Текст книги "Театр Богов. Цветы для Персефоны"

Геката вздохнула. Она знала о его страхах и антипатиях. Она знала его лучше, чем он предполагал.

Он ненавидел покидать Дворец. Возможно, и тот чужой зал он предложил именно поэтому. Проведывать пленных титанов в глубинах Тартара он не ходил. В Элизиуме и вовсе не бывал никогда – и потому, что там правил Крон, и потому что там царило счастье. А ещё там всегда звучала музыка. Гадес любил певцов, умел ценить и поэтов, и музыкантов, но в его царстве обитали только их безмолвные тени. Чем выше было его одиночество, чем тяжелее становился груз столетий, тем горше и острее делалась эта его любовь. И всё, чем он мог себя утешить, так это наистрожайшим приказом, чтобы двери Элизиума были наглухо закрыты. Крон, жалея сына, по собственной воле пошел ему навстречу – в те мгновения, когда ворота распахивались, впуская новых обитателей, разговоры, музыка и пение стихали, и в Элизиуме воцарялась тишина.

Безмерное богатство недр земных не радовало владыку подземного царства, ибо ему не принадлежало. Его пределы были огромны, но безлюдны – все живущие приходили, в конце концов, к нему, но лишь как тени, после смерти, и в каком-то смысле власть Гадеса могла считаться призрачной. Он был богом – но ему не поклонялись, он был властителем, но его не почитали и не любили. О нём всё время старались забыть. Он был одним из Верховных Богов, но почти не бывал наверху. Его снедали обида и ревность, желание излить душу и угрюмость – всё одновременно. Советы Богов на Олимпе да ночи утех были его единственными развлечениями, но то, и другое было скорее исключением в его судьбе, нежели правилом. Но, впрочем, было-таки в его жизни одно наслаждение.

«Удовольствие отверженности уравновешивается удовольствием владычествовать там, куда все страшатся попасть».

Он ненавидел своё одиночество, но гордился участью отверженного.

Но это было так мало, так ничтожно мало…

Он жаждал большего. Нежного сердца, чуткой души, внимательного собеседника. Дружба не могла удовлетворить эту жажду, что и стало очевидно, как только зашла речь о Персефоне. Афродита просила «поймать случай», она не требовала, чтобы все три цели – сад, Дары и сватовство – были достигнуты одним визитом. Это было необязательно, но очень и очень желательно, и случай – ну совершенно случайно! – оказался счастлив представить им себя.

«В Палатах Смерти есть один зал, который, возможно, тебе понравится. Оттуда можно выйти в длинную галерею, идущую насквозь через Палаты, от Стикса до Ворот Мертвых – там не ходит никто, кроме Танатоса, но даже если вы встретитесь, вряд ли он начнет задавать тебе вопросы.

«Если начнет – я сумею ответить. Благодарю тебя!»

«Такая мелочь, друг мой Геката! Не нужно ли что-то ещё? Я буду рад помочь. Ты выглядишь обеспокоенной и уставшей».

«И ты, владыка, не безмятежен».

Владыка Аида сделал неопределенный жест, мол, ты же знаешь мои проблемы. Даже поговорить толком не с кем. Если ты будешь появляться чаще и оставаться дольше – ты меня очень обяжешь.

«Я рад, что ты будешь появляться чаще».

Нежное сердце, отравленное ядом долга и одиночества, изъязвленное похотью и жаждой чистоты. Всё смешалось в этой короткой фразе. И Геката решила не откладывать третье дело на потом.

«Тебе следовало бы жениться, владыка».

Она не хотела говорить ему, что в ближайшем будущем рискует и вовсе переселиться в его Царство, это было не очень умно в свете их с Афродитой матримониальных планов. Он бы мог решить, что ему будет достаточно её для доверительных бесед. И вовсе не потому что так и было, но просто чтобы обезопасить собственное сердце. Она не ошиблась. Горький громкий смех стал ей ответом.

«Только не говори, что у тебя есть кто-то на примете. Никто не пойдет сюда по доброй воле. Здесь нет ничего, что могло бы заинтересовать женское сердце».

«Здесь есть ты, владыка. А там, наверху, есть сердце, которое знает о тебе и жалеет тебя. У тебя больше друзей, чем ты думаешь, и могут появиться новые. Просто не ставь им преград».

