Текст книги "Театр Богов. Цветы для Персефоны"

Глава VIII

Афродита наблюдала за происходящим на лугу с усмешкой, но и тревожась одновременно. Ей было не по себе, уж очень странно сходились в этот раз события и знаки. Решение навестить Деметру было спонтанным, ее просто вдруг (вдруг ли?) одолело любопытство и ей захотелось увидеть Персефону поближе, может быть, даже поговорить с ней. Встречу-обсуждение сада и всех сложностей с ним связанных она планировала-планировала, да так ни к чему и не пришла – вопрос был важным, следовало подготовиться, но как назло, ничего у неё не складывалось и не увязывалось. Все тщательно придуманные ответы на вопросы «зачем» и «почему» в итоге выглядели надуманными, все ухищрения, чтобы скрыть причины истинные, казалось, так прямо на них и указывают, и стоило ей открыть рот, чтобы попробовать хотя бы самой себе изложить существо дела – её тут же охватывало чувство постыдной неловкости. Так бывает, когда хочешь просить о чем-то очень важном для себя, но при этом не хочешь открыть, зачем тебе это нужно. Этакое: ты мне сделай, а для чего – не скажу, вот просто сделай и всё. Да и ещё, забыла совсем – не говори никому. Вот совсем никому. Почему? А вот не скажу тебе ничего. Просто пойди и сделай. Ни за что. За спасибо. Просто так.

Но так не бывает. Просто так никто ничего не делает. А если делает, то и относится к этому также, просто и незамысловато. Не спросят – промолчит, спросят – ответит. А если вдруг самого заинтересует вопрос «зачем», то при случае может и у других поинтересоваться, рассказав в подробностях, что, как и где.

Афродита нервничала. Им с Гекатой нужен был сад. Им нужно было место для встреч. Им нужен был сад, чтоб спрятать там ларец. И проводить все ритуалы в этом саду. И чтобы там, тут же, вокруг, росли все нужные травы и цветы. Чтобы не нужно было никуда ходить. Нужно было сделать его тайным, и либо обосновать эту тайность так чтобы она ни у кого не вызвала вопросов, либо тогда он должен был быть виден всем, ибо то, что у всех на глазах – не вызывает никаких подозрений.

Нет. Это полный бред. Надо либо полностью довериться Деметре, либо не просить её ни о чем. Более того, похоже, что ей никак не придумать эти резоны именно потому, что сама идея – полная ерунда. Ничего не получится. Все это просто полный бред. Бредятина. Нужно что-то другое. Вот только – что?

Какая жалость, что им всё еще нужны эти материальные посредники для передачи силы – всё эти цветы и плоды, эти жертвенники и их дым. Но начав играть в материальность, они ступили однажды в мир форм, а в нем свои законы, которые нужно соблюдать.

Что же им делать? Дары надо спрятать, но куда? Куда?! Она терялась в догадках. Надо спрятать Дары. Надо спрятать Гекату. Надо, надо, надо… и так без конца! Устала, не могу больше! «Эта кокетка Афродита…»…Ага, как же! «Братья, да у неё ветер в голове!» Да-да, ураган просто! Вот разозлюсь один раз – и вас снесет всех, как пушинки!

А этот-то, великий владетель грома и молний! Ишь, как вскипятился! Подайте ему девочку, сила ему, видите ли, понадобилась! Молодец, старый, разглядел, а я-то, хороша разиня, проворонила. Самолюбие и снисходительность глаз запорошили. К девочке-то давно стоило присмотреться. Видимо, это меня и беспокоило – я имею в виду, ответ на вопрос, почему столько суеты вокруг неё. А он прост – истинная сила. Она, конечно, у всех у нас, но мало у кого в столь чистом виде, почти ни у кого, если точнее. Кстати, идея выдать её замуж не так уж плоха. Во всяком случае – элегантна. А почему я об этом думаю? Зевс – понятно, а я с чего заострилась? Что мне до этого? Не понимаю! Это слово «замуж» вызывает во мне странное чувство щекотки, смесь азарта и уверенности что вот теперь всё правильно. Что здесь правильно – не понимаю. Пока не понимаю. Подождем. Ах, а вот и Деметра! Придется на ходу что-то придумывать….

