Текст книги "Комната страха"

Глава 8
Противоядие

И потянулись дни, сколь странные, столь и похожие друг на друга. Каждое утро Еву нещадно тошнило, даже если она отказывалась от завтрака. Даже если она просто проходила мимо гостиничного кафе с поваром, роняющим тарелки при одном ее приближении. Даже если она просто думала о чашечке кофе с ароматной пенкой, особенно соблазнительной по утрам. Даже если она вообще не думала ни о еде, ни о напитках, ни о поварах и тарелках. Ей осталось только покорно ждать, когда же закончится действие отравы, так искусно (теперь Ева уже и не сомневалась в мастерстве кузины) изготовленной Ларой.

Макс все так же развлекался чтением прессы, дожидаясь, пока Ева не оправится от недомогания и не будет готова идти то в городскую библиотеку, то в старый дом. Несколько раз они выезжали в ближайший университет, чтобы воспользоваться его богатейшим собранием местных летописей и редких книг.

Иногда навещали Бертрана. Поль каждый раз крутился поблизости и пару раз отважился пригласить Еву потанцевать в местный клуб.

Бертран при этом страшно вращал глазами и угрожающе шевелил пышными усами, которые носил с неподражаемым достоинством и за которыми ухаживал с не меньшим старанием, чем Фани за своим огородиком с редкими травами. Вообще, усы у Бертрана были очень красноречивыми. Почти все эмоции он мог выразить их легким движением.

Прекрасное лето завладело землей, и в его горячих объятиях, казалось, даже время стало более густым и тягучим.

Пару раз звонила встревоженная Виола, с расспросами, где именно обретается Ева, как она питается и когда несчастная мать снова увидит свою маленькую девочку. Передавала приветы от всех родных, сообщала свежие новости и заплесневелые старости. Каждый раз неустанно пеняла Еве за то, что та, не дождавшись пробуждения Виолы, сбежала («Да-да, и не возражай, сбежала как девчонка!») тем ранним утром.

Насколько уяснила Ева, ее мать действительно так и осталась в блаженном неведении о событиях той ночи. Несколько озадаченная Виола положительно ответила на чересчур пристрастные расспросы дочери о самочувствии: «Ну что ты такое говоришь, я себя прекрасно чувствую, прекрасно как никогда! Абсолютно никаких недомоганий, милая моя, заботливая моя девочка. И ничего я от тебя не скрываю… Да что, в конце концов, происходит?»

И Еве пришлось удовлетвориться версией, состряпанной для себя на скорую руку, – возможно, Виола нечувствительна к основному ингредиенту в составе Лары. А может, всех членов семьи (кроме Евы) с детства подкармливали всякими ядами, чтобы развить привыкание к ним, как это делала Мария Медичи со своими детьми. Еву же не приучали, оттого что она действительно была в своей семье скорее подкидышем.

«А вдруг меня и в самом деле подбросили темной ночью к дверям бабушкиного дома?» – увлеклась ставшая в последнее время излишне романтичной Ева. Да и рассеянной она стала в последнее время. И раздражительной, между прочим, тоже. Может, это жара так действовала? Или – слишком длительная командировка?

Самым приятным было время ужина. Макс выводил ее в город, они роскошно ужинали, а затем медленно шагали в отель по узким каменным улицам. Вздыхая, Ева прощалась с ним на ступеньках лестницы и запиралась в своем номере.

В такие минуты она спрашивала себя, не приснилось ли ей то нападение в парке, угрозы и безумная Лара? Синяки и ссадины давно прошли, легким загаром покрылась кожа, и никаких видимых следов нападения не осталось. Кроме этой отвратительной, изнуряющей тошноты по утрам. Но и к ней можно привыкнуть.

К чему только человек не привыкает! Даже к ежедневному общению с Максом. Для Евы в новинку было вообще столь тесное общение с кем бы то ни было, а здесь еще и Макс! Но долго думать о таких вещах она не рисковала. Сны ей, правда, выбора не оставляли. Но теперь Ева просматривала их наскоро, как будто листая книгу, всегда имея возможность остановиться на чем-нибудь приятном или интересном, а скучное или страшное решительно захлопнуть в самом начале сеанса.