– О ком ты, Пропилея?

– О дочери Деметры, владыка, о Персефоне.

– Я слышал, что она достойная дочь своих родителей. Откуда ты знаешь, что ей жаль меня?

– Я подслушала один из разговоров.

Гадес вопросительно поднял брови. Геката усмехнулась. Она ничем не рисковала – опровергнуть её утверждение было невозможно. Ему не следовало знать, как всё обстояло в действительности, однако он был очень чувствителен ко лжи и, обманывая, ей следовало держаться как можно ближе к правде. «Я подслушала» почти равно «мне пересказали». А ей именно пересказали, в деталях.

– Это вышло нечаянно. Я была на краю леса, рядом с лугом, где часто бывает дочь Деметры с друзьями. Там чудесное место. После широкой полосы зелени, залитой солнцем и пропахшей медом и ветром – узкая лента почти черного ручья, так темны его воды, над которыми смыкается полог леса. Ветви не подпускают солнечные лучи к стремнине, солнечные зайчики не танцуют на поверхности глубоких заводей, там, где течение замедляется. На границе света и тени вытянулись вдоль берега, со стороны луга, поляны белых нарциссов. У них крупные цветки и крепкие стебли, их аромат пьянит и будоражит по утрам, и нежит на закате, а днем, в полуденную жару, он, как сладкий мед, погружает душу и тело в блаженство. Там я видела Персефону. Это её любимый уголок.

– Мне было бы интересно взглянуть на него. Я люблю нарциссы.

– Знаю, владыка. В этом вы схожи.

– Что она говорила обо мне?

– Она сказала, что желала бы показать тебе это место. Потому что в твоем царстве нет белых нарциссов, только черные. Что она хотела бы взглянуть на них.

– Мои черные нарциссы увлекли её? Как она узнала?

Геката пожала плечами.

– Разве это тайна? О них знают многие, в том числе и Деметра.

– Ты права. Что ещё она говорила?

– Что её печалит твоя участь, твое одиночество. Вы родня, и ей хотелось бы помочь тебе. Утешить, обрадовать, поддержать. Ты же знаешь, Деметра дала ей немного своих сил, чтобы помогать расти самым слабым созданиям – цветам.

– Они не беспомощны, в них скрыта большая сила.

– Она похожа на них владыка. Она так же красива, как они, и возможно, столь же сильна. Впрочем, если ты однажды решишь подняться на поверхность, ты сможешь убедиться в этом сам.

Гадес резко отвел взгляд. Губы, обрамленные черными завитками бороды, поджались в тонкую линию. «Задела», – мелькнуло у Гекаты, – «самолюбие так податливо к нажиму, а в сочетании с любопытством и вовсе воск растопленный… прекрасно!»

Она поднялась со скамьи, отодвинула чашу с прохладной сладкой водой, склонила голову.

– Мне пора. Позволь мне попрощаться и прими мою благодарность за помощь оказанную и обещанную. Я не премину ею воспользоваться. Мы скоро увидимся вновь.

– Я буду ждать тебя, Пропилея. С нетерпением. Легкого тебе пути.

С этим напутствием она вернулась в мир Живых. В этот раз её отсутствие было длительным, лето ушло, как и большая часть осени. Поля и перелески готовились к зимней поре, и только густые леса хранили пышную зелень и густоту крон.

Ей пришлось долго ждать встречи с Пенорожденной. Та всё откладывала её под разными предлогами, уклонялась, лукавила.

Геката чувствовала неладное. Порой приходила мысль, что, возможно, Афродита передумала, поменяла планы, но она гнала от себя страх. Повлиять она ни на что не могла. На Олимп дорога ей была заказана, про эликсиры речь не заходила. Пенорожденная уверяла, что всё в достатке, и пусть богиня дорог немножко отдохнет от забот и странствий. Возражать Геката не пыталась – управлять энергией Семи Даров было предназначением и уделом делом богини любви, а она, Геката, была лишь её пособницей. Она делала лишь то, что ей поручали, не более. И она настолько привыкла к этому, что даже теперь, когда они с Пенорожденной определенно постановили, что ей с Дарами следует укрыться в Царстве Тьмы, даже теперь она совершенно не задумывалась, как будет протекать ритуал служения им в новой реальности. Не то, чтобы она была уверена, что богиня любви предпримет всё необходимое и уведомит её в свой черед, она именно что не думала об этом, как будто её это вовсе не касалось. Она привыкла быть подручной, исполнять предреченное, не задаваясь вопросами. Она нервничала в ожидании встречи с Пенорожденной, но знала – в случае серьезных перемен тетушка обязательно найдет её сама.

