Текст книги "Такой я была"

– Что это? – спрашиваю я.

Он закатывает глаза. В последнее время он делает это часто.

– Не бойся, там не сибирская язва. Господи, Иден, просто бери и все.

Я беру листок.

Парень уходит без единого слова, даже не посмотрев в мою сторону.

Иден,

Я чувствую себя ужасно из-за того, что случилось вчера. Я так и не понял, что произошло, но все равно хочу извиниться. Мои родители по-прежнему в отъезде, и если ты захочешь зайти вечером, я буду рад.

Я хочу, чтобы ты пришла, но пойму, если ты откажешься. Можешь даже остаться на ночь. Это ни к чему тебя не обязывает. Можем просто заняться чем-нибудь, чем угодно. Мне все равно… Я просто хочу тебя увидеть. Сегодня у нас матч, но я буду дома к восьми. Надеюсь, увидимся.

Д.

Вечером дома аккуратно разворачиваю записку. Я читала ее столько раз, что уже выучила наизусть, но решаю прочесть вновь. Надеюсь, увидимся. Надеюсь, увидимся. Надеюсь, увидимся.

Но я решила. Нет. Продолжения не будет. Я-то думала, это будет легко, просто и без осложнений, но в одночасье наши отношения вдруг превратились в запутанный лабиринт, из которого нет выхода. И я заблудилась. Мне просто хочется поскорее выйти наружу. Любым способом. Я сглупила, подумав, что готова к этому.

Сворачиваю записку аккуратным квадратиком, и тут мама зовет меня из гостиной таким голосом, как будто речь идет о жизни и смерти и это ее последнее слово. Я иду к двери, и записка падает на пол. Открыв дверь, чуть не сбиваю маму с ног. Она стоит передо мной, скрестив руки на груди. Кулаки сжаты, аж костяшки побелели.

– Что такое? – спрашиваю я. От меня не ускользает ее напряжение, жесткость на лице.

– Чувствуешь сквозняк? – спрашивает она сквозь стиснутые зубы. Но не успеваю я ответить и даже понять, что ей нужно, она продолжает. – Я уже несколько недель прошу тебя поставить противоштормовые окна. Несколько недель! Неужели это так сложно? Я слишком много прошу? А? – С каждым словом она повышает голос.

– О господи. Кому какое дело? – со вздохом отвечаю я.

Ее глаза округляются. Мы стоим лицом к лицу. Она оглядывается на папу, сидящего на диване в гостиной, словно обращаясь за поддержкой. Но тот лишь наводит пульт на телевизор, и на экране одна за другой вспыхивают черточки регулятора громкости: 36-3738-39, громче, громче, еще громче. Мама закатывает глаза и поворачивается ко мне. Делает вдох через нос и резкий выдох.

– Что значит – кому какое дело? Мне есть дело, – чеканит она жестко и напряженно. – Твоему отцу есть дело. Мы одна семья, а значит, нужно помогать! Понятно?

– И без этих окон мы вдруг прожить не можем? – огрызаюсь я.

– Ты как с матерью разговариваешь, Иден? Не знаю, что на тебя в последнее время нашло, но ты сейчас же прекратишь так себя вести! – Она делает шаг вперед, загораживая мне выход.

Мы смотрим друг на друга, словно перебрасывая невидимый шар бурлящих в нас эмоций. Но я не могу объяснить, что на меня нашло. Ведь я сама не знаю, что со мной. К тому же сейчас что бы я ни сказала, что ни сделала, все будет не так. Я поворачиваюсь к ней спиной. В какой-то момент мне даже хочется выпрыгнуть из окна – так сильно я мечтаю сбежать отсюда. Но прежде чем я решаюсь на что-то, она хватает меня за руку.

– Не поворачивайся ко мне спиной, когда я с тобой разговариваю! – шипит она и вынуждает меня вернуться на ринг. – Тебе не приходило в голову, что неплохо было бы иногда помогать по дому?

– Да поставлю я эти чертовы окна, не волнуйся. Просто времени не было! – Я легко выкручиваюсь из ее рук и делаю шаг назад. – Я была занята, ясно?

