Текст книги "Театр Богов. Цветы для Персефоны"

Очень похож на них и Дар Всеведения – прозрачное, густое масло в узкоплечем, прямоугольном флакончике, вырезанном из цельного хрусталя. Аромат его может быть похож и на запах морского ветра, и на согретые июльским солнцем заросли роз. Каждый найдет в нём своё, то, что тревожит или нежит сейчас – запах чистого полотна, наложенного на рану, свежей умытой щеки ребенка, скорби по близкой родне, веры и одиночества, слез, пролитых влюбленными, горечи сиротства. Или вкус сладкого пирога, тепло материнской руки, аромат кожи любимой женщины, разгоряченной страстной лаской. А кто-то услышит мелодию, которую наигрывает свирель или песню далеких звезд.

Дар Всеведения не был в числе любимцев у Пенорожденной, для этого он был чересчур многогранен и изменчив. Возможно, ею просто руководила ревность. Возможно, она считала, что такое разнообразие могло быть свойственно лишь Дару Божественной Красоты – единственному из Семи, кто по праву мог считаться её, Анадиомены, олицетворением. Им он, впрочем, и был, и этим восхищал, всегда, когда бы она к нему ни прикасалась.

Дар Божественной Красоты скрывался в овальной капле из черного обсидиана. Крышечка чистого золота, толстобокая, тяжелая, походила на гладкокожее яблоко. Какое бы богатство оттенков не скрывалось в черноте флакона, их роднила общая черта – все существовавшие «портреты» этого Дара были невероятно вкусными – терпкими и сладкими в один и тот же момент, и оттененными свежестью и теплотой – ненавязчиво, но отчетливо заметно. Дар Красоты мог предстать вам нежным и прохладно-звонким, напомнив об Афродите Урании и гармонии небесных сфер – или же томно-тягучим, страстным и хищным зеркалом Афродиты Пандемос. Он мог открыться вам радостным и дерзким взрывом, сластью яркой и солнечной, полной сока переспелых ягод и трав – и тогда вам вспоминался сын богини любви, Эрот, ещё одно отражение её власти. Но во всех случаях, эликсир дарил вам вкус амброзии, если вы были богом, а если бы вы были человеком, которому повезло бы коснуться этой тайны – вам предстояла встреча с самым любимым лакомством своего детства.

Дар Красоты заключен в вас самих. Отсюда его многоликость, пластичность и бесконечность вариаций. И ещё недостижимость и всеприсущность, щедрость форм и строгость оценок. Чем прекраснее вы, тем прекрасней мир. Но для Афродиты этот Дар был лишь ступенькой к самому любимому и самому дорогому для неё – Дару Сопричастия, в пузатом, алом, граненом флаконе – цвета крови, бьющей из раненого сердца, цвета бескрайних маковых полей.

Все розы, со всех уголков мира Жизни, смешаны здесь; их буйство щедро сдобрено благоуханием жасмина и ночных фиалок, тягучий темный мед и резкая, пушистая сладость корицы стягивают в плотный кокон это многоцветье. И вновь драгоценный, сладковатый аромат сандала и смолистые кедры горных склонов вносят строго-уверенные нотки в этот торжествующий гимн, что объединяет и покоряет души, умы и сердца. Самый мощный, самый пронзительный. И самый добрый из всех. Её любимец, её сокровище…

«Как я буду без него, что будет со мной… как смогу?…. Нет, это невозможно, может быть, мы всё же не правы, может быть, не поздно ещё остановиться?»

«Не волнуйся, Урания. Всё, что ты делаешь – правильно. Не останавливайся».

Тогда она не обратила внимания на это утверждение. Сочла дружеским жестом. Мол, понимаем тебя и не препятствуем. Мы же союзники, в конце концов. Впоследствии она вспомнила – и поразилась своей слепоте. Великие тайны сами себя охраняют. Вот именно. «Великие тайны сами собой управляют» – лучше было бы сказать.

И другими, кстати, тоже. Богами, в том числе.

А теперь надо успокоиться. Надо записать всё, что переполняет память и ум, а потом – пополнить запасы зелий. Впереди разлука. Надолго, может быть, навсегда. У неё останется возможность навещать их там, внизу, но она будет приходить лишь как гостья. Примут ли они её, если она отвергнет их сейчас? Неизвестно. Не попробуешь – не узнаешь.

Глава XVIII

Отдаленные крики боли, огненная лава режет глаза. Нет покоя в царстве Гадеса. Нет его нигде – ни внизу, ни наверху. Может быть, его вообще не существует? Как знать? Что если покой – только одно мгновение, созданное лишь затем, чтобы желать его вечно? Вечно желать недостижимого….

