Текст книги "Мужчины из женских романов"

«Не хочу я лазить, шарить и контролировать», – хотела закричать Света, но гортань была раздавлена новостями, как и все остальное в теле. И только покалывало изнутри то тут, то там, будто под кожу налили сильногазированной минералки. Да еще чесались глаза.

– Эй, ты жива? – окликнула подруга. – Сдвинься от края тротуара, покрепче обхвати фонарный столб и успокойся. Легче?

– Да. Неприятно, конечно. Но разобраться надо. Спасибо тебе.

– Не за что. Мы говорили о выборе, что делать, чего не делать. Думаешь, мне в радость носить плохие вести? Но смотреть, как ты выдыхаешься, знать, что тебя обманывают, и не предупредить? Это немыслимо для порядочного человека.

– Я все понимаю. Спасибо, – повторила девушка и мысленно удивилась: «Я выдыхаюсь? Это заметно? А самой кажется, что счастлива и перспективы дивные».

– Ладно, отдышись, возьми себя в руки…

Она еще какими-то бодрыми словами напутствовала, но Света уже отключилась. Бывают же такие дни. Она вспомнила, как в романе Елизаветы Алексеевой случайная попутчица исповедовалась героине: «Жизнь – зебра? Тогда моя черная полоса длится так долго, что я уже и намека на белую за спиной не вижу, когда оборачиваюсь. И впереди темно. В природе встречаются зебры-уроды? Мутанты? У меня явно такая лошадка». И жалкий енот-полоскун в человеческом обличье поучал: «Зебра – это не в смысле животного, а в смысле пешеходного перехода. Во-первых, асфальт серый, а не радикально черный. Во-вторых, мы несем ведро с белой краской и кисточкой и сами рисуем полосы». «Ясно, меня уже лет десять назад машина раздавила, а я и не заметила», – прозрела собеседница.

Слова «машина раздавила» вернули Свету на улицу. «Не дождетесь», – суровым шепотом пообещала она, не зная, кто и чего именно.

6

Едва в издательстве Света начала читать откровения Жанны, как внутри ее мягким теплом расстелилась гордость. Какой верный подход к серии женских романов она избрала. Тепло начало казаться жаром сауны: она видит перспективы молодых авторов. В метро девушка уже не исключала, что так ощущался подъем температуры. Думала: «Люди, пожалейте врачей. Разве можно быть счастливым, зная физиологические причины всех реакций своего и чужого организма? Вы истончены, вас постоянно знобит, а эскулап скалится: «Железа не хватает, ешьте яблоки». Нет, каждую причину нужно изобрести и раскрасить фантазией. А с чего это я призываю народ сочувствовать докторам? С того, что боюсь, как бы завтра не пришлось тащиться в поликлинику, где очереди и хамство. И попробуй раскрась фантазией это». Действие аспирина кончалось, голова тяжелела, нос опять забился и вынуждал дышать ртом, но девушка упорствовала в потребности размышлять. Вернее, как все городские невротики, не умела опустошать голову от мысленного хлама.

Продолжила, хотя от медиков отцепилась. Итак, она поставила на дебютанток или начинающих. Если бы ее не расстроили звонки Елизаветы и подруги, этот насыщенный текстами романов день в одиночестве мог потом вспоминаться как замечательный. Память умело скомкала бы и запихнула в свой темный чулан недовольство мамсиком Димой и болезнь. Зато отсутствие Нинель Николаевны и Павла Вадимовича высветила бы и разложила на виду. Это было благословение личного начинания чутким космосом, прозрачный намек на свободу действий. Конечно, истории встреч, близости и прощания с мальчиками были почти одинаковы. Зато авторы – во всем разные. Научатся выдумывать, дадут волю темпераменту, и, заставь их потом описать то, в чем обе участвовали на глазах друг у друга и редактора, создастся впечатление, будто они пребывали в разных местах, компаниях, временах и измерениях. У Аранской была явная склонность не только умничать, но и нагнетать страсти. Чего стоила глава о расставании героини с предшественником героя. Ужас, мороз по коже! «Меня лихорадит», – сообразила девушка и с усилием вырвала себя из уже намотанного круга. Не будет она все объяснять научно.