Единственным диссонансом всему вышеперечисленному было соображение, что именно ей первой пришла в голову мысль о необходимости спрятать Дары. Инициатива во всей этой истории принадлежала ей. Это непременно должно было бы удивлять её саму, но об этом Геката тоже не задумывалась.

Когда в горах выпал первый снег, они встретились в старой оливковой роще, недалеко от подножия Олимпа, у старой, выветренной временем скалы, желто-серой от наросшего густо мха. То, что она услышала, ошеломило её. Дикий страх свел ей губы, плечи согнулись как под ударом.

– Я не справлюсь, тетушка. Не заставляй меня.

– Вздор. Ты должна заместить меня, это не подлежит обсуждению, племянница.

– Но как я это сделаю? Как?

Афродита тряхнула кудрями.

– А как, ты думаешь, я это делаю, племянница? Вот как я это делаю?! А?

– Но ведь это то, для чего ты существуешь. Это…

– Слова, просто слова, племянница! «Я существую для того, чтобы это делать!»… Прекрасно! А за счет чего – ты не задумывалась? Что вообще это означает – дать кому-то эликсир Даров в том или ином его сочетании? Не знаешь? Я скажу тебе. Нужно понять, что он собой представляет – тот, кто перед тобой. Ты должна постичь его природу, понять, что ему соответствует, в чем он нуждается. Ты должна это прочувствовать и одарить его соответственно. А когда ты готовишь эликсир для восстановления сил, ты должна понять – где утрата, где ущерб? И восполнить его, а где все хорошо – там кроху, каплю, просто освежить имеющееся. Разве не так, племянница?

– Все так, тетушка. Это сходно с работой лекаря…

– Согласна. Но я не лекарь, я богиня любви. Что позволяет мне делать это?

– Я думаю…. может быть, любовь?

– Именно! Любить – значит желать понять. Любить – значит постигать. Умом, сердцем, телом – не важно, но постигать с любовью – значит постигать глубоко, следуя одной лишь Истине. Вот так я это и делаю. И ты будешь делать так же.

– Да, но я не богиня любви…

– Нет. Но ты – Пропилея, богиня помощи всем живущим. А ведь для того, чтобы помочь, тоже нужно – понять. Как ты поможешь кому бы то ни было, если не знаешь, в чём он нуждается?

– Ты права, тетушка, но…

– Девочка моя, ты просто привыкла, что тебя просят о помощи. Понимаешь? Тебе всё время говорят, что им от тебя нужно. Ты привыкла, что сама ничего не угадываешь, а ты попробуй, это ведь не сложно. У тебя получится. А я тебе помогу.

– Хорошо, тетушка, но я… всё равно, боюсь.

Богиня любви заглянула в полные ужаса глаза Гекаты, обняла за плечи и зашептала, баюкая как ребенка.

– И я когда-то боялась, а оказалось – ничего страшного. Дорогая моя девочка, я не позволю тебе ошибиться. В конце концов, я оставлю тебе свои записи. Будешь следовать им, если не хочешь рисковать, по крайней мере, первое время. Ты что думаешь, я прямо вот так, сразу, запомнила всё-всё наизусть? Нет, конечно! Самое главное, основное – это всё записано, такие вещи нельзя оставлять на волю случая. Мы бессмертны, но не всесильны. И всё же будет гораздо лучше, если ты постараешься следовать себе, а не прописям.

– Тетушка, милая, но ведь это очень ответственно!…

– Конечно, дорогая! Ты будешь дарить им свет, там, под землей. Но за это…

Она воздела палец. Геката всхлипнула обреченно и потрясла головой.

– За это я должна буду заплатить.

– Конечно, дорогая. И ты за это заплатишь. Ты получишь огромную мощь. Ты получишь Темную Силу.

