Текст книги "Такой я была"

– Я тебе не нравлюсь, или еще что-то? – наконец спрашиваю я.

– Да нет. Я думал, что наоборот. – Парень смотрит мне прямо в глаза. Не помню, чтобы раньше он был таким смелым.

– И чем ты мне можешь не нравиться? – спрашиваю я.

– Понятия не имею, – он скрещивает руки на груди, – чем я тебе могу не нравиться?

– Я такого не говорила. Ты мне не не нравишься.

Он кивает и смотрит в небо. Открывает рот, чтобы что-то сказать, но тут из-за двери нас нетерпеливо окликает Камерон:

– Хватит перекуров, надо готовиться к этому чертовому тесту! Серьезно. – И хлопает дверью.

– Ладно, – смеется Стивен. – Надо готовиться к этому чертовому тесту, – повторяет он, передразнивая Камерона, и я понимаю, что совсем здесь не лишняя. Я тушу сигарету, и мы возвращаемся в дом.

Часть четвертая
Старшая школа. Выпускной класс

У меня было пятнадцать парней. Иногда кажется, что это слишком много, иногда – что слишком мало. Но каждый следующий уводит меня все дальше от себя прежней. Я проделала такой путь, что иногда думаю – может, уже пора остановиться? Ведь от той маленькой испуганной тихони с кларнетом, веснушками на щеках и вечно растрепанными волосами не осталось и следа. И ее большой секрет уже не так важен. Это было так давно – будто и не было вовсе.

До моего семнадцатилетия всего месяц, точнее, двадцать два дня. А значит, мне почти восемнадцать, то есть я почти взрослая. Мне уже можно прогуливать последние уроки и заниматься тем, чем я сейчас занимаюсь с каким-то парнем на заднем сиденье чьего-то потрепанного «доджа», который пахнет, как кроссовки, пожеванные собакой. И ничего, что весной я завалила Академический оценочный тест. Подумаешь. Все у меня отлично.

Я открываю боковую дверь и прыгаю на мокрый тротуар.

Смотрю на него еще раз, пытаясь запомнить его имя, прежде чем захлопнуть дверь. Хотя какая разница? Я шагаю по парковке для учеников, и каблуки сапог цокают в такт биению моего сердца, которое все еще колотится после секса с парнем, чьего имени я не знаю и знать не хочу, чье лицо уже вспоминаю с трудом. Я все еще чувствую прилив адреналина, заряжающий меня энергией. Лечу как на крыльях. Смотрю на часы в телефоне и ускоряю шаг. Мара уже ждет и встречает меня улыбкой.

– Привет! – Она стоит у машины с водительской стороны. Я встаю рядом. Как всегда, она вручает мне уже зажженную сигарету с отпечатком губной помады на фильтре. Мы пережидаем, пока основной поток машин покинет стоянку, чтобы не толкаться на выезде.

– Где была, подружка? – Мара выпускает струйку дыма и смеется. Ей ли не знать, где я была.

– Не знаю. Нигде, – я пожимаю плечами.

– Угу, – бормочет она с сигаретой в зубах, стряхивая пепел с кофты. – Нигде с кем-то особенным, надеюсь? – В ее голосе радость и надежда; наверное, думает, что мне встретился кто-то особенный, как и ей.

– Ничего особенного в нем точно не было. – Не знаю, зачем это сказала, сразу же пожалела об этом. Неподходящая тема для болтовни на автостоянке.

– Знаешь, Иди… – начинает Мара, но отводит взгляд и не договаривает. Перебросив волосы через плечо, оглядывается на парковку. Клюквенно-красный цвет отрос и теперь из-под темных прядей кое-где выглядывают розовые. Каким-то образом ей удалось гармонично и незаметно перейти от стиля странной девчонки с красными волосами к новой роли: теперь она крутая экстравагантная богемная красотка.

А я… раньше была я и слухи обо мне, а теперь осталась только я. Потому слухи больше не слухи: они стали реальностью. Они стали мной.

– Знаешь, Иди, у Камерона есть друг… – снова заводит она, но я не даю ей договорить.

– Нет, Мара. – Не глядя на меня, она несколько раз стряхивает пепел о боковое зеркало. – Извини, я просто… мне это неинтересно. Но все равно спасибо.

– Как скажешь. Ладно. Неважно. Забудь. – Она надевает темные очки, и челка падает на лоб. – Какие планы на вечер?

