Текст книги "Импэриа Рэдас"

– Не трусь! Это твой дом. Приехали, оставим вещи и на завод. Ты, Изо, посмотри квартиру – как там и что. Но Изольда Львовна ничего не слышала, она с изумлением и недоверием рассматривала в окно автомобиля старый кулешовский двор:

– Что это?! Зарезали! Слона зарезали! Изверги, дикари!

Странно! Получается, Айдар Валиев был прав? Ну, когда он острил про недорезанного слона. Только как же тот от Администрации до улицы Каменской добежал?! И вообще, откуда в Кулешах слоны? Тут же не Африка!

Глава 5. Да что происходит?

– Бред! Бред! Бред! – возмущался Айдар Валиев – Откуда в Кулешах слоны? Я просто пошутил, а все издеваются! Но вы – то, Виталий Андреевич! Ведь я вас всегда уважал и слушался! А вы меня на слона променяли!

– Мне по телефону доложили – ковригинский сынок приехал и увидел. Сходи и разберись! Да не расстраивайся ты так, может, это не слона зарезали, а кого-то другого – неловко оправдывался кулешовский прокурор, участвующий в оперативке заводского отделения полиции в связи с приездом важных гостей.

– Крокодила! – с готовностью подсказал Валиев.

– Почему крокодила?

– Люди говорят, не я!

Присутствующие на совещании коллеги Айдара уже давились от смеха, и Виталий Андреевич Бубликов, сдвинув брови, строго скомандовал:

– Лейтенант Валиев разберитесь и доложите!

Но все уже во всем разобрались, и даже Изольда Львовна успокоилась и поднялась в квартиру. А дело вот в чем – проектируя новый социалистический город будущего, сталинские архитекторы совершенно не экономили ограниченные государственные ресурсы и предусмотрели во дворах Заводского района Кулешей три фонтана классической формы, два с рыбками и один – слоненок. Наступившая в девяностых годах рыночная эпоха в России привела к кардинальному пересмотру взглядов на городскую инфраструктуру, короче, денег на фонтаны в местном бюджете не стало, и они заросли густой травой. Но зимой две тысячи девятнадцатого года депутаты Городской Думы Кулешей предложили сообществу местных предпринимателей добровольно – принудительно поучаствовать в городском благоустройстве к празднованию Дня Независимости России. Первого июня произошло открытие отремонтированного фонтана-слоненка с участием жильцов прилегающих домов, местных чиновников, предпринимателей и городской телекомпании Тарус. Фонтан всем понравился – круглая ярко-голубая чаша с фигурой слоненка светло-серого цвета в натуральную величину в центре, но уже через неделю вода в чаше стала застаиваться, и фонтан пришлось отключить для ремонта труб.

А после утреннего мщения неизвестных придется перекрашивать и самого слона, заляпанного большими кровавыми пятнами. Поэтому ничего удивительного нет в том, что Изольда Львовна была так возмущена открывшейся ей картиной.

Но Айдару Валиеву все это не принесло никакого облегчения! Таруские корреспонденты, оказавшиеся на месте происшествия раньше него, буквально намертво вцепились, да еще и камеру ему в лицо направили:

– Как вы думаете, в чем смысл такого вандализма? Что вам известно о мстителях?

– Что слона они не резали! Больше ничего не знаю!

– Господин лейтенант, общественность имеет право знать, что происходит в городе! Не уходите от ответа!

– Так я же стою, на месте стою, не ухожу. А в городе у нас все в порядке, пусть общественность не волнуется.

– Как вы думаете, что будет двенадцатого июня?

– А тут и думать нечего! Все готовы праздновать и мстить. Правда, калинковскую дорогу прибрать надо…

– Уже который год мстители действуют в Кулешах, но вы ничего сказать не можете!

– Так вы сначала скажите! Кто их покрывает? Что они, в пустоте художествами занимаются, что ли? В шесть утра они слона резали, тьфу, Администрацию с фонтаном красили, а где свидетели? Мы же не оккупанты, не фрицы! Мы полиция! Российская полиция!