– Люди и так зовут меня Черной Жрицей…

– Ну, сейчас это просто слова…. Они зовут тебя так, потому что ты много времени проводишь внизу, в темноте Тартара. Они играют с этой мыслью. Они пугают себя: «Черная Жрица!…Она страшит нас, мы служим ей!». Это вдохновляет, знаешь ли. Щекочет нервы, придает исключительность. Люди это любят. Но когда я отдам тебе то, что дарит свет богам, ты и в самом деле получишь дар Тьмы, и вот тогда….. тогда ты действительно станешь Черной Жрицей.

– Значит, Деметра провидела будущее?

– Не в деталях. Но – да. Она знает, что ей суждено потерять дочь. Она живет с этим, и борется – как умеет и сколько ей позволено. Ибо прощание неотвратимо. И ещё она чувствует, что ты – часть этого или вот-вот станешь частью. Там, у корней черных кипарисов, ею двигали ужас потери и желание обидеть тебя. Ты должна простить ей это.

– Я простила, тетушка. Но что будет с Персефоной?

– Персефона будет твоим прикрытием. Будет помогать тебе, выполнять ту работу, которую делает Геба – на первых порах. Персефона и так необычное существо, а положение жены Гадеса придаст ей огромную значимость, и ещё большее очарование. Все будут почитать за честь принять от неё что-нибудь в дар – вещь, совет, предложение.

Геката пытливо вглядывалась в лицо Пенорожденной. Будущее уже захватывало её в объятья, и она дрожала всем телом. Она не просила о том, что шло к ней. Она не хотела этого. Но оно наползало, втягивало в себя, пугало и восхищало одновременно.

– Но она должна будет узнать, что её ждет!

– Только в общих чертах. Никаких деталей. Пока никаких. А догадается – хорошо, молодец, значит, будет помогать осознанно. Чем больше любопытства и проницательности она проявит – тем лучше будет играть свою роль. Я потом скажу тебе, что ей можно знать. Или нет, не скажу! Пусть это станет проверкой. Для вас обеих.

– Тетушка, ты всё время говоришь о времени. Значит, нынешнее положение вещей временно?

– Так же, как и предыдущее. Как и то, что придет им на смену. Нет ничего неизменного. Но если ты хочешь услышать от меня перечень дат – не помогу с этим, прости.

– Мне достаточно знать, что «нет ничего неизменного».

– Ну, об этом ты и сама могла бы догадаться, племянница.

Геката беспомощно улыбнулась и пожала плечами. Афродита рассмеялась.

– Не грусти, милая. Персефона будет хорошей помощницей. Вот увидишь. Ты будешь выполнять мою работу, она будет выполнять работу Гебы.

– А кто будет выполнять мою работу?

– Ну, конечно же, ты, племянница! А у тебя были какие-то сомнения?

Теперь рассмеялась Геката. Ничего другого не следовало и ожидать, глупо было спрашивать.

– Но как же ты, тетушка?

– У меня впереди другие задачи. И уверяю тебя, если бы я могла выбирать, я бы предпочла, чтобы ничего не менялось. Но так не будет.

– Ты говоришь так, будто собираешься…. – она оборвала себя, откашлялась и продолжила – … как будто боишься, что случится что-то ужасное…

Афродита нахмурилась.

– Ты произнесла вначале слово «собираешься». Что ты хотела сказать?

– Я… ну…

Геката вновь замялась. Очень не хотелось произносить мелькнувшую мысль вслух. Но богиня любви была настойчива.

– Что ты хотела сказать?

– Просто это прозвучало так, будто ты собираешься сделать что-то ужасное.

Глаза Афродиты потемнели, голос стал ниже и глуше.

– Что-то в этом роде, племянница.

– Я знаю, что ты знаешь, что ты делаешь. А ты? Ты знаешь?

– О, да! Я знаю, что я делаю, племянница. Это огромный риск и огромная глупость, но я обязана её совершить. Просто обязана.

– Кажется, я могу понять тебя, тетушка. Я не знаю, о чем ты говоришь, но чувствую – это важно!

Афродита грустно улыбнулась и отвела взгляд. Помолчав немного, она внезапно забавно сморщила нос и, потянувшись всем телом вперед, взяла руки Гекаты в свои. Сжала крепко её ладошки и потрясла ими в воздухе, словно требуя самого пристального внимания.