– Вы вроде с Камероном встречаетесь? Разве у вас не сегодня свидание?

– Нет. Сегодня он со Стивом. – Пауза. – Между прочим, Иди, Стив хороший парень, и он.

– Да-да, я в курсе, – снова не даю ей закончить. – Но мне это не нужно. Правда. Особенно если речь о Стивене Райнхайзере, ясно?

– Ладно, ладно. Тогда, значит, девичник? – Подруга улыбается и поднимает брови. – Давненько у нас их не было. Будет здорово. Закажем еду на дом, устроим киномарафон? – Она смеется, оглядывая пустеющую парковку. – Звучит весело, правда? – Она кивает, садится на место водителя и закрывает дверь, дав понять, что разговор окончен.

Как всегда, мы выкуриваем еще одну сигарету на двоих и врубаем музыку на полную, чтобы не слышать своих мыслей и всего, что осталось невысказанным.

Когда мы подъезжаем к моему дому, подруга поворачивается ко мне.

– Приходи после ужина, ладно? И, может, принесешь что-нибудь… что поможет расслабиться? – с улыбкой намекает она.

– Заметано, – отвечаю я. С тех пор как Мара проколола нос и выкрасила пряди в розовый, парень с бензоколонки предпочитает общаться со мной. Видимо, у него более традиционные вкусы.

Дома тихо. Мара выезжает на дорогу, и звук мотора постепенно исчезает вдали. Наступившая тишина слишком безмолвна и пуста. Этот дом кажется покинутым и населенным лишь призраками. Но эти призраки – мы сами, наша история, то, что случилось в этих стенах.

Достав из буфета треснутую керамическую кружку с цветочками, из которой больше никто не пьет, наполовину наполняю ее джином, который Ванесса хранит в углу шкафчика с пряностями. Можно подумать, за пакетиками с мятой, острым перцем и винным камнем не видно громадную стеклянную бутыль, не видно, что в ней, и непонятно, для чего она там. С треснутой кружкой иду в гостиную, включаю телевизор погромче, закрываю глаза и уплываю.

Открыв глаза, замечаю, что тени удлинились. Кружка почти перевернулась – я чуть ее не выронила. Выпрямляюсь и смотрю на часы: 17:48. Ванесса с Коннером вернутся с минуты на минуту. Я допиваю джин, задержав во рту последний глоток, споласкиваю кружку и ставлю ее в посудомойку. Потом вываливаю учебники из рюкзака на пол своей комнаты и кладу на их место сменную одежду, зубную щетку, расческу и косметику.

На кухонном столе блокнот, а в ней написанная синей ручкой записка Ванессы еще с прошлых выходных:

Ушла в магазин… Еда в холодильнике.

Люблю тебя,

Мама

Я вырываю листок и пишу свою записку. В последнее время мы общаемся только так.

Переночую у Мары. Позвоню утром.

И.

Вечер проходит как в тумане. Еду мы заказывать не стали. Кино смотреть тоже. Сели на пол в комнате у Мары и стали пить. Потом еще. А потом еще, пока ничего не осталось.

– Доброе утро, – бормочет Мара, и я слишком быстро выпрямляюсь.

– О боже, моя голова! Тише, – ворчу я. Вчера я уснула или вырубилась? Не помню.

Она встает, подходит к зеркалу, облизывает палец и вытирает потекшую тушь под глазами. Я тенью следую за ней на кухню.

– Есть хочешь? – спрашивает она, открывая и закрывая шкафы в поисках чего-нибудь съедобного.

– Немножко. Наверное.

Подруга приносит коробки с хлопьями. Я достаю тарелки, ложки и обезжиренное молоко из холодильника.

– Короче, у меня возникла идея. Точнее, план. И, пожалуйста, подумай хотя бы секунд десять, прежде чем отвечать «нет». – Мы сидим в маленьком кухонном уголке, который ее отец обустроил, еще когда мы были детьми.

Насыпаю себе хлопьев с хрустящими сушеными ягодами. Стук маленьких розово-красных шариков и кукурузно-овсяных подушечек о керамическую тарелку разносится по пустой кухне.

– Иди? – окликает Мара.

– Да, что? – делаю вид, что ее не слышала и слишком занята своим молоком.

– Послушай, что я придумала.

Ложка в тарелку, ложка в рот. Я жую. Жую, жую, жую. Потом глотаю.