Каждый раз, когда Афродита смотрела на Деметру, она вновь и вновь поражалась её схожести с Герой. Светлые волосы, цвета спелой ржи, длинные и прямые, высокий рост, статная фигура. Пышная грудь, сильные руки, гордо посаженная голова и крепкая, округлая шея. Из отличий явных были разве очень белая кожа – что не слишком вязалось с темой земного плодородия, и ещё цвет глаз – переменчивый, опять-таки неожиданный, если помнить про строгий и последовательный характер их обладательницы. Но все времена года отражались в её глазах: весной и летом они менялись, проходя всю гамму зеленых оттенков, зимой и осенью становились дымчато-серыми или почти черными, В знойные летние дни радужка приобретала коричневато-крапчатый оттенок, а в гневе глаза Деметры опасно желтели и потом разгорались до оранжевого пламени.

– Пенорожденная, твой визит – честь для меня.

– Нет, Тесмофора, это я польщена. Здесь величественно, но спокойно и уютно. Здесь уголок подлинной Силы, которая дарит отраду и уверенность. Я жалею, что не приходила раньше.

– Анадиомена, твоя красота озарила наш суровый край. Мы помним о тебе. Песни о любви и счастливый смех – вот наша дань. Мы рады видеть тебя здесь.

– Я часто бываю в лугах недалеко отсюда. Там есть укромный уголок с подземными водами, поднимающимися от корней темных лесных великанов, там растет пушистый тростник, и сверкают звездами нарциссы. Там сыро и тенисто, там моя верная Геката любит собирать травы, она уверяет, что воды ручья целебны.

Это было первое, что пришло в голову. Ход оказался неудачным – Деметра встревожилась.

– Там любит гулять моя дочь. Я скажу ей, чтобы она не приходила на луг. Я не хочу, чтобы она мешала Пропилее. Не стоит преграждать путь тому, кто занят сотворением заклятий.

Афродита мысленно дала себе пинка.

– Геката плетет их во благо смертных и бессмертных. Персефоне нечего бояться.

– И тем не менее. Богине Дорог подвластны все пути, включая ночные. Она желанна в двух мирах, и она свободна. Мир Ушедших – дом ей, как и Мир Живых. Лучше не стоять у неё на пути. Я скажу Персефоне, чтобы она держалась подальше от луга.

– Мне жаль это слышать, Дарительница. Я люблю Гекату.

– Сила любви способна укротить ночь, но тьма может поглотить свет. Черная Жрица – опасное знакомство. Моя дочь слишком молода для него. Может быть, позже.

– И вновь скажу – мне жаль это слышать. Геката умна и добра.

– Прости меня, Анадиомена. Я предпочитаю держаться подальше от неё. Не могу сказать тебе большего. Прости ещё раз.

– Ты просто её не любишь. Возможно, что-то неосознанное. Разрез глаз, цвет волос, манера держать голову. Так бывает, когда мы хотим забыть, но не хотим себе в этом сознаваться.

– Возможно. Но должна тебе сознаться, богиня – я никого не люблю. Впрочем, ты это знаешь.

– Конечно. Я знаю. Ты никого не любишь. Кроме дочери, я полагаю. Закон компенсации.

– Прости, Пенорожденная, мне нужно тебя покинуть. Я очень занята. Какой ещё закон компенсации?

– Он прост – ты очень занята, и тебе некогда. Ты всех терпишь – пока они не встают на твоем пути. И ты никого не любишь.

– Я не могу любить всех. Точнее, я всех люблю одинаково. Урожай нужен всем. И все должно цвести и плодоносить.

– Ты любишь всех, но это не любовь. Ты любишь только Персефону.

– Хорошо. Я скажу тебе. Я боюсь за неё, Анадиомена. Странные видения приходят порой ко мне. Я боюсь, что она покинет меня. Порой я вижу, как она уходит. И тогда Мир Жизни меркнет для меня.

– Когда жизнь угаснет для тебя, Деметра, она угаснет для всего живого. Помни об этом.

– Я помню, богиня любви. В основе моих законов – правило равных шансов.

– Правило равных шансов не работает в случае твоей любви, Тесмофора. Это чувство избирательно и эгоистично. Ты слишком сильно привязана к Персефоне.

– Теперь ты знаешь почему, Пенорожденная. Эта любовь так сильна, потому что грозит исчезнуть.

