Текст книги "Театр Богов. Цветы для Персефоны"

Эос окрасила плечи гор бледным пламенем, кони Гелиоса вскинулись в дыбы и начали свой яростный бег, синий купол небес обрел твердость и глубину. Краски стали резкими, воздух – прозрачным и свежий ветер ворвался под колоннады. Розовый лотос в чаше Зала Совета раскрыл свои огромные лепестки, приветствуя напоенный зноем и золотом день. Белизна горных вершин сливалась с облачным покровом, что скользил вровень с ними, закрывая солнце, и косые тени столбами ложились на поля внизу, и те меняли свой цвет с ярко-зеленого на темный, почти черный. Гера стояла на огромной каменной площадке, выступавшей из плеча горы, порывы воздуха трепали её платье, холодили кожу. Неотвязные, ревнивые мысли кружили как рой надоедливых бабочек, обида и злость покалывали виски. Чье-то незримое присутствие спугнуло мысли, спутало их. Тенью скользнул некто за спиной царицы, и даже не оглядываясь, поняла она – кто именно.

«Геката!» – вспыхнуло пламенем в груди. – «Мерзавка! Я должна, должна положить этому конец!»

Сама не своя от слепящей ярости, обернулась царица Олимпа – и не увидела никого. И присутствия Гекаты не чувствовала она более. Гера напряглась как струна, мысленно охотясь за следами наималейшими – но не смогла ничего обнаружить. Здесь, на Олимпе, Гекаты больше не было. Ушла. Скользнула тенью у неё, Геры, за спиной, и исчезла, растворилась в тенях, лежавших меж колонн Зала Совета.

«Приходила к Пенорожденной…» – мелькнуло у Геры. – «Приходила и ушла. Значит, сегодня Геба будет дома. Будет вздыхать, смотреть сокрушенно. Замуж бы её, нет в ней силы одной быть. А просто любовников менять не сможет, душа нежна чересчур, боязлива и привязчива. Глупенькая она у меня. Неудачница».

Гера сделала шаг в сторону Зала, и вдруг белый огонь вспыхнул там, дальше, справа от колоннады, за плоской крышей Зевсова дворца. Стая голубок и голубей прянула в небо, стрелой вонзилась в синюю гладь, увлекая за собой колесницу богини любви – перламутровую раковину – огромную спираль, усыпанную жемчугами и хрусталем, покрытую диковинными узорами из тончайшей золотой проволоки – сотворенную руками Гефеста, еще одного неудачного ребенка великой Геры. Пламя волос Афродиты сверкнуло как Зевесов перун, гром расколол воздух. Грохот был так силен, что у царицы Олимпа заложило уши.

Гера непроизвольно спрятала лицо в ладонях, потом отняла руки и поморщилась. Разве в действительности она взволнована? Нет абсолютно. Напугана? И снова нет. А со стороны посмотреть, так у неё душа в пятках. Эти спонтанные реакции их тел, вместилищ божественного Огня, порой совсем не к месту, но они удобны, эти тела, они как красивая одежда, как драгоценные безделушки – услаждают, отвлекают, завлекают, разнообразят. Что бы мы без них делали? Без них было бы скучно. Собственно, поэтому они и возникли. Чтобы Стихиям было не так тошно коротать Вечность. Чтобы было чем развлечь себя.

Колесница Пенорожденной облачком растаяла вдали. Царица Олимпа поднесла пальцы ко лбу, прикрыла глаза, и тут же очутилась у себя в покоях. Геба сидела на мягких подушках, разбросанных у бассейна, и перебирала цветочные лепестки. В огромном, плоском медном котле были смешаны лилии, фиалки, ирисы, гиацинты, белые пионы и цветы белого лотоса. Геба зачерпывала их горстями, и раскладывала на два широких подноса. Лотосы, лилии и пионы – отдельно, ирисы, гиацинты, и фиалки – отдельно. По цветам. Вопросительно посмотрела на мать, пожала плечами.

– У тетушки дела. Вернее, у тетушек дела. У обеих. А мне велели вот, разобрать.

Она кивнула на котёл.

Гера наморщилась. Как с падчерицей обращаются! Разобрать груду цветов, да ещё и настоящих! И ничего с ними не делать, нет – просто рассортировать!

Пламя ярости окатило её вновь.

«Черная работа! Нашли себе прислугу!»