Во снах часто фигурировал человек, прикидывавшийся Максом. Он пугал Еву, если успевал, и однажды ее осенила догадка. Как-то утром, после планового посещения ванной, Ева, выйдя в комнату и постояв в нерешительности перед газетным листом, за которым сидел Макс, спросила:

– Скажите, ваш брат был… вы ведь близнецы?

– Да.

С этого дня прекратились страшные сны о брате Макса. С этого дня прекратилась и ужасная тошнота. Теперь Ева могла насладиться самыми лучшими круассанами в городе, к неземной радости старичка, заведовавшего кухней в их отеле. Он самолично выносил для нее свою выпечку, следил за тем, как Ева с удовольствием поедает воздушные, дымящиеся трубочки и требует добавки.

Глава 9
Кухня

Расследование продвигалось медленно, но верно. Записка с хозяйственными расчетами действительно не имела никакого отношения к делу. С этим фактом согласился и Макс. Важными оставались меню и часть дневника.

Даже письмо вызывало сомнение. Ева признавала, что оно имеет отношение к Старой Сеньоре. Но скорее всего, оно было написано еще в подростковом возрасте человеком, не имевшим ни опыта, ни знаний, чей характер в силу различных причин еще не до конца сложился. Поэтому Ева настаивала на том, что учитывать его в ходе расследования не надо, и эта ниточка никуда не приведет.

Макс не соглашался с ней, но по иным причинам, не связанным с анализом почерка, а исходя из каких-то психологических портретов и заключений специалистов другого профиля. На этой почве у них с Евой происходили жаркие споры, не приводившие к победе ни одного из оппонентов.

Этим утром они собирались в старый дом. Назрела необходимость найти дневник, листы из которого Ева изучила уже вдоль и поперек. Она считала, что несколько страниц этого личного документа и были единственным достойным внимания раритетом во всем их деле. Не соглашаясь по этому моменту, Макс все же признавал разумность попытки найти дневник. Он должен был находиться в пределах дома, это не вызывало сомнений. Но где именно?

А вокруг дышало, жило и благоухало зрелое лето. Высокие травы источали медвяно-сладкий и пыльный дух. Стрекозы и бабочки парили над ними, суетливо собирая свою дань. Птицы пели как оглашенные, скрываясь в богатых кронах старых деревьев. Сытый и густой как кисель воздух затруднял всякое движение, создавая сопротивление и навевая лень и негу.

Наконец они вышли на лесную тропинку, укрывшись в прохладе и тишине леса. А через несколько минут показался и дом. Он все так же выглядел заброшенным и нежилым, да он и был таким. Посещали его только Макс и Ева, в поисках документов и книг. Иногда их сопровождали Бертран и Поль.

Но сегодня Макс и Ева были без своих провожатых. Переглянувшись, они, помедлив секунду, толкнули тяжелую дверь и вошли в темную и пыльную утробу старого дома. Внутри было много прохладнее. И настроиться на рабочий лад оказалось гораздо проще. Они уже обследовали почти все помещения в доме на втором этаже (начать с него было решено, главным образом, из-за библиотеки и рабочих кабинетов, располагавшихся там).

– Ну что же, – Ева, задумчиво уставившись в потолок, покачалась с пятки на носок, – возможно, мы и пропустили тайник. Но даже специалисты вряд ли найдут его, хотя вы, кажется, решили прибегнуть к их помощи только в крайнем случае?

Она посмотрела на Макса. Он пожал плечами:

– Не думаю, что они сделают большие открытия после нас. Хотя, если в назначенные сроки мы ничего не найдем, придется прибегнуть к…

– Ну, понятно, к плану «Б», – закончила за него Ева. – Позвольте, о каких сроках идет речь?

– Мне пора возвращаться.

