Текст книги "Нет худа без добра"

– Почему ободряет?

– Потому что обычно меня считают ненормальным. Когда я возвращаюсь в конце дня из клиники домой, от меня пахнет, как от помойного ведра. Я иногда думаю, а не лучше ли заняться канцелярской работой?

– Что же вас останавливает?

– Думаю, я просто предан своей работе. Или полоумный, – усмехнулся он.

Грейс согласно кивнула.

– Это мне знакомо. Иногда я думаю точно так же о писательском ремесле. Хотя сейчас мне не на что жаловаться.

– Лила рассказала мне все о вас. Но ей ни к чему было делать этого – кто же сегодня не знает о вашей книге?

Он стал говорить о положительных отзывах на книгу Грейс, которые прочитал. Но ее мысли сейчас были обращены к Джеку. Господи, как же она тосковала о нем! Он бы обнял ее сейчас, привлек к себе, заставив сиять от восторга…

– Да, Лила была права.

Грейс поняла, что Кевин обращается к ней.

– В чем?

– Она сказала, что вы в моем вкусе.

Он застенчиво улыбнулся. Грейс ничего не сказала. Да и что она могла ответить? Потому что если бы он посмотрел ей сейчас в лицо – этот милый, очень милый человек, – он увидел бы на ее глазах слезы и удивился, отчего она плачет. Все было плохо, гораздо хуже, чем она предполагала: если бы это был еще один начинающий художник или актер, она бы уже через секунду забыла о нем. Но сейчас перед ней стоял мужчина, в которого женщина могла бы влюбиться. И именно это причиняло боль – сознание, что она не может влюбиться. Что пройдет еще очень-очень много дней, прежде чем она сможет почувствовать ту любовь, которую испытывала к Джеку.

Грейс вспомнила, что сказала сегодня Ханна: Вы с папой раздуваете проблему".

Что ж, это случилось не в первый раз. И если судить по сегодняшнему вечеру, то и не в последний.

– Не возражаете, если мы вернемся в квартиру? – спросила она.

"Я умираю… Умираю, потому что хочу, чтобы вы были Джеком. И знаю, что вы никогда не станете им". Но вместо этого она произнесла:

– Мне холодно. Да и пора уходить…

27

Франкфурт, октябрь, 1992 г.

– Мендельсон-штрассе, сорок три, – сказал Джек водителю.

Такси выехало из аэропорта. Как это всегда бывало в октябре, когда Джек прилетал во Франкфурт, он удивился тому, что дома приходится ездить в ревущих и прыгающих на плохих рессорах такси, а в Германии, проигравшей мировую войну, таксисты сидели за рулем элегантных и бесшумных "мерседесов".

Машина мчалась по автобану, и его мысли переключились на сегодняшний прием – Хони Кэролл каждый год устраивал чествование автора, чья книга была опубликована на большинстве иностранных языков. В этот раз героем года стала Грейс Траскотт.

Грейс. Джек ощутил тяжесть внутри. Это все от икры и шампанского, которым пичкали его в первом классе. Нужно было отказаться.

Нет, причиной была не обильная еда. Причина была в ней.

И через девять с половиной месяцев потребность видеть ее, касаться ее была такой же неистребимой, как вечный огонь на Арлингтонском кладбище. Ему нужно справиться с этим чувством, которое теперь стало бессмысленным.

Джек заставил себя не думать о Грейс. Клотильда Гранди в этом году составила основу его бизнеса. Семидесятилетняя писательница обогнала всех со своим roman a clef[34]34
  Roman а clef (фр.) – роман, в котором под вымышленными именами автором выведены реальные лица.


[Закрыть] о тех годах, когда она была певицей в кабаре, а заодно агентом Сопротивления в прогнившей атмосфере оккупированного нацистами Парижа.

Бертельсманн сделал небольшой заказ на эту книгу, однако никто не ожидал, что немцы так увлекутся романом о временах нацизма. В Италии Риццоли все еще боролся за право публикации с Монтадори. И теперь, когда Джек уговорил Клотильду вернуться во Францию и заняться рекламой своего романа, «Ашетт» и "Ле Пресс де ля Сити" скорее всего передерутся из-за книги.