Пусть уж ее лихорадит от описания того, как брошенная молодая женщина спускается в подземку, как толпа часа пик заносит ее в вагон. Она задается трагическими вопросами – почему он переспал с ней ночь, такую же, как множество других их ночей, а на рассвете велел убраться из его жизни, ничего не объяснив. И куда ей идти, в небытие? Может, броситься под поезд, чтобы ни о чем не спрашивать себя завтра, послезавтра, всегда? Но на платформе стоят усталые люди, дети. Им за что ужасное зрелище и отмена движения? Ей-то через минуту уже все равно будет, но пока она видит их лица и представляет, каково это – наблюдать самоубийство. Разумеется, Жанна попутно блеснула знаниями о корнях суицида и мировой истории метрополитена. Но концовка впечатляла. Героиня стояла дома возле зеркала, намереваясь облачиться в ночную рубашку (перечисление всех форм женской груди с кратким описанием, ну Аранская). Она помнила, как ее втянуло в человеческое месиво на Кольцевой, и ничего больше. Даже испугалась собственного отражения – не узнала, богатой будет. Но этот страх вернул ей разум. И вот она разглядывала себя и недоумевала, откуда такие синяки на плечах, на боку, на руках? Что с ней делали сограждане в общественном транспорте? Толкали локтями, пинали, то есть, в сущности, избивали? Наверное, она не соображала, куда двинуться, чтобы они протиснулись к выходу. И чем они лучше мерзавца, который жестоко выставил ее за дверь? И сколько же их, мерзавцев? Поставив своего бойфренда в ряд, отказав ему в исключительности, героиня немного успокоилась…

«Придумывать они ничего не умеют? Все с натуры, все на продажу читателю? – кипела Света в той же переполненной адской топке. – Умеют, заразы, еще как. Я такое узнала о Диме, что, может, лучше бы он меня выгнал. У меня голова кружится, сопли текут, щеки полыхают и ноги ватные. Но я же чувствую – кулак, угол сумки, молнию – все, чем меня утюжат пассажиры. Какие они пассажиры, они животные. Если этот ишак не втянет брюхо, а эта жирафиха не сойдет с моих натертых пальцев, я буду снайперски плеваться в них микробами. Нет, забыться тут невозможно. Жанна просто любительница эффектов, далеко пойдет. Кстати, во всех смыслах, если мои вкусы категорически не совпадают со вкусами Нинель Николаевны. Не надо упоминать это имя всуе. А чье упоминать? Есть в мире хоть одно имя, которое вызывает лечебные, а не гробящие ассоциации?..»

Как только измочаленная девушка поднялась на воздух, имя нашлось – Дима. Спору нет, ее подруга – добрый, хороший человек. Но именно таких легко обмануть всяким прохиндейкам. Охотницы за мужьями всегда лгут, раздувая собственную значимость. Они бесстыдно противоречивы. Любая начинает с того, что представляется высокооплачиваемым специалистом. Если гримаса нового знакомого означает пренебрежение, следует клятвенное утверждение, будто по натуре она жена и мать. Снова не то? Ага, предпочитает чистую интеллигентную работу, чтобы хватало времени на семью. Нет? Да, что ж тебе, зануда, от женщины надо? Объяснил. Невероятный вариант, но, ей-богу, это самое она и есть.

Света решила, что девицу уволили из фирмы за профнепригодность. Или сама сбежала, не желая трудиться почти бесплатно. И стала она проституткой. Или содержанкой. Впрочем, все эти виды деятельности прекрасно сочетаются. Была же у них с подругой сокурсница, которая жила на полном обеспечении бойфренда в его роскошной квартире. Он пахал бизнес-ниву по двенадцать и больше часов. Она притворялась изнеженной лентяйкой, которая спит до часу дня. Затем в полусне что-то волшебное творит с телом и лицом и оживает только к ночному шампанскому в ресторане. А сама преподавала литературу в двух школах за кутарки[1]1
  Кутарки – маленькие деньги, гроши, копейки (тат.).


