Текст книги "Нет худа без добра"

– С матерью?

Бен кивнул.

– Сбор средств для музея. Знаешь, как неуверенно она себя чувствует, если ее кто-нибудь не сопровождает.

Нет ничего удивительного в том, что Бен до сих пор не обзавелся подружкой, подумал Джек. Это из-за Натали, которая делает все, чтобы он сопровождал ее повсюду.

Джек хотел было сказать Бену, чтобы он начал жить своей жизнью, но передумал – пусть Бен сам к этому придет. Либо ему надоест прислуживать Натали, либо, что еще лучше, он влюбится.

– Жаль, что ты не можешь пойти в цирк, – сказал Джек.

– Мне тоже.

Бен посмотрел на свои руки, сжатые в кулаки на столе, потом оттолкнул стул и встал.

– В самом деле?

Джек встал и легонько похлопал Бена по плечу. Едва ли не больше всего на свете ему хотелось в этот момент, чтобы Бен стал ему хоть на дюйм ближе.

Но что еще сказать, что не было бы сказано?

8

Джек не мог вспомнить, когда последний раз он был в цирке. Должно быть, когда Бен и Ханна были детьми – целую вечность тому назад.

Эрика Янг в гимнастическом купальнике верхом на слоне. Перед этим – Стивен Кинг – фокусник, распиливающий женщину пополам. И Норман Майлер, балансирующий на узком бревне. Это было лучше, чем дрессированные медведи и львы, прыгающие сквозь горящие кольца.

Но вот наступила очередь Грейс, время ее выхода, и Джек почувствовал, как что-то застыло внутри него. Она выглядела такой маленькой под куполом цирка – в красно-черном трико, с волосами, убранными под бархатный обруч со вставленными в него стекляшками. Она стояла одна, совершенно неподвижно, повернувшись лицом к партнеру, работающему на трапеции напротив, ожидая его сигнала, прежде чем ухватиться за перекладину, висящую над ней.

Аплодисменты нарастали и разорвались над ним, словно далекий прибой. Джек услышал их, но как сквозь туман. Он весь сосредоточился на маленькой фигурке, стоящей на высоком, с виду непрочном стальном сооружении, – на женщине, с которой связаны его надежды и опасения, которые она унесет с собой, когда прыгнет вперед и взлетит над цирковой ареной.

А если она упадет? Кто знает, насколько прочны сетки?

Гордость от сознания ее бесстрашия и красоты наполнила его. Ему так повезло! Она могла бы заполучить любого, а выбрала его, Джека Гоулда.

Из глубины памяти донесся ворчливый голос его отца, когда он уже был стариком, – как предупреждение или предостережение. Папа умолял свою жену: "Рита, пожалуйста, останься. Ты мне нужна!" И ее жестокий ответ: "Мо, не будь старым дурачиной! Почему я должна сидеть дома из-за того, что твой придира-доктор запрещает тебе выходить?"

Джек заерзал, внезапно почувствовав себя неуютно на узком сиденье, таком же, как в театре, лекторском зале, самолете, ресторане – не рассчитанном на таких здоровяков, как он. Он огляделся кругом – нет, это не обычная толпа из детей и родителей, набивающих рты кукурузными хлопьями и сахарной ватой. Через спинки стульев перекинуты меха, в полутьме поблескивают бриллианты, белеют туго накрахмаленные манишки смокингов, словно разбросанные листы плотной бумаги. Он узнал многих – издатели, редакторы, агенты, писатели, члены клуба любителей книги. Из-за присутствия лиц, большинство из которых, как он слышал, связано с недвижимостью и Уолл-стрит, аудитория производила впечатление благотворительного бала.

Позже предполагался прием у Баффи Макфэрленд, которая последние шесть лет возглавляла пен-клуб. Она приглашала его так же, как и бесчисленное множество других, на всякие сборища, чтобы собрать деньги на заключенного в тюрьму писателя или послушать стихи чехословацкого поэта. Сегодняшнее мероприятие обошлось Джеку в пять сотен. Но он заплатил бы и больше только ради блаженства видеть Грейс под куполом цирка, словно грациозную Риму – девушку-птицу из "Грин Мэншнс".[19]19
  "Green Mansions" – название романа У.Х. Гудзон (1841–1922), английского натуралиста и писателя. Рима – девушка, которая живет в лесных дебрях Венесуэлы. В нее влюблен некто Абель, который намерен увезти ее к себе на родину. Ее сжигают на костре дикари, подумавшие, что она – злой дух.