– Ты – умница. И я скоро пришлю тебе Персефону. Она скоро придет к тебе – после того, как ты полностью обустроишься там, внизу. Так что, не медли, племянница!

– А как же Дары, тетушка?

– Я передам тебе власть, и ты заберешь их с собой.

– Но как я смогу, я же не знаю как…

– Когда я отдам тебе власть, ты будешь это знать. Береги себя и хорошего тебе дня.

Ну, вот, теперь отступать некуда. Вниз так вниз. Может и хорошо, что всё так вышло. Как говорится, не было счастья, да несчастье помогло. Устала она от этой беготни по дорогам и пределам. Сластолюбию Зевсову пределов не видно, быть на посылках у него бесконечно, спасать любовниц его смертных – нет уж, увольте! Надоело. Пора ей и впрямь сосредоточиться на действительно важном. И если спасать, так лучше тех, кто достоин усилий. Или тех, кому негде больше искать защиты.

Но есть ещё кое-что. Её собственные пристрастия. Тайны сил манят всё сильней и они гораздо интереснее олимпийских интриг и раздоров. И совершенно точно интереснее нескончаемых просьб о личном, вечносущем и вечносытом благе для себя любимого – того, чья жизнь, по сути, не длиннее вздоха ветра.

Если бы я не был один, я бы непременно заключил пари на то, как скоро Гадес соберется на поверхность. Я бы, пожалуй, поставил на месяц или два – ведь шаг серьезный. А тот, второй, решил бы придерживаться противоположного – пары дней, к примеру. Потому что любопытство и самолюбие это тоже очень серьезно.

Но я был один. И мне всё равно хотелось интриги, поэтому я придумал ещё одного себя и поручил себе попробовать выиграть спор. Платой за проигрыш я решил назначить что-нибудь из того, что либо сделать было нужно, но пока терпелось, либо совсем не хотелось, но уже поджимало. Чтобы не слишком подталкивать самого себя под локоток, я решил не ограничиваться в варрантах. Определюсь, когда проиграю. Или выиграю. Что, в принципе, одно и то же.

Во всём этом не было ровно никакой надобности, однако помогало скоротать дни. Вечность действительно имеет свойство проходить очень быстро, но только когда вы ничего не делаете

Оба моих «Я» оказались никудышными провидцами. Нам пришлось ждать весь остаток осени, всю зиму и первую половину весны.

Глава XVII

Зима надежд и обещаний

Когда Гадес был в растерянности, он шел к Керберу. Дитя Ехидны и Тифона, одно из самых ужасных созданий Тартара, чудовище, которого страшились и тени, и боги, было ещё более ранимым и одиноким, чем сам владыка Аида. Гадес любил говорить с Кербером о том, во что нельзя было посвящать никого – пес умел слушать и не умел сплетничать. Но главное – он мог дать ценный совет, хотя делал это крайне редко. И это, похоже, не зависело от его желаний или намерений, было так, словно кто-то либо вкладывал в него ответы, либо нет. Он был чем-то вроде Подземной Пифии. Оракул Тартара.

Красивые титулы, кстати. Особенно последний.

Вдоль тела Кербера вились гладкие, черные змеи, их отливающая металлом чешуя прилегала плотно к гибким телам, но когда зверюг тревожило что-то, чешуйки встопорщивались. Их острые, как заточенные лезвия, кончики терлись о шкуру Кербера, проникали сквозь густую, жесткую шерсть, втыкались в тело, и яд с чешуй сжигал ему кожу и попадал в кровь. Змеи, приходя в неистовство, скользили вкруг трех его шей, сжимая их в кольцах, кусали его за морду, и трехголовый гигант рычал тогда в боли и ярости так, что своды Тартара тряслись, скалы рассыпались, а огненные недра царства Мертвых начинали плеваться огненными фонтанами. Только трое могли успокоить змей и пса: сам Гадес, богиня дорог Геката, и ещё маленькая подружка Кербера, Темная принцесса Смерть, дочь Танатоса. Гибкие змеиные тела смирялись под их уверенной рукой, ярость обезумевшего пса стихала, боль уходила, и Кербер, измученный, покрытый пеной, изошедший слезами и слюной, опускал израненное тело на камни и благодарно лизал ноги тем, кто избавил его от мук.