И вдруг спохватилась:

– А почему ты здесь, а не там?

– Так я же говорю, у них дела. У обеих. Пришлось взять работу на дом.

Она виновато повела плечом. Гера смотрела поверх её головы. Теперь можно. Если бы они оставили Гебу разбирать цветы там, в покоях – иногда они оставляли её там одну…. Но если бы она была там сейчас, ей, Гере, не представился бы этот шанс.

А теперь – вот он. Есть все-таки на свете справедливость. Спасибо тебе, сестрица, спасибо, милая Неми, яростная моя Немезис, спасибо тебе. Я знала, что ты поможешь!

– Значит, их нет. Я хотела навестить Пенорожденную.

– Их нет, мама. Там никого нет.

– Хорошо. Я отлучусь ненадолго. Подожди меня здесь. И не уходи никуда.

– Да, мама. Не беспокойся. Я никуда не уйду.

Гера подошла к покоям Афродиты. Щита из роз не было. Может быть, они скоро вернутся, может быть, прямо сейчас, не важно, в любом случае, это – шанс, другого может и не быть. Но странно, что щита нет. Со всеми этими их тайнами… она, Гера, обязательно его оставила бы, уходя. Просто на всякий случай. Очень странно. Ладно, иного способа понять, что происходит, у неё все равно нет. Придется рискнуть.

В покоях было много света и воздуха. Всюду – журчание воды и прохлада, всюду – россыпи роз, темных и светлых, белых и алых. Не в букетах, без стеблей и листьев, только головки – и раскрывшиеся, и в бутонах. Мягкие, свежесрезанные, и ломкие, начавшие уже подсыхать. Бледные, пепельно-розовые были словно пылью припорошены, а темно-алые в тенях становились густо-бордовыми и отливали почти неуловимой синью. На бесчисленных маленьких табуретах и низеньких столиках лежали гребни и зеркала, у стены в двух огромных сундуках были свалены горы драгоценных тканей – и шелка, и лен, и тонкие прозрачные вуали. По скамьям и диванам были разбросаны шерстяные полотнища – тонкие, воздушные, просвечивающие на солнце, и плотные, пушистые, затканные разноцветными узорами. В воздухе витал аромат пудры и драгоценных масел – невообразимая смесь пряных, томных, и сладких запахов, в которые отрывистыми нотками вплетались горечь скошенной травы, глубокие, тягучие ароматы древесных смол и едва различимые ноты дымной гари. По углам, где стояли тяжелые, крутобокие вазы, отчетливо пахло ладаном, амброй, и немножко – кипарисовой хвоей. Через дверной проем, что закрыт был тяжелым, дорогим покровом, расшитым зеленовато-желтой бирюзой, пятнистыми сердоликами и густо-алыми, мелкими рубинами, Гера проникла в следующий зал. Этот был невелик, овальный по форме, со ступеньками в центре, что спускаясь, вели к небольшой круглой площадке, где на тяжелом, мраморном постаменте стоял потертый металлический ларец, то ли из меди, то ли из бронзы. Потемневший от времени, приземистый, прямоугольной формы, он был перехвачен кожаными ремнями – тоже потертыми и белесыми от старости. Вокруг ларца и внизу, у постамента, в беспорядке валялись налобные повязки, пояса, дорожные сандалии, металлические пряжки. Все было таким же старым, как и ларец, и казалось, это просто чье-то чужое барахло, за которым никогда уже не придут и которое не стоит внимания. Тут же были брошены два шерстяных плаща, по виду, воинских, один – с заплатами и опален по краям. Пояса тоже большей частью походили на мужские, а сандалии все были разных размеров.

«Свалка одежд случайных любовников». Гера разочарованно пожала плечами. Зачем она всё это хранит, выкинуть пора. Супруга Зевса шагнула ближе – что-то привлекло её внимание. Зеркальце. Маленькое, изящной формы, на длинной, узкой ручке. Очень изящной формы. Очень-очень изящной. Здесь. Среди солдатских ремней и сапог.

Гера протянула руку, взяла зеркальце. При этом она нечаянно коснулась стенки старого ларца и вздрогнула. Ей показалось, её что-то укололо. В висках застучала кровь. «Надышалась ароматами» – мелькнуло у неё. Воистину, у нас совсем разные представления о том, что такое «хорошо пахнет».