[Закрыть]

Раздалась барабанная дробь, перерастающая в крещендо, и Джек почувствовал, как напряглись его руки, словно готовились подхватить ее. Грейс приподнялась на цыпочки, – грациозная и, судя по внешнему виду, уверенная в себе, – ухватилась за перекладину трапеции, собралась и в мгновение ока уже летела над ареной.

Зал затаил дыхание, и он увидел, как все вокруг наклонились вперед, приподнимаясь со своих мест.

"Не упади, – умолял он. – Я люблю тебя!"

Он понимал, что ей не угрожает реальная опасность, но боялся смотреть и плотно зажмурил глаза. Когда он открыл их, она летела назад вверх ногами, ее лодыжки крепко сжимал партнер. Грейс широко раскинула руки, словно обнимая весь мир, улыбка освещала ее лицо.

Она приземлилась на противоположной платформе так уверенно, будто занималась этим всю жизнь. И снова полет над ареной, на этот раз – с махом в высшей точке дуги. Она перевернулась и оказалась висящей на трапеции, зацепившись за нее согнутыми в коленях ногами. Аплодисменты – сначала разрозненные, а затем переросшие в овацию, – сопровождались криками восхищения.

Громко хлопая, Джек вскочил на ноги. Его примеру последовали, и вскоре весь зал аплодировал стоя.

Когда зажегся свет, он задержался у барьера, который окружает арену. Зрители текли к выходу. Встретившись с агентом Грейс, Хэнком Кэрролом, Джек поздравил его с контрактом, который тот недавно заключил с «Кэдогэном» на три книги Дженис Китредж, чьи детективные романы продавались лучше всех.

– Спасибо. Я, ребята, надеюсь, что у вас останутся деньги на рекламу после того, как вы помиритесь с миссис Траскотт после суда, – пошутил Хэнк.

Джека смутило, что Грейс так доверяется Хэнку, пусть даже он ее агент.

– Будем надеяться, что нам удастся договориться до суда, – сказал Джек.

– А ты встречался с матерью Грейс? – Высокий, худой, как тростинка, агент вытянул губы в недобрую улыбку. – Я имел это удовольствие много лет назад, когда миссис Траскотт в последний раз приезжала в Нью-Йорк. Замечательная женщина, но от нее лучше держаться подальше.

Хэнк распрощался, а Джек задумался над его словами. Чтобы все не испортить каким-нибудь идиотским судебным запретом, Грейс нужно договориться с матерью. А что, если ей пригласить мать погостить?

После циркового представления надо предложить это Грейс. По крайней мере, пусть подумает об этом. Но Джек был уверен в ее реакции: "Пригласить мою мать погостить? Ты сумасшедший?"

Возможно, я сумасшедший, подумал он. Но попытаться стоит, и, возможно, это единственный выход.

Догнав Грейс в расходящейся толпе, он шагнул вперед, чтобы поцеловать ее.

Ему захотелось, чтобы они оказались сейчас в Ангуилле, Сент-Барте, Элефтере, где-нибудь в тропиках, на далеком от ультиматумов Рейнгольда континенте, подальше от Криса, Бена и Ханны…

– Ты произвела потрясающее впечатление, – сказал он. – Отхватила столько оваций, сколько все остальные вместе взятые.

– О, это самое легкое! – рассмеялась она. – Самое трудное – за кулисами улыбаться всем этим журналистам. – Она оглянулась вокруг, лицо ее приняло озорной вид, как у школьницы, собирающейся прогулять следующий урок. – Послушай, Джек, ты не против, если мы улизнем с приема? Я совершенно разбита. Чего бы мне действительно хотелось, так это готовой еды из китайского ресторана и свернуться калачиком в постели с тобой.

– Именно в такой последовательности?