Но сейчас, после долгого ночного полета, он хотел только одного – добраться до своего пансиона и упасть в постель. Интересно, выучила ли фрау Штруц еще несколько слов по-английски? Он подумывал – как это делал ежегодно – о том, чтобы заказать номер в одном из роскошных отелей: «Интерконтиненталь» или «Парк». Но спартанские условия в пансионе Штруц с лихвой компенсировались его близостью к книжной ярмарке и ценой – шестьдесят долларов за ночь вместо четырехсот.

Кроме того, несмотря на придирки старой фрау, он бы, наверное, скучал по ней. Кто еще постирает белье за ночь и не возьмет за это ни гроша? В течение двадцати лет в октябре он приезжал к фрау Штруц – это был срок куда более долгий, чем их брак с Натали.

Странно, подумал Джек, в последнее время я считаю время неделями, месяцами, годами. Время, проведенное в разлуке с Грейс. Девять месяцев и две недели – если считать точно.

Черт, я должен похвалить сам себя. Продано более четырехсот тысяч экземпляров "Честь превыше всего" – тем самым я вытащил «Кэдогэн» из финансовой пропасти и в придачу укрепил собственное положение.

Но чего он достиг как любовник? Как мужчина?

Джек почувствовал, как внутри все переворачивается. Сознание того, что он увидит ее, будет рядом с ней – ровно через десять с половиной часов – не помогало.

Потребуется хорошая анестезия. Джек смотрел в окно машины на прямоугольные небоскребы, возвышающиеся за проносящимися ровными зелеными полями. Интересно, как выглядел этот город перед войной? Ему говорили, что это был прелестный город, но половина его была при бомбежке обращена в руины. Конечно, оставались мощеные булыжником улочки Старого Саксенхаузена, но они существовали только для туристов – что-то вроде Диснейленда для тех, кто обожает грызть свиные ножки и поглощать пиво в бесчисленных пивных. Облик Франкфурта, который он знал, определялся громадными зданиями со стеклянными фасадами. Уродливый памятник немецкой коммерции и человеческой способности к выживанию… Но в то же время он напоминал о том, что было потеряно и ушло безвозвратно.

Джеку не надо было напоминать об утерянном. Он видел Грейс повсюду. В «Ньюсуике» и «Пипл», на приеме в издательстве и в других местах.

И на выставке собак и пони, устроенной на прошлой неделе для рекламы будущего издания книги в мягкой обложке, когда только полированная крышка стола красного дерева шириной в три метра разделяла их…

Такси ехало по Фридрих-Эберт Анлаге. Справа от Джека была ярмарка – неуклюжее нагромождение зданий из белого камня и стекла. Скоро они будут заполнены издателями, агентами, редакторами из более чем пятидесяти стран мира. Бизнесмены забегают в поисках покупателей книг на финском и французском языках или попытаются приобрести издательские права для своих компаний, набросятся на сенсационные книжные новинки – наподобие романа Клотильды Гранди, как Джек надеялся.

Такси остановилось из-за затора, и Джек внезапно вспомнил о Бенджамине. Сколько тому пришлось выложить денег, чтобы заполучить номер в Парк-отеле? Мальчик разозлился, когда Джек сказал ему, что «Кэдогэн» не оплатит счет за гостиницу. Он пытался объяснить сыну, что если пансион фрау Штруц хорош для него, то он подходит и для рядовых сотрудников фирмы. Какой-то миг Бен выглядел так, будто вот-вот взорвется, но отступил и согласился заплатить за гостиницу из своего кармана. Бог знает, на кого он хотел произвести впечатление.

Джек провел рукой по лицу. Сон – вот все, что ему нужно сейчас. Несколько часов сна – и он будет в полном порядке.