[Закрыть] и обслуживала нескольких мужиков за большие деньги. Что поделаешь, разностороннее дарование, богатая самореализация. Но это явно не про убогую, которая ищет мужа в полузнакомых компаниях и рассказывает сказки о зарплате в девяносто тысяч, чтобы не возникало вопросов, откуда у нее бриллианты. Менеджером заслужила! Хорошим менеджером, изучавшим Камасутру! «Все беды человечества от вранья, – думала Света. – Ну назови ты организацию перевозок упакованной дряни в грязных машинах по колдобинам логистикой, ну пририсуй себе к окладу хоть ноль, хоть два, все равно грузовик останется грузовиком, а ты дурой. И вроде правильно, но рано или поздно транспортная фирма начнет приносить владельцу большой доход, лгунья сходит с кем-то в ЗАГС и сама поверит, будто до замужества делала отличную карьеру. И, главное, никогда не узнает, что своим безответственным трепом оставила на чьей-то дружбе царапину неловкости, в чьей-то любви щербинку недоверия. Не жирно ли ей будет? У меня лучшая подруга на свете. У меня самый честный, самый умный, самый красивый, самый добрый, самый щедрый, самый нежный мальчик на земле».

До дома оставалось протащиться еще квартал. Света зябла, но по лбу, как насекомые, ползали увесистые капли терпкого пота. Смахнуть их она брезговала. Но, слава российскому филологическому образованию, девушка продолжала шевелить мозгами. В ресторане директора питаются! Не все, а только генеральный, владелец, Олег. Так у него богатый папа. Он, и работая по блажи дворником, завтракать, обедать и ужинать поедет в кабак на Тверскую. А технический директор Виталик, который лично принимает у автослесарей каждую машину, ходит в таких джинсах, что от него бомжи шарахаются. И коммерческий директор Дима является из офиса совсем голодным, что ни молодым обменом веществ, ни беготней то за заказчиками, то от них этого не объяснишь. А ужины и завтраки его ждут очень скромные. Даже если он скрытый безумец и задался целью уморить голодом женщину, то себя, много зарабатывая, пожалел бы. Защитнице любви еще не доводилось видеть сумасшедших, которые планомерно действовали бы себе во вред. Таких, и только таких держат в психушках. Кстати, невооруженным глазом видно, кто что ест. Олег вальяжный, франтоватый и полноватый, а Виталька с Димкой юркие, ободранные и тощие. Кроме того, и Олег, и Виталик бывали у них, угощались за их столом, знали их вещи. В этом кошмаре можно дорассуждаться до того, что все трое в сговоре и проводят над ней какой-то чудовищный эксперимент. И Дима каждое утро бежит не в офис, а к маме. Переодевается там в дорогой костюм, завязывает на шее французский галстук и в служебной иномарке катит на работу. А вечером делает то же в обратном порядке. Разве это не может быть правдой? Нет, скорее паранойей.

Свете опротивела эта тема. Как все стройняшки поневоле, она долго внушала себе, что легче не заходить в магазины и держать холодильник пустым из-за отсутствия денег, чем бороться с искушением возле залежей жратвы, когда сумку распирает толстый кошелек. А когда в ладонь просится карточка, еще хуже: неосязаемые траты самые разорительные. Наконец поверила. И ей не хотелось подвергать эту веру былым сомнениям. Оставалось заняться подругой Могулевой. Она всегда мечтала выйти замуж и сменить фамилию. Говорила, что больше не в силах отвечать на вопрос, кто такой Лева и что она ради него может, с виду нормальным половозрелым мужикам и бабам. Надо же, ей организация позволяет безлимитные телефонные разговоры. А в издательстве рабочие мобильники есть только у владельца и юриста. Считается, что даже экономист перебьется.