– А мне?

– Вы можете продолжать расследование самостоятельно. И потом, вы готовы вернуться?

Не произнеся больше ни слова, они приступили к поискам. Ходили из комнаты в комнату, обстукивая последовательно все стены, измеряя все выступы и передвигая все, что двигалось. Работа была монотонной, требовала много внимания и физических сил. Тяжелые рамы могли скрывать в себе узкие полости, обратная сторона гобелена – потайные карманы. Основную работу делал Макс, но Ева отчего-то устала гораздо больше.

– А что у нас здесь? – спросила она Макса, проходя по коридору мимо запертого помещения.

– Кухня. – Он, даже не оглянувшись, прошел в гостиную.

– Кухня.

Ева, остановившись перед тяжелой дубовой дверью, стала прислушиваться к себе. Только что мелькнувшая мысль испарилась бесследно. Но было ведь что-то важное, отчаянно простое. В голове вертелась карусель фактов, уже известных, но никак не желавших сложиться в связную картину истории Старой Сеньоры.

Глава 10
Перемены

Лето за летом – затяжные дожди или необычайные засухи с бурями и градом, затем сразу два года подряд – голод и неудержимый рост цен на хлеб. Год революции, восемьдесят девятый, потряс холодной зимой, обернувшейся настоящим бедствием: реки сковало льдом, водный транспорт оказался блокирован, мельницы не могли молоть зерно – казалось, вернулась страшная зима тысяча семьсот девятого, еще живая в памяти народа.

Бродяги, отчаявшиеся крестьяне, разоренные непосильными налогами, сбивались в шайки и, кочуя в сторону больших городов, грабили по пути конвои с мукой и хлебом и склады зерна. Повсюду царили безработица, неурожай и голод.

Глухая провинция, поэтому революция пришла в эти края позже. Весна была холодной. После нескольких лет неурожая и эпидемий оспы и кори, странным образом коснувшихся исключительно этой стороны, люди оказались способны лишь сжечь несколько ближайших к городу поместий. Имение Сеньоры уцелело. Поместья сжигали в основном сами же слуги. У Сеньоры же большинство слуг были все еще свои – привезенные из Испании, вместе с богатым приданым, хранившимся в черных кованых сундуках. Мятежный епископ Толедо помог племяннице, заранее выслав ее в чужую страну.

С дядей, правда, все обошлось, его «всего лишь» сослали в Перу наставлять тамошнюю паству, погрязшую в язычестве. Там его принял под свое крыло старый друг по дворцовой жизни, дон Анхель Мария де Риварес, нынешний вице-король этой испанской колонии. В редких письмах, прибывавших от епископа каждый год, красной нитью шла тоска по родной Испании, разбавленная христианским смирением и верой в мудрость пресвятой католической церкви. Но о дяде Сеньора тогда волновалась меньше всего.

Все знания, впитанные еще в детстве, оказались бессильными в волнах пожара, охватившего обезумевшую страну. Она досконально знала сложнейшие церемониалы во всех дворцах испанских королей, все тонкости обращения к титулованным лицам и жесткие правила поведения важных дам. Но как должна вести себя важная дама в стране, в которой простолюдины отрезают головы своим сюзеренам, а слуги запирают своих господ в хлевах и поджигают их? Когда горничные, в платьях и жемчугах своих бывших хозяек, собираются на городской площади у колодца, обсуждая, кого им нынче казнить на только что присланной из Парижа самим Конвентом гильотине. Шел к завершению девяносто третий год – террор набирал обороты…

А ведь у нее на руках два сына и умирающий муж. В доме остались только слуги, привезенные из Испании, в верности которых сомневаться не приходилось. Все местные исчезли, не забыв прихватить с собой ценности, картины и даже садовый инвентарь. Хорошо хоть лаборатория осталась в целости и сохранности, не только потому, что тяжелые двери запирались на сложный замок, ключи от которого были только у хозяйки и ее мужа, а еще и благодаря едким запахам серы и поташа, частенько доносившимся из-за них.