Такси подъехало к немного обветшавшему особняку, укрывшемуся среди деревьев. Этому зданию конца XIX века повезло – оно избежало бомбардировки союзников, а потом его разделили на квартиры.

Поднявшись на третий этаж, Джек позвонил. Фрау Штруц – высокая широкобедрая матрона с коротко стриженными седыми волосами – встретила Джека с той же военной прямолинейностью, что и последние двадцать лет. Она провела его в номер, выходивший на лужайку перед домом, – большой непритязательный номер с двуспальной кроватью, умывальником и мебелью «Формика». Однако кровать – о, Боже! – была застелена легчайшим одеялом с гусиным пухом, а простыни были чистыми, белыми и до хруста накрахмаленными.

Интересно, где остановилась Грейс? – подумал Джек, снимая измятую одежду. Он забыл спросить об этом у Нелл Соренсен, вернее, сознательно не захотел посвящать ее в свои дела.

Точно так же он не хотел спрашивать, встречается ли Грейс с кем-нибудь. Он пытался представить ее с другим мужчиной, как она пьет с ним по утрам кофе – вся взъерошенная и сладко пахнущая средством для придания мягкости тканям, которым злоупотребляла, чтобы простыни не мялись, когда у нее не было времени сложить их.

Все! Хватит!

Джек мысленно нарисовал себе массивную стальную дверь, захлопывающуюся со щелчком. Окончательно и бесповоротно. Именно так он должен вести себя, если хочет вычеркнуть Грейс из своей жизни.

Засыпая под хрустящим одеялом на твердой, как камень, кровати фрау Штруц, Джек пытался представить, как будет одета Грейс, когда он ее увидит? Надушится ли она «Опиумом», духами, которые он купил ей в прошлом году, возвращаясь из Франкфурта домой?.. И вспомнит ли она, что завтра будет девять месяцев, две недели и три дня с тех пор, как они в последний раз были близки?

Прием агентства «Кэррол» всегда происходил в одном и том же месте – в картинной галерее в Соссенхайме, в двадцати минутах езды от центра Франкфурта. Но стоило прокатиться, чтобы увидеть все это, думал Джек, вылезая из такси.

В отличие от огромных, излишне декорированных банкетных залов отеля, где проходило большинство приемов книжной ярмарки, галерея «Люксембург» представляла собой вереницу залов, переходящих один в другой через широкие арочные проходы – чистых, светлых и пустых, за исключением ультрасовременной живописи на стенах и случайных модернистских скульптур.

Джек вручил лакею пальто и взглянул налево, где был устроен буфет – не обычная «тяжелая» немецкая еда, а устрицы и морские моллюски на блюде с кусочками льда, листья цикория, разложенные, как лепестки роз, на каждом из них лежала черная икра; кусочки какого-то мяса, завернутые в листья, деревянная тарелка с вареной зеленой фасолью и лесными грибами. Все это выглядело так соблазнительно, что Джек пожалел, что у него нет аппетита.

Но физический дискомфорт, связанный с приемом, мгновенно улетучился, едва он увидел Грейс. Она стояла первой в цепочке сотрудников, принимавших гостей. Помимо нее здесь был Хэнк, Джинн Рэнсом, которая отвечала за издательские права «Кэррола» за рубежом, и Дуглас Крюгер, в чьи обязанности входило искать заграничных издателей. Грейс выглядела великолепно. На ней было прозрачное узкое платье до колен с чудесным голубовато-зеленым рисунком, плечи были обнажены, а грациозную шею украшал бриллиантовый кулон. В ушах – бриллиантовые серьги. Волосы были убраны назад со лба и перевязаны черной бархатной лентой.

Неожиданно Джек заметил, что пожимает чью-то руку. Это был шведский издатель, с которым он обедал всего месяц назад, но чье имя выпало у Джека из памяти. Затем, слава Богу, он припомнил его:

– Рад видеть вас, Свен, вы хорошо выглядите. Уладили проблему с вашим агентом?

Долговязый бородач-швед кивнул, энергично встряхивая кисть Джека обеими руками.