Им необходимо было чаще видеться. Мужчины мужчинами, налаживание быта своим чередом, но зачем друзей терять. Света успела поблагодарить Леру за заботу, но не сказать, насколько шокирована. Не вероломством Димы, а заскоком подруги. Неужели она действительно опустилась до того, что шарит по карманам своего парня? Одна надежда, ляпнула, чтобы облегчить униженной женщине рывок из порядочности в сволочизм. Мол, если тебе никуда не деться от проверки сведений обыском, то я с тобой. Она всегда презирала баб, которые удерживали мужиков любыми способами – делали вид, что забыли про измены и рукоприкладство, терпели хамство и детей этому учили. Высмеивала тех, кто разыскивал своих гуляк по барам и тащил домой на горбу, ехал на окраину города после классического анонимного звонка: «Ваш муж сейчас ублажает любовницу по адресу…» Говорила, что ржа подозрительности деформирует личность, разъедая душу. И, если нет доверия, партнера надо бросать немедленно. Твердила о самоуважении как основе основ. «Та» подруга рассказала бы мужчине о встрече с избыточно получающей девицей, выслушала его комментарии и доверилась своему шестому чувству – искренен он или нет. Что с ней творится? Как она выразилась: «Пошлость оказалась не тем, что мы ею называли»? А чем? Неужели желанием употреблять слово «пошлость»?

Света вошла в квартиру. И сразу же из прихожей увидела кухонный стол с букетом ромашек, огромной пиццей и бутылкой вина, а рядом счастливо улыбающегося Диму. Она заплакала. Ненавидела себя за эту демонстрацию своих мук, но остановиться не могла. Любимый человек испугался, потом кое-как выяснил, что у нее температура, растворил в кипятке какую-то гадость, напоил, закутал в плед, уложил на диван. Но она вскочила и принялась искать маску по ящикам. Нашла, закрыла половину лица и смело бросилась к Диме. Он сорвал с нее одноразовую бумажную гарантию избежать заражения и начал целовать как бешеный. Света сопротивлялась, хрипя, что он заболеет и она себе этого не простит. Но парень клялся в готовности хворать с ней, сколько оба выдержат. Горячие, попеременно теряющие сознание, они будут любить друг друга вот на этой простыне (быстро расстелил), вот на этой подушке (точно бросил в изголовье), вот под этим пледом (она сдернула с себя шерстяной клетчатый утеплитель). Им будет казаться, что еще одно движение, и они умрут, но как будет хотеться испустить дух вместе, чтобы смешался и стал единым.

Учитывая то, что девушка нафантазировала об извращенном эксперименте над собой, после таких Диминых слов надо было выползать из дома на лестничную клетку, царапать ногтями соседскую дверь и звать на помощь. Но она увлеклась идеей совместной гибели в оргазме настолько, что не заметила, как они оба разделись.

Потом Дима грел пиццу и откупоривал бутылку. Влюбленные ели, запивали, снова падали на диван. У Светы создалось впечатление, будто он что-то с ней празднует. Свой беспрепятственный уход на ночь? Свое возвращение? А этот ласковый мальчик действительно пас брата или отдыхал от нее? С кем? Где? Через минуту она забывала о своих подозрениях. Но они успевали превратить наслаждение в удовольствие, радость в веселье, четкую надежду в расплывчатую мечту, а благодатное отсутствие суетных мыслей в тупость. И наконец, уткнувшись в плечо спящего Димы, закрыв глаза, она вспомнила, как они впервые поругались. Он не принес картошки, за которой она попросила его сходить. Обычное дело – надо бульон заправлять, а в корзинке для главного овоща пусто. Человек вроде бы понял про срочность, но шлялся по магазинам два часа, разыскивая батарейки для своих часов. Уязвленная Света кричала, что он эгоист, что его любовь – всего лишь слова, а когда надо делом доказать… Дима слушал молча и вдруг заплакал настоящими крупными частыми слезами. Перепуганная скандалистка бросилась в кухню и вернулась с миской недоваренного, так и не дождавшегося картошки борща. Зато в него вывалилась целая банка сметаны – рука дрогнула. Она умоляла парня есть, тыча в сжатые губы обжигающей ложкой. Но он отворачивался. Света пала на колени, старалась его обнять. Он вырывался. Она просила прощения. Клялась в любви. Дима не скоро вытер лицо салфеткой. И растерянно, вряд ли понимая, какую бурду жует и глотает, отобедал. Теперь, когда время приглушило обиды, даже Свете казалось, что то варево было слишком жестокой местью за забывчивость. Но тогда Дима сказал: «Вкусно». Потом: «Спасибо». И опять всплакнул.