– Ладно, валяй.

– Значит, так. Хочу, чтобы сегодня вечером ты пошла с нами.

Перестаю жевать. И моргать. И даже дышать перестаю.

– Ффами? – мямлю я с полным ртом хлопьев. Проглатываю и повторяю: – С вами?

– Да. Со мной и Камероном. Мы идем в торговый центр. – Она улыбается, словно это не самое абсурдное в мире место, куда можно пойти.

Мне требуется пара секунд, чтобы переварить эту информацию.

– С Камероном? В торговый центр? Ты шутишь, да?

– Я знаю, что это отстой, Иди, но мы идем в кино, и ради этого нам придется пройти только маленькое, совсем крошечное расстояние по торговому центру, так что не пугайся.

– Мара, но зачем? Мы уже пробовали. Камерон не нравится мне, а я ему. Смирись.

– Там будет не только Камерон, – медленно сообщает она. – Стив тоже пойдет.

Интересно, что будет, если добавить в хлопья немного водки? Или полбутылки водки, к примеру.

– Ну что, Иди, пойдешь? Пожалуйста-пожалуйста– пожалуйста! – Она делает умоляющий жест и смотрит на меня овечьими глазами.

– Но это… это же типа свидание, да? Ты пытаешься свести меня с парнем, да? В кино. Это же полный отстой. Мы что, в пятом классе?

– А по-моему, будет весело! – Она улыбается и, кажется, действительно верит тому, что говорит.

– Ладно, Мара. Слушай, мы, конечно, больше не ходим на вечеринки через день и не тусуемся с парнями, от которых жди одних неприятностей. Мы вообще почти не видимся. И я уже пожертвовала немалым ради тебя и твоего ненаглядного Камерона, в том числе терплю Стива, который вечно с ним ошивается. Поэтому, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, прошу, ради всего святого – только не торговый центр!

Она перестает улыбаться и разочарованно морщится.

– Он классный парень, милый, добрый, ясно? И симпатичный. Так что хватит задаваться!

– О боже, – вздыхаю я.

– Это правда, – скулит Мара. – И вы идеально друг другу подходите!

– Не понимаю, почему этот разговор еще продолжается. Я уже сказала – мне это неинтересно!

– Но почему? – она притворяется удивленной.

– Потому что, Мара, я ни за что и никогда не пойду на долбаное двойное свидание с тобой и твоим долбаным Камероном! – Слишком грубо, знаю. Но ничего не могу с собой поделать.

– Ну простите, пожалуйста… боже, Иди, какой ты можешь быть злюкой! А я ведь уже пообещала Стиву, что ты придешь. К тому же ты у меня в долгу.

– Это за что еще?

– Я покрывала тебя столько раз, что счет потеряла. О некоторых случаях ты даже не догадываешься!

Я встаю, отношу тарелку в раковину и выливаю оставшееся молоко.

– Прости. Не могу.

– Ну спасибо, Иди. Вот как ты меня благодаришь. А ведь я никогда и ничего у тебя не просила! – Подруга скрещивает руки на груди и откидывается на спинку стула, надувшись, словно ей двенадцать лет.

Я стою и раздумываю, насколько она серьезна и сильно ли разозлится, если я откажу.

– Боже, – говорю я со стоном, – ладно, я согласна, но только он должен четко понимать, что это не свидание.

Она закатывает глаза.

– Хорошо.

– Мне пора.

– Подожди, не уходи. – Мара вскакивает, как будто действительно хочет, чтобы я не уходила.

– Обещала Ванессе помочь по дому, – вру я и выбрасываю промокшие хлопья в мусорное ведро под раковиной. – Позвони и скажи, когда встречаемся.

– Ты что, злишься на меня?

– Извини, – говорю я более мягким тоном, понимая, насколько отвратительно себя веду. – Не злюсь. Просто у меня похмелье, мне срочно нужно покурить и голова болит.

Я даже не одеваюсь, не чищу зубы и не причесываюсь. Просто беру рюкзак, накидываю куртку прямо на пижаму и как можно скорее выбегаю за дверь. Раньше дом Мары был единственным местом, откуда я никогда не спешила уходить. Но все меняется со скоростью света. Я шагаю по улице, и тротуар слегка покачивается под ногами. Срезаю путь, пробираясь задворками, и убегаю от бешеного терьера, лишь бы не проходить мимо дома Кевина. Дома Аманды.