И, однако, что здесь делает это зеркало? Значит, Пенорожденная спускается сюда, к этой горе старых вещей? Зачем? И зачем оно вообще здесь, это старье?

Вопрос не выглядел насущным. Проблема не стояла остро. Просто прихоть. Возможно, она сюда и не заходит, по сути, здесь ничего и нет больше, кроме этого потертого ларца и старых тряпок. И ещё – вот этого зеркала. Значит, все-таки заходит; ведь как-то оно тут оказалось, даже если его просто забыли. И если не она, тогда кто?

И это так не в духе Пенорожденной, так на нее не похоже. Она любит порядок. Даже когда у неё полный хаос – в прическе, в одежде, – этот хаос тщательно продуман. А что, если у неё и в голове порядок, что если её вздорность и ветреность лишь маски, и она умнее, чем хочет казаться?…

Гера не успела додумать эту мысль; сзади послышались легкие, быстрые шаги и звонкий голос спросил:

– Что ты ищешь здесь?

Гера вздрогнула, обернулась, выронив зеркальце и отпрянув от ларца.

– Я.. я просто зашла…

– Угу. Не надо. Не надо, богиня! Ты просто так никогда ни к кому не заходишь. Что ты искала, скажи мне?

Гера отошла подальше от постамента, лениво повела плечами, как бы подчеркивая свою незаинтересованность, и скучным шагом поднялась по ступенькам.

– Я просто зашла. – Она откашлялась. Голос стал потверже. Она покивала сама себе. – Да, я просто зашла. Я уже ухожу.

Гера вновь пожала плечами и двинулась к выходу. Ей пришлось собрать себя в кулачок, чтобы невозмутимо проследовать мимо разъяренной хозяйки. Стройная фигурка отодвинулась, пропуская её, и пошла следом, неотступно, шаг в шаг. Нежный голос давил Гере на плечи – слова Анадиомены были тверды как камни.

– Хорошо. Иначе мне пришлось бы просить тебя уйти. Я не люблю, когда ко мне приходят в гости без предупреждения, и пытаются что-то найти у меня без разрешения.

Они были уже в первом зале, в том, что был разубран драгоценными тканями и множеством роз.

– Ты грозишь мне, Пенорожденная?

– Ну что ты, царица Олимпа! Конечно же, нет.

– Не стоит со мной ссориться!

– Не буду. Я не буду с тобой ссориться. Я просто хочу, чтобы ты ушла. Сейчас.

– Я… я не могу сейчас уйти.

– Почему, богиня? В чем причина?

– Я… пришла по делу….

– Я так и поняла. Тогда скажи мне, что у тебя за дело, и потом – уходи!

– Не надо со мной ссориться – говорю тебе ещё раз.

– Что ж, тогда я все-таки буду вынуждена просить тебя уйти. Я не хочу тебя здесь видеть.

– Кажется, ты хочешь меня всерьез рассердить.

– О, нет! Нет, Гера, мне кажется, это ты хочешь меня всерьез рассердить!

– Не стоит преграждать мне путь, Пенорожденная. Если я пожалуюсь Зевсу…

– Угу. Только это ты и можешь. А я пожалуюсь своему сыну.

– Этому мальчишке?!

– Стрелы этого мальчишки опасны не только для смертных. Разве ты забыла?

Гера поморщилась. Пенорожденная права. Да, Эрота каждый раз очень наказывали, если он обращал свой лук в сторону богов, ему это было строжайше запрещено. Он очень редко нарушал запрет, и как раз, поэтому все забывали, что бессмертных его стрелы разили с тем же успехом, что и людей. И если богиня Любви очень попросит своего несносного отпрыска…. Да, тут могут быть проблемы. Мальчишка воистину неуправляем, и ему никто не указ.

Афродита словно мысли подслушала. Нежный голос стал низким и хриплым, каждое слово отяжелело и будто ядом налилось – оттого речь впечатывалась в ухо, как тавро в кожу быка.

– А как ты думаешь – как отреагирует весь Олимп, если станет известно, что великая Гера влюбилась… ну, к примеру, в жабу? В склизкую, коричневую, пупырчатую жабу размером чуть больше ладони? Ты представляешь, какой фурор произведет это известие? А как будет счастлив Зевс! Он наконец-то сможет пуститься во все тяжкие!