– И чем таким ты занималась, Иден? Где пропадаешь все время? Уж точно не дома, насколько мне известно.

Мама стоит и ждет моего ответа.

Я закатываю глаза и отвожу взгляд. Но несмотря на слезы, которые вот-вот брызнут из глаз, чувствую, как губы расплываются в улыбке. Я качаю головой.

Она заходит в мою комнату, вторгается в мое пространство.

– Иден, послушай-ка меня. Я сыта по горло. И твой отец тоже. – Мама говорит отрывистым тоном, которым обычно разговаривает с отцом, когда хочет сообщить ему о его полной никчемности.

– Да что за хрень здесь творится?! – кричу я и делаю шаг вперед. Не успеваю я понять, что происходит, как раздается громкий глухой шлепок, эхом звенящий в голове. И моя щека вдруг вспыхивает.

Она продолжает что-то говорить, но звон в ушах перекрывает ее голос.

И поскольку я чувствую, что тоже могу ее ударить, то отворачиваюсь. Беру все, что попадается под руку, и запихиваю в рюкзак. Потом поднимаю валяющуюся на полу записку и кладу ее в карман.

– Прочь с дороги, – цежу я сквозь зубы и отталкиваю ее в сторону.

– Иди? – лепечет мама тонким голосом, как будто ей вдруг стало нечем дышать. – Не уходи. Пожалуйста.

– Переночую у Мары, – бросаю я, открывая входную дверь. Потом оборачиваюсь и смотрю на нее: она так и стоит на пороге моей комнаты с выражением беспомощности на лице, а отец делает вид, что ничего не происходит. Тогда я говорю: – Ненавижу этот дом. Я действительно ненавижу этот дом! – и как можно сильнее хлопаю дверью. Я иду и не вижу дороги: очки запотели от горячих слез.

Свернув на его улицу, я чуть не струсила. Единственный источник света во всем доме – тусклый отблеск телевизионного экрана в занавешенном окне гостиной. Я подхожу к ступеням и кладу очки в карман куртки. Часы на телефоне показывают 23:22. Я стою на пороге и прислушиваюсь, ходит ли кто-нибудь по дому. Обдумываю, что скажу про вчерашний вечер, как объясню случившееся. Неожиданно начинает кружиться голова, как будто все внутри рвется наружу. Я сажусь на ступеньки. Мне просто нужно собраться с мыслями.

В 23:46 к дому подходит кошка. Она подбегает ко мне, как будто ждала моего прихода, начинает тереться о мои ноги своим гибким телом, тереться головой о мою ладонь. Потом запрыгивает мне на колени и лежит там, позволяя себя погладить. Решила составить мне компанию, хотя я всего лишь глупый маленький мышонок.

Ее урчанье успокаивает и согревает мои руки в холодную ночь. Снова смотрю на часы: 0:26. Он написал: «Надеюсь, увидимся». Я не могла ошибиться. Пытаясь достать записку из кармана, я меняю позу, и кошка смотрит на меня с осуждением.

Скрипит входная дверь. Я оборачиваюсь.

Кошка молниеносно спрыгивает с моих колен и забегает в дом. Я открываю рот, чтобы объясниться, но дверь уже захлопнулась – он меня даже не видел. Просто впустил кошку. Но я должна с ним поговорить. Сейчас же.

– Джош, подожди! – Мой голос звучит так тонко в пустой и темной ночи.

– Черт! – Он вздрагивает от неожиданности и смотрит на меня расширенными от испуга глазами. – Черт, – повторяет он, уже смеясь. – Ты меня напугала.

– Прости. Я просто… привет.

– Привет. Холодно же. Давно ты тут сидишь? – Он выходит на холод, закрывая за собой дверную сетку. Он босиком, на нем спортивные брюки и не очень свежая на вид футболка. Он трет глаза – наверное, я его разбудила. Ветер закручивает воронку из листьев и бросает их к моим ногам. Он съеживается от холода.

– Нет, – вру я, хотя зубы уже стучат. Долго – это сколько? Один час и четыре минуты – не так уж долго, если мыслить относительно.