Я стою у входа в фудкорт. Специально пришла пораньше в знак примирения с Марой и как в доказательство того, что готова пойти даже в торговый центр, если это так для нее важно. Сажусь на край большого цементного цветочного горшка у выхода и закуриваю. Поднося сигарету к губам, замечаю, что рука дрожит. Я на пределе. Нервничаю. Перекладываю сигарету в другую руку, но та трясется так сильно, что сигарета падает сквозь пальцы. Я вскакиваю, чтобы она не попала мне на колени и не обожгла меня.

Стряхиваю пепел с рукава, и тут меня окликает Мара:

– Эй, у тебя все в порядке?

– О! – испуганно вскрикиваю я. – Привет. Да. Просто уронила… ладно, неважно. Привет.

– Привет, – Камерон поднимает руку, в которой держит руку Мары. На его ногтях облупленный черный лак. – Хорошо, что ты пришла, – врет он. Когда он говорит, свет уличного фонаря бликует на металлическом шарике в его языке, кольцах на нижней губе и левой брови. – Стив ищет место на парковке.

Мы стоим и ждем, Мара улыбается, но исподтишка корчит мне рожи – мол, будь лапочкой. Тут я вижу Стива – тот идет спортивным шагом по парковке. На нем шерстяной жилет, из заднего кармана тянется блестящая цепочка для бумажника, кроссовки «Конверс» чистые, как будто только что с витрины. Принарядился, как на свидание. Еще в десяти метрах от нас, а уже из кожи вон лезет, чтобы произвести впечатление.

– Привет, Иден! – он подходит к нам, машет рукой и улыбается во весь рот.

– Привет. – Стараюсь не вздыхать слишком громко.

В кинозале Мара с Камероном держатся за руки.

Она кладет голову ему на плечо. Он целует ее в лоб, а заметив, что я смотрю, смущенно улыбается. Я поворачиваюсь к Стиву. Тот тоже смущенно улыбается и сосредоточенно смотрит на экран. Полный отстой. Даже больше, чем отстой.

Кино на французском с субтитрами. Почему-то Мара забыла меня предупредить. Через пять минут я перестаю следить за титрами. А потом вообще закрываю глаза. И где-то между сном и явью слышу свой собственный капризный голос:

– Нет, я хочу быть собакой… я всегда собака, Кевин.

И я переношусь туда, но только не в качестве себя самой. Я наблюдатель, посторонний, сидящий с ними за столом. Вот я вижу, как она садится напротив него. Я словно смотрю кино и выискиваю знаки, предпосылки того, что должно произойти всего несколько часов спустя. Он тянется через стол и с улыбкой ставит напротив нее маленькую металлическую фигурку собаки.

– Спасибо, – пропевает девочка и чувствует, как ее лицо краснеет. Краснеет из-за него.

– А я, значит, буду шляпой, – разочарованно вздыхает он.

– Нет, лучше ботинком. Ботинок лучше, чем шляпа. – Выбор невелик. Естественно, все хотят быть собакой. Машину они потеряли еще несколько лет назад в той злосчастной игре в «Монополию», когда всем пришлось срочно бежать в дом, чтобы укрыться от дождя. Осталась тележка, наперсток, шляпа и ботинок. Девочке кажется, что ботинок лучше остальных – ведь он может ходить. По крайней мере, в теории. Шляпа, наперсток, тележка одинаково бесполезны[3]3
  В оригинальной версии «Монополии» вместо фишек использовались маленькие металлические фигурки: шляпа, наперсток, собачка, ботинок, тележка, фонарик и т. д. Замысел создателя игры был в том, что фишками могут стать любые предметы домашнего обихода: пуговицы, фигурки и т. д.


[Закрыть].

– Ладно. Раз тебе кажется, что ботинок лучше – буду ботинком. – Он улыбается, глядя на девочку через стол. Они одновременно ставят свои фишки на поле «СТАРТ», и она не может понять – то ли она сделала так, чтобы их пальцы коснулись друг друга, то ли он. – Хочешь, чтобы я был банкиром? – спрашивает он. Она кивает. И вдруг у нее возникает странное чувство в животе – приятное чувство. Он вспомнил, что она терпеть не может быть банкиром. Ей это льстит. Ее щеки зарделись. Какая же она дурочка.