Да, тут и впрямь крылась угроза. И это могло, очень могло навредить её планам. Она, конечно, хотела избежать Палат Забвения, но не такой ценой. Остаться в памяти людской всеобщим посмешищем – ну уж нет! А богиня Любви уже почти шипела.

– Влюбленная супруга, влюбленная не в него, влюбленная без памяти в какую-то лягушку, живущую под мохнатым камнем – о, она ему будет совершенно не помеха!

Гера взяла себя в руки и высоко вздернула голову. Ноздри раздулись, губы поджались, в глазах вспыхнули молнии. Кожа потемнела, зрачки великой Геры налились темно-синим пламенем Хаоса – она не позволит угрожать себе столь беспардонно, в конце концов, она – царица Олимпа, а не эта распутница в белом и золотом. Тоже мне, сама невинность…

– Я надеюсь, ты не собираешься приводить свою угрозу в исполнение?

Это прозвучало предупреждением. «Не зли меня».

Пенорожденная отступила к ложу, заваленному мягкими тканями. Нежнейшие, тончайшие, облачные вуали струились из-под мраморных перекрытий, мерцали перламутрово, взблескивали серебром, легкий ветерок перебирал их складки. Лепестки роз усыпали пол вокруг, согревали прохладный мрамор, радовали глаз, слагаясь в прихотливые узоры на белом камне с нежными серо-голубыми прожилками. Белые голуби и голубки, свита Пенорожденной, расселись по окнам, встряхивая крыльями, некоторые бродили вдоль стен, кивая головками в такт, и тихо переговаривались между собой.

Не время ссориться всерьез. И не место. Пока здесь этот ларец, она не может позволить себе никаких открытых военных действий, никакой лишней агрессии, никакого применения истинной Силы. Геру нужно убрать отсюда, или успокоить, зря она начала её высмеивать, увлеклась, нехорошо, несолидно, не девчонка уже, в конце концов, пора быть взрослей, как не преминула бы сейчас заявить Афина. Она всё время меня пинает: «Пора взрослеть!» А зачем? Глупость – лучшая косметика, взгляните на дураков – у них всегда сияющий взгляд и свежий цвет лица. Ладно, ей дурость все равно не светит, что бы ни думали об этом окружающие. И с Герой пора договориться по-хорошему. Нельзя допустить, чтобы она и дальше приходила сюда вынюхивать неизвестно что, я же не могу сидеть тут безотлучно. Но раскрывать дружеские объятия не след, такие как супруга Зевса, понимают только силу. Доброе отношение для них лишь повод поставить ногу на шею добряка.

Афродита подняла руку. Жест бы неопределенным – то ли остерегающим, то ли примирительным, в голосе её были слышны ещё и нетерпение, и раздражение, но только прикрытые теперь бархатом смягченного звучания.

– Клянусь, и пальцем не пошевелю – если скажешь, что ты здесь искала. Скажи – и я тебе помогу. Что ты хочешь? Благовония, драгоценности? Новое зеркало? Гребешок из кости индийского слона? Они нежнее на ощупь, чем те, что с черного континента. Ткань, теплую и легкую, как пух, из далеких северных стран?

– Мне сказали, у тебя есть… какие-то новые притирания… ну, чтобы выглядеть… ммм… несколько моложе…

– Уфф! Гера! Всё, что у меня есть, тебе тут же приносит моя помощница…

– О да, моя Геба, вечно юная, и прекрасная….

– …и вечно глупая.

Гера резко выпрямилась. Афродита сделала большие глаза и картинно вздернула брови.

– Ты удивлена? Самый большой недостаток юности – это глупость.

– Это пройдет.

Афродита сокрушенно покивала головой.

– Только не у твоей дочери. Она же у тебя – вечно юная. Не лукавь, царица Олимпа, прошу тебя!

– Мне сказали, у тебя есть какие-то особые мази, которым ты обязана своей красотой… и… и я тоже хочу, чтобы у меня они были.

Голос супруги Зевса звучал теперь мягче, в нем скользила неуверенность. Ее можно было понять – стрел Эрота боялись и люди, и боги. Действие их могло быть всесокрушающим, особенно, если жертву выбирала сама Афродита. Тогда Эрот снимал повязку с глаз и прицеливался тщательно, всерьез.

Смирение Геры не осталось безответным, богиня Любви тоже понизила голос.