– Да. Я его уволил. Какой толк платить тысячу долларов в месяц, если я узнаю об этих книгах еще до того, как он приходит ко мне?

Дородная, похожая на почтенную мать семейства, Франческа Дзентерро кинулась к Джеку и расцеловала его в обе щеки.

– Слушай, я воздержусь от всех платежей твоему «Кэдогэну», пока ты не возьмешься за здоровье. Посмотри на себя! Такой тощий! Ты что, много работаешь?

– Это все перепад во времени, – успокоил он ее, смеясь, хотя, действительно, похудел так, что смокинг болтался на нем.

Однако Франческа, обладавшая лицом Софии Лорен и фигурой Роузанн Арнольд, метнула взгляд на Грейс и понимающе хихикнула:

– Да, я знаю. Некоторых из нас так трудно заарканить. Береги себя, Джек.

– Приятная женщина, но никудышный издатель, – прошептал Курт Рейнгольд на ухо Джеку, когда Франческа исчезла в толпе. – Она зарезала последнюю книгу Янга в Италии: плохой переплет и никакой рекламы. Надо подумать, не найти ли нам для новой книги кого-нибудь другого.

Джека это взбесило, но он промолчал. Да и что он мог сказать? Рейнгольд просто не мог обойтись без того, чтобы не насолить ему.

Но неужели все так ужасно? В последнее время он начал задумываться, не лучше ли отойти от дел и поселиться в собственном домике где-нибудь в лесу…

Взгляд Джека упал на Бенджамина. Его сын, увлеченно разговаривающий с самим стариком Гауптманом, похоже, вызвал интерес у словоохотливого гнома, который пристально разглядывал Бена светло-голубыми глазками, напоминавшими Джеку глаза сокола. Добрый знак? Хорошо бы, подумал Джек.

Тем временем он продвигался в очереди гостей по направлению к Грейс. Он боялся встречи с ней. И в то же время никто на свете не смог бы удержать его, он должен прикоснуться к ней. Говорить с ней, пусть это будут пустые любезности.

Она поздоровалась с ним, маленькая рука утонула в его ладонях. Ему хотелось поверить, что в ее улыбке была грусть. Но скорее всего она тоже испытывала воздействие смены часовых поясов и это была просто усталая улыбка.

– Привет, Джек.

Он легонько поцеловал ее в щеку. Она надушилась его духами!

– Я должен был поздороваться еще раньше. Извини. В ее взгляде промелькнуло что-то вроде сомнения:

– Оставь, Джек.

Я хочу поцеловать тебя, подумал он.

– Принести тебе выпить? – спросил он вместо этого.

– Я бы очень хотела выпить… что-нибудь. У меня в горле пересохло.

– Ты выглядишь прекрасно. Это новое платье?

– Новое старое. Купила его на ярмарке антиквариата. А когда пошла в примерочную, угадай, кто там был? Брук Шилдс. После этого я перестала волноваться. – Грейс засмеялась. – Это платье стоит небольшого состояния, но я подумала, что должна устроить себе праздник.

– Ты заслуживаешь его, Грейс. Не представляешь, как мы рады. Ты сделала прекрасное дело… И твой успех вполне заслужен.

Ему почудилось, будто какая-то тень – был это гнев? разочарование? – пробежала по ее лицу и тут же исчезла. Наверняка она сейчас думала, какую чушь он порет – как чертов ведущий на конкурсе "Мисс Америка". Чего она не знала, так это того, как близок он к тому, чтобы потерять самообладание…

– Спасибо, – произнесла Грейс. – Мне повезло. Нам обоим повезло.

– Ты разговаривала с матерью?

– Я могла бы произнести громкие фразы о том, как нас опять соединил мой отец. Но не буду, просто скажу, что мы работаем сейчас вместе. Мать стала… не знаю, как выразиться… мягче. В ней теперь меньше назидательности. Думаю, к этому имеет отношение тот человек, с которым она встречается, а может быть, она просто помудрела. Например сказала Сисси, что та не может вернуться домой только оттого, что разводится с мужем. Если бы кто-нибудь сказал мне год назад, что мать будет держать Сисси на расстоянии, я бы не поверила.