Девушка нащупала на тумбочке разовые платочки и хорошенько высморкалась. О, как легко стало. Оказывается, чтобы успокоиться, надо было не страдать, а прочистить забитый нос. «Мужчины и правда все странные. И все разные. Димка отказался есть со мной из одной сковородки нашу первую яичницу. Извинился и попросил для себя тарелку. А ведь мы уже целовались. Зато сорокапятилетний уникум подружки настаивал на том, чтобы она чистила зубы его щеткой, когда они еще только за руки держались». Света улыбнулась завихам противоположного пола. И через секунду уже спала.

Утром она проглотила капсулу, сулившую избавление от насморка и головной боли часов на двенадцать. И по дороге в издательство думала о Жанне Аранской. Была в ее жажде делиться с читательницами всем, что сама узнала, какая-то общественная значимость. Например, люди беспокоятся из-за того, что полстраны сидит на алкоголе и наркотиках. И никто не вопит от ужаса: остальные давно впали в зависимость от ударных доз парацетамола. А они разрушают печень хлеще, чем водка. Народ употребляет быстрорастворимые действенные порошки и таблетки килограммами, едва заподозрив, что переохладился. И дней через десять снова недомогает. Возникает ощущение, что симптомы гриппа – это похмелье или ломка, когда в крови заканчивается главная составляющая парацетамола – аспирин. И ни один доктор с некоторых пор не заикнется, что при респираторно-вирусных инфекциях жар сбивать нельзя. И работать, и ходить по улице тоже. Нужно вылежать пластом без лекарств несколько дней. Нажимать на теплое питье. Вот тогда естественный иммунитет не даст заболеть долго. Но молодые воспринимают больничные как одну из легенд советского периода. Кто рискнет уходить на них по первому требованию организма, когда на дворе лютует ущербный российский капитализм. А лет через десять начнутся последствия. Вероятно, на этот случай лекарства от болезней печени рекламируются не менее настойчиво, чем от «простуды». «Выхода и выбора нет, Жанна, – иду отвечать на звонки и читать твой роман. С полным осознанием того, что сама буду виновата в старческих болячках», – думала Света, которую немного знобило. И никаких сил не было. Тем не менее она шла – упрямый скромный пример непостижимости человека.

Вскоре проклятая капсула, растворившись в желудке, настолько ее взбодрила, что Света обрела способность к здравомыслию. То есть прекратила укорять себя ерундой, о которой через день не вспомнишь, и сосредоточилась на работе, за которую деньги платят. В качестве необходимого шага к примирению с собой она одобрила давешнее решение завести речь о серии с Нинель Николаевной. Если старший редактор будет спорить, идти к Пирогову. Но в любом случае открывать рот следовало лишь тогда, когда она подготовит замечания авторам и отзывы приятельниц-читательниц. Нельзя отвлекаться воспоминаниями о дрожащем от нетерпения голосе Елизаветы Алексеевой. Долго ждала сочинительница и еще подождет. Ее текст везде был обречен – ни синопсиса, ни личных данных. А ужасающее начало с мытьем полов, глажкой и стиркой? Не начни Света с середины романа, она тоже удалила бы его из компьютера через пять минут, чтобы места не занимал. И подтвердила бы вчера худшие Елизаветины опасения, что издательству ее шедевр до лампочки.