Эти невежды попросту боялись всего, что было с ней связано. Местные поверья и предания утверждали, что ведьмы именно так и выглядят, как эта Сеньора. И ничто бы не спасло ее от костра или инквизиторских пыток, все еще угрожавших женщинам, чем-то отличавшимся от большинства: чуть более красивым, образованным, везучим или несчастным, – если бы не относительная отдаленность их дома от города и деревни. И если бы не скверный характер ее мужа, который, как и его болезнь, держал их вдали от света и столицы.

Она и сама не стремилась в общество, чужая для местной знати, кичившейся своим происхождением и пороками. Как испанка, она привыкла к большей сдержанности, как аристократка – к большей спеси, как дочь своего просвещенного века – к более широкому кругу интересов, который включал химию, астрономию, математику и географию.

Порой она ловила себя на мысли, что презирает этих чванливых и глупых невежд, стремящихся затмить блеском и никчемной роскошью столичные дворы, при которых ежедневно обновлялись моды на форму чепцов и фасоны панье. Все гротескнее становились огромные парики с чучелами фазанов, моделями кораблей и даже сценками из модного спектакля. Все необузданней фантазия портних и их заказчиц, забывших о вкусе.

Но титул мужа, собственное происхождение и немалые богатства (больше воображаемые, чем реальные) заставляли общество терпеть ее странности, венцом которых был, по всеобщему признанию, категорический отказ от посещения охот. «Да и что с нее взять – испанка!» – чаще всего заканчивались обсуждения этой особы в личной переписке местных дам, блестящих хозяек интеллектуальных салонов. (С этим приговором Ева чаще всего сталкивалась, когда перечитывала письма из местного архива.)

Книги – основное ее богатство и наследство, содержимое тех самых сундуков. Для нее они были куда дороже, чем все золото обеих Америк. Некоторые из них были отысканы еще посланцами Козимо де Медичи, при составлении Флорентийской библиотеки 1460 года. Неутомимые монахи пешком исходили всю Европу, останавливаясь в монастырях и при дворах императоров и королей, скупали и переписывали книги, чтобы свезти в теплую Италию, к своему господину. Спустя полтора столетия некоторые из тех раритетов, попутешествовав по библиотекам и скрипториям, а иногда и застенкам инквизиции (книги, как и еретиков, сажали в тюрьмы и сжигали на кострах), оказались в руках сначала ее дяди, а затем и в ее трепетных смуглых пальцах.

Чудесные миры греческих философов, средневековых алхимиков и монахов, рассуждавших о красоте. Географические атласы, открывающие мир, делали его осязаемым и оформленным. Математические исчисления, теоремы и формулы упрощали ведение хозяйственных дел и открывали красоту окружающего. Все это должно достаться мальчикам и всем поколениям после них. Не должна история их рода прерваться на ней и ее дяде.

Древних схоластов она предпочитала современным авторам эпохи просвещения, столь восхищавшим ее мужа. Сеньоре были нестерпимо скучны морали Мабли, политика Кондорсе, история Рейналя, философия Гельвеция. Она не могла даже сравнить их с Филиппом Канцлером, написавшим в XIII веке «Сумму о Благе», Гильомом Овернским или ее любимцем Феофастом, древнегреческим философом, естествоиспытателем и ботаником, чья «История растений» в английском издании была ее настольной книгой.

И ей глубоко безразличны были фавориты «общественного мнения», обласканные в салонах мадам Жоффрен и даже мадам Неккер. А ведь все, включая ее мужа, боялись этого самого «общественного мнения» едва ли не больше, чем Божьего суда.

Она даже не пыталась спорить со своим мужем, продолжавшим демонстративно носить зеленые сюртуки дома Бурбонов, рьяным поклонником Монтескье, состоявшим в бурной переписке с множеством «просветителей» и философских кружков, правда, до тех пор, пока его не подвергли жестокому осмеянию за какой-то проступок. Кажется, он высказался насчет исторического совпадения целей и задач истинных аристократов и крестьян, упомянув даже своего деда, организовавшего бунт в их провинции.