Она придвинулась ближе. Как идеально они подходили друг другу: его рука удобно легла на ее плечо, макушка ее головы пришлась прямо у него под подбородком. Когда она приподнялась на цыпочки, чтобы поцеловать его в ухо, он почувствовал приступ сладостного, почти болезненного вожделения.

– Зависит от того, как ты умеешь управляться с китайскими палочками. А где – у тебя или у меня? Крис с отцом в Хэмптоне, поэтому я вся в твоем распоряжении.

– Ханна… – начал он и почувствовал, как она слегка напряглась, – проводит выходные со своей подругой Кэт. Поэтому она и не пришла сюда. Она шлет тебе лучшие пожелания.

Грейс взглянула на него, лоб ее наморщился от незаданных вопросов, но она ничего не сказала.

– Джек… Я не знаю, как сказать тебе… Грейс сидела на его двуспальной кровати, скрестив ноги. Она потирала виски так, как обычно делала, когда чувствовала наступление головной боли.

Джек почувствовал какой-то глухой удар в груди, словно птица с лету ударилась в оконное стекло. Она собирается сказать, что устала ждать, когда я приму решение. Что с нее довольно.

На какое-то мгновение он подумал о том, чтобы рассказать ей о рождественском сюрпризе, который готовил несколько месяцев. Но правильно ли она воспримет это? Не расценит ли как предложение, которое он все еще не готов был сделать?

Черт возьми, почему он не может сказать ей то, что ей хочется услышать? Это не из-за отсутствия любви к ней, видит Бог. Пожалуй, в их случае слишком много всего – все их прошлое, накопленное отдельно друг от друга, которое теперь они объединили.

– Это о книге, Джек, – сказала Грейс. – Я не знаю, получится ли у меня. Я сегодня опять разговаривала с Уином, и он сказал, что пытался отговорить маму, но она стоит на своем. Она хочет, чтобы публикацию прекратили судебным запретом.

Первое, что испытал Джек, – облегчение, громадное облегчение. Это о своей книге, а не о них хочет говорить Грейс! Но тут слова Грейс задели его за живое, в его голове задвигались шестеренки, все подчиняя делу. Если Грейс выкинет кусок о Неде Эмори, книга по-прежнему останется хорошей, в каком-то смысле выдающейся, но не сенсационной. Им повезет, если они продадут двадцать пять тысяч. Несколько вежливых отзывов, возможно, они и получат, но никакого шума в прессе, в список бестселлеров они тоже не попадут.

А значит, козлом отпущения может стать не только Джерри Шиллер, но и кое-кто еще…

Джек почувствовал, как к горлу подступила тошнота. Он такого навидался по телевидению, в газетах: руководящие работники высокого ранга без работы, они никому не нужны и никто не хочет их нанять. Он сочувствовал этим ребятам, но никогда, ни единого раза ему не приходило в голову, что он может оказаться одним из таких неудачников.

Рейнгольд копал под него с момента своего появления в издательстве. И Джек не обвинял его. Не секрет, что Джек был против приобретения «Кэдогэна» Гауптманом. Да и кому охота становиться третьим по старшинству, если он привык быть боссом? У него были нарекания на прежнего партнера – корпорацию «Ситвелл», – но они, по крайней мере, позволяли ему всем заправлять.

С другой стороны, Рейнгольд не походил на дурачка. Многолетний опыт Джека, его связи с писателями, агентами, хорошо информированными людьми в Вашингтоне, его глубокое знание вен, артерий и внутренних органов компании – Рейнгольд нуждался во всем этом. Джек вспомнил приезд главного администратора прошлой весной, как он приказал установить компьютерную программу оценки состояния дел, которая перепутала все счета. Потом последовало решение перевести их склад из Нью-Джерси в Западную Вирджинию, в более просторное сооружение с современной технологией. Джек тогда попытался остановить его. Спустя месяцы после переезда складские операции так и не достигли прежнего темпа, а розничные торговцы, наряду с оптовыми, крыли его черными словами.

Они нуждались в книге "Честь превыше всего" – теперь больше, чем когда-либо. Если Роджер Янг уйдет, то только книга Грейс может сохранить «Кэдогэн» в том виде, в котором он любил эту издательскую компанию… и спасти его работу.