В этот раз змеи спали. Кербер, прижмурив глаза, выслушал Гадеса. Мохнатая пасть, та, что была ближе, открылась, длинный алый язык лизнул руку Владыки Аида.

«Я видел маленькую Принцессу. Она приходила ко мне. Ты знаешь, она часто рассказывает о своих путешествиях. Ей нужно с кем-то делиться этим. Нельзя держать смерть в себе».

«Что она сказала тебе, малыш?»

«Она сказала, что наверху скоро придет зима»

«Что это значит?»

«Это значит, что все нарциссы увяли».

«Не понимаю тебя, малыш».

«Я думаю, она не приходит теперь к ручью, повелитель. Там сыро и сумрачно. Яркий луг пожух, там гуляет холодный ветер».

«Да ты, оказывается, поэт, мой милый?!».

«Ты знаешь, я пою, когда могу, повелитель. Я не уверен, что это красиво, но я стараюсь».

Гадес потрепал огромную уродливую голову. Две других тут же подсунулись под руку. Он приласкал их тоже.

«А я люблю слушать тебя. Иногда меня тянет спеть с тобой, но я знаю, это может быть понято неправильно. И я сдерживаю себя».

«Именно это тебе следует сделать и теперь, повелитель. Тебе стоит подождать до начала лета».

Мягкий голос прозвучал у плеча Гадеса.

«И я бы предложила тебе подождать до лета, сын. Пусть Геката придет в Аид и обоснуется здесь, пусть вначале расцветет её сад»

«Мама!» – только и смог прошептать чернобровый, сумрачный гигант. Огромные, мощные плечи вздрогнули, черты лица исказились – то ли радостью, то ли отчаянием. – Ты так редко приходишь, мама».

«Ты давно взрослый, сын. Но я знаю каждый твой шаг, и помню о тебе, и… ты знаешь, почему я не прихожу».

«Да, мама. Но почему, почему – до лета?»

«Потому что ты прав, Гадес. В твоем мире мало радости для женского сердца. Пусть в нём появится уголок, где можно будет укрыться от подземной тоски и мрака. Кого бы ты ни выбрал в жены, ты должен помнить, что вначале одиночество может стать для неё тяжким грузом, и тогда надежда на дружбу и понимание между вами рухнет, не успев расцвести. Пусть здесь появится та, что сможет заменить ей подруг и даже, возможно, мать – в каком-то смысле. Пусть здесь появится то, что станет утешением в мыслях об утраченном»

Владыка Аида сложил руки перед грудью в знак покорности.

Образ Реи проявился на мгновение, задрожал и рассыпался мелкими искрами.

«Не спеши, сын. Совет Гекаты хорош и девушка, о которой идет речь – воистину драгоценность, но я прошу тебя смирить порыв. Дай обстоятельствам сложиться благоприятно. В этом деле тебе понадобится помощь Пропилеи, но для этого она должна быть здесь, внизу. И не одна».

«Что ты хочешь сказать, мама?»

«Ты прав, что согласился укрыть её и Дары. Это верный шаг».

«Что ты знаешь об этом, мама?»

«Это то, о чем я не вправе говорить, сын».

«И я должен принять это, не задавая вопросов?».

«Будет лучше, если ты не будешь пока знать об этом. Со временем все откроется. Потерпи».

«Ты все время это говоришь».

«Одно связано с другим, сын».

«Ты видишь здесь связь?»

«Так устроен этот мир, сын. Но твоё терпение будет вознаграждено. Ты удивишься, когда поймешь это».

Кербер глухо рыкнул. Камни покатились с утеса, вознесшегося рядом, скала под ногами заходила волной.

«И твоё тоже, малыш!» – прошелестел тихий голос, и растаял среди сумрака и теней.

В действительности, Афродита понятия не имела, что она собирается делать дальше. Пока задача была в том, чтобы передать власть над Дарами Гекате. Сам ритуал передачи не был чересчур сложным, как и все подобные ему, такого уровня и размаха. А вот над обещанными богине Дорог прописями ещё предстояло потрудиться. На самом деле, их просто не существовало, хоть она и уверяла Гекату в обратном, так что она планировала заняться ими немедленно.