– Исчезнуть, чтобы не мешать ровному теплу заботы обо всем сущем? Изъян должен быть устранен? Эта мысль пугает меня.

– Тогда ты можешь представить себе, как она пугает меня. Мне нужно покинуть тебя, Анадиомена. Мне жаль, что я вынуждена спешить. Не хочешь ли остаться? Моя дочь будет счастлива представиться тебе.

– У тебя в гостях Громовержец, Тесмофора. Я бы не хотела встречаться с ним сейчас. Я вернусь позже, если ты не против.

– Нет, Киприда. Приходи, когда захочешь. Я всегда рада видеть тебя.

Как Зевс терпеть не мог Пенорожденную, так и она платила ему тем же. Его сластолюбие бесило богиню любви. Это могло казаться странным, ведь её часто обвиняли в том, что она возводит в ранг своих личных врагов тех, кто не желает поклоняться её власти, особенно это касалось мужчин. Но такие фанатичные целомудренники были редки, и Афродита скорее жалела их, как жалеют калек и убогих. А вот отъявленных ходоков по женской части, разгульных развратников, расчетливых, хладнокровных, прикрывающих любовными страстями другие свои пороки: честолюбие, сребролюбие, оголтелый эгоизм – вот этих она поистине ненавидела. И не только как Урания, но и как Пандемос, ибо её примитивная, похотливая ипостась, как бы низка не была – была предельно искренна и в своих желаниях, и в прегрешениях. Зевс же, со своим неуемным эгоцентризмом, ненасытной жаждой власти и совершеннейшей неразборчивостью в средствах достижения цели, оскорблял всё, чем она была и чему служила. Она знала, что он жаждет её унизить, но знала и то, что он её боится, и беззастенчиво пользовалась этим рычагом, когда считала для себя удобным. Она была единственной, кто мог ему противостоять – и желала, чтобы так было всегда, и была готова ради этого на всё, и знала, что если ей представится хоть малейший случай ему навредить – она не станет сомневаться. И была ещё одна причина для этой её ненависти – наказание Прометея. Великий титан был для Афродиты превыше всех других божеств, она поистине преклонялась перед ним – это она-то! Она, если можно так выразиться, боготворила его. И то, что позволил себе Зевс тогда, в той давней истории, было, по её мнению, черным предательством низшего по отношению к высшему, к неизмеримо более талантливому, да и просто к старшему, наконец. Подоплека Зевсова гнева расшифровывалась для неё проще некуда – он всего лишь испугался, что слава дядюшки Прометея, умельца на все руки, щедрого и доброго сердцем, превзойдет его собственную, и верховным богом для смертных и для бессмертных «де-факто» станет именно Прометей, а там, сами понимаете, и до «де-юре» рукой подать. К тому же, Прометею много помогала Афина, их связали тогда и общее дело, и понимание, и дружба – и здесь тоже до союза могло быть недалеко, а преданность Афины была невероятно значимой для Громовержца. Афина была нужна ему как воздух – её поддержка, сила, влияние и власть, её холодный разум. Зевс не мог позволить себе лишиться этого. Двух соратников, уделивших столько внимания и умения слабому, только зарождающемуся людскому роду, который в силу обстоятельств был просто обречен склониться ниц перед заботливыми опекунами, этих двух единомышленников следовало разлучить, и как можно скорее и как можно более окончательно. Что до Пенорожденной, то её симпатия к седому титану не стала тайной для властителя Олимпа, но стала, вполне естественно, еще одним источником его беспокойств и ярости. А недавняя ловушка, которую расставила ему богиня любви, вынудив дать ей разрешение говорить с Прикованным, довела их взаимную неприязнь почти до точки кипения. Афродита пока не знала, как именно воспользуется этим разрешением, но что воспользуется обязательно и с максимальной выгодой для себя – это не оставляло никаких сомнений, ни для Зевса, ни для неё самой. Внезапно открывшийся интерес Зевса к Персефоне мог послужить её выгоде, её желанию поквитаться с Громовержцем и потому она поспешила пропасть на время из поля зрения. Ей стоило понаблюдать за участниками грядущей интриги незамеченной, что-то говорило богине – её цель близка. Это было захватывающее чувство, но странное одновременно, поскольку она ещё совершенно не понимала, в чем же эта цель заключена. Но что-то подсказывало – шаг, другой, и сбудется нечто безумно важное для неё. Нужно было лишь следовать своему внутреннему голосу, его тайным подсказкам, и не спешить.