Он взял маленькие руки Грейс в свои. Ее кольца, все шесть, по три на каждой руке – переплетенное серебряное колечко, кольцо с бирюзой, кольцо с агатом – с приятной прохладой прижались к подушечкам его ладоней, словно звенья цепи.

Джек не переставал удивляться, насколько она не соответствовала этой комнате с ее массивной кроватью викторианской эпохи и мраморным туалетным столиком, с громоздким, орехового дерева, гардеробом около стены между двумя гравюрами, которые он дал себе труд повесить – парой старинных работ Блейка.[20]20
  Блейк Уильям (1757–1827) – английский поэт и художник, родоначальник романтизма в английской литературе. Его книги, которые он сам иллюстрировал, печатал и распространял, насыщены сложными морально-религиозными аллегориями. Был подвержен видениям, отчего многие считали его сумасшедшим.


[Закрыть]

– Грейс, не стану тебя учить, что делать, но тебе не приходило в голову, что лучший способ решить эту проблему – это встретиться со своей матерью и поговорить с глазу на глаз? Ты могла бы пригласить ее погостить.

Грейс выглядела озадаченной, но как только поняла, о чем идет речь, впала в легкую панику.

– Ты серьезно?

– Это ничего не решит, но хоть какое-то начало.

– О, Боже, но это как… ну, все равно как благочестивому католику принимать у себя Папу римского. Мне придется быть начеку каждую секунду!

– А ты уверена, что не преувеличиваешь?

– Ты не знаешь моей мамы. – На мгновение Грейс задумалась, потом сказала: – Я помню, много лет назад мама, Сисси и я навестили бабушку Клейборн в Блессинге. Как раз в то время, когда папа проталкивал Закон о гражданских правах. Поэтому однажды ночью перед нашим домом появилась кучка людей с фонарями и ружьями, выкрикивающими всякие гадости. Но мама вышла на веранду и обратилась к ним так, будто перед ней всего лишь шумная толпа детей, пришедших поколядовать.

– Она, кажется, похожа кое на кого, – поддразнил ее Джек.

Но Грейс, охватив себя руками, выкрикнула:

– О, Джек, а если она права?! Неужели правда о смерти Неда Эмори стоит тех страданий, которые она вызовет? Не говоря уже о возможном судебном скандале.

Джек глубоко вздохнул.

– Адвокатами займусь я. А ты должна сосредоточить внимание на своих делах, забыв о твоей матери и всем остальном.

После секундного молчания она сказала:

– Я сейчас подумала о Ноле. Когда мы встретились, у меня появилось ощущение, что она чего-то не договаривает. И вдруг меня осенило: возможно, отец действительно хотел причинить вред Неду Эмори, может быть, даже убить его. Бог знает почему – возможно, он знал, что Нед дурно обращается с Маргарет, и его терпение лопнуло. Он действительно заботился о ней, ты знаешь. В каком-то смысле Маргарет можно назвать его самым близким другом.

– Ты сама не веришь в это.

– О, Джек! – Она вздохнула. – Я не знаю, во что верить.

Взгляд Джека скользнул по скамье священника, про которую Натали при разделе имущества решила, что она ей не нужна. Скамья стала чем-то вроде места для хранения его одежды – рубашки, носки, галстуки в беспорядке валялись и свешивались с длинной перекладины ее спинки, – пока он не соберется навести порядок в гардеробе. Он заметил, как будто впервые, нераспакованные картонные коробки, сложенные стопкой в углу, все еще ожидавшие, когда до них, спустя восемь месяцев, дойдет очередь, да еще репродукции в рамках, стоящие у стены. И вдруг он ясно понял: это временное пристанище человека, который только ждет удобного случая, чтобы наконец сделать выбор и принять окончательное решение.

Но когда это еще будет? И как он может быть уверен в Грейс, когда она сама, по всей видимости, тоже мучается сомнениями?

Джеку страстно хотелось отмести все ее страхи… Да и свои заодно. Хотелось, чтобы все кончилось благополучно. Подобно тому, как ему удалось сохранить «Кэдогэн» от распада в период последствий нововведений Гауптмана. Он тогда надел маску, действуя агрессивно в соответствии с новыми директивами, чтобы никто не догадался, что на самом деле его права руководителя ущемлены.