Он оглядывает тихую темную улицу, где ничего не происходит. Протягивает руку. Я беру ее. Его кожа горячая, как огонь, но, наверное, мне так только кажется, потому что я замерзла.

– Ты почему не зашла и не позвонила в дверь? – спрашивает он, когда мы заходим в дом.

Я пожимаю плечами.

– С тобой все в порядке?

– Да. Все нормально. – Но я отвечаю слишком быстро, слишком резко, и он понимает, что я вру.

– Но я не понимаю. Почему ты сидела на крыльце? Я ждал тебя. Точнее, перестал надеяться уже пару часов назад.

– Я не знала, хочешь ли ты меня видеть, поэтому… – Я отвожу взгляд и смотрю на телеэкран. Потом оглядываюсь по сторонам. Он устроил в гостиной настоящий кавардак. Вязаный плед, раньше лежавший на спинке дивана, сполз и перекрутился, застряв между диванными подушками. Маленькие подушки на полу; вместо них на диване лежат две большие с его кровати, под удобным для просмотра телевизора углом. Журнальный столик завален мусором: слегка приоткрытая коробка от пиццы, банки от газировки, тарелка с недоеденной хлебной корочкой, три разных пульта.

– Иден… – медленно произносит он.

Я поворачиваюсь к нему.

– Что происходит? – он подозрительно смотрит на меня. – Ты что, под кайфом?

– Нет. – Я не принимаю наркотики. – С чего ты взял?

– Твои глаза… – Он берет мое лицо в свои руки и разглядывает его. – Они стеклянные и покраснели, как будто ты…

Я отворачиваюсь, чтобы на него не смотреть.

– Нет, я просто… – Но я не могу выговорить «я просто плакала». Пусть лучше думает, что я накурилась.

– Слушай, я рад, что ты пришла, хотя ты, наверное, считаешь меня полным идиотом. Но если ты принимаешь наркотики, тебе лучше уйти. Не хочу показаться жестоким, но… Я просто не хочу связываться, понимаешь?

– Да ничего я не принимаю, клянусь! Я не такая. – Кажется, он мне не верит. – Господи, что же ты обо мне думаешь? Что я из отбросов общества?

– Нет, – он вздыхает. – Но ответь мне честно, Иден: ты сейчас под кайфом?

– Да нет же! Я просто. – я откашливаюсь, – …я просто плакала. – Я выпаливаю эти три слова как одно, стараясь говорить как можно тише. – Чуть раньше. Ясно?

– О… – Кажется, Джош не знает, что на это ответить. Его лицо выражает нечто среднее между скептицизмом и жалостью. Мне неприятно видеть и то, и другое. – Хмм…

– Если хочешь, чтобы я ушла…

– Нет, оставайся. Правда. Можешь остаться. – Он берет мой рюкзак и кладет его на пол.

Я смотрю вниз, на свои ботинки, и тереблю молнию на куртке. Мне неловко, я смущена и чувствую себя уязвимой, ведь теперь он увидел еще одну прореху в моей броне.

– Чем хочешь заняться? – Я протягиваю руку, и наши пальцы соприкасаются. Вопрос риторический. Я прекрасно знаю, чем он хочет заняться. Иначе зачем попросил меня остаться?

– Мне все равно, – отвечает парень и берет меня за руку. – Иди сюда. – Он притягивает меня ближе и обнимает. От него пахнет мылом, чистым бельем и дезодорантом.

Я отстраняюсь слишком быстро – у меня просто не получается вести себя нормально. Когда он отпускает меня, голова начинает кружиться, как будто мы танцевали.

– Есть хочешь? Там пицца осталась. – Парень показывает на квадратную картонную коробку на журнальном столике. Она вся в жирных пятнах. – В холодильнике еще что-то должно быть.

Я открываю рот, хочу ответить «нет», но в животе урчит. Я и впрямь хочу есть. Я знаю, что не должна ничего хотеть. Не должна ни в чем нуждаться. Но в последний раз я ела батончик-мюсли за обедом. Кашлянув, я отвечаю:

– Кажется, да. Пицца сойдет. Но только если ты составишь мне компанию. Ты же сам будешь есть?