– Хорошо-хорошо. Но я сначала должна их сделать. Их нужно готовить отдельно, и каждый раз – заново. У меня ведь здесь не лавка, не склад, мне нужно время. И я должна быть одна, чтобы никто не отвлекал.

Гера поморщилась. Протянула разочарованно:

– Вот как? Ты делаешь их сама?

Афродита рассмеялась легко и радостно:

– Конечно. Есть тайны, которые следует поверять только самому себе. Думаю, они есть и у тебя, царица. И у тебя их должно быть ещё больше. Так что приходи через два дня, через два земных дня.

– Тебе хватит этого времени?

Афродита мгновенно разъярилась вновь.

– Если нет – я дам тебе знать.

– Постарайся побыстрее, пожалуйста. Я очень хочу… стать… очень красивой…

– Ты и так прекрасна, царица Олимпа, куда уж больше!

– Не дерзи мне, пожалуйста.

– Договорились. Хорошего тебя дня.

Гера обернулась от порога. Афродита с усмешкой смотрела ей вслед. Супруга Зевса раздраженно дернула плечом и вышла из бело-золотых покоев. Отойдя на несколько шагов, пробормотала себе под нос:

– Надо было сказать, что мне нужен её пояс.

– Тогда мы не успели бы поговорить о твоем деле. Потому что он всё ещё у тебя. Когда вернешь?

Богиня любви стояла совсем рядом. Гера сжала кулачки. Афродита повела пальцем у неё перед носом:

– Даже не думай, царица. И почему вы все время забываете о моем почтенном возрасте, племяннички? Пожалуй, мне стоит изредка выбирать облик посолиднее!

Хрупкая красавица вдруг выросла в размерах, потемнела лицом, огромные груди повисли как пустые мехи для вина, бедра разъехались чудовищно, нос загнулся, а изо рта пахнуло зловонием. Гера отшатнулась непроизвольно, но не успела прийти в себя, как перед нею снова стояла белокурая девушка-статуэтка – точеная, смеющаяся, голубоглазая.

– Трудны пути Похоти. Так через два дня, царица. Не забудь. И не приходи раньше – не приму.

Золотистая пыльца вскружилась водоворотом, стройная фигурка пропала из виду, а окна и вход в покои мгновенно оплели, как щитами, толстые темно-зеленые ветви, усаженные длинными, острыми шипами, и усыпанные несметным количеством бледно-розовых бутонов.

Выпроводив Геру, богиня любви в изнеможении опустилась на ложе. Нужно что-то делать, нужно срочно что-то придумать. Нужно укромное местечко, где она могла бы встречаться с Гекатой. Какая, в принципе, разница, кто принесет нужные травы в её покои. Возможно, ей, Афродите, это будет даже удобнее. Незаметнее. Кинула на дно колесницы, как букет для вазы – и всё. Ни расспросов, ни подозрений. У Гебы прибавится обязанностей – что да, то да, но это может быть тоже на руку. Гера станет менее подозрительной. Когда я говорю – на сегодня всё, и остаюсь в одиночестве – это менее подозрительно, чем когда мы вдвоем выгоняет дочь Геры за порог. И Геката права – ей нужен собственный сад, где будут расти именно те цветы и травы, которые нужны для работы. Да, в мире они все растут в разных местах, как справедливо заметила Трехликая, но на то мы и боги, чтобы у нас было всё, как мы хотим. Если что, можно будет попробовать попросить Деметру помочь немножко. Не хотелось бы её посвящать в это, но возможно, придется. К счастью, Деметра недолюбливает Зевса, и ревнует к нему их дочь, Персефону, непонятно почему. Девочка совершенно невинна и восторженна, восхищается отцом без меры, а мать прячет её – от него, и, похоже, от кого-то или чего-то ещё. Нет, конечно, у Перси, как её зовут дома, есть и друзья, и свита. Молодые боги и богини часто приходят к ней, смех и крики не стихают до глубокой ночи, иногда и при факелах продолжаются игры и танцы. Музыка не смолкает в эти часы. Но одна Перси не выходит. Никогда. Никуда. Совсем. И снова – почему? Что так пугает могучую богиню всего живого? Какие опасности она провидит? Нет ответа. Даже догадок никаких. Вряд ли это обычная материнская ревность. И замуж её отдавать она не торопится. Не хочет. Даже говорить на эту тему отказывается.