Прислонившись к спинке кровати, Джек протянул Грейс руки, и она прижалась к нему, положив голову ему на грудь, щекоча макушкой подбородок.

Джек наклонился, чтобы ее поцеловать, а она закинула голову назад, чтобы встретить его поцелуй, слегка приоткрыв губы, крепко обнимая его сильными руками, словно он тонет и только она может помочь ему остаться на поверхности.

Она была, как персиковый сад, – с ее теплом, с ее вкусом, который он ощутил, приподняв рубашку с короткими рукавами и поцеловав сначала одну, а потом и другую грудь. О, Боже, да она способна превратить его в подростка с ненасытным аппетитом.

– Джек… Джек, я тебя так люблю…

– Я знаю… – прошептал он. Они соскользнули пониже, и их головы легли на подушки, повернувшись друг к другу, а руки и ноги сплелись между собой. – Нет, не отворачивайся. Оставайся так. На боку. Ох, да…

Джек скользнул в нее. Ее сладкая и влажная теплота была такой же, как в их первый раз, когда он кончил быстро, как неопытный подросток. Он напрягся, чтобы контролировать себя, входя с медленным, неторопливым ритмом… Его ладони обнимали округлости ее ягодиц, с каждым движением направляя ее так, чтобы она прижималась к нему теснее.

Он ощущал ее дыхание у себя на плече, легкие толчки воздуха, которые еще больше его возбуждали, приближая к финалу. Булавочные уколы световых точек танцевали на внутренней стороне его опущенных век. Но не какое-то одно физическое движение, не какая-то одна часть ее тела возбуждали его. Источником служило все ее горячее желание, ее энергия, то есть все, что заставило его влюбиться. Глупо было бы думать, что все дело в его мужском достоинстве: истинная сила их слияния в тот момент, когда они занимались любовью, лежала в их сознании и в сердце.

Джек, исполненный приливом чувств, вдруг понял, что сжимает ее так, что может сломать ей ребра, выкрикивая ее имя снова и снова.

Уже потом, когда они лежали сплетенные посреди смятых простыней, Джек сказал тихонько:

– А я говорил всерьез, когда предложил пригласить твою мать приехать.

– Я знаю, – простонала она. – Но ни к чему хорошему это не приведет. Она – масло, а я – вода. Когда я говорю с ней по телефону, каждый раз, положив трубку, я чувствую, что готова швырнуть что-нибудь об стену.

– Личная встреча могла бы иметь иной результат.

– Она не приедет, даже если я ее и в самом деле приглашу.

– Ты не знаешь всего наперед.

– А ты?

Джеку не хотелось подталкивать ее к какому-то решению. Но он был обязан.

– Она могла бы приехать. Почему ты говоришь так уверенно, если даже ее не спрашивала?

Она рассмеялась сухим скрипучим смехом, звук которого исходил откуда-то из гортани.

– Ты не знаешь Корделию Клейборн Траскотт.

– Но поскольку я сплю с ее дочерью, не думаешь ли ты, что нам с ней пора встретиться?

Грейс молчала так долго, что можно было подумать, будто она уснула, если бы не упругость ее тела, похожего на какое-то устройство с пружинкой, готовой в любую минуту выскочить. Наконец она, освещенная теплым и мягким светом прикроватной лампы, который подчеркивал ее скулы и щеки, повернулась к нему и сказала голосом девчонки-сорванца, принимающей вызов:

– Хорошо, Джек Гоулд. Я приглашу ее. Но если она примет приглашение… Ну, тогда не говори, что я тебя не предупреждала.

9

– Гейб, я хочу спросить тебя кое о чем…

Корделия опустилась на колени около грядки с тюльпанами и положила садовый совок в корзинку из ивняка. Вместе со множеством садового инструмента, аккуратно разложенного по парусиновым карманам, в корзине лежали колышки и рулон бечевки для разметки гряд.

"Ты не получил, Гейб, как все остальные, письменного приглашения. Но пойдешь ли ты на прием в честь Сисси? Единственное, что может извинить меня, почему я дотянула до последней минуты, это то, что я боялась… выглядеть глупо и рисковать нашей славной дружбой ради какой-то неосуществимой фантазии".