– Значит, мстители пользуются поддержкой народа?

– Конечно! Кто яйца пуляет в чиновников? Народ и пуляет.

– А полиция что делать будет?

– Мы всегда с народом! – воодушевился Айдар и добавил – И вообще, Крым наш! С праздником независимости, россияне! С наступающим!

Затем Валиев энергичным шагом, пока телевизионщики не опомнились, быстро покинул двор с фонтаном. Не подумайте, он не испугался – просто вспомнил, что ему надо срочно оформить административные наказания поселковским драчунам, чтобы заставить этих гремлинов убрать свой мусор с калинковской дороги. Только Крым здесь причем, Валиев?

Озадаченным корреспондентам также некогда было ломать голову над странным поведением кулешовской полиции, они добросовестно все засняли на камеру и рванули вслед машинам с Григорием Ковригиным, Мироном Ригой и охраной выполнять редакционное задание по освещению визита нового хозяина на свой завод.

Эрих Михайлович Лайбе управлял Кулешовским металлургическим заводом уже почти пять лет. Родом он был с Латвии, где тридцать лет проработал на Лиепайском металлургическом заводе, последовательно пройдя путь от цехового мастера до заместителя главного инженера завода. Осенью две тысячи тринадцатого года после объявления банкротства предприятия он перебрался на Донецкий металлургический завод, откуда его пригласил к себе давний знакомый Александр Петрович Ковригин. Нет, друзьями они не стали, но Ковригин очень ценил Лайбе за его педантичность и добросовестность, всегда корректно и уважительно общаясь с ним на уровне хозяин-работник. Да, уважаемые читатели, Александру Ковригину пришлось отступить от своих убеждений и стать-таки настоящим хозяином своего завода, но произошло это не сразу и нелегко!

– Добрый день! Прошу, присаживайтесь! Примите мои соболезнования, Григорий Александрович и вы, Мирон Сергеевич – мягкий акцент и неторопливая, плавная речь до сих пор выдавали в Лайбе его балтийские корни – Вы не против знакомства с заводскими работниками? Или отложим?

– Пожалуй, отложим – согласился Рига – Григорию в кабинет отца надо.

– Сейчас откроют и проводят. Светлана! – позвал секретаря Лайбе.

Мирон Сергеевич, удобно устроившись в большом кресле, пытливо всматривался в собеседника:

– Ну что, Эрих Михайлович, в прятки играть не будем? Какие твои планы?

– А ваши? – осторожничал Лайбе.

– Выстоять! Я прямо говорю – ты нам нужен. Если дело в деньгах, называй сумму!

– Деньги – это… хорошо. Но их мне уже предложили.

– Понятно! Тогда что? Ну, не тяни, ты же меня знаешь!

– Мне нужны две вещи – отбросил деликатность Лайбе, и сразу заговорил быстро, без акцента – Пост директора еще на пять лет с настоящими полномочиями и долю в акционерном капитале.

– Ясно! Насчет поста согласен, а вот про долю – ее тебе никто дарить не будет, заплатишь сполна. Отсрочить оплату можно с учетом финансовых результатов завода, но закладывать долю мы тебе не позволим. И это все! Вот и подумай, сколько откусить сможешь? Но Григорий должен контролировать свой актив.

– Я думаю, мы договоримся – довольный улыбался Лайбе.

– Мы да! А стервятники?

– Есть у меня предложения, обсудим.

Собеседники погрузились в обсуждение сложных финансовых вопросов, а что же Григорий?

Он стоял посреди отцовского кабинета и не знал, что ему делать. Большая квадратная комната с двумя высокими занавешанными окнами напоминала ему сумрачное таинственное царство, где, сколько Григорий себя помнил, пропадал его отец. Он всегда работал – здесь в Кулешах и потом в Москве, даже когда заболела мама, эта чертова работа не закончилась, даже на следующий день после ее похорон Григорий опять услышал: «Я на работе, когда освобожусь, мы поговорим».