– Ты нервничаешь, Аид.

– Там, в зеленых полях, сейчас встает солнце.

– Тебе это не причинит зла, владыка.

– Знаю. Но я отвык от солнечных лучей.

– А как же твои визиты на Олимп? Ты ведь бываешь там, пусть и нечасто.

– Там – долг. А здесь… непонятно что.

– А здесь – ты сам. Твоя воля. Твои желания.

– Для меня это в прошлом. Как и все прочее – дыхание зноя, свежесть ветра и запах медовых трав.

– И кто из нас поэт, владыка? Но успокой свое сердце. Ведь прикасаясь к своему прошлому, мы открываем себя будущему.

– Ты прав, Кербер. Отчего ты такой мудрый?

– Оттого, что у меня нет ничего, кроме долга, владыка.

– Совсем ничего?

– Ещё боль.

– Мы стараемся помочь тебе справиться ней, малыш.

– Мне кажется, это связано. Вы и боль. Может, если бы у меня не было вас, её тоже не было бы.

– Ты хочешь сказать, что мы не лекарство, а причина страданий?

– Я иногда так думаю, владыка. Это малодушие, знаю, но не могу удержаться.

– Может быть, тогда и я просто оплачиваю грядущую радость?

– Может быть, владыка. Но тебе пора отправляться в путь. Дыхание твоих черных жеребцов уже выплавило яму в скале. Ещё немного, и она расширится так, что они не смогут преодолеть её прыжком с места.

– Мое желание подхлестнет их…

– …и одержит победу над их страхом и твоей осторожностью…

– Ты снова прав. Я должен увидеть её, малыш!

– Доброй дороги тебе, владыка. Змеи просыпаются. Я буду ждать тебя.

– Я попрошу Гекату помочь тебе, мой друг.

– Не беспокойся обо мне, повелитель. Я справлюсь.

– Когда я вернусь, я навещу тебя. Обещаю!

Ворота из крепчайшего диаманта, тени на дороге, что ведет от Ахерона, реки Скорби. Тени вокруг, скалы вокруг, пропасти по краям дороги. Камень, мертвый камень, пепел и огонь. Песок сухой, песок оплавленный, песок, спекшийся в глыбы и столбы. Безмолвие, прерываемое грохотом, огненный ад, взрывающий тьму и тишину. Трехголовое чудовище, обвитое телами змей, растянулось на плоской вершине скалы, рядом с воротами. Вспененные пасти приоткрыты, оно хрипло и шумно дышит, и лижет длинными шершавыми языками руки темноволосой женщины в черном плаще, которая сидит рядом с ним. Одна уродливая голова лежит у неё на коленях, две других примостились по бокам, выглядывая из-под её локтей. Они нетерпеливо покусывают первую, намекая, что та занимает самое уютное местечко уже слишком долго. Темноволосая улыбается, тормошит их ласково, не вмешиваясь в назревающую ссору. Разберутся, не маленькие.

– Твое прикосновение облегчает боль, сестра.

– Мне жаль, что это моя рука, а не Гадеса. Владыка Аида в этом могущественнее меня. Змеи повинуются ему беспрекословно.

– Но они слушают и тебя тоже.

– Мне требуется больше времени.

– Я терпелив, сестра.

– Я знаю, милый. А где владыка? Я пробовала позвать его – он не ответил.

– Он поднялся наверх, сестра.

– Странно. Наверху день. Он предпочитает покровы ночи.

– Ночью нарциссы спят, сестра. И девушки – тоже.

– Тогда его нет слишком долго.

– Будь терпелива, как я, сестра.

– Я буду стараться, милый.

И Геката ждала – кротко и терпеливо. А Гадес весь тот длинный, жаркий день любовался без устали дочерью брата, Персефоной. Следил, укрывшись в тени тех самых зеленых великанов, что выстроились на окраине луга, вдоль ручья, заросшего белыми нарциссами по краям. Тонкая девичья фигурка мелькала, как солнечный зайчик на волнах, как перышко, ласково носимое ветром, как облачко в вышине небес. Смех Персефоны острыми иголочками вонзался ему в сердце, и сладкое отчаяние кружило голову владыке Царства Мертвых. Её красота была полной противоположностью всему, что его окружало там, внизу.

«Если она будет со мной, я смогу нести свою ношу бесконечно. Один взгляд на неё способен отменить существование Тартара. Я хочу, чтобы она любила меня, ибо я уже влюблен, и буду любить вечно».

– Наш план удался, тетушка. Хрупкое серебряное пламя пленило сурового гиганта.