– "Есть многое, Горацио, на свете…"

Грейс повернулась к нему. На этот раз в ее улыбке была явная грусть.

– Знаешь, из-за тебя Шекспир для меня навсегда потерян. Не могу смотреть его пьесы или слышать, как кто-то цитирует Гамлета, не вспомнив тебя.

Боль сдавила Джеку грудь. Но все, что он мог сделать, это стоять с глупейшей усмешкой на лице. Удержать счастье, подумалось ему, непросто ты должен держаться за него, даже если твои руки и ноги выворачиваются из суставов, а голова раскалывается пополам. Но много месяцев назад он выбрал самый легкий путь – позволил всему кончиться, потому что так подсказал ему разум.

– Люди склонны воспринимать Шекспира слишком серьезно. Подожди, я принесу тебе выпить.

Он быстро отошел. Ему хотелось схватить ее за руку и увести в холодную октябрьскую ночь, где он мог бы укрыть ее в своих объятиях. Что же останавливает его?

Время. Прошло слишком много времени. Теперь они чувствуют себя неловко друг с другом. И зачем снова причинять себе боль?

И все же он продолжал делать что-то. Принес Грейс содовую с кусочком лимона. Но теперь ее окружила стайка корейцев. И она лишь кивком смогла поблагодарить его.

Неожиданно для себя Джек шепнул ей:

– Встретимся на улице, в садике позади дома через пятнадцать минут.

Он быстро ушел, прежде чем она успела сказать «да» или «нет». Господи, но что он скажет ей? И в то же время настроение его улучшилось.

Может быть… Может быть…

Вернувшись в бар, он убил время, поболтав с герром Гесселем – директором картинной галереи, но когда собирался уходить, его поймал Бернгард Гауптман. Джеку удалось принять заинтересованный вид, когда тот разразился дюжиной историй о том, как его фирма – обладающая в настоящее время книжными клубами и издательствами в пятнадцати странах – начинала издание вестернов, написанных немецким автором, который в жизни не бывал в Америке и считал, что бизоны все еще бродят по американским равнинам.

– В те дни мы все были полны энтузиазма, – продолжал старик на своем неразборчивом английском с манчестерским акцентом, заимствованным им у жены-англичанки. – Мы были слишком заняты делом, чтобы проверять каждую деталь. Возможно, это было плохо, но сейчас мне не хватает энергии тех дней. – Его острые глазки впились в Джека. – У вашего сына есть этот динамизм. Он очень уверен в себе…

– Да, он много работает, – согласился Джек.

Но холодный блеск в водянисто-голубых глазках Гауптмана не укрылся от его внимания. Не пытался ли Бен умаслить старика на свой лад? Неужели он не знает, что Гауптман, как и Джек, исповедовал старые принципы: "поднимайся наверх с самого низа", "уважай тех, кто стоит выше тебя", "проявляй свои таланты, но будь скромен, когда это необходимо".

– Бенджамин сказал мне, что мечтает стать самым молодым главным редактором в истории издательства «Кэдогэн». Он довольно честолюбив, как вы думаете?

Джек постарался отреагировать спокойно:

– Это возможно.

– Но разве вы не рекомендовали его на этот пост? Он дал понять, что это так.

Для него готовили ловушку, это было очевидно. И если он угодит в нее, Бен будет плохо выглядеть. На этот раз Бен зашел слишком далеко.

– Вы ведь знакомы с Джерри Шиллером, не так ли? – уклонился Джек от прямого ответа. – Он работает в фирме так же долго, как и я. Пока я не могу представить, что кто-то иной может работать главным редактором более эффективно, чем он.

– Бен говорил мне другое…

– А что в точности он сказал?

Джек уже не пытался скрыть свое замешательство.

– Намекнул, что, вероятно, вы действуете не в интересах "Кэдогэна".

