремать. «Но я же и так сплю» – сказала она себе. И потом, где тут углы?

Пока всё было непонятно. Она ждала ответов, но здесь были только вопросы. Она тоже мечтала – мечтала создать свой сад, свой мир, если угодно, но не знала, как подступиться. Понять, когда начать – было важным, да, но вряд ли единственно необходимым.

Можно было попробовать порассуждать. Её позвал к себе Сад. В нём не было ничего от её мечты, но, возможно, там были какие-то подсказки. Там не было никаких растений, только лужайки, бассейны, лестницы и простор. Строительная площадка? Возможно. «Нет» не значит, не будет. Пока нет. Возможно, ей нужно будет их найти. Это логично. Если она хочет создать новое, значит, этого нового пока нет. Хорошо, положим, что так. Значит, получается, еще не время? Почему? А может быть, потому, что у неё пока (опять это «пока»! ) нет в мыслях образа того сада, о котором она мечтает. Недаром Сад Желаний был пуст. А когда она придумает всё в деталях – тогда и настанет время. Наверно, ей приснится ещё один сон.

Персефона пожала плечами. Мечта отдалялась. Нужна была точность, а у неё была лишь горячность. Исполинский замах – без малейшего представления как его воплотить. Но нет худа без добра. Она не нашла сада, но нашла друга. Или почти нашла. Почти – это потому что всё происходит во сне и неизвестно как сложится, когда она проснется. Но пока – опять пока! – пока у неё есть тот, с кем она может разговаривать, как с другом. А вдруг это тоже – подсказка? Вдруг это значит, что она не сможет справиться одна, может быть, ей нужна помощь. Но чья? Незнакомка предупредила её об опасности вмешательства, но если изначально взяться за этот труд не одной, а с кем-то, тогда это не будет вмешательством, а будет просто их общим делом? И вновь – логично. Что ещё? Ах, да, ей сказали, что за всё нужно платить. Но об этом она и раньше догадывалась. И она не отказывается. Платить, так платить. Но как? Кому? И с чего начать?

С виду всё просто. Начинать нужно с начала. С самого малого: с первого шага. Любая дорога начинается с него. В любом возрасте, в любом мире.

Первый шаг – первый всход. Первый луч, первый цветок. Начать с первого зерна. Хорошо, начнем. Но для этого нужно сначала – забавно, да? – сначала нужно отсюда выйти. Но как?

Она уставилась на чашу. Синие и серебристые молнии скрестились в подобии решетки. «Путь закрыт» – мелькнуло у неё. Должно ещё что-то произойти? Что?

Странный низкий гул раздался у левого уха. Персефона повернула голову. В нескольких шагах стояла темная фигура – гигантская, глыбообразная. Воин, жрец, колдун, бог – кто знает? На широченных плечах незнакомца сидела массивная бычья голова. Возможно, это был всего лишь искусно сделанный шлем, а может быть, и нет. Длинные, прямые рога с бритвенно-острыми кончиками, мощные, бугристые руки, сложенные у груди; они, кажется, держали что-то, но Перси не могла разобрать что именно. Глухо запахнутый плащ не позволял видеть очертаний тела, но силу и ярость, излучаемые фигурой, скрыть не мог. Вокруг плыл серо-сизый дым, подсвеченный кровавым огнем.

Персефона тихонько приблизилась. Фигура не пошевелилась. Рубиновый отсвет набирал яркость и глубину, лизал бычью морду, бросал сполохи на стены зала. Дым клубами тянулся вверх, там вытягивался в нитки, бледнел и пропадал. Она сделала ещё шаг, поравнялась с незнакомцем, и повернулась. Две огромных, темных ладони держали прозрачный сосуд, а в нём пламенем горела роза, венчик алой крови на черном шипастом, почти безлистом стебле – это он пульсировал так неистово, заливая светом зал. Одна ладонь незнакомца служила постаментом хрупкому сосуду, вторая придерживала его за верхушку. Это явно был ещё один ответ. О чем она думала? О первом шаге? Нет, о первом цветке! Так вот и он. Но, кажется, не столько первый, сколько единственный, если судить по бережности жеста. Это явно был символ.

Или, возможно, источник Силы.

Откуда она пришла, эта мысль? И что это за дым, в этой чаше?

– Спрашивай, – прозвучало глухо и отрывисто. – Спрашивай, и я отвечу.

Персефона медлила. Что-то подсказывало – беседа может выйти не слишком приятной. И потому в итоге спросила о том, что пугало больше всего, и о чем спрашивать совсем не хотелось.