Нет, она не может так сказать. Гейба шокируют ее слова, и он расстроится, узнав о ее чувствах, которые он, скорее всего, не разделяет. Он поднимет ее на смех. Лучше вместо него пригласить Джерри Фултона, того милого адвоката, с которым ее познакомила в прошлое воскресенье старая подруга Айрис на приеме по случаю годовщины ее свадьбы с Джимом. Джерри – около шестидесяти, и он тоже очень любит музыку – разве он не пригласил ее на оркестровый концерт в Мейконе в следующий четверг?

Она взглянула на Гейба, стоящего на коленях рядом с ней, и почувствовала, как теплое покалывание распространяется по телу, как будто она пробыла слишком долго на солнце. О, Господи! Надо как-то избавиться от этого чувства к Гейбу – то ей жарко, то она трясется от холода.

Корделия глубоко вздохнула, и насыщенный запах земли, влажной от выпавшего прошлой ночью дождя, умиротворяя, заполнил все ее существо. Она взглянула на шесть корзинок, расставленных на траве с луковицами цветов, которые предстояло высадить к следующей весне. Жонкилия, желтый нарцисс, подснежники, темно-лиловый гиацинт и тюльпаны. О, как она любит тюльпаны!

Она подумала о том, как они с Гейбом провели весь день за мульчированием почвы, смешивая торф, удобрение и костную муку. Погода, за исключением ливня, прошедшего накануне, стояла необычно хорошей для декабря. В это время года на холмах Блессинга возможны заморозки, тогда как находящаяся на юге Джорджия по-прежнему наслаждается теплом. Но теперь каждое утро можно ждать на лужайке сахарный покров инея.

Она покачалась на каблуках, осматривая участок, идущий вдоль беседки. Как раз для луковичных – обилие утреннего солнца, тень после полудня. К апрелю она сможет наслаждаться волшебным ковром ярких покачивающихся цветов. Фруктовый сад за изгородью тоже зацветет.

А что будет с нами? – думала она, еще раз взглянув на Гейба, одетого в старые, заляпанные краской рабочие брюки из хлопчатобумажной саржи и темно-зеленый толстый свитер с закатанными рукавами, обнажившими до локтя бронзовые и крепкие руки. Солнце било ему в лицо, он поглядывал на Корделию выжидающе, прищурившись так, что глаза почти потерялись в лабиринте морщинок.

Как воспримут наш союз люди? – задала себе вопрос Корделия, представив Гейба под руку с нею. И это после того, как она была замужем за таким могущественным, таким глубокоуважаемым человеком, как Джин? Сможет ли он стать частью ее жизни, развлекать на вечеринках нужных людей из госпиталя и университета, сборщиков пожертвований? Не говоря уже о званых обедах со старыми дорогими друзьями – с людьми, с которыми Гейб не знаком, если не считать приветственных кивков на улице при встречах.

Мысль о званых обедах напомнила ей о вечере накануне. Прошло много недель с тех пор, как она в первый раз в шутку подумала о том, чтобы пригласить Гейба на ужин, но – то по одной причине, то по другой – так и не могла осуществить задуманное. Сначала, словно с неба, свалился Уин с его телефонным звонком, потом встречи в госпитале, которые отвлекли ее от работы в саду. Но вчера, после работы бок о бок с Гейбом, самой естественной вещью казалось предложить ему остаться.

За ужином не было никакой неловкости, чего она так боялась. Они непринужденно болтали, словно занимались посадкой саженцев или подрезкой фруктовых деревьев в саду – говорили и говорили, едва отдавая себе отчет в том, что именно они едят, хотя позже она заметила, что куда-то исчезла добрая половина пирога с цыпленком, приготовленного Неттой. О чем они говорили? О госпитале, о том, какими качествами, по их мнению, должен обладать новый директор. О сортах кофе. О старом здании суда, который Фреда Макуильям превратила в аукционный зал.

Потом она включила музыку в кабинете, и они, попивая джин, слушали, как Кири Те Канава поет «Чио-Чио-Сан». Все было спокойно, по-дружески, ничего особенного, но из головы не выходил этот вечер, память возвращалась к мелочам: к мирному постукиванию тарелок, когда они складывали их в раковину, к его чудному запаху, напоминающему ей запах толстых одеял, лежавших в сундуке из кедра в отцовском загородном домике на озере Синклер Лейк.