«Что же такого важного вершилось здесь?» – недоумевал Григорий. Конечно, он понимал, что его собственное благополучие напрямую зависит от завода. Но зачем продолжать тратить львиную долю своей жизни на этого бездушного монстра, когда все условия безбедного существования твоим близким уже созданы? Почему отец продолжал выбирать монстра, но не своего сына?

– Нет! Ты любил меня! И маму тоже – бормотал Григорий – Я всегда чувствовал, что ты думаешь обо мне. Но мы так мало времени проводили вместе! Завод! Всегда завод! – уже злился Ковригин-младший – Что я должен сделать?! О чем ты мне написал?! Я все сделаю, но он мне не нужен! Прости…

Очаровательная блондинка заглянула в кабинет:

– Григорий Александрович, что-то нужно принести? Эрих Михайлович поручил мне во всем вам помогать!

– Спасибо, Светлана – поблагодарил секретаря директора Ковригин – Все в порядке, только сумрачно здесь как-то!

– Сейчас! – Светлана шустро подняла жалюзи с большого окна, выходящего на центральную площадь между заводоуправлением и проходной – Ого! Уже собрались!

– Кто? – не понял Григорий и тоже подошел к окну.

Два десятка женщин, абсолютно прекрасных телом и душой в своем яростном порыве за справедливость и лучшее будущее, ринулись красочно протестовать перед хозяйскими окнами, будто по команде Светланы. У каждой валькирии были заняты обе руки – в одной вился по ветру российский триколор, в другой – крупно написанный лозунг (у всех – похожего содержания):

– Верните Крым!

– Крым наш!

– Руки прочь от Крыма!

– Крым сожрали!

Григорий задумчиво спросил Светлану – Лозунги какие-то странные? Он уже наш.

– Ваш! А им он тоже нужен!

– В смысле? Он же общий.

– Это за двадцать тысяч? У нас столько в месяц зарабатывают! А если мама одна, какой Крым?

– Так его что, делят, что ли? За деньги?

– А вы думали бесплатно? – задорно и с огоньком отвечала Светлана, но совершенно непонятно.

– Да ничего я не думал… Странно как-то – нерешительно бормотал Ковригин – А чего они здесь Крым требуют?

– А где еще? Вы же хозяин! Все деньги у вас!

– У меня столько нет – испугался Григорий – Целый Крым!

А на площади к прекрасным валькириям уже устремились корреспонденты Таруса, настраивая камеры на наиболее фотогеничных протестанток.

– Это политический протест? Почему такие требования?

– А чем мы хуже? Вот чем мой сын виноват?! Кое-кто завод получил просто так! А моему – Крым тогда дайте!

– Точно! Мы все за него платим, из каждого кармана повыгребали!

– Горбатимся, а толку чуть! Мы же на Францию не просим – только на Крым!

– Ну, ты и хватила! Франция! Наши рожи там не гожи! Это для хозяйских деток, а остальным – шиш!

– За себя говори! Моему все гоже! И Крым я не отдам!

– Я инвалид, без мужа рощу двоих детей. Они у меня слабенькие, болеют часто. А в Крыму такой климат и море! Несправедливо это! Верните Крым!

Внезапно по этой сумятице криков и телодвижений пробежала какая-то большая волна и, наткнувшись на стоящих перед входом в заводоуправление охранников, схлынула обратно в море, унося с собой прекрасных и загадочных валькирий с их весьма экстравагантными требованиями. Но ничто в нашем мире не проходит бесследно – прямо перед телекамерами Таруса неизвестно откуда буквально материализовался ошарашенный господин Царапкин, весь увешанный ленточками российского триколора. А еще он крепко сжимал в своих, не знающих физического труда, холеных, белых руках самый большой и самый оригинальный лозунг исчезнувших протестанток – «Мы на горе всем буржуям Крым вернем и потанцуем!»