Он дважды обошел игровое поле, а она так и сидела со своими дешевыми приобретениями. Купила авеню Балтик, но потом ей достался «шанс», и пришлось вернуться на три клетки назад и заплатить подоходный налог. Ей никогда не везло в «Монополию».

– А где мой брат? – спросила девочка как бы невзначай. Кевин с Кейлином никогда не расставались. Странно как-то. И странно, что он вдруг начал воспринимать ее всерьез и добровольно проводит время в ее компании.

– По телефону разговаривает. – Ему выпало одиннадцать очков, и он купил площадь святого Карла; теперь у него была монополия на все розовые поля. Он построил два дома на авеню Виргиния.

– С кем? – спросила она. Ей очень хотелось, чтобы он продолжил с ней говорить. Выпали один и два: снова «шанс». Пятнадцать долларов – сбор в пользу малоимущих. – Вот гадость! – ругнулась она приличным словом, как и положено хорошей девочке. Не могла же она сказать «черт» или что похуже.

И тут он улыбнулся ей, как не улыбался еще никто. Впервые ей стало неловко, что на ней эта детская фланелевая ночнушка со спящими бассетами.

– Со своей подружкой, с кем же еще, – ответил он и забрал у нее деньги.

– Она симпатичная? Как считаешь? – спросила она. Он выбросил две четверки и заграбастал себе авеню Нью-Йорк и все оранжевые поля.

– Не знаю. Наверное. А что?

Она пожала плечами. Она видела девушку брата только на фотографии, но успела заметить, что та очень хороша собой. И почему ей вдруг стало любопытно, считает ли Кевин ее симпатичной? Может, потому, что сама не была красавицей? Локти и коленки торчат, грудь плоская. Кевин вряд ли считает ее симпатичной. Она боялась, что никогда не станет выглядеть привлекательно.

Ей досталось шесть и четыре. Отправляйся в тюрьму.

– Ну что за издевательство? Теперь еще и в тюрьму! – воскликнула она и показала ему карту.

– Вот гадость! – передразнил он девчачьим голосом.

– Эй! – Она улыбнулась, но потом поняла, что он над ней смеется и пнула его под столом.

– Ай! Ладно, ладно. – Он построил дом на авеню Иллинойс и Марвин-Гарденс, а она надеялась выкинуть дубль, чтобы выбраться из тюрьмы.

Когда пришла ее очередь, она встряхнула кубики двумя руками и бросила. Один скатился с игровой доски и остановился на краю стола – шестерка. Второй упал на пол и укатился под стул, на котором сидел Кевин.

– Что там? Что там? – спросила она, заглядывая под стол.

– Шестерка, – сказал он и положил кубик на стол шестеркой вверх. – Ты свободна, – улыбнулся он.

– Правда шестерка? – Девочка не любила жульничать.

– Богом клянусь, – кивнул он и поднял руку, как для присяги.

Она с подозрением взглянула на него и наконец решила:

– Не верю.

– Ого. До сих пор не научилась мне доверять? Обидно, Иди. Правда. – Он говорил как-то странно, почти серьезно, но при этом улыбаясь. Девочка не понимала, на что он намекает. Но его слова заставили ее занервничать и испытать приятное волнение. Как будто за столом происходило что-то еще, кроме игры в «Монополию». Вот только что именно – она не знала.

– Хорошо. Я верю тебе. Доверяю, – произносит девочка.

Мне хочется ее ударить. Встать и стряхнуть со стола игровое поле, собачку и ботинок, пластиковые домики и бумажные деньги. Девочка застенчиво улыбается, а я смотрю ему в глаза и понимаю то, чего не понимала она: вот он, тот самый момент. Он уже давно это задумал, это было ясно, но именно тогда понял, что сделает это и что она позволит ему уйти безнаказанным.

– Хорошо, – он снова улыбается. – Теперь твоя очередь.

Она передвинула собачку на игровом поле, думая лишь о том, как он смотрит на нее – как на девушку или как на ребенка, который вечно путается под ногами. Сделала вид, что что-то попало ей в глаз, и сняла очки.

– А у тебя подружка есть? – спросила она как можно более спокойным голосом. Помню, как билось ее сердце, когда она ждала ответа, как вспоминала всех красивых девушек, которых видела с ним.

– Есть, – ответил он, как будто это был самый дурацкий вопрос в истории человечества.