Нет, пора покончить с этим! Все эти годы без Джина она жила нормально, и как только совладает с этой дурацкой влюбленностью, то снова заживет спокойно.

Корделия вдруг вспомнила, что так и не закончила фразу, обращаясь к Гейбу.

Она быстро переменила тему на более безопасную, но также тревожную.

– Грейс просит навестить ее в Нью-Йорке, – вздохнула Корделия.

– И что ты ответила?

– Я… еще не решила.

– А когда ты получила ее письмо?

– Неделю назад.

– У тебя было время подумать.

Гейб снова занялся луковицами нарциссов, внимательно рассматривая каждую, отбрасывая те, которые уже дали побеги. Его длинные пальцы двигались быстро и уверенно, словно у опытного хирурга. Прохладный утренний бриз ерошил его непокрытые волосы. Среди темных волос она вдруг заметила блеск серебра и почувствовала легкую тень удивления. Он седеет?! Ее это почему-то даже обрадовало, как будто могло уменьшить их разницу в возрасте.

Ей нестерпимо захотелось в свете занимающегося утра, ощущая темный, влажный запах земли, взять руку Гейба с засохшей на ней грязью и прижать к своей щеке.

Она заставила себя вернуться к дилемме, которая разрывала ее всю неделю.

– Одна моя часть хотела бы увидеться с ней… Но другая, боюсь, не способна ни на что другое, как только перегнуть ее через колено и отшлепать посильнее. Проблема заключается в том, что я знаю, которая из частей возьмет верх.

Он подмигнул.

– Не могла бы ты передать мне вон ту садовую лопатку?

Гейб начал копать торфянистую землю, выкорчевывая одну из прошлогодних жонкилий. Он отделил клубни-"детки" и вырыл отдельное углубление для каждого.

– Однако вот уже больше года я не видела Криса, – продолжала Корделия. – И на это Рождество он тоже не приедет. Он, наверное, вырастет до метра восьмидесяти прежде, чем я увижу его снова.

Она подумала о прошедших годах, о том времени, когда каждое лето Крис приезжал к ней погостить на недельку-другую. Но ему исполнилось десять, Грейс стала посылать его в летний лагерь, и больше она почти не видела внука. Она пыталась представить себе, каким он стал теперь, в свои тринадцать лет – еще выше, еще худее того долговязого юноши, которого она видела в прошлом году в это же время, но ее память осталась верна образу круглолицего малыша, который она любила больше всего. Он походил на свою мать, когда та была ребенком, задумчивой и впечатлительной девочкой, задающей вопросы вроде: "Бабушка, откуда берутся звезды?" и "Как так получается, что те розы не пахнут?" Она писала ему и звонила, но безжизненные письма, которые получает в ответ, всегда начинаются одинаково и разрывают ее сердце: "Дорогая бабушка, как ты поживаешь? Я живу хорошо…"

– Сын Грейс! – хмыкнул Гейб. – Трудно поверить, что у нее сын-подросток. Я помню Грейс этого же возраста – блестящую, как новая монетка. Она единственная из всех учеников понимала, почему Фолкнер достоин тех усилий, которые надо потратить, чтобы прочитать его вещи.

– Габриель, ты намеренно уводишь разговор в сторону.

Он посмотрел на нее, ладонью заслоняясь от солнечного света, пробивающегося сквозь вершины вишневых деревьев.

– Наверное, не мне судить, как тебе вести себя со своей дочерью. – Казалось, он погрузился в необъяснимую печаль. – Ты не все знаешь обо мне, Корделия.

Она почувствовала, как участился ее пульс, но попыталась говорить спокойно.

– Габриель, я не могу вообразить, что ты можешь рассказать о себе, что бы поразило меня.

Что-то темное блеснуло в мягком взгляде карих глаз Гейба, такого выражения она никогда прежде не видела.

– Ты думаешь, это все, на что я способен, – сажать тюльпаны и мульчировать почву для цветов? Безобидный чокнутый, не выдержавший гнета преподавательской работы?