Что-то царапнуло в сознании острым коготком. «Голос, подсказки и тайны – ну да, ну да!…. Ах… Да-а-а?…. Ах, да чтоб тебя! Голос, милый Голос! Ты действительно очень щедр, теперь я понимаю! Спасибо тебе!»

«Рано благодаришь меня, Прекраснейшая!» – донеслось легким шелестом из невообразимой дали. – «Не спеши, всему свое время!»

«Я счастлива, что ты со мной, милый Голос! Это обнадеживает».

«Все загадки пока ещё впереди, Прекраснейшая!»

«Я не боюсь. Я верю в тебя, Голос».

«И я – в тебя. А теперь мне нужно спешить. Мы увидимся! Береги себя!»

Афродита тихонько рассмеялась и направила колесницу к тенистому лугу, обросшему по краям полянами бело-звездчатых нарциссов. Конечно, все эти «я бегу», «увидимся» – лишь метафоры, но что-то вновь нашептывало ей: здесь тоже какая-то тайна, огромная и прекрасная. И ей вдруг ужасно захотелось когда-нибудь раскрыть этот секрет – ни для кого, ни для чего, просто так, для себя самой. И что-то опять шепнуло: не спеши, всему свое время. Всё правильно, всё так, как и должно быть.

Да, это и вправду обнадеживало! И расправлялись плечи, и легкая улыбка цвела на губах в предвкушении неизбежной победы.

Завидев Деметру, Зевс поспешил к ней. Нужно было задать вопрос о браке для Персефоны. Ответ Деметры обескуражил.

– Я никому её не отдам.

– Но…

– Она слишком ценна для меня.

– Но ты же…

– Она не думает о замужестве.

– Деметра, откуда ты…

– Владыка, я прошу тебя. Мой ответ – нет.

Это прозвучало непреклонно, и он – растерялся. Ненадолго, впрочем. Не стоит её торопить.

Зевс считал, что он хорошо знает Деметру.

– Как скажешь, богиня. Я не буду настаивать.

Он помолчал, обвел взглядом луг.

– Ты не возразишь, если я буду приходить сюда навещать вас? Тут и вправду благостно, а у меня нервы на пределе.

– Мы всегда рады тебе, Владыка.

– Ответь мне ещё на один вопрос.

– Я слушаю.

– Ты хоть раз спрашивала её? Нашу дочь? Она действительно не хочет замуж?

– Да.

– Должен ли я верить тебе?

– Ты можешь спросить её об этом сам.

Она ничем не рисковала. Персефона действительно не хотела замуж. Это было еще одной причиной их размолвок. Деметра не желала расставаться с дочерью, но не понимала причину аналогичного стремления со стороны Персефоны. Оно было чем-то неестественным, на её взгляд. Этому должна была быть веская причина, но Персефона упорно отказывалась её назвать. Доводы, которые она приводила, были в глазах Деметры пустыми отговорками. Стремление отстоять своё личное пространство, жажда новизны, упрямство – всё это свойственно юности, и всё это было бы так естественно сочетать с жаждой любви и замужества, как способа получить вожделенную свободу, до известной степени, разумеется, и сменить обстановку. Однако Персефона, настойчиво требуя права идти «куда глаза глядят», желала делать это в совершенном одиночестве. Она уверяла всех, что не намерена разлучаться с матерью. Любовные мучения и счастливые браки существовали для неё только в песнях и поучительных историях, которые во множестве рассказывали ей друзья и подруги. Деметра боялась за дочь, а порой пугалась и её саму. В присутствии Персефоны цветы пахли сильнее, травы набирали сок, деревья густели кронами. Свет становился ярче, тьма резче. Тени ложились более строгими очертаниями, внутри них становилось морозно, даже когда кругом разливался зной. Птицы пели отчетливей, крылья бабочек вспыхивали как драгоценные камни. Мир обретал новые краски, и дочь виделась тогда странной пришелицей, гостьей из чужих глубин, казалось, она пришла ненадолго и вот-вот растает вдали, будто легкое облачко с золотым краем на закате.