Посмотрел бы он сейчас на плоды своего просвещения! Чего стоят эти отвратительные листовки с отрубленными головами известных в руках неизвестных, так называемые альманахи «папаши Дюшена» и «папаши Жерара»!

Глава 11
Побег

Мальчики спрятаны в хлеву. Оба ее сына и еще сын капитана Альворадо, личного телохранителя. Поклявшийся толедскому священнику беречь Сеньору ценой своей жизни, капитан – теперь единственная ее надежда. Кроме него, больше некому спасти детей, вывезти их сначала в Испанию, а потом и в Перу, к дяде. Подальше от ужасов революции в лице комиссара Буланже, выбравшего своей резиденцией единственный не сожженный крестьянами большой особняк. Теперь она исполняла роль прислуги в своем собственном доме. Таскала тяжелые ведра, колола дрова и готовила еду для большого начальника, которому многие в Конвенте прочили блестящую карьеру.

Но пока он был вынужден прозябать в провинции среди сброда, ради которого, собственно, и была затеяна эта революция. Поговаривали, что Буланже лично присутствовал на гильотинировании этой потаскухи Марии-Антуанетты, если вообще не участвовал в вынесении приговора. Его черный сюртук в талию и белые чулки уже всем примелькались в городе, ни одна казнь не обходилась без его участия, ни одно заседание городского совета, наскоро сформированного из наиболее активных горожан средней прослойки и бедноты, не проходило без его бдительного и пристрастного надзора.

Удивительно, как такой маленький, круглый человечек с белесыми ресницами бретонца и по-крестьянски широкими ладонями мог внушить почти благоговейный ужас всем, кому доводилось с ним общаться. Сын стряпчего, он был одним из многих, кого революция вознесла на самый верх. Теперь, когда аристократы валялись обезглавленными у дощатых помостов гильотин, настала пора таких вот незнатных, малообразованных, всего добивавшихся своим трудом, упорством и жестокостью «маленьких» людей.

Началось для Буланже все с обыкновенной игры в свободу для народа, которой многие занимались в тот «век просвещения». Однако легкая неудовлетворенность, свойственная непризнанным талантам молодости, образование законника и дар оратора выделили его среди равных. А убеждения скептика и тщеславие вкупе со змеиным спокойствием подняли в это смутное время простого адвоката провинциального городка на вершины власти.

Здесь для него не было ничего невозможного, здесь он нашел применение своим способностям, ненужным в «нормальном» обществе старого режима. Все его таланты удачно совпадали с душевной черствостью и духовным невежеством. Это обстоятельство помогало ему с легкостью переносить смрад гниющих трупов, с неменьшей легкостью переступать через лужи крови, тщательно следя за тем, чтобы не испачкать белые чулки и башмаки… Или, скажем, не теряя присутствия духа, наблюдать, как саблями отрубают руки, которые умоляюще протягивали сто семьдесят обнаженных девушек и женщин. Их привязали к грабарам – речным баржам с открытыми клапанами на той весенней холодной реке. Всем – от шестнадцати до тридцати, среди них были и беременные, и матери, только что разлученные со своими детьми.

Буланже пережил ряд трансформаций, пройдя, как и полагается философскому камню, несколько уровней каления. В разных тиглях он очистился от парламентерского благодумия друзей Малуэ и Мунье, затем от бездеятельности кружка Мирабо и беспорядочной активности группировки Дюпра. До полного воцарения третьего сословия, управляющим которого будет он, Буланже.

Молча, из-под тяжелых, вечно воспаленных от бессонницы век, он следил за всеми движениями бывшей хозяйки своего нового поместья, полученного за особые заслуги перед революцией. Странная женщина, в этом он был согласен с лицами, у которых наводил справки о ней. Но весьма полезная, на кухне – уж точно. Готовит превосходно. А он с недавнего времени принялся воплощать свое намерение брать от жизни самое лучшее, все то, чего он был лишен в юности из-за своего происхождения и бедности, в том числе и в гастрономическом плане.