Секундное замешательство, вызванное взаимным отказом господина Царапкина и корреспондентов Таруса поверить своим собственным глазам, сменилось яростным негодованием одного и ехидными вопросами других:

– И вам тоже Крыма мало, Францию подавай?!

– Это провокация! – в ответ завопил градоначальник – Да что происходит?!

– Крым ваш, господин Царапкин, или не ваш?

– Пуссик! Пуссик! Пуссик! – возмущенно скандировал мэр – Проверь! У них точно есть яйца! Я знаю!

– Успокойтесь, Симеон Иоаннович! – Игорь Владиленович Пуссик наконец-то пробрался к шефу – А вы хулиганы! Я полицию вызову!

Григорий озадаченно посмотрел на Светлану, но та, пожав своми красивыми, белоснежными плечами, возмущенно воскликнула:

– Бессовестный какой! Крым детям нужен, а он кто? Ни стыда, ни совести! Не давайте ему ничего, Григорий Александрович! Пожалуйста!

– Не дам! – твердо пообещал Ковригин.

– Пойду все Эриху Михайловичу расскажу! Он этого Царапкина не выносит!

Так ничего не понявший Григорий задумчиво посмотрел вслед убегающей Светлане и снова вернулся к своим проблемам. Сунув руку в карман, он достал маленький серебристый ключ от сейфа отца и буквально заставил себя открыть его. Внутри сейфа лежали два одинаковых конверта, один с надписью – сыну, другой с пометкой – Григорию К.

Григорий сразу вспомнил, что отец обычно не называл его полным именем, только, когда был крайне недоволен его учебой или поведением, а еще, после смерти матери, когда заставлял его выйти из своей комнаты и начать жить снова.

Руки Григория сами потянулись к первому конверту и быстро разорвали его. Обычный лист бумаги был заполнен острым, размашистым почерком Ковригина – старшего:

Сын! Гришенька, родной мой!

Я люблю тебя больше всего на свете! Поверь, я боролся изо всех сил, чтобы не оставить тебя, но смерти не избежать. Прости нас с мамой, что ушли, но мы всегда с тобой.

Сын мой, ты моя жизнь! А я хочу жить вечно и счастливо, помни об этом! Я верю, ты встретишь свою женщину, и у меня будут внуки и правнуки. Не плачь мой взрослый сын, я с тобой, я всегда буду с тобой.

Я не писал завещания – ты мой единственный наследник, только прошу не забудь твою Леди Изо, ты же понял, кем она была для меня.

И еще – я не хочу заставлять тебя открывать второй конверт, можешь просто порвать его. Но, если ты решишь открыть, то знай, я пойму любое твое решение.

И напоследок – твоя мама просила меня вырастить тебя самостоятельным человеком, не трястись над тобой и не оберегать излишне, но я всегда волновался за тебя, особенно после ее смерти. Я не знаю, удалось мне это или нет, но и ты сам не знаешь! Может, попробуешь?

Сынок, прощай. Живи, живи долго и счастливо! Твой отец.

Глухо воя, Григорий рухнул в кресло – боль снова затопила мир, и московский дождь догнал его в Кулешах. Ничего не будет больше и ничего не надо! Григорий умер. Или хотел умереть?

Глава 6. Кто ты?

Когда ночь опускается на землю, люди вспоминают, насколько они слабы и беззащитны, самонадеянны и глупы. Да, мы захватили эту планету, отняв у всех других представителей земного мира, мы ломаем ее под себя беспощадно и безвозвратно. Земля уже обречена быть или не быть только вместе с людьми, мы ее главное богатство и проклятие! Но ночь – не наше время, пусть мы освещаем ее искусственным светом и заполняем нашими пустыми развлечениями, и даже, страшно сказать, культурным отдыхом. Мы делаем все, чтобы только избежать необходимости отвечать на эти вечные, мучащие нас вопросы – кто мы? что нам всем надо? почему я? и тысячи, тысячи других. Господи! Помоги нам смириться с собой и дай силы стать лучше!