Джон улыбается.

– Конечно.

И я думаю: он милый, правда, очень милый. Он несет пиццу на кухню, а я, кажется, тоже начинаю улыбаться. Я слышу, как он гремит тарелками, нажимает кнопки на микроволновке, а потом раздается знакомый гул. Он появляется в проходе между кухней и гостиной и стоит, облокотившись о дверной косяк. Стоит и просто смотрит на меня. Без очков я вижу его нечетко. Не знаю, о чем он думает, но в кои-то веки это меня не пугает. Мы молчим, и это нестрашно. «Бип», – раздается сигнал.

– Сейчас приду, – шепчет он.

– Хорошо, – отвечаю я, но, кажется, он меня не слышит.

Джош возвращается в комнату с двумя тарелками от разных сервизов и по пути выключает локтем свет на кухне. Поставив тарелки на журнальный столик, садится рядом и спрашивает:

– Хочешь, посмотрим что-нибудь?

– Давай, – киваю я.

Он щелкает пультом, не задерживаясь ни на одном канале подолгу. Кейлин тоже так делает. Меня это страшно раздражает, но с Джошем все по-другому.

– Ничего интересного, – вздыхает он. – Может, это?

Он включает какую-то незнакомую передачу – ситком с закадровым смехом. Дурацкая комедия. То, что надо.

– Мне все равно. Давай это посмотрим. – Уже очень давно я не чувствовала себя так спокойно, как сейчас, сидя на диване в его гостиной с куском резиновой подогретой пиццы в руках, без макияжа, с растрепанными волосами, перед телевизором, где идет дурацкая передача. И он в старой пижаме рядом.

Парень съедает свой кусок меньше чем за минуту. Для меня всегда было загадкой, как у ребят получается есть так быстро. Неужели они не чувствуют себя свиньями? Наверное, нет. Он откидывается на диван, смотрит то на меня, то на экран и улыбается.

– Что? – наконец спрашиваю я.

– Тебе уже лучше?

– Угу, – киваю я.

– Хорошо. Ты всегда ешь так медленно или это потому что я здесь? – усмехается он.

– Это называется дегустацией. Никогда не слышал? – Кажется, мне действительно лучше, раз я уже начала подшучивать над ним.

– Никогда не видел, как ты ешь. Это очень мило. – Он смеется, и это выходит у него так непринужденно, что мне тоже хочется засмеяться.

Я проглатываю последний кусочек. Более вкусной пиццы я никогда не пробовала.

– Я выгляжу милой с набитым ртом? – спрашиваю я, не дожевав еду.

Джош кивает.

– У тебя тут соус. – Он касается краешка моих губ.

– Хватит смотреть, как я ем, это отвратительно! – Я вытираю рукой рот. – Вытерла?

– Иди сюда, я вытру. – Я наклоняюсь, продолжая вытирать губы. – Ближе. Дай посмотреть. – Я уже почти у него на коленях и тут понимаю, что он играет со мной. Он улыбается и целует меня в губы. – Все.

Я в шутку толкаю его в плечо и прижимаюсь к нему. Он обнимает меня. На экране по улице идет парень в костюме кролика.

– Какого черта мы это смотрим? – смеется он.

– Понятия не имею.

Парень берет пульт и выключает телевизор, потом садится на диван, вытягивает из-под нас плед и закутывает меня в него. Я лежу, положив голову ему на грудь.

– Так почему ты плакала? – наконец спрашивает Джош.

– Не знаю, – отвечаю я.

– Из-за меня? Из-за того, что случилось вчера?

– Нет. Нет, ты тут ни при чем. – Джош вздыхает с облегчением. – Ты прости меня за вчерашнее. Не знаю, что на меня нашло. – Я сама удивляюсь, как легко у меня получается извиниться – слова сами слетают с языка.

– И ты меня прости.