– О. Значит, есть? – Она пыталась говорить спокойно, но вышло так, будто она сожалеет об этом, будто ее это огорчает. Она снова бросила кубики и с трудом сложила в уме выпавшие числа.

– У тебя восемь. А ты только семь шагов сделала, – деловито поправил ее он. Она сдвинула собачку еще на одну клетку. – Ждала другого ответа? – вдруг спросил он, каким-то образом прочитав ее мысли.

Она взглянула на него. Без очков его черты слегка расплывались перед глазами.

– Другого? Нет. С какой стати?

– А у тебя есть парень? – спросил он.

Она задохнулась. Он издевается, это точно.

– Парень? Да, конечно, – буркнула она и взяла очки. Но вдруг почувствовала его ладонь на своей руке. Всего на секунду.

– Ты симпатичная без очков.

Она в буквальном смысле перестала дышать.

– Я… правда? – Она заткнула за уши растрепанную отросшую челку. Прошла через старт и забрала свои двести долларов. Сердце словно замерло.

– Да. Я уже давно заметил. – Он потянулся через стол, пристально глядя на нее. – У тебя еще остался этот шрам. – Кевин коснулся ее лба в том месте, где виднелся шрам. В том месте, где он у меня до сих пор.

Она тоже потянулась к нему, зеркально повторяя его движения. Ошарашенная происходящим, она лишилась дара речи и боялась, что потеряет сознание.

– Помнишь тот день? – прошептал он, улыбаясь, как будто тот день и для него что-то значил, как будто он запомнился ему, как и ей. – В больнице. Когда ты упала с велосипеда.

– Да, – пролепетала она. Он словно понял, что она все время только о том дне и думает. Что ей кажется, будто ничего более романтичного с ней никогда не случалось и не случится.

– А ты хотела бы, чтобы у тебя был парень? – прищурившись, спросил он девочку. – Тебе уже нравятся мальчики, да?

– Я… да, но… я…

Она совсем растерялась. Что он хочет знать? Как будто спрашивает, хочет ли она, чтобы он стал ее парнем. Но нет. Нет, конечно же, нет, молча сказала она себе. Поглядела на свою плоскую грудь и подумала: не может быть, конечно же, нет! Кроме того, у него есть подружка. Он только что сам сказал. И он намного старше ее, он слишком взрослый, думала девочка. Но эта улыбка… что она значит?

Из комнаты вышел брат девочки, встал у стола, посмотрел, как они играют.

– Кев, ты не обязан с ней нянчиться. Она сама найдет себе занятие. – Он улыбнулся. А девочка даже не поняла, нужно ли на него обижаться. Ей бы разозлиться на него за такие слова. Но она почему-то не злилась. Брат ушел на кухню и тут же вернулся с пакетом чипсов под мышкой и двумя бутылками пива. – Пошли, – шепнул он Кевину, боясь, как бы отец не заметил, что они крадут его пиво.

Но девочке хотелось играть дальше, хотя она и не до конца понимала, в чем заключается эта игра. Ей хотелось закончить. Потому что ей казалось, что сегодня, возможно, самый важный вечер в ее жизни.

– Иди, – позвал ее Кейлин. Указал на нее пальцем, а потом приложил его к губам – универсальный призыв к молчанию. – Поняла?

Она кивнула. Она считала их такими крутыми, и ей льстило оказаться причастной к их преступлению.

Кевин отодвинул стул и встал.

– Отлично поиграли, Иди.

Ребята вышли из комнаты с украденным пивом и чипсами. Девочка сделала несколько вдохов и выдохов, пытаясь дышать нормально, потом надела очки, как и было положено. Убрала разноцветные деньги и пластиковые домики, собачку и ботинок. Свернула игровое поле и убрала его в разваливающуюся коробку, а потом отнесла игру на обычное место – на полку в чулан. Но все равно у нее осталось чувство, что что-то не так.

Она на цыпочках пошла в гостиную, поцеловала маму и папу и пожелала им спокойной ночи. А потом отправилась спать в одиннадцать часов. Она знала точное время, потому что, закрывая дверь своей комнаты, услышала голос диктора из выпуска новостей: «Одиннадцать часов вечера. Вы знаете, где ваши дети?» Она легла, плотно подоткнула одеяло и отодвинула своих плюшевых зверей подальше к стенке. Плюшевые звери для маленьких, а ей так надоело быть маленькой. Глупая, глупая девочка.