Но Григорий не мог просить, ведь все уже произошло и ничего не изменишь – отец там, а он здесь, почему? Но и слез больше не было, была только боль огромная и тупая, болело все тело – от кончиков пальцев ног до волос на голове, болела душа, непрерывно, остро и нескончаемо! Григорий не помнил ничего, что случилось с ним днем девятого июня после того, как он прочитал письмо отца. Не помнил скандала с мэром, который примчался к дверям его кабинета пожаловаться на хамские издевательства кулешовцев – впервые в своей сознательной, взрослой жизни Григорий избил другого сознательного, взрослого человека, правда, неприятного многим, да еще и отматерил его от души. Не помнил он, как кричал Лайбе и Ригу о том, что ему ничего не надо, пусть все идет на Крым. Не помнил, как Мирон Сергеевич утащил его домой, как Изольда Львовна уговаривала его успокоиться и лечь спать. Он не помнил даже, как ускользнул от надоедливой опеки и оказался на ночных улицах этого ужасного города, чей завод-монстр сожрал его отца!

Все было враждебно ему в Кулешах, за каждым углом таились кровавые убийцы, ненавистные горожане проскальзывали мимо него подобно бесплотным теням, зловещие звуки терзали ужасом его израненную душу. Он здесь чужой! Как же больно дышать этим отравленным воздухом! Отчаявшись отыскать спасительное убежище, Григорий уже готов был рухнуть посреди той отвратительной, пыльной улицы с безумным названием Трубапром, по которой он брел уже из последних сил, прямо напротив трехэтажки с номером тринадцать, настолько косо прибитым, что бедняге казалось, сам черт криво подмигивает ему свою дюжину раз. Но спасение было уже близко!

Нет, утро еще не настало, лишь тонкий лучик разума и надежды проглянул сквозь двухдневные тяжелые облака бессмыслицы и горя – Григорий почувствовал то, в чем нуждался сейчас больше всего на свете – родственную душу. Он видел – в этих серых глазах плескалась боль, такая же огромная, как и его собственная, и эти руки были также холодны и бессильны что-то исправить:

– Кто ты? Тебе плохо? – почти бесшумно прошептал Григорий, вплотную приблизив свое лицо к лицу незнакомца – я теперь один, навсегда один…

– Да – тихо ответил незнакомец – ты поймешь… что же мне делать?!

Как странно мы стали жить! Вокруг нас множество друзей с их лайками и восторженными комментариями под нашими фото в соцсетях, мы легко решаемся сказать «люблю» случайным знакомым, захлебываемся от восторга за блестяще раскручивающуюся карьеру и даже не сомневаемся словам родителей о гордости за нас, живущих так далеко – в Москве или Америке! Кто-то еще верит этому?! Что у нас есть? Друзья, окружающие нас в праздники, но не в горе? Родители, любящие нас и доживающие в одиночестве? Любовники и любовницы, бывшие мужья и жены, так и не ставшие нам близкими людьми? Да! Еще есть наши дети – прекрасные инопланетные странники, сумевшие сохранить только облик гуманоидов, а что у них внутри?

Конечно! Скоро наступит утро, депрессия отступит, и мы снова поверим в прекрасный, разумный мир без страха и зла, нищеты и предательства, мы будем жить и надеяться снова и снова. Но земля опять крутанется вокруг своей оси, придет ночь, и все повторится!

Резкий ранний звонок в дверь подобно будильнику разбудил Людмилу Кошкину, ее тревожный, краткий сон рассыпался в прах, не успев подарить освобождение от усталости, тревог и суеты прошедшего дня. Потрогав холодную половину супружеской постели, Людмила грустно вздохнула и побрела открывать дверь.

– Спишь еще? Я на вокзал, Савушка приезжает. А где Сергей? Я вам шанежек горячих занесла, внучек любит с картошкой – с порога зачастила Нина Петровна Кошкина, свекровка Людмилы – А ты чего грустная, случилось что?

– Ничего! – опять вздохнула Людмила – Вы проходите! Никита у моих родителей, там сейчас близнецы – Мария в больнице лежит, но скоро выпишут. Вот брат и предложил забросить детей к бабушке с дедушкой погостить.