– Я рада слышать это, племянница. Хорошо, что не пришлось просить Эрота.

– Почему?

– Тогда о тайне пришлось бы забыть. Такие вещи всплывают обязательно.

– Значит, всё хорошо, тетушка?

– Кажется, да, племянница.

Величественный Дворец Гадеса на равнине. Арка входа, огромная лестница, ведущая к парадным покоям. Зал Решений – главный зал дворца. Трон владыки; вкруг него – уступами поднимающиеся вдоль стен скамьи; факелы по стенам и огромные светильники, пирамидальной формы, свисающие из-под высоченных, теряющихся вдали сводов. Грубый камень цвета охры и черные как смоль лаковые колонны, в которых отражаются блики огня. Тяжелые драпри закрывают слепые окна, что вырезаны в стенах, но не имеют выхода – они просто отпечатки, вдавленные в камень. Еще один штришок к безысходности, царящей здесь.

Она ждала, спокойно опустив руки вдоль тела, прикрыв глаза. Он позвал её, она знала для чего. Он медлил. Геката ждала терпеливо, сочувственно. Ему не позавидуешь. Хотя, как знать?!…

Сумрачный взгляд, сжатый упрямо рот, золотой кубок в одной руке, другая нервно гладит подлокотник массивного сиденья.

– Могу я попросить тебя поговорить с моим братом?

– Владыка, я не хотела бы вмешиваться. Не прими за обиду. Если б не столь близкое родство между вами….

Она не успела закончить фразу. Гадес смял кубок, отбросил его резким жестом. Сок граната пролился на пол неровными лужицами, похожими на свернувшуюся кровь.

– Прости меня, Пропилея. Ты права, твоё посредничество может быть расценено неверно. Я должен отправиться к нему сам.

Тонкими ароматами напоен воздух, синие тени лежат перекрестьями на мраморных белых ступеням. Колонны, подпирают портик, защиту от раннего зноя весны. Нежная зелень тянется к солнцу, улыбаются путники, стекающиеся к храму, чтобы приветствовать и поклониться богине любви, щедрой, умной, взбалмошной и ветреной Афродите.

Сама же богиня, в своих покоях на Олимпе, задумчиво переставляет флакончики и коробочки на прикроватном столике. Она нервничает. Время идет, а новостей нет. Геката уже свила себе гнездышко в царстве Мрака, созданный ею сад – воистину чудо из чудес, хотя и не похож на то, что они задумали изначально. Возможно, что-то изменится после передачи власти.

Она не знает и не может этого знать. Она собирается сделать то, что никто никогда до неё не делал. Она, если уж на то пошло, вообще не очень понимает, что происходит.

Кажется, всё, что приходит им в голову – совершенно логично и необходимо. Это они обе отчетливо понимают. И каждый следующий их шаг вытекает из предыдущего. Вроде бы опять всё логично. Но время идет и ей все чаще приходит, нет, не мысль даже, скорее, ощущение; странное ощущение, что истинные причины происходящего заключены в чем-то другом, в том, чего она, Афродита, еще не знает.

Не об этом ли говорила Мнемозина?

Анадиомена вновь и вновь косится в сторону комнаты с Дарами. Скоро она расстанется с ними. Интересно, как это будет? Что она будет чувствовать? Что изменится для неё, и в ней самой? Как это отразится на её силах богини?

Нет ответа. Но скоро он будет.

В широкой чаше плеснулась темная жидкость, качнув лотосовые лепестки-лодочки на поверхности. Афродита торопливо сгребла их в сторону, а когда волнение улеглось, из глубины проявилась картинка – луг, пещера и фигура Гекаты в темном плаще. Она приветственно подняла руку, богиня любви помахала в ответ и улыбнулась.

«Ну, вот и новости!»

– Тетушка, мы почти у цели. Гадес собрался идти к Зевсу.

– Надеюсь, для того, чтобы просить руки Персефоны?

– Да, тетушка.

– И как он настроен?

– Как воин перед битвой, тетушка.

– Это радует. Хотелось бы мне присутствовать при разговоре.

– А разве ты …?

– Нет. Они могут меня обнаружить. Не стоит рисковать.

– Ты права, Пенорожденная.

– Да, но это очень жаль. Хотелось бы мне знать, что скажет Зевс.

А что мог сказать Зевс? Он пребывал в замешательстве. С одной стороны – это было именно, чего он хотел. С другой – ровно наоборот. Потому что добраться до Персефоны там, внизу, когда её мужем, мужем его дочери, будет его собственный брат, стерегущий его врагов и находящийся, так или иначе, очень невдалеке от отца их, Крона, свергнутого некогда ими же обоими…. М-да, коллизия, однако!….