Закрыв глаза, она представила его. Представила, что, может быть, он тоже сейчас о ней думает. Он и думал о ней, но по-другому. Она была у него на ладони, и он загибал пальцы по одному, скручивал, прессовал и гнул ее мозг. Я шепчу ей в ухо: «Иди, вставай! Запри дверь. Больше ничего не нужно. Просто запри дверь, Иди, слышишь?» Я кричу, но девочка не слышит. Слишком поздно.

Я открываю глаза. Я задыхаюсь. На лбу выступил пот. Сижу, вцепившись в подлокотники. Быстро оглядываюсь. Коснувшись моей руки, Мара шепотом спрашивает:

– Ты что? С тобой все в порядке?

Все в порядке. Мне ничего не грозит. Это был сон. А теперь я проснулась.

Киваю головой и выпаливаю:

– Да. Все нормально.

Во втором семестре нас с Марой записывают в одну группу самостоятельных занятий. Иначе я бы ее вообще видеть перестала. Естественно, Камерон и Стив прилагаются. Бонус, без которого я вполне могла бы обойтись.

Мы сидим за одним столом: я, Мара, Стив и Камерон. И вот уж повезло так повезло – за соседним столом сидит Аманда и злобно зыркает на меня каждый раз, когда я поворачиваюсь в ее сторону. В первый день я помахала ей и даже попыталась улыбнуться, молча просигналить, что мне плевать на то, что она сделала, плевать, что ее ложь превратила меня в школьную потаскушку. Подумаешь. Я уже не обижаюсь. Напротив, я у нее в долгу. Ведь из-за нее я наконец стала кем-то. Кем-то интересным и безбашенным, девчонкой, которой все по барабану. Все-все-все. Но ее угольные глазки так и сверлят меня, и ничего не меняется.

Она даже подначила своих подружек метать в меня взгляды-дротики. Одну из них я помню: это та Крыса из туалета, которая помогала ей сделать первую надпись. Я стараюсь игнорировать их, не обращать внимания: все равно их ненависть меня не затронет. Многие девчонки в школе меня ненавидят, думают, что я оторви да брось, боятся за своих мальчиков. Я не слепая и не глухая. Вижу, как они на меня смотрят – как на опасную змею, и слышу, что обо мне говорят – их шепотки и усмешки прикрытыми ладонью губами. Я привыкла. Мне плевать на других девчонок. Но Аманда… с ней все иначе. Она не имеет права. Это я должна ее ненавидеть. Если бы мне было до нее дело. Но мне все равно.

Мара прижимает пальцы к губам и целует их, потом посылает Камерону воздушный поцелуй. Поцелуй летит через стол. Камерон откладывает точилку, ловит поцелуй кулаком и ударяет себя ладонью по губам.

– Так вы еще не… ну, ты поняла, – шепчу я Маре.

– Пока нет. Но уже скоро. Мне кажется, – рассеянно произносит она, мечтательно глядя на Камерона. Тот продолжает точить ее цветные карандаши, словно ничто в этом мире не приносит ему большего счастья.

Мара так занята Камероном и мечтами об их совместном будущем, что даже не спросила о моих планах на день рождения. Каждый год мы ходим в кафе – только я и Мара. Это традиция. В этом году пойдем в «Фабрику чизкейков», я уже решила, но она пока об этом не догадывается. У меня просто не было возможности рассказать ей об этом. Плавным образом потому, что она не спрашивала.

– Мара, а ты не забыла, что завтра.

– Тс-с-с. – Дежурный учитель мистер Мознер прикладывает палец к губам. – Девушки, прошу. Самостоятельные занятия недаром так называются. Здесь мы учимся, а не болтаем.

– Что ты хотела сказать? – шепотом спрашивает Мара.

– Ничего.

В тот вечер жду, когда Мара позвонит и поздравит меня с днем рождения. Обычно она звонит ровно в полночь, но я все жду и жду, а телефон молчит. Может, она уснула? А может, уже выросла из полуночных поздравлений?

Наутро подхожу к шкафчику и не вижу никаких украшений. Ничего, думаю я, все равно мы уже выросли из традиции украшать шкафчики. Но когда я встречаю ее на математике, за обедом и на самостоятельных занятиях, а еще четыре раза на переменах, она даже не заикается про мой день рождения. Кажется, она забыла. И по дороге домой в ее машине после школы не спрашивает, куда мы пойдем на ужин и во сколько за мной заехать.