– А чего грустишь тогда?

– Ой, Нина Петровна! Ничего у меня не получается, будто в закрытую дверь ломлюсь! А толку?!

– Доченька, я все вижу! Бедная ты моя! Тяжело тебе с моим сыном…

– Нет! Я люблю его, только его! Я смогу, я обязательно смогу! – убеждала свекровь Людмила, а себя ей убеждать было не нужно.

Есть в наших женщинах одна неистребимая потребность, передаваемая из поколения в поколение, глубоко порицаемая современным эмансипированным человечеством, зачастую раздражающая донельзя своих адресатов, но выражающая абсолютный смысл женского существования. Это потребность любить и заботиться о своих близких, всегда и везде, вопреки всему и всем! Вы только вдумайтесь – бьет, значит, любит! – и она действительно в это верит!

О да! Поморщите нос и выскажитесь презрительно: «Дура! Как ты можешь терпеть?!»

Терпеть, конечно, не надо, но я спрошу: «А почему терпишь ты?» У тебя ведь все прекрасно – ты красива, умна, образованна. И одна – да, ты одна! Только, пожалуйста, не говори о своих партнерах – сексуальных, деловых и еще каких-то; о веселых и свободных друзьях, о высокой цели самореализации и самосовершенствования! Я просто спрошу – ты счастлива? Почему я все больше вижу вокруг себя людей, которые не живут, а готовятся жить? Они терпят бессмысленную, унизительную работу, да и с собственным бизнесом так бывает, чтобы получить какую-то сумму денег, но им не на кого их тратить, и тогда из глубин подсознания выплывает бригантина с парусами, исписанными наполеоновскими планами будущего, требующего терпеть, терпеть и терпеть. Только будет ли оно это будущее? А пока у тебя нет даже того, ради кого стоило хотя бы плакать!

Людмила Кошкина любила, любила так, что даже задыхалась от переизбытка этой любви – ее муж Сергей и сын Никита составляли весь ее мир. И он, этот мир, был огромен, ничуть не меньше, чем у продвинутых столичных интеллектуалок, ведущих кровавую беспощадную борьбу за мужской престол. А Людмиле не нужно было это царство, ведь она не была одна! И заполнять свою жизнь искусственным смыслом и бесполезными целями ей не требовалось, времени хватало только на сущее.

Сергей Кошкин – это первое и единственное чувство, боль и нежность, страх и горе, ее единственный мужчина, отец ее сына Никиты. Первый раз Людмила заметила его, когда училась в четвертом классе средней школы в Кулешах. Она поднималась по широкой лестнице с деревянными перилами, а навстречу ей спускалась шумная компания старшеклассников, и среди них был он – высокий, сероглазый, с роскошной шевелюрой пепельного цвета. Зацепившись за ступеньку, Люда, не отрывая взгляда от Сергея, рухнула перед ним на коленки, а он легко и ловко поднял ее, дружелюбно посоветовав девочке: «Не падай больше! А если что, зови – подниму тебя, малышка!»

Дальше Людмила взрослела уже вместе со своей любовью – смешно и неловко, беспощадно и яростно боролась она за своего Сергея, боролась со всеми подряд – с самыми красивыми девушками пятой школы, с собственными родителями, с учителями, не понимающими такой простой вещи – любовь важнее литературы, химии и даже математики, она стократ важнее! Да, поначалу все смеялись над Людой и ее принцем, но абсолютная честность девочки перед собой и всем миром, ее нерушимая вера в свое чувство подкупали. И ей прощали все – стрельбу репейными снарядами по волосам взрослых соперниц, нескрываемую скуку на уроках в ожидании переменки, когда можно побежать к классу Сергея и опять раствориться без остатка в огромном океане любви, откровенные насмешки над кавалерами-сверстниками, такими маленькими и глупыми в глазах Людмилы и многое, многое другое.