– Не знаю, что ответить тебе, брат. Я не могу принять решение один.

– Разве не владыка ты и над богами тоже? Разве не обязаны они обе, и Деметра и Персефона, покоряться твоей воле?

– Ты что, не знаешь Деметру?

– Не хочешь с ней ссориться?…

Это было первое, что пришло Гадесу на ум. Зевс не ответил. Для него эта мысль была той самой соломинкой. Он с удовольствием спрятался бы за этой мыслью, как за скалой. И ему позарез нужно было время всё обдумать. Он, безусловно, предпочел бы сказать брату «нет», но он предпочел бы, чтобы это сказал не он сам, а та же Деметра. Или Персефона. Чтобы прикрыли его собой. Но говорить, что Деметра категорически против – нельзя. Ведь Гадес может пойти к ней, а она…

Она сказала, что не хочет обсуждать замужество Персефоны, что да, то да, но разговор не был предметным. Возможные кандидаты названы не были. Разговор был «в принципе», и «в принципе» – она была против. Но кто знает: если предложение сделает Гадес, Деметра вполне может ответить согласием, ведь сфера Подземного Мира частично в её ведении тоже. И в любом случае, о чем бы эти двое не заговорили во время встречи, беда в том, что этот разговор будет без него. А вот тут он – против, особенно с учетом роли Гадеса в Аиде, как стража. Пожалуй, лучше будет взять паузу.

Сказано – сделано.

И он исчез.

Гадес, обернувшись мгновением позже, усмехнулся недоверчиво. Опять загадки. Впрочем, молчание есть знак согласия. Или даже поощрения. Как говорится – если нельзя, но очень хочется, то можно. И тогда молчание есть признание, признание в том, что я, лично я, не против, но, видишь ли, связан несколько… так ты уж делай, как знаешь, а я как бы и не знаю ничего. Если ты ничего не спросил, то мне и ответить нечего, а если ты спросил, а я не ответил однозначно, то я как бы и не ответил тебе ничего. Ну, а раз ты не припер меня к стенке с однозначным ответом, то тем самым, ни я тебе не ответил, ни ты у меня не спросил.

Он вдохнул поглубже и закрыл глаза.

Ничего не произошло, значит, и не было ничего. Да, но молчащий – поощряет. Итого – две точки зрения.

Выберите ту, что вам удобна.

Разумеется, Гадесу было удобно принять молчание брата ровно так, как ему хотелось, в этом они были вполне единодушны. Но для Зевса здесь была одна тонкость. Она была в том, что для него, при более внимательном рассмотрении, умнее было бы забыть о Персефоне. Но он не мог – да и не хотел! – и потому следовать планам нужно было с осторожностью. Следовало отдалить её от себя. Формально, разумеется, лишь для видимости. Для этого он и желал выдать её замуж, но уж точно не за Гадеса! Он явно предпочел бы кого-то более послушного, и, определенно, менее значимого и влиятельного, чем его собственный брат. Конечно, если Персефона так и останется в девах, он все равно найдет способ соблазнить её, но ведь это ни о чем, это совсем не то, чего он жаждет. Дабы полностью подчинить скрытую в ней силу, эту невероятную мощь, о которой она и понятия не имеет, ему нужно было выдать её замуж. Или же заключить с ней брак, что было немыслимо – по определению. Ибо, согласно установленному им же самим ритуалу, клятву брачующихся должна была принять Гера.

Да-да, Гера, богиня семьи и брака, должна была благословить их союз с Персефоной и значит, Гера, его венценосная супруга, верховная богиня, должна была добровольно уступить своё место дочери Деметры. Добровольно, иначе благословение её не имело бы нужной силы, а значит, и могущество, которого он желал, могло бы оказаться с ущербом.

М-да, это была уже не коллизия, это был полный тупик. Говоря начистоту, большего, чем роль любовницы, Зевс не мог бы предложить своей дочери, да и то ненадолго, ибо рано или поздно Гера обязательно дозналась бы до их связи и тогда её ярость обрушилась бы на Персефону, и…

Хозяин Олимпа содрогнулся. Мощные, бугристые плечи поникли, огромные кулаки сжались непроизвольно. Во рту пересохло.

И что дальше?

Даже если девочка рискнет попробовать защитить себя самостоятельно, не факт, что у неё выйдет, но в любом случае, за неё совершенно точно вступится её мать, Деметра, чья ярость едва ли окажется слабее гнева Геры. И Деметра обязательно вспомнит про отобранные у неё привилегии! Гера начнет взывать к нему, а ему ничего не останется, как вмешаться в их конфликт, причем выбрав какую-то одну из сторон. Отказ восстановит против него обеих и это станет полной катастрофой.