– Похоже, у вас была весьма основательная беседа.

– Весьма, – старик наклонился к Джеку, готовый поделиться с ним секретом, который тот отнюдь не желал слушать. – Герр Гоулд, слышали ли вы старую притчу о человеке, который взрастил змею, а она потом его укусила? У меня тоже когда-то был сын – такой же, как ваш.

Нет, он не умер, я просто говорю о нем в прошедшем времени. Для меня он уже не сын…

Джек вспомнил слухи, ходившие несколько лет назад, – что-то о том, что сын Гауптмана замышлял отстранить от дел своего отца. Очевидно, старик оказался более хитрым, чем предполагал молодой человек.

– Бен может иногда хватить через край. Но он не действует против других – тем более против собственного отца.

Джек не был уверен, что это так, но не хотел признаваться Гауптману.

– Вы его отец, – ответил тот. – И вы узнаете об этом последним. Поверьте мне, я-то уж знаю. Вот почему я избавил вас от необходимости самому увидеть, что он далеко зашел. Сейчас, думаю, Курт разговаривает с ним…

Джек на мгновение задохнулся, как будто весь воздух вышел у него из легких. Он не успел возразить – Гуаптман повернулся и растворился в толпе.

Господи! Надо найти Бена, предупредить его. Но в то же время Джеку хотелось, чтобы Бен получил то, на что напрашивался.

Пробившись сквозь толпу гостей, заполнивших главную галерею, он в поисках сына прочесал каждую комнату. Но того нигде не было – ни в туалете, ни в гардеробе. Может быть, Рейнгольд вывел его наружу, где было потише?

Джек нашел узкий коридор с дверью в конце, за которой был небольшой двор, вымощенный кирпичом. Он толкнул дверь и остановился.

В центре четырехугольного дворика, опираясь на скульптуру, сделанную из пластмассовых кубов, положенных друг на друга самым фантастическим образом и сцепленных чем-то, напоминающим хлорвиниловую трубку, темнела фигура.

– Следишь за мной, отец?

Бен явно был под хмельком. И, судя по мертвенной бледности лица, только что получил нагоняй от Рейнгольда.

Джек затаил дыхание и прислонился к дверному косяку, всматриваясь в облака, висевшие между плоскими крышами, как грязные простыни. Свет редких звезд пробивался сквозь них, но был таким тусклым, что Джек с трудом мог их различить.

– Я искал тебя. Ты, кажется, произвел большое впечатление на герра Гауптмана.

– Правильно. Только знаешь что? Оказывается, он очень похож на тебя – не любит молодых выскочек, которые наступают на пятки старикам.

Голос Бена звучал ровно, как будто он еще до конца не понял, какой удар нанес ему Рейнгольд.

– Мне не хочется говорить это, но ты сам виноват в том, что случилось.

Бен ухмыльнулся. В темноте, скрывавшей его лицо, сверкнули белые зубы.

– Ты так чертовски предсказуем, отец. Я всегда знаю, что ты собираешься сказать. Но сегодня я не буду терпеливо слушать тебя. Потому что с сегодняшнего вечера я на тебя не работаю.

Бен сделал шаг вперед, пошатнулся и ухватился за изогнутую хлорвиниловую трубку. Теперь Джек увидел, что его мальчик был не просто под хмельком – он был пьян в стельку.

– Мы поговорим об этом, когда ты протрезвеешь.

Джек понял, что говорит сурово, и на мгновение подумал, что неплохо бы забыть сейчас о хороших манерах – ему захотелось схватить Бена за загривок и вытряхнуть из него всю дурь.

Внезапно сын резко повернулся к нему. Глаза его сверкали в узкой полоске света, падавшего на лицо.

– Отстань от меня, слышишь, отец! Я больше не буду у тебя мальчиком для битья.

– Бен, для одного вечера ты уже достаточно навредил себе. Не говори того, о чем потом пожалеешь.

– Мне кажется, ты опоздал с этой беседой.

В голосе Бена послышались неприятные нотки.