Собственно, об этом и были так беспокоившие Деметру сны. Она страшилась их и ждала, когда же они сбудутся, потому что знала – сбудутся обязательно, это лишь вопрос времени. Её ревность и любовь к дочери питались этим страхом. Она молила высшие силы только об одном – не разлучать их навечно. И надеялась, что они её слышат.

Сидя в парящей колеснице, Афродита заворожено разглядывала Персефону. Да, девочка куда как не проста. Одно имя чего стоит – «губительница», причем здесь двойной смысл, повтор. Здесь два раза – разрушение, истребление в первой части имени, и тот же смысл во второй его части. Или первая часть – это чье-то имя? Чья-то губительница? Губительница кого? Перса? Титана Перса, отца Гекаты или – его дочери? Персефона – губительница Гекаты, дочери Перса? Или это не два человека, не два бога, не два имени, а… два мира? Или это разрушение гибели, гибель смерти… вечная жизнь? Возрождение? Вечное возрождение? Круговорот, и не разрушение миров, но их связь?

Боги мои, братья-сестры, у меня голова кругом! Не стану про это сейчас думать, это же чистое безумие: такая нежная девочка, такая хрупкая, такая красивая – и такое имя! Этому имени место не здесь, а скорее в Аиде!

Что я сказала? Почему? Это важно, но я не понимаю – почему? И почему у этой козочки, нежного олененка – такое грозное имя, и почему от неё так и веет темным пламенем? Нет, я вижу, это сила, да, это сила Хаоса, в самом наичистейшем виде, но почему здесь, почему именно у неё, и для чего это? – вот что важно! Смотри, Киприда, смотри внимательнее! Твой внутренний голос – согласись, забавно звучит после недавнего знакомства! – редко обманывает тебя! Думай, Киприда, думай!

В лице девушки простодушие и невинность, но с ними рядом видятся и ум, и высокомерие, и строптивость. В посадке головы и шеи – уверенность в себе. Неколебимая, безмятежная. Уверенность в безнаказанности, идущая от избалованности, и уверенность в безопасности, в том, что ничего плохого не случится, потому что это невозможно, и ещё потому, что это всё для нее, Персефоны – и плохое, и хорошее. И ей это только на пользу, а значит, пугаться нечего и даже наоборот – это всё так невероятно, так захватывающе и так интересно! Любопытство – ещё один лейтмотив, в компанию к уверенности и наивности. И вот что здесь важно: эта грань, этот разлом, эта область перехода, скрытая в ней самой – это как два мира, сосуществующих параллельно. И какое поразительное сочетание твердолобого юного упрямства, хрупкой девичьей беззащитности, и зрелой, горделивой покорности судьбе! Страстное любопытство к грядущему в распахнутых широко глазах и смиренное принятие настоящего в наклоне белокурой головы: «Моя судьба неизвестна мне, но придет время – и я буду знать». Где-то я уже слышала это, где? Ах, да! Снова Голос, его слова, я помню!

«..Если я найду ответы, как мне узнать, правильны ли они?»

«…Когда ты найдешь ответы – ты будешь это знать».

«…не спеши, Прекраснейшая, всему своё время…»

О, да! И как бы ни хотелось промчаться стрелой, ветром-буревестником, но всему свой черед, и если проникнуться этой мыслью всерьез – мир становится книгой загадок, которую можно и нужно внимательно рассматривать, и прилежно изучать. И не торопиться, ни в коем случае!

И вот тогда ты понимаешь, что ничего плохого в этом мире нет и быть не может, потому что все «плохое» всегда во благо – ибо предрешено и необходимо для хорошего. И тогда всё, что остается, это не суетиться и не нервничать, но просто принимать дары и читать знаки.

Это непросто. Это мудрость старцев, что до срока таится в глубинах юной беззаботности. Это спокойствие опыта, который ещё только предречен.

Это тема Предназначения. Обреченности – но светлой и радостной. Это сознание своей исключительности.

«Я не такая, как все. Я – особая. Я – справлюсь, потому что для этого меня и создали» – вот что таится в посадке головы Персефоны, в её смехе и взмахе рук.

Это мне понятно. Непонятно только, почему это дурацкое замужество, которое пришло в голову старому греховоднику, теперь не выходит и у меня из головы?