– Иди? А я думала, вы с Марой в кафе. – Ванесса вернулась домой и обнаружила, что я лежу на диване. Она откладывает сумочку, ключи и пачку писем, которые держит под мышкой, и смотрит на меня с почти преувеличенным беспокойством. – В последнее время Мара редко заходит. Вы что, поссорились? – Она старается говорить нормальным тоном, но переигрывает и завышает голос. Слишком старается играть роль обеспокоенной матери.

– Нет, просто у нее теперь парень и она с ним круглосуточно.

– Но вы же пойдете в кафе? А то я могу приготовить что-нибудь на ужин. Мне нетрудно.

– Да нет, не надо. Мы идем.

– Здорово. А куда идете? – спрашивает она, перебирая конверты и раскладывая их на две стопки: реклама и счета.

– В «Фабрику чизкейков», – вру я. – У меня купоны на скидку, – это правда, хоть я и не собираюсь их использовать.

– Отлично. – Реклама. Счет. Реклама. Счет. – Смотри, бабушка с дедушкой прислали тебе открытку. О, и тетя Кортни из Финикса тоже. – Она вручает мне красный и розовый конверты. Она всегда уточняет: «тетя Кортни из Финикса», «дядя Генри из Мичигана», «кузина Ким из Питтсбурга» – можно подумать, у меня несколько теть Кортни, дядь Генри и кузин Ким.

Первым открываю розовый конверт. От бабушки с дедушкой. На открытке плюшевый мишка дарит воздушный шарик другому мишке; внутри надпись – «крепкие медвежьи объятия в твой особенный день!» Открытка явно предназначена кому-то не старше пяти лет, но в нее вложен чек на семнадцать долларов и дрожащей бабушкиной рукой приписано: «С семнадцатилетием, Иден». В прошлом году они прислали чек на шестнадцать долларов. В следующем будет на восемнадцать. Тетя Кортни прислала двадцатку. Я благодарно сую ее в карман.

С трудом отодрав задницу от дивана, иду в свою комнату, переодеваюсь и старательно притворяюсь, что готовлюсь к праздничному выходу. А на самом деле понятия не имею, где проведу следующие два-три часа.

– Хорошего вечера, – бросает Коннер из кухни.

– Подожди, Иди! Вдруг ты придешь, а мы уже будем спать? С днем рождения. – Ванесса неуклюже обнимает меня на пороге. – Мы любим тебя, – добавляет она в последний момент.

Хотя бы пытаются. Этого у них не отнимешь.

Но я больше не могу. Мне слишком тяжело.

Оказывается, городская библиотека – идеальное убежище, даже лучше, чем школьная библиотека. Здесь можно сколько угодно ощущать себя отчаявшимся жалким лузером, и никто тебя не осудит.

Я достала телефон. Вот он, лежит передо мной и, кажется, вот-вот зазвонит. Я даже слышу этот звонок в мыслях, предвкушаю момент, когда Мара поймет, как оплошала, и извинится, что забыла про день рождения лучшей подруги.

Рассеянно пролистываю страницы школьных тетрадей. На каждой странице одно и то же: дата и больше ничего. В начале года я еще пыталась конспектировать, но ближе к концу встречаются лишь заметки на полях: «Эта ручка пишет?» Листаю страницы и замечаю, что руки дрожат все сильнее. Я встряхиваю кисти. Вытягиваю перед собой руки и расставляю пальцы. Сжимаю кулаки. Повторяю несколько раз, потом тру ладони о бедра, пытаясь восстановить кровообращение или от чего там еще трясутся руки. Но становится лишь хуже. Я начинаю нервничать, и руки дрожат сильнее. Тогда я захлопываю тетрадь и кладу руки на обложку. Ничего не поможет.

Дыхание учащается. Беру телефон и вещи и иду к стойке библиотекаря попросить воспользоваться компьютером. Поздравление по электронной почте – это полный отстой, но сейчас даже от него станет лучше. Проверяю почту: писем от Мары нет. Зато есть поздравление от Кейлина. Тема письма: «С днем рождения». Я два раза щелкаю мышкой.

Дорогая Иди,

С днем рождения!

Кей

Немногословно. Но хоть вспомнил, и то хорошо.