В то же время Афродита не сомневалась: эти хлопоты определенно не были тем подвигом, о котором говорила Мнемозина. И так же точно не была им та великая задача, которую на ходу придумала она себе сама, когда уговаривала перепуганную до белых губ Гекату. Нет, предреченное Мнемозиной явно касалось иного. Советы Повелительницы Памяти были зыбки и опасны, их следовало принимать как данность, и не следовало пытаться разгадать. Они не открывали ничего нового, не давали подсказок, но приходил час, и любой, оглядываясь назад, удивлялся, как можно было не понять смысл её речей?! И Мнемозина никогда не опускалась до предсказаний о делах почти решенных или планируемых. Она всегда говорила о том, чего у собеседника ещё не было даже в мыслях, разве что в предощущениях, да и то безотчетных.

Стоило просто быть наготове, хотя и было это – сомнительно. Но всему свой черед. Пока Афродита собиралась дождаться знака от Гекаты. Пропилея должна была обустроить всё внизу, а на это может уйти вся зима и даже начало весны. А ей нужно было заняться прописями и оценить запасы.

И ещё – поговорить с Дарами. Они должны узнать, что их ждёт.

Обнаженная, встала она в центре круга. Медленно протянула раскрытые ладони к ларцу. Вокруг неё начало разгораться странное молочное сияние, в нём проблескивали золотые молнии. Оно шло от её кожи, как будто она сама была сосудом, где хранился и сиял миру драгоценный эликсир.

Ларец засветился ей в ответ – синим и серебряным. Свечение разрасталось и словно бы тянуло за собой крышку, постепенно поднимая её. Вслед за крышкой из недр ларца поднимался черный, укрытый тканью, поднос с углублениями, где стояли семь вырезанных из камня флаконов, семь разноцветных вместилищ Хаоса, семь домов для Огня Изначального в этом мире – Семь Даров.

В каждом флаконе – драгоценное масло с неповторимым, отличным от других, ароматом, призванное воплотить сущность Дара. Оно – его портрет, оно пропитано его энергией. Травы, цветы, пряности, листья и корни, кора и пыльца – отдали себя, чтобы воссоздать Семерых. Черный поднос поднялся на уровень глаз и застыл в воздухе.

Афродита сделала приглашающий жест.

«Поговорим, родные?» – мысленно обратилась она к Дарам.

«Мы рады встрече, Урания» – ответило наперебой несколько голосов. Ответили мысленно – иначе они не умели. – «Тебя что-то тревожит».

«Увы. И я хотела бы вновь прислушаться к каждому из вас. Ещё раз окунуться в силу каждого, освежить в памяти и в себе вашу мощь во всех её оттенках».

«Рады будем помочь тебе, Урания».

Лилейная рука потянулась к красно-коричневому флакону, вырезанному из полосатой яшмы. Дар Вечной Жизни. Самый первый и самый главный. Дар, без которого нет богов. Аромат бесконечности, которая всегда с тобой, как запах березовой коры в дождливом лесу или гвоздичной поляны, согретой полуденным июльским солнцем, как запах всех желтых цветов в мире, шафрановых полей и розовых кустов. Нет в этом эликсире ничего необычного, пахнет и рынком, и храмом, и лесом и лугом, всем и ничем, и помнишь, что услышал и забываешь сразу же. Знаешь только то, что жить без него бессмысленно, хочется спрятать его за пазуху и баюкать, и засовывать в него нос, как в платок, откуда пахнет детством и руками матери, а слышать в ответ запах дальних стран, нераскрытых тайн и тишины.

Рядом с ним один из самых странных – Дар Прорицания. Флакон из черного оникса, высокий, плоский, ребристый, очертаниями похожий на сухопарую человеческую фигуру, вырезанную неумелым ремесленником. Фигурка похожа то ли на жреца, то ли на пастуха – широкие плечи под плащом, высокая шапка-крышка, скругленная сверху. Золотая лента перерезает фигурку пополам, на ленте выдавлены странные знаки, похожие на забытый язык. Все смешано здесь – теплота дерева и сладость бальзамических трав, упоительная нежность цветочной пыльцы и свежая, хрусткая прохлада сока спелых фруктов. Но стоит вдохнуть чуть глубже – и явственно становятся слышны ноты увядания. Мертвящий запах подгнивших лилий, сладковатая тошнотворность сырой грибницы. Запах прелой листвы – душный, поздне-осенний, и вдруг, резким порывом врывается аромат холодного утра и острый запах лесных трав. А потом пыль, сухая пыль лесного тракта, отбитого множеством ног и колес.