Еще раз перебрав в уме вкусы и интересы знакомых молодых дам – не называть же их «мои девчонки», все-таки будут соучаствовать в виде фокус-группы в большом деле, – Света разволновалась. «Домохозяйки» и «интеллектуалки» при условии, что Жанна выдала «новый настоящий роман», маловато. Ей не хватало автора смелого и бесшабашного. Чтобы не умела, принципиально не желала оглядываться назад. Дескать, сама я многое прочитала, а теперь расскажу вам свою историю. Заранее не благодарю. Трепещите. Сколько времени займут нудные поиски третьей беллетристки, от девушки не зависело. Но на короткий срок надежд было мало. Света оценила длительность забега как марафон. И взбунтовалась: «Романы ведь какие-никакие, а будто тряпки перебираешь, силясь найти нужную. И чувства те же – интерес, азарт, раздражение, тоска. Уволюсь. Двину в мамину школу преподавать литературу. Буду из года в год талдычить то, чему меня саму научили, и оправдывать свое существование хоть одним ребенком, которого увлекла. Но я не подвижница. Я хочу участвовать в «создании портрета современности». Нет, уже не хочу. Что остается? Уволюсь. Выйду за богатого занятого дяденьку и страстно предамся шопингу. Если учесть, что редакторство, учительство и скупка шмоток вызывают одни и те же эмоции, это не худшая карьера».

Честно говоря, для Светы жить означало утверждать в мире собственное, а не чужое представление о себе. Добиться того, чего хочешь, а не получить, что дадут, – это счастье. Она была не прочь нищенствовать на старте. Но в желанном результате не сомневалась. И вдруг обычное повышение температуры, короткое отсутствие самоконтроля выявили, что она не исключает провала. А сегодня стало ясно, и путь отступления уже намечен. В школу, где правила взрослой игры знакомы с детства. Или к обеспеченному мужчине, чтобы ничем, кроме семьи, не заниматься. Во всех этих открытиях настолько не было ее желания и воли, что девушка растерялась. Получается, не все неудачники сами во всем виноваты? «Как не стыдно? Крохотное издательство, люди на глазах, весь материал в твоем распоряжении, и ты сдаешься? Это – твой предел, вечная отличница? Устала? А ведь еще не трудилась по-настоящему», – зло подумала девушка. И ворвалась в редакторскую.

– …я стала чувствовать возраст. Здравствуй, Света. Какая-то ты взбаламученная. Так вот, с недавних пор выводит из себя, когда продавщица сковородок, девочка неразумная, объясняет мне, какая из них лучше. Когда в магазине меня учат выбирать подушку или распознавать натуральную кожу. Причем я их ни о чем не спрашиваю, а они несут чушь – знания их почерпнуты из рекламных листовок. Так и хочется рявкнуть: «Посмотри, кто перед тобой, сколько мне лет. Я сама могу дать кому угодно консультацию любой сложности по всем аспектам материального бытия», – говорила Нинель Николаевна Павлу Вадимовичу.

– Милая моя, не видят они, сколько тебе лет, поэтому и обслуживают как молодую хозяйку, – галантничал он.

– Не льсти, я не только про вещи, но и про себя все знаю, – махнула рукой Нинель Николаевна. – Мама в ее пятьдесят меня просто изводила бесконечным «скоро я умру… Мне недолго осталось… Впереди ничего, кроме болезней и скуки». Я еле сдерживалась, чтобы не грубить. Теперь понимаю – она адаптировалась, примирялась с неизбежным. Через сколько-то месяцев вооружилась набившим оскомину: «Жизнь только начинается». И с тех пор о смерти ни звука. А меня всего лишь немного задевает, что яйца важно поучают курицу.