Впрочем, так чаще всего и бывает.

– Что это за место?

– Его называют Храм Миров.

– Ты – служитель Храма?

– Каждый, кто попадает сюда – служитель Храма.

– Значит, и я тоже?

– Нет. Пока нет.

Персефона задумалась на мгновение.

– Потому что во сне не считается?

– Да. Во сне – не считается.

И опять – спрашивать не хотелось, но спрашивалось – если можно так выразиться.

– Что это за чаша?

– Это Чаша Хаоса.

Странное чувство…. Будто её туго завернули во что-то плотное и густо утыканное ледяными иголками. А потом взяли в две гигантские ладони и крепко сжали.

«Позже».

«Не сейчас».

Она лихорадочно облизнула губы. Темная глыба не шевелилась. Ждала вопроса? Или просто ждала – неизвестно чего, неизвестно зачем… Свечение разгоралось, стихало, загоралось снова – медленно, неумолимо.

– Почему у тебя только одна роза?

– Потому что она – единственное, на что я оказался способен. И это не роза. Это – Роза.

Он выделил слово голосом. Тяжелый бас перешел в рык. Свет стал неистов и всё потонуло в слепящем багровом пламени.

Персефона уткнула лицо в ладони.

– Прошу тебя! Зачем ты так говоришь?

Рык стал оглушительным воем и стих. Свет угас и возродился пару мгновений спустя пламенем одинокой свечи.

В голосе незнакомца появились мягкие нотки.

– Не бойся. Я только хотел тебе показать..

– Что?

– Силу Одиночества. Силу Отказа.

– Не понимаю.

– Я хотел создать целый мир, а у меня получилось только это.

Темные ладони, – грубые, жесткие, негнущиеся, – слегка качнули хрупкий с виду сосуд, где истово сияло одинокое, алое сердце розы.

– Почему?

– Потому что мой путь был – разрушать. Кто-то ведь должен это делать. Я был создан для разрушения. И я должен был подчиниться. Но я не хотел. Я хотел создавать, а не уничтожать. Я сражался, и оказался на самом краю. Не знаю, что изменилось тогда, но ко мне пришли. Не знаю, кто это был. Но мне пообещали, что я смогу получить желаемое, если пройду назначенный мне путь до конца. Мне обещали награду. Вот она. Я пришел сюда и произнес слово, которое нашептал мне Хаос. И мне явилась Роза. А этот сосуд – единственное, что спаслось от уничтожения в мире, который я разрушил. Последним, что я запомнил, была узкая, прозрачная вазочка с веточкой зелени внутри. Она была слишком мала и тонка, и проскользнула глубоко внутрь. В сосуде воды было под горлышко, и веточка опустилась в неё вся, целиком. Последнее что я видел, была эта вазочка, она катилась в мою сторону, вода выплескивалась из неё, а веточка листьями упиралась в стенки и оттого никак не могла выскользнуть. Она подкатилась мне прямо под руку, и я сжал ладонь. Бездумно, инстинктивно, просто так. А потом я очнулся здесь. И услышал Слово, и возникла роза, моя Роза, и потом её накрыл купол. Край сосуда раздулся, как капюшон кобры перед броском, и запечатал его. Но я не делал этого, я ничего не делал. Я просто сказал вслух Слово.

– А что было дальше?

– Ничего. Я остался здесь.

– Давно это случилось?

– Не знаю. Не помню. Возможно.

– Но разве ты не можешь теперь пойти что-нибудь создать?

– Нет.

– Почему?

– Потому что для этого мне нужно будет уничтожить Розу. Отказаться от неё.

– Значит, ты никогда не будешь свободен.

– Буду, если она исчезнет сама.

– То есть, когда она откажется от тебя сама?

– Да. Тогда мое служение будет закончено.

– И ты будешь свободен.

– И я смогу отправиться искать новый Долг.

– Это и есть свобода?

– Для творца – да.

– И когда это может случиться?

– Не знаю. Этого никто не знает. Даже он. – Фигура кивнула в сторону чаши.

– Вот как? Хочешь сказать – этого не знает даже Хаос?

– Ну, да. На то он и Хаос…. – В голосе незнакомца явственно прозвучал смешок. Персефона вздрогнула. Где-то она уже слышала этот смех. Ну, разумеется, это снова он, и наверное, это всё время был он!

– Голос, ты здесь? Ты заберешь меня обратно?

Белое пламя окутало тело девушки. Перед глазами заплясали огни. Судорога скрутила тело. Потом всё померкло.