Лотос и орхидея царят здесь. Их благоухание уносит сознание прочь, освобождая ум от барьеров, а речь – от преград. Дар Прорицания – редкость, драгоценность, он подчиняет безвозвратно; тот, кто носит его в себе, всегда отделен от других и почти всегда несчастен. Он не может это изменить, да и не хочет. Он счастлив, только когда отдает себя неверной стихии будущего, которое может так и не наступить.

А вот один из ее любимцев, в округлом флаконе, так уютно ложащемся в ладонь, густо-темно-лиловом, с переходом почти в иссиня-черный, как у сочной переспелой сливы. Камень, из которого он вырезан, называется альмандин. Поверхность слегка волнится, как полосы ткани, которые раздувает ветер, крышечка маленькая, округлая, бледно-охряного тона. Она из полупрозрачного сердолика, в глубине которого красно-багровые полоски свиваются в причудливые кольца. Дар Тайного Знания – колдовское зелье, темное и томное, яд ненависти, любви, и власти. Сладкий и терпкий, нежный и пронзительный, тонкий, удушающий, опасный – первые его порывы взмывают тонкой струйкой, чистой и холодной, как вода болот; но вот они набирают силу, сочатся горчащей зеленью, запах мха и кислинка лесных ягод остро ввинчиваются в сознание, тревожа его – на грани отторжения, – но не отпускают. Теплея, аромат собирается в плотную вуаль, и рисует мир, где звенит ручей в неге летнего зноя, где цветет пышными шапками дикая слива; где упоителен жасминовый дух и кружит голову бархатная сладость роз с капелькой ладана и белого меда. И символом обретенного, в долгих поисках, в конце, на излете, звучат строго и уверенно сандал и кедр, горячая, густая амбра, и гелиотроп, цветок бога Солнца, вечно обращенный вослед его колеснице.

Дар, схожий с Тайным Знанием, Дар Божественной Мудрости – простой матовый флакон, из ребристого, полупрозрачного кварца, в окантовке из золотого литья. Он большой и лучше ложится в обе ладони, чем в одну – для одной руки он неудобен, ибо чересчур тяжел. Круглая матовая крышечка с вырезанными на ней завитками, образующими в центре слегка неправильный овал, который переходит в ровные концентрические круги – тем ровнее, чем дальше от центра, очень плотно прилегает к горлышку и снять её – непростая задача.

Эликсир этого Дара – один из самых сложных; сложносочиненных, если точнее. Здесь слива и персик, здесь горькие травы – базилик, календула, ландыш. Здесь царица цветов – роза и царь цветов – жасмин, здесь яркая, звонкая зелень магнолии, истовый, чуть гниющий дух орхидей, и вновь – как и в тайно-лиловом флаконе – гелиотроп, пахнущий тонко, пушисто и сладко. Здесь мед и малина, стиракс и мускус, здесь кедр и сандал. Дубовый мох мешается с цветами гвоздики и серой амброй.

Мудрость – это когда всё, что не может ужиться вместе, живет вместе счастливо и в согласии. Когда всё множество различий обретает одно сердце и общее сходство, не теряя своего многоцветья. Когда каждая грань целого – отдельный мир, а вместе – все грани мира.

Дар Божественной Мудрости – эликсир цвета густого янтаря. В холоде начал этот Дар строг и горек, его эликсир пахнет пылью дорог и разочарований. Это аромат знания и опыта, это груз печалей сердца, боль утраченного и пожертвованного зря. Но истинная мудрость в том, чтобы идти вперед, не сбавляя шага, быть текучим и открытым, быть терпеливым и внимательным, наблюдать и учиться превосходить боль любовью и улыбкой. Терпение и ласка смягчают вкус испытаний, сердечное тепло несет радость подлинного сочувствия. Мудрость – это мед разума, это ум, имеющий сердце, и самые сладкие его плоды – понимание и прозрение. Суть их в том, что порой, для того, чтобы понять, нужно закрыть глаза и отказаться и от знания, и от его путей.