И тогда может настать конец Миру Живущих, и некому станет поклоняться богам, некому будет вспоминать нас, бессмертных. Более того, схватка Геры и Деметры вполне способна расколоть Олимп, и даже развязать войну среди богов. Если это произойдет, Палаты Забвения примут кое-кого из нас намного раньше положенного. И хотя Гера – одна из тех, кто боится их панически, характер не позволит ей вовремя остановиться.

Нет! Он не для того пасет этот мир, чтобы лишиться его из-за глупой ревности и капризов.

Ещё одна проблема была в том, что для успеха его замыслов требовалось, чтобы Персефона не была слишком-то увлечена своим будущим супругом. Она должна была любить только его, Зевса, отца и любовника – как бога и мужа. И отдать её собственными руками, открыто, можно было только тому, кто не стал бы ему соперником, и кем, в крайнем случае, можно было пожертвовать, объяснив в итоге всё происшедшее великой страстью, мудрым замыслом Великих Сил и велением обстоятельств. Но отдать дочь Гадесу, добровольно и собственноручно… нет, это было слишком! Персефону нужно было отдать не отдавая. Другими словами, этим замужеством, или «за этим замужеством», её следовало спрятать – так, чтобы никто не догадался ни о её силе, ни о его планах. Замужество за кем-нибудь не особо значительным стало бы удачным выходом из положения, оно бы поменяло форму, но не суть. Да и Персефона могла в этом случае остаться жить с матерью; Деметра, сколько он видел, противилась не идее брака как таковой, ей – независимой, гордой, практичной, безмерно могущественной и столь же безмерно одинокой, – до умопомрачения не хотелось отпускать от себя дочь. Чтобы укрепить эту связь, она отдала в опеку Персефоне мир цветов и трав – под своим присмотром, конечно же. Это было тем легче, что мир плодородный был весь перевит связями и един, несмотря на различия и расстояния. Теперь в требовании Деметры не разлучаться с дочерью были и причины, и смысл, сама же Деметра была настолько значима и для него лично, и для Мира Жизни в целом, что он был готов идти ей навстречу, сколько возможно. Гадес же мог потребовать Персефону к себе, и на это Деметра не согласилась бы ни за какие посулы. Но с другой стороны, именно подземный мир был тем убежищем, где его планы могли бы осуществиться, оставаясь скрытыми от чужих ушей и глаз, и тут просьба Гадеса о браке была Зевсу на руку. Но соглашаться в открытую было никак нельзя. Следовало молчать и надеяться, на то, что в итоге удача окажется на его стороне и все роли распределятся максимально выгодным для Зевса образом.

И снова подземные чертоги. Снова эти двое; в зале пусто, но они стоят близко, лицом к лицу, как заговорщики. Тон беседы тихий, доверительный.

– Ты дашь мне совет, Пропилея?

– Что ответил твой брат, владыка?

– Он промолчал.

– И ты ушел?

– Нет. Ушел он. Просто исчез. Сказал только, что не вправе решать один.

Геката скрипнула зубами тихонько. Обращение к Деметре грозило разрушить весь план. Вскрылось бы её участие, её советы, и самое нежелательное – могли вскрыться их с Пенорожденной планы. Даже легкий намек в эту сторону мог привести к самым плачевным последствиям. А Деметра откажет. В этом Геката была уверена абсолютно. Оставалось только одно. Обман. Ну, что ж. Надо, так надо.

– Она откажет тебе, владыка. Она не отпустит дочь от себя, тем более, к тебе во дворец. И она способна сделать так, что ты никогда больше не увидишь Персефону – в этом не сомневайся.

– Ты стараешься убедить меня в том, что я знаю и без твоих слов. Я живу во Тьме, но я не слеп.

– Прости меня, владыка…

– Я не рассержен. Каким будет твой совет?

Геката мгновение помедлила.

– Лучшее, что мы можем сделать, это поставить Деметру перед фактом. Сколь бы ни был велик её гнев, в конце она все равно придет к Зевсу в надежде обрести суд и справедливость. И ему придется согласиться на ваш брак, причем вслух, а не вот так, втихаря. Тогда даст согласие и она. Нам нужно только продумать всё тщательно.

– Это будет похищение, Пропилея? Я не вижу другого пути.

– А разве это редкость, владыка? Этот способ знаком и Зевсу.

– Ты права. Я бы сказал, иногда он даже злоупотребляет им.

– Вот видишь! Примем как одну из традиций, не более.

– И ты поможешь мне?

– Да, Гадес. Я помогу тебе.