Директор пятой школы Александр Максимович Печенкин, всегда очень лояльный и деликатный по отношению к своим ученикам и подчиненным, попытался для порядка вернуть девочку в наше измерение, но в итоге сам открылся на примере Людмилы высоким материям человеческих чувств и переживаний. Он даже приспособился вызывать ее в свой кабинет на формальный разговор о необходимости подтянуть успеваемость и поведение, когда собственные мелкие дела и вечная рутина особенно доставали его. Это было как его лекарство от хандры и уныния:

– Люда! Но ты даже не пыталась писать эту контрольную. Я понимаю, что химиком ты не станешь, но это школа!

– Александр Максимович, можно я завтра не приду? Пожалуйста! Они все едут на соревнования. Я должна быть с ним!

– Люда! Какое соревнование?! У тебя двойки!

– Пожалуйста! Я все сделаю! Хотите, пол вымою в коридоре? Дежурить в столовой буду всю неделю! Ну, что мне сделать?!

– Написать контрольную!

– Ладно! Но сначала я убью эту Кочкину! Девятый класс сейчас на физкультуре?

– Да… о чем ты?

– Я быстро! Сбегаю, дам ей гантелей по башке и обратно, писать вашу контрольную!

– Стой! Сядь, я сказал! Никаких гантелей!

– Она будет с ним! А я? Я уже выросла! Вы что, не видите?! Он мой! Я ей все зубы выбью! Поулыбается тогда!

– Успокойся, Люда! У Наташи Бочкиной есть мальчик, по-моему, Дима Калинкин.

– Ну почему я такая маленькая?! Александр Максимович, а можно за один год четыре класса пройти? Я хочу вместе с Сергеем школу закончить! Я все контрольные напишу, обещаю! Вы мне поможете?

– Людочка, о чем ты? Бог с ней, с контрольной этой! Разрешаю тебе завтра ехать на соревнование.

Александр Максимович, улыбаясь, смотрел вслед несчастной Джульетте, чувствуя пронзительную и нежную грусть от понимания, что его время ушло и так любить он уже не сможет. А стало быть, все силы ему придется бросить на развитие образования в средней школе номер пять города Кулешей.

После школы Сергей поступил учиться в областной политехнический университет, но что-то не задалось с учебой, и на втором курсе его забрали в армию, Людмила, домучив, наконец, свое обязательное среднее образование, дождалась любимого. В две тысячи восьмом году, когда разразился всемирный экономический кризис, а Россия, вляпавшись в него по самые уши, радостно и с энтузиазмом выполняла свой очередной интернациональный долг в Южной Осетии и Абхазии, Сергей Кошкин и Людмила Талаш поженились, несмотря на возражения родителей невесты. Через два года у них родился сын Никита, первый внук Павла и Анны Талаш.

– Хочешь, я поговорю с ним? – не унималась Нина Петровна – про сына напомню!

– Нет! Он про него никогда и не забывал! Ему надо захотеть жить, и тогда все исправится.

– Но как же вы? Ведь есть надо каждый день! Денежки с неба не падают.

– Нина Петровна! Мне не деньги нужны! Мне Сергей нужен, живой и здоровый! И на что мне жаловаться? Квартиру эту Сергей заработал, машину тоже, отдыхать мы с Никитой каждый год ездили!

– Помню, только сейчас деньги у тебя закончились, живете на твою зарплату. Да и сваты мои вас достают.

– Я сама решу, как мне жить! От Сергея я не уйду, никогда не уйду! А деньги – дело наживное.

– Ладно, доченька, решай все сама. А это Никите – он в аквапарк хочет, свози его. И не отказывайся! Я не последнее отдаю. Он мой внук! – Нина Петровна резко прервала возражения невестки и сунула деньги ей в карман.