А у владыки Олимпа и впрямь не шло это замужество из мыслей. Сила, которую он разглядел в дочери, была слишком велика, чтобы ею рисковать, слишком значима, чтобы он мог позволить себе ошибиться.

Он мог соблазнить девочку. Это было не сложно, хотя могло создать сложности, если бы всё открылось. Но проблема крылась не здесь, она была связана с тем, что сила девственниц всегда несла в себе изъян. Девственницы-богини, сколь бы ни были могущественны, никогда не дорастали до своей истинной силы. Они никогда не овладевали ею вполне. Для того, чтобы обрести всё целиком, без остатка, чтобы раскрыть всю сущность собственного дара до самой последней его искорки – требовалось поделиться собой. Утратить свою чистоту, своё целомудрие. Отдать себя богу-собрату. Впустить в себя его силу, чтобы воссоединиться с некогда утраченным. Требовалась инициация плодородием, чернотой стихийной страсти, грубой низменностью плоти. И требовался именно брак, как союз, благословленный силами и стихиями, союз, явленный всему миру. В этом сплетении двух начал обретались единство и полнота Огня Хаоса, разделенного некогда стихиями между женскими и мужскими телами-обиталищами.

Вступая в брак, обладательница силы проявляла её для самой себя, во всей её глубине и мощи, и разделяла её с супругом через клятву верности и любви. Оба становились сильнее, обретая недостающее. Измена же, если была не прихотью во имя наслаждения и любопытства, но деянием осознанным и преднамеренным, вела к нарушению клятвы. Существующий союз расторгался, и освобожденную мощь следовало перенаправить либо в новый союз, либо в некую сверхзадачу, которая могла бы поглотить все силы божества, не позволяя им растратиться впустую. Сила, познавшая самое себя, становилась силой созидания, она требовала либо узды, либо точки приложения, иначе, неконтролируемая, она могла принести зло. Собственно, отражением этого правила-ритуала как раз и был брак Геры с Зевсом, её власть, наравне с ним, её статус владычицы брачных уз и ярость от его измен.

И вот теперь, чтобы получить силу Персефоны, Зевсу нужна была от неё клятва верности, отданная от всего сердца, добровольно, искренне, вместе с телом, разумеется. Но вначале Персефона должна была сама обрести эту свою силу, целиком, всю без остатка. Она должна была выйти замуж. Не столь важно, за кого. Она должна была просто выйти замуж. А потом стать его, Зевса, любовницей.

В этом раскладе был один жирный плюс – так он избегал ссоры с Деметрой. Минусами же были извилистость путей и необходимость ждать оказий. Требовались хитроумие и выдержка – ему это свойственно не было, если уж начистоту. Особенно второе. Но Зевс знал, к кому обращаться за подмогой, а пока был ещё шанс, что всё сложится само по себе. В нужное время, в нужном направлении. Впрочем, обычно так и происходило. Это его не удивляло, это было справедливо – как-никак, он владыка Олимпа и Отец Богов. Так что всё правильно, всё так, как и должно быть, и так должно было стать и в этот раз.

Зевс ещё не знал, что в этот раз всё должно было пойти совершенно неправильно для него, но совершенно закономерно для всей остальной Вселенной. Ибо неправильно, не значит – незакономерно. Он всего лишь повторял свою роль, свою судьбу. Он восставал против существующего порядка вещей. Он сделал это однажды, и тогда он победил. Но в этот раз Ананке готовила ему поражение. Прежняя победа требовала уравновешивания. Он должен был проиграть. Он должен был проиграть собственной дочери. Если бы он знал заранее расклад, он вероятнее всего не стал бы даже начинать. А может быть, и нет. Он слишком закоснел во власти. Слишком долго Вселенная была на его стороне. Слишком долго он был сильнее всех. Власть развращает. Божественная сущность не спасает от гниения, наоборот, порой усугубляет процесс, а очищение всегда приводит к исчезновению. Да, не сразу, спустя годы, века, эпохи, но этот путь неумолим. Одни боги уходят, другие приходят. Одни остаются, другие – нет. Он не был в числе остающихся, но он ещё не знал об этом. Он был Хтоний и посвященный Тайного Знания, но растратил всю эту мощь в погоне за властью и удовольствиями. За всё надо платить. Самим собой. А как ещё иначе?