– Гражданка, я прошу вас вести этот дом так же, как и прежде. Вы понимаете меня? – Он сделал паузу, дождавшись, пока она не остановится рядом с креслом. – Как раньше.

Не изменившись в лице, она слегка наклонила голову. Еще больше, чем неизменное черное платье, знатную испанскую даму в ней выдавали прямая осанка и огненный взгляд огромных темных глаз.

«Все-таки француженки не могут вести себя столь достойно!» – подумал Буланже. А ведь в Бастилии ему доводилось общаться с аристократками самых голубых кровей. Впрочем, кровь у них была совершенно обычная, как и у любой крестьянки, – красная и все на свете пачкавшая. Буланже брезгливо прижал к бледным толстым губам кружевной платок, содрогнувшись от неприятных воспоминаний.

Он махнул ей рукой, позволяя попробовать то, что сегодня было подано на обед. Уже давно приучив себя никому не доверять, комиссар неукоснительно соблюдал правила безопасности, со стороны порою выглядевшие необычно. Но кто знает, не благодаря ли этим правилам он все еще жив? Жив и богат. Возможно, разумнее было бы избавиться от нее. Работы для гильотины становилось все меньше и меньше. А народу нужны зрелища, раз уж хлеба так немного.

Но здесь в провинции опрятную прислугу и хороших поваров достать куда сложнее, чем в Париже. Невежественные крестьянки в грязных платьях из господских гардеробов не подходили его дому совершенно. Чего доброго, занесут еще сюда заразу. Поэтому придется попридержать Сеньору. Старого мужа, пока он сам не подох, можно использовать для своих целей. Любопытно все же, где ее дети? Это был бы действенный рычаг для управления испанкой.

– Благодарю вас, – мягким и тихим голосом сказал он.-Вы свободны.

Но когда она уже стояла в дверях, он все так же, не повышая голоса ни на тон, поинтересовался:

– Скажите, разве детям не вредит свежий воздух?

Она замерла на пороге. В тяжелой тишине молотом стучала кровь в висках. С каменным лицом она обернулась к нему. По истечении нескольких минут томительной тишины он махнул платком, отпуская ее.

На кухне она встала у огромной плиты, среди развешанных вперемешку блестящих медных сковородок и пучков засушенных трав. Закусив губу и пошатнувшись от колотившего ее озноба, она положила ладонь на раскаленный чугунный противень. Раздавшееся шипение смешалось с возгласом ужаса, исторгнутым из груди капитана Альворадо, только что вошедшего в кухню с охапкой дров.

– Пресвятая Дева Мария! Сеньора, что вы делаете?

Отбросив поленья, капитан кинулся к ней и отдернул ее руку от плиты. На побелевшем лице не было ни слезинки. Излом черных бровей ничуть не изменился, оставаясь таким же трагическим и несчастным, каким он стал после отъезда из Толедо. Краски жизни все никак не возвращались к ее лицу, пока он перевязывал вздувшуюся волдырями тонкую руку.

– Дон Альворадо, он знает. Он все знает.

– Вы… уверены?

– Говорю вам, он все знает.

– Но, Сеньора, почему он ничего не предпринимает? Я был там несколько минут назад – с мальчиками все в порядке.

– Это дьявол. Он сатана. И он жаждет крови невинных… – Она, очнувшись, кинулась к капитану– Дон Альворадо, вы должны немедленно увезти их. Больше ждать нельзя.

– Но мой отряд вернется еще не скоро. Это опасно!

– Надо рисковать. Выбора нет, говорю я вам. Я вам приказываю! – Она выпрямилась перед ним, исполненная решимости заставить его действовать, и, не отрывая глаз, следила, как он вышагивает по кухне от стены к стене, напряженно размышляя. Но вот он остановился, приняв решение. Сердце ее возликовало. Ибо не было человека, кроме Хосе Альворадо, который, приняв какое-либо решение, не исполнил бы его вопреки всем преградам. Облегченно вздохнув, она рухнула перед ним на колени, впервые в жизни обливаясь слезами благодарности.