«Болтают о такой ерунде, такой малости», – осуждающе подумала Света. Она все еще нервничала и решила погрузиться в самотек. Отвлечется, придет в себя, тогда займется романом Жанны Аранской. Пока же ее бесило даже название. «Доверчивая идиотка на выданье» – претенциозно и глупо. Мерзко заверещал старый телефон. Свете привиделся роскошный аппарат с журчащим, нежно лепечущим звуком в кабинете Пирогова, и она мысленно обругала издателя дурными словами. Очередная беспокойная девица интересовалась, дошла ли ее рукопись. Младший редактор заглянула в компьютер и сказала, что все в порядке. Авторша была расположена к мирной беседе на тему «Как долго ждать ответа», но имела дело с зачерствевшим в муках существом, которое фыркнуло: «Недели три». И положило трубку. Потом встрепенулось и загадало: «А если это моя третья? Посмотрю наудачу синопсис». Но не повезло. «Элементы фэнтези, детектива и триллера в истории непростой любви двух красавиц, жительниц маленького волжского городка друг к другу» подробно изучать не хотелось. Правда, интересно было, городишко обеспечивал лесбиянкам детектив и триллер, а те пробавлялись фэнтези. Или они его третировали, а он уповал на инопланетян. Но этот зуд любознательности можно было вытерпеть.

Свете не удалось скрыть от многомудрой Нинель Николаевны свое загадочное творческое настроение. Она недовольно хмыкала над текстами и ерзала на стуле, как дитя, которому велели рисовать, но запретили подкладывать ногу под ягодицу и чесать карандашом голову. Девушка не замечала своей довольно шумной возни за компьютером. Павел Вадимович, кажется, тоже. Но у него была привычка время от времени отводить глаза от монитора, смотреть на Нинель Николаевну и, если удавалось поймать ее взгляд, кивать. На сей раз редактор отдела женской прозы сама нетерпеливо глядела на него в ожидании контакта. А дождавшись, незаметно показала головой на Свету. Павел Вадимович полюбовался, прислушался и расплылся в улыбке. В таком блаженном состоянии его и застал вопрос:

– Как думаете, господа, литературный редактор – профессия еще агонизирующая или уже мертвая?

Больше терпеть «старшие товарищи» не могли и засмеялись.

– Это у вас нервное? Ее уже кремировали, а я поздравить с юбилеем явилась? – заинтересовалась Света.

– Живем в переломный момент. Сейчас очень много умирающих профессий – техника развивается. От каких-то и названий не осталось, у других названия прежние, но содержание иное, – уклончиво начал Павел Вадимович. – Возьмем в качестве примера золотаря, по-нынешнему ассенизатора…

Девушка истерически расхохоталась, чем вернула коллегам предельную строгость.

– Так, держите себя в руках, – обратилась к обоим Нинель Николаевна, потому что одна покатывалась со смеху, а второй был испуган и явно не мог решить, в МЧС или скорую помощь звонить. – Мне доказывали, что много читать вредно, я не соглашалась, но сейчас готова. Берегись переутомления, Света. Задействую чувство юмора. Серьезно же говоря, редакторство – дело перспективное. После социалистической революции «гнилую интеллигенцию» за кусок хлеба усадили править тексты малограмотных рабочих и крестьян – наступила пора их самовыражения. Постепенно авторы выучили русский язык, начитались классиков и отточили форму своих шедевров. Тогда редакторам вменили в обязанность блюсти идейно правильное содержание. Времена упадка. Казалось, подняться с брюха невозможно. И вдруг последняя капиталистическая революция оживила наше странное занятие. Опять, извините, попер автор от станка и сохи. У него снова с грамотой беда, он снова не образован, не культурен, но, как у людей водится, молчать о своих переживаниях не намерен.

– Мрачная картина, – вздохнула девушка.

– Нет, – возразил Павел Вадимович. – Компьютеризация Европы и Америки не чета нашей. Их телевидение качественней и богаче. А навыков книгопечатания не утратили. И писатели у них есть, и редакторы, и издатели. Да, прибыли упали, но живут. Спрос все так же рождает предложение.

«Прибыль, – зафиксировала в голове возмутительница кабинетного спокойствия. – Надо включить в читательскую анкету фокус-группы пункт: «Сколько вы готовы заплатить за эту книгу в мягкой обложке?» Имей старшие редакторы представление о градусе ее целеустремленности, наверняка завидовали бы. Но им суждено было ознакомиться всего лишь с мечтой:

– Надо залучить в литературу наследников богачей. Гонорары им не нужны, а уровень образования…

– Ниже не бывает, – закончил редактор отдела мужской прозы.