– Может быть, Бен. Может быть. Но не будем сейчас об этом. – Джеку почудилось, будто он смотрит на себя со стороны критическим взглядом: вот он – никчемный отец, каким-то непонятным образом предавший своих детей и сейчас расплачивающийся за это. – Ты пьян… и начинаешь злить меня. Я уже сказал – поговорим завтра.

Он направился к входу в здание, но Бенджамин рванулся вперед и схватил его за рукав, дернув Джека с такой силой, что тот чуть не упал.

– Нет, не завтра, а сегодня!

Красивое лицо Бена в бликах света представляло из себя дергающуюся маску.

– Бен, ты ведешь себя, как капризный трехлетний ребенок. Пора повзрослеть. Такой ты мне не нужен, да и себе тоже.

Джек чувствовал, как в нем растут печаль и отвращение одновременно. Он смотрел, как его сын, качаясь из стороны в сторону и спотыкаясь, двигается по старым, покрытым инеем кирпичам, словно боксер, получивший сильнейший удар.

– Что мне нужно – так это такой отец, который бы уважал меня, а не обращался со мной, как с мальчишкой-новичком из отдела писем. Подумай, у меня всегда было это ощущение, даже когда я был ребенком – что я больше твой служащий, чем сын.

– Возвращайся в гостиницу, Бен, и проспись.

Джек хотел повернуться и уйти, но тут заметил, как сузились распухшие глаза Бена: тот заметил кого-то или что-то за плечами отца. Тут и Джек увидел ее, освещенную слабым светом, падающим из дверного проема кухни.

– Грейс! – тихо воскликнул он.

Она перевела взгляд с него на Бена. Джек двинулся к ней, но застыл, внезапно услышав какой-то звук позади. Это был Бен – он рыдал, судорожно и некрасиво всхлипывая. Его сын! Джек почувствовал, что разрывается на части.

Он жаждал уйти с Грейс, оставив Бена наедине с его горем и унижением. Но ему не под силу было оторвать подошвы от шероховатых кирпичей. Показалось вдруг, что дворик стал медленно вращаться вокруг своей оси, но нет – это он сам повернулся к сыну, которого должен был оставить, подчинившись голосу разума, но не мог, потому что сердце не позволяло сделать это.

– Джек! – позвала она его, но голос донесся как бы издалека, как еще один голос из толпы, веселящейся за дверьми.

Грейс уставилась на Джека в недоумении. Она слышала достаточно обвинений Бена в адрес отца, чтобы понять: Джеку не нужен предлог, чтобы отсюда уйти. И все же он колебался. Он сам просил ее встретиться с ним, пробудил в ней надежды, а теперь…

Ничто не изменилось. В критический момент он всегда поставит требования своего ребенка – какими бы детскими и необоснованными они ни были – выше моих.

Но даже сейчас она медлила, боялась даже дышать из страха потерять ту крупинку надежды, которая еще осталась в ее душе.

– Джек! – позвала она снова, на этот раз более решительно.

– Я не могу! – простонал он. – Не сейчас.

Джек обернулся, чтобы объяснить, в чем дело, назначит встречу позднее в отеле, однако ее уже не было – она исчезла, как мотылек, из освещенного дверного проема.

Он снова взглянул на плачущего сына. Бен застонал, закрыв лицо руками, и опустился на колени.

– Отец, прости… меня. – Голос его звучал глухо и неразборчиво – как будто кто-то сидел на дне глубокого колодца и звал на помощь. – Пожалуйста… Господи, не надо ненавидеть меня! Ты мне так нужен. Ты мне нужен для…

"Я еще могу догнать ее. Наверное, еще не поздно".

Он помешкал еще мгновение, потом наклонился и, схватив Бена за плечо, мягко поднял на ноги. В тусклом сером свете луны лицо сына показалось ему открытой раной.

– Ну ладно, ладно… – сказал Джек грубовато, но горло перехватило, когда он сжал сына в объятиях. – Я здесь, Бен. Я с тобой.