– Сеньора, что вы… Встаньте, во имя Христа!

– Спасибо вам, дон Хосе. Спасибо.

– Соберите в дорогу еды. Нам предстоит долгий путь. У меня нет оружия, но это не беда – раздобуду в пути. О молодых господах не беспокойтесь, Гробом Господним клянусь, не далее чем через полгода они обнимут своего дядю! – Он поднял руку, а затем перекрестился. – Нет, лучше я сам соберу еду, а вы, Сеньора, пишите письма. Пишите всем, кого только знаете, нам пригодится любая помощь. К тому же во дворец наместника меня могут не пустить. Хотя я лично знаю дона Анхеля, мы с ним встречались еще на Австрийских войнах, но, чтобы обратиться к нему, мне надо попасть на аудиенцию, и без ваших писем не обойтись.

Пока она торопливо писала письма, он, по-солдатски скупыми движениями, собрал седельные сумки. Две головки сыра, круг хлеба, несколько яблок. В инкрустированную флягу налил сидр. В печи гудел огонь, ночь стала глубокой и глухой, как мертвый омут в городском пруду.

Через полчаса она подала ему пачку писем. С тревогой вглядываясь в его суровое лицо, черные, как и у нее, глаза, она искала ответа на вопрос. Как все будет? Доберутся ли они до Испании и дальше до Перу? Как им вообще удастся выбраться из поместья?

– Все будет хорошо, Сеньора.

– Да, будет, – кивнула она в ответ и, сняв свой крест, передала ему– Да хранит вас Господь, дон Хосе. И да возблагодарит Пресвятая Дева за все, что вы сделаете.

– Но… как же вы, Сеньора? Может, лучше было бы…

– Нет-нет. Я плохая наездница, буду только обузой. И мужа не могу оставить, вы же понимаете… И потом, я должна остаться здесь, чтобы дьявол не пронюхал. Кто знает, может, все еще обойдется. Прощайте, капитан. – Она отвернулась и крепко обхватила себя руками.

Прощаться с мальчиками было бы крайне неосторожно. В любую минуту кто-нибудь мог спуститься в кухню или лабораторию. Внутренним взором она следовала за капитаном. Прокралась тенью вдоль стены каменной конюшни, замерла за углом. Ночной воздух холодил кожу лица, шершавая стена царапала обожженную руку. Вот и хлев. Всех животных давно увели слуги, в стоге сена у одной из стен прятались мальчики.

Капитан тихо свистнул. Зашуршало, и показалась голова сначала одного мальчика, а затем, после его кивка, появились еще двое, и вся троица осторожно скатилась из-под потолка. Они тихо подошли к капитану, вопросительно взглянув на седельные сумки. Два абсолютно одинаковых лица под шапками светлых кудрей, но зато с материнскими темными миндалевидными глазами. Третий мальчик стоял несколько поодаль. Хорошо, что дону Альворадо удалось спрятать двух лошадей. Но удержатся ли мальчики в седле, если придется ехать без остановки? Выбора нет. Если Сеньора сказала, значит, положение действительно серьезное. В конце концов, молодые господа – истинные испанские дворяне, и капитан лично обучал их военным премудростям.

– Мы выезжаем.

Мальчики, переглянувшись, остались на месте. Они одновременно нахмурились и упрямо сдвинули губы.

– А госпожа? – спросил один из них, скорее всего дон Мануэль, он был самым нетерпеливым.

– Госпожа велела уезжать без нее.

Интересно, как они общаются друг с другом? Каким образом решают, кто будет говорить, к примеру? Бледные, нахмуренные, они сосредоточенно смотрели в глаза друг другу.

– Все будет хорошо, – только и мог сказать капитан. – Но надо торопиться.

Наконец приняв решение, они кивнули.