Интересно, а с чего вообще такая суета вокруг этого несмышленыша? Она красива, юна, чиста – но разве это редкость? Нет, здесь явно что-то кроется. Надо бы взглянуть самой. Надо напроситься в гости к Деметре. И тема сада здесь может пригодиться. В качестве предлога. А зачем он тебе, такой необычный, спросит Деметра. А я отвечу – для влюбленных. Скажу, что хочу создать тайный приют для лучших из них в награду за силу их чувств и верность клятвам. А почему бы и нет? Я назову его Сад Наслаждений и буду приводить туда самых достойных. Там будут расти все самые удивительные, самые прекрасные цветы, травы и деревья мира, там будут течь самые прозрачные ручьи, там будут петь самые сладкоголосые птицы, и самые мирные, самые дружелюбные звери будут выходить из зеленых зарослей и ласкаться к любящим. И влюбленные будут попадать туда ненадолго – на день или два, но эти часы они будут помнить потом всю жизнь, и слагать о них песни и легенды. Сад будет зачарован – разумеется, а как же иначе! – и многие будут искать его по всей земле, но найдут лишь те, кого я сочту достойными. Подательница помощи, Геката, коей внятны пути и Мертвых, и Живых – поможет им добраться до Сада, и мои руки распахнут для них калитку.

А что?! Неплохая идея. Тем более, один такой уже есть – это обиталище Блаженных, Элизиум, в царстве Мертвых, так что я не буду оригинальна, я просто создам копию. И это всё объяснит – и тайность, и эту невообразимую мешанину из растений, и присутствие Гекаты. Гера, конечно, сразу заподозрит, что я прячу там её супруга с толпой любовниц, ну так я могу и её туда пригласить… с кем-нибудь. Представляю её лицо! Особенно, с учетом тщательно лелеемых ею (вот уж в чем не сомневаюсь!) воспоминаний об их с Зевсом брачной ночи в апельсиновом саду (в саду, вы поняли, да?), в том самом, подаренном им Геей!

Ох, нет! Не стоит нарываться, позову её одну, в гости, на бокальчик амброзии. А то у Диониса вина попросим! Капельку. Нам, конечно, нельзя, но если очень хочется – то можно. И пусть она придет, сама все углы проверит. Рискованно, конечно, но с учетом будущего Даров в этом мире, риск оправдан. Или нет?

Нет. Нет, нет и нет!

С Герой – плохая идея. И с Деметрой – тоже. Они обе – жены Зевса. Они слишком похожи. Им обеим мало того, что у них есть. Обе ревнивы, каждая по-своему, и друг друга терпеть не могут. Кстати, совсем забыла – про Гекату Деметре тоже говорить нельзя, она её недолюбливает. Что тоже странно. Власть в мире Живого в руках Деметры, у Гекаты же – только знания о нем, и ведунья совсем не помеха великой богине, к тому же она, бедняжка, на мой взгляд, похожа не столько на богиню, сколько на всеобщую палочку-выручалочку, с этой её обязанностью всех спасать. И они обе Хтонии, должны ладить, по идее. С другой стороны, истинная Хтония из них – только Геката, ибо среди тех, кто обладает правом прохода в Аид, только посвященные в тайное знание обоих Царств могут носить это имя. Всего трое – если не считать меня. Но меня считать мы не будем, потому что про меня никто не знает, я имею в виду, про то, что меня тоже нужно считать, и потому трое – Зевс, Гермес и Геката. Ну, что ж, вот и причина для неприязни. Одна из многих, я полагаю. Или единственная, ибо это действительно важно. А возможно, пресловутое равнодушие Деметры ко всему, что не она, есть лишь банальное нежелание отвлекаться на пустяки. А может, есть и ещё что-то, а может, я все придумала, и её нелюбовь к Гекате мне только чудится…

Так, теперь отвлекаюсь я. На глупости и пустяки. Но мне все равно придется напроситься в гости к Дее. Это счастье, что ей дорого наше согласие, ибо сад мне нужен, очень нужен. И мне позарез нужна её помощь – Деметры Тесмофоры, устроительницы. Гекате я не стану пока ни о чем говорить. Пошлю ей зов попозже, ближе к ночи, и встретимся следующим днем, на моем острове, в одном из храмов.