Мы оба дышим спокойно, и с каждым выдохом мне становится легче. Я чувствую себя чище, как будто мне удалось избавиться от осадка застарелых эмоций. Начинаю чертить на его руке невидимые линии, соединяя крошечные веснушки в созвездия.

– Мы с мамой круто поругались, – признаюсь ему я.

– Из-за чего?

Я делаю глубокий вдох и начинаю рассказывать про дурацкую ссору. И остановиться уже не могу. Я говорю о том, как тяжело мне с родителями, особенно после отъезда Кейлина. И что они думают, что я сейчас у Мары. А мне иногда кажется, что мы с Марой вовсе не подруги. И еще я, видимо, начинаю потихоньку ненавидеть своего брата. Я говорю долго, очень долго.

Я как Железный Дровосек из «Волшебника страны Оз». Дороти и Страшила находят его в лесу, покрытого ржавчиной, и смазывают ему маслом челюсти и рот. Тогда по волшебству, со скрипом, похожим на мышиный писк, он произносит: «О-о-о боже м-м-мой, я снова могу говорить!» Так и я. Меня прорывает. И мне кажется, что я никогда не замолчу.

Джош терпеливо слушает поток моих слов, поддакивая в нужных местах.

– Иногда… – не уверена, можно ли говорить такие ужасные вещи вслух, – …иногда мне даже кажется, что я не верю в бога. – Ведь правда, что это за бог, если он позволяет плохому случаться с людьми, которые изо всех сил стараются быть хорошими? – Раньше верила, но сейчас… даже не знаю. Это очень плохо, да?

– Нет. У всех бывают такие мысли, – спокойно отвечает он.

– Правда?

– Да. Я тоже иногда об этом думаю. Сложно не засомневаться, когда видишь, как все устроено. Что происходит в мире.

– Точно, – соглашаюсь я. Правда, сейчас, в этот момент, мир кажется мне прекрасным.

– У всех бывают мысли, которые кажутся нам неправильными, – продолжает он. – Я вот иногда думаю, что мне даже не нравится баскетбол.

– А мне казалось, ты живешь баскетболом!

– На самом деле, иногда я просто ненавижу баскетбол! – смеется парень. – Ведь если задуматься, это такое дурацкое занятие. Мы не делаем ничего полезного, никому не помогаем. По сути, мы просто зря тратим свое и чужое время! Меня бесит, когда люди считают, что если у тебя что-то хорошо получается, ты должен это любить. Это же не так. Все не так просто, понимаешь?

– Да, – отвечаю я, поражаясь ходу его мыслей. Я знала, что он умен, знала, что он хорошо учится, но не подозревала, что он так глубоко задумывается о происходящем, что он устроен гораздо сложнее, чем мне казалось. Я-то считала его всего лишь обаятельным парнем с убийственными глазами.

– Ты же в курсе, что я получил стипендию на обучение в колледже благодаря баскетболу? А ведь я не собирался поступать в колледж. Я думал взять год отпуска, съездить куда-нибудь. Я даже не знаю, зачем хожу в школу. Но родители не хотят ничего слышать. Они хотят, чтобы у меня было большое будущее, чтобы я стал врачом, юристом, президентом компании. При этом они даже не подозревают, какие усилия для этого нужно приложить – они-то в колледже не учились, мои родители. – Он смеется.

– А что с ними не так? – спрашиваю я.

– Они просто… – Джош не договаривает. – Знаешь, на самом деле они не на свадьбе моего двоюродного брата. Это они мне так сказали. – Он сдерживает усмешку, и она звучит как короткий выдох. – Мама не умеет чистить историю браузера. Так я и узнал, куда они поехали на самом деле.

– И куда?

– На семинар… даже не знаю, как это назвать… семинар с психологическими консультациями.

– Для супружеских пар? – уточняю я.

– Для проходящих реабилитацию, – бесцветным голосом отвечает он. Мы замолкаем, и воздух в комнате вдруг кажется тяжелым и густым. Я замечаю, что наши руки разомкнулись. Парень перестал гладить меня по спине. Задержал дыхание. Я слышу, как бьется его сердце; его ритм ускоряется. – Мой отец… – неуверенно отвечает он на вопрос, который я не задавала, – … он уже много лет пытается завязать… сколько я себя помню.