– Как, у этих тоже? – изумилась Света.

Даже Нинель Николаевна недоуменно подняла аккуратные светлые брови.

– Да. Сами посудите. Няня – филиппинка. Школа в Англии. Университет там же, специальность – ведение бизнеса. Когда и зачем им читать русские книги? «Война и мир» самостоятельно лет в десять – двенадцать, представляете? А потом времени уже не будет категорически. Что они знают об истории России? О ее современности? Географии, наконец? Если и станут литераторами, то английскими. На этих, Света, не рассчитывай. Здешние мытарства, кроме своих нищих, описывать некому. И вообще ты предлагаешь регресс. Литература уже была хобби аристократов с имениями.

– Вселенная тоже расширяется, а потом сжимается для нового большого взрыва.

– Устарели данные. Отныне только расширяется с все возрастающей скоростью. В итоге все планеты замерзнут. Им тоже в куче теплее.

Загубив надежду на безболезненное решение проблемы гонораров и отказав космосу в циклическом существовании, Павел Вадимович уставился в текст, надо думать, обреченного россиянина. Нинель Николаевна и Света тоже уткнулись в компьютеры. Девушка благополучно дочитала роман Жанны. Долго ли, умеючи. Поразмыслить над ним не успела – рабочий день в кои-то веки незаметно иссяк. Старшие редакторы ушли первыми. Света замешкалась минут на пять. Она не стала ждать переполненного лифта, решила спуститься по лестнице. На площадке курили ее недавние собеседники. Она активно, он пассивно – веяние времени. Не отступить и не навострить горящие уши был в состоянии лишь неодушевленный предмет.

– Что творится с нашей юной сменой? – задумчиво процедила сквозь дымок Нинель Николаевна.

– Ничего особенного. Самотек затянул. Поначалу всем чудится: вот-вот нарвешься на гения, откроешь великое имя, – быстро ответил Павел Вадимович.

– Ты был столь наивен? Хотя да, в вашем журнале журналов только гениев и искали. А мне не чудилось.

– Нина, Нина, стойкая реалистка. По-моему, девочка пылко разыскивает уникального автора. Или что-то похожее на Франсуазу Саган. Кто знает, что нынешние филологи считают драгоценным камнем в породе. Мечтает собственноручно огранить, отшлифовать, оправить и выгодно продать. Не догадывается, что «выгодно продать» – отдельная профессия. Когда догадается, все сразу пройдет.

Они, по обыкновению, рассмеялись, но звучал смех непривычно горько.

Света зарделась и предпочла душегубку лифта удобному спуску. В голове играли в догонялки слова «всем чудится» и «мне не чудилось». Она каким-то немыслимым образом знала все, что за ними скрывалось всеми людьми и каждым человеком, но никогда не смогла бы даже приблизительно это выразить. Подумала: «Не такое ли всеохватное состояние называют просветлением? Боже, если это оно, то не стоит рьяно практиковать аскезу и годами медитировать. Ничего же особенного». Пустота, в которой все равнозначно, царила в ней секунду. Из этого безликого бесконечного множества что-то должно было выделиться, разрастись и пересилить остальное. И оно не замедлило – чувство крайней униженности. Старшие редакторы знали все про ее поиски. Откуда? Судя по тону, они то ли жалели ее, убогую, то ли высмеивали, глупую. С какой стати? У них-то по паре серий есть. Адское ощущение, будто Нинель Николаевна и Павел Вадимович подсмотрели ее сокровенное, подслушали тайное и посплетничали об этом не с ней, было невыносимо. И самое страшное, люди не дали ей повода возмутиться. Они не подсматривали, не подслушивали и не сплетничали, но непостижимо для Светиного ума видели, слышали и делились впечатлениями. О том, что они вдвое старше, занимаются той же работой и опередили ее во всем на двадцать пять лет, Света не подумала.