– Я не имела в виду…

– Понимаешь, у меня есть дочь, – сказал он так тихо, что Корделия сначала засомневалась, правильно ли она расслышала его.

Но в следующий момент его откровение окатило ее, словно холодная океанская волна. Дочь? Но его бывшая жена… ну, конечно же, все знали, что Джозефина Росс была бесплодна! Однажды Гейб сам сказал ей, что это явилось одной из причин, почему их брак распался.

Ошибочно расценив ее реакцию, Гейб покачал головой.

– Это не то, что ты подумала, – я хранил супружескую верность. Это случилось задолго до того, как я встретился со своей женой. Когда мне было семнадцать, я сходил с ума по одной девчонке. Мы… короче, в конце концов, она забеременела. Я собирался жениться на ней, но ее родители решили отдать ребенка другим людям, которые бы удочерили ее… И в конце концов они осуществили задуманное.

– О, Гейб… – Корделия поднесла ко рту пахнущую торфом руку. – Ты знаешь, кто удочерил ее? Где она сейчас?

– Я провел в поисках десять лет, обыскал каждую деревушку в радиусе восьмисот километров от Атланты. – Он печально улыбнулся. – Вот почему я в результате обосновался здесь. И, возможно, это и подтолкнуло меня к учительствованию. Знаешь, в то время ей было четырнадцать. А теперь… Я часто спрашиваю себя, не прошло ли впустую все это время, что я потратил на ее поиски, не бежал ли я от себя? От того человека, кем на самом деле мне хотелось стать?

И в это мгновение Корделию вместе с солнцем, отражающимся в его глазах, озарило открытие: возможно, Гейб в каком-то смысле также принуждает ее найти самое себя – женщину, которой она была до того, как переехала сюда, обратно в Блессинг, прежде чем она стала такой уважаемой… степенной.

– Я… я рада, что ты рассказал мне об этом… Это было все, что она смогла произнести.

Печаль и сумрачность, прибавлявшие ему несколько лет, внезапно отступили, и он улыбнулся, представ в своем обычном обличье.

– Грейс и я доверили поздравительным открыткам то, что обязаны были обсудить с глазу на глаз… Но все же это лучше, чем ничего. – Она вздохнула. – Возможно, поэтому я так мучаюсь, принимая решение. Боюсь порвать ту тоненькую нить, что связывает нас с Грейс.

– А если ты не поедешь, что ты выиграешь?

То же самое, что я выиграю, не пригласив тебя на прием к Сисси, подумала она. Ничего!

Корделия вдруг ощутила, насколько безвкусен коричневый жакет, который она набросила поверх рабочей одежды, и вспомнила, что не подкрасила губы после завтрака.

Она схватилась за колючий сорняк, забыв, что не надела перчатки, и почувствовала сильный укол.

– Если ты так много знаешь, то почему не поделишься со мной?! – выпалила Корделия, неожиданно разозлившись на него за то, что он запал ей в душу почти как крошечные иголки, которые впились ей в ладонь.

– Я сразу замечаю, когда человек бежит от правды, – сказал он, снимая сухую шелуху с луковицы нарцисса.

– И в чем заключается правда? – настаивала она.

– Ты любишь свою дочь, и если существует хотя бы малейшая возможность уладить отношения с ней, тебе надо первым же самолетом лететь в Нью-Йорк.

Если бы в природе существовал антисептик для души, подумала она, то Габриель сгодился бы на эту роль. Она почувствовала себя чисто вымытой, и слабое жжение прекратилось. Он прав, но она по-прежнему чувствовала себя так неуверенно.

Корделия поднялась, поморщившись от боли в суставах. Головокружение вихрем поднялось в ней, словно пузырьки в стакане, наполненном игристым напитком. Она обхватила опору беседки, с которой свисали обрывки прошлогодних клематисов, ожидая, пока головокружение пройдет.

Моментально около нее оказался встревоженный Гейб.

– Что с тобой?

– Я уже старовата для таких наклонов, – усмехнувшись, сказала она. – Почему бы нам не войти в дом? Не помешает выпить по чашечке чая. И я обещала помочь Нетте, чтобы ей удалось попасть в госпиталь вовремя. Нетта страшно переживает за маленького внука, несмотря на то, что, судя по всему, опасность менингита миновала.