Я поднимаю голову и смотрю на него. А он смотрит в потолок, сглатывает слюну, и его адамово яблоко перекатывается под кожей.

– Он никак не может бросить. – Джош словно разговаривает с кем-то другим, кого слышит только он один. – Не понимаю почему. Иногда год с лишним все идет хорошо, но потом неожиданно он снова срывается.

Ничего не помогает. И в этот раз все будет бесполезно, я знаю.

– Реабилитация, – повторяю я, как идиотка, совершенно не готовая к такому серьезному разговору и этой ситуации. – А что он принимает? – спрашиваю я.

– Точно не знаю. Раньше принимал таблетки – не наркотики, а те, что продаются по рецепту. Только вот ему этот рецепт никто не выписывал. – Он горько усмехается. – Но главная проблема – алкоголь.

– О, – выдыхаю я.

– Помню, однажды, когда я был маленьким, отец якобы уехал в командировку и его не было слишком долго. – Джош замолкает, погрузившись в воспоминания. – Но потом я услышал, как мама говорит по телефону с тетей. Она сказала, что отец прошел первую ступень. – Он снова смеется. – А я не понял и нарисовал отца, поднимающегося по лестнице. И показал маме. Она заплакала, а я не понял почему. В тот момент я впервые догадался, что с ним что-то не так. Правда, тогда я еще точно не знал, что именно.

Как бы мне хотелось, чтобы у меня нашлись слова для такого случая. Я открываю рот, но в голове пустота. И тогда я просто касаюсь его лица, глажу его по волосам, пытаюсь помочь ему расслабиться.

– На днях я чистил водостоки от листьев, – продолжает он, – и нашел под листьями пять бутылок. Они были полные. Ничего не понимаю. Правда. Когда он успел их спрятать? Зачем? Но главное – когда? И почему в водостоках? Кто вообще так делает?

– О боже. Не знаю, – шепотом отвечаю я. Хотя на самом деле догадываюсь. Он оставил их там на всякий случай. Его мотивы мне понятны, и это меня пугает.

– И я понял, что он опять серьезно влип. Рассказал обо всем маме. И вот они ни с того ни с сего уезжают на эту свадьбу. Я просто не понимаю, почему нельзя было сказать все как есть, ведь я уже не ребенок и в курсе, что происходит. – Джош меняет позу, и, слушая его, я вдруг понимаю, что никогда в жизни не чувствовала себя настолько спокойно. – В десятом классе я повредил колено, и врач прописал мне обезболивающее.

Мама заставила меня спрятать таблетки от отца. От моего родного отца, понимаешь?

Я открываю рот, чтобы сказать что-то бесполезное вроде «мне очень жаль» или «какой ужас», но, к счастью, он продолжает говорить.

– А главное, – говорит он, – когда он трезвый, он просто замечательный. Правда. Мы много времени проводим вместе, он берет меня на матчи, мы ходим в походы, на рыбалку и все такое прочее. Он хороший отец, просто у него есть зависимость, которая им управляет. А все друзья твердят: вот бы у меня был такой папа! Я, конечно, никогда бы не позволил им увидеть его пьяным. Поэтому они ничего не подозревают.

В начале этого разговора он обнимал меня, но теперь все наоборот.

– Ты поэтому хотел, чтобы я ушла? Когда подумал, что я под кайфом? Из-за отца?

– Может быть, – задумчиво отвечает парень. – Но дело не только в тебе. Мне не нравится, когда мои друзья балуются травкой, я не могу быть рядом, даже когда они выпивают. Кто знает, что случится? Пьяные могут сделать и сказать такое, что… ситуация моментально выходит из-под контроля. Меня это… не знаю, нервирует, что ли, – бормочет он.

– Хочу, чтобы ты знал – я ничего не употребляю. Правда. Курю и все, и только сигареты. Я даже не пью.

– Прости, что подумал о тебе такое. Наверное, когда я вижу, что кто-то ведет себя странно, это первое, что приходит в голову. Не то чтобы ты вела