Людмила успела только неловко поблагодарить свекровь, как в дверь снова позвонили. Плечом к плечу, нога в ногу и навеселе в квартиру Кошкиных вошли две родственные души (или влетели?) – любимый муж Людмилы Сергей и новоиспеченный хозяин Кулешовского завода Григорий Ковригин. Странная пара, дружно удерживающая сомкнутыми плечами колебания своих тел в допустимом диапазоне – чтобы не упасть, успешно промаршировала до дивана и плотно втиснулась в него. Людмила изумленно и недоверчиво рассматривала свое сокровище, которое вело пусть и депрессивный, но преимущественно трезвый образ жизни уже три года. Нина Петровна была удивлена не меньше невестки, но как мать сразу кинулась защищать сына:

– Да что же это?! Богач какой выискался! Завод забрал и людей еще спаивает! И сюда приперся дальше пить?!

– Не волнуйтесь, Нина Петровна! Это я их привела, они за домом сидели, но ведь скоро шесть, утро уже, люди на работу пойдут, а тут такое…

– Спасибо, Света – обратилась к соседке Светлане Курицыной, секретарю Лайбе, Людмила – А он Ковригин?

– Ну, да. Представляешь, какой скандал! Люди на работу, а он с утра развлекается! Я сейчас позвоню на завод, чтобы за ним приехали.

– Нет, не звоните, Светлана! Я там такого наобещал, целый Крым! Он же сотни миллиардов стоит. Как я им покажусь? – с ужасом и заикаясь, попросил Григорий.

– Так что, сейчас здесь прятаться будешь, что ли? – опять возмутилась Нина Петровна – Мы люди простые, излишков не имеем. Иди-ка ты со своими миллиардами!

– Да какие миллиарды? Одна путевка в Крым прошлым летом тысяч тридцать стоила с дорогой, всего, значит, два миллиона, не больше – деловито доложила всезнающая Светлана – ну, подорожало немного с прошлого года, но не на миллиард же! – и подозрительно прищурившись на совестливого богача, спросила – Вы, что, целый Крым покупать собрались? А кто его вам продаст? Он же государственный!

– Это ему денег жалко стало! А отец твой не жалел – каждый год отправлял наших детей в Крым! – не успокаивалась Нина Петровна.

– Мне тоже не жалко – робко оправдывался Григорий Ковригин – я просто не понял сначала…

– Я иду звонить – нетерпеливо заявила Светлана Курицына – Вы его подержите пока у себя. Ну, чаем напоите. Не обеднеете, Нина Петровна?! – уколола напоследок она возмущенную собеседницу.

Пока свекровь пыхала обидой, Светлана подошла к мужу и, взяв его руку, вопросительно посмотрела на него. Сергей виновато прошептал на ее немой вопрос: «Прости…»

Будто волшебство пробежало по скромному жилищу супругов Кошкиных, беспощадно разделяя своих и чужих. Григорий опять почувствовал себя бесконечно одиноким и забытым, обретенный друг, единственный пока смысл его жизни после смерти отца, предал. Предал всего лишь за одно прикосновение этой милой, но совсем не ослепительно красивой женщины! Они смотрели только друг на друга, чувствовали только друг друга, они были вместе, а он – один, опять один!

Нина Петровна Кошкина тоже все поняла, но ничуть не обиделась и не огорчилась, а быстренько засобиралась на вокзал. Людмила, розовея и расцветая на глазах любимого, но даже не глядя на незваного гостя, предложила:

– Я сейчас вас чаем напою с шанежками картофельными, я быстро!

– Это моя жена Людмила – сказал Григорию Сергей, непонятно почему, но он чувствовал себя виноватым – Я женат и у меня сын. А ты?

– Я один, я совсем один – глухо пробормотал в ответ Григорий.

Двое мужчин молчали, не зная, как продолжить тот разговор, что сблизил их прошлой ночью. А все потому, что сказано было так много, так откровенно, что не осталось ничего тайного, как казалось тогда. Но наступило утро, и реальная жизнь поставила все на свои места – каждому из них придется самому справляться со своими проблемами, как и всем нам. Но, то чувство единения и сопереживания, возникшее между ними, не случайно (кто знает?). Может, решая беды другого, ты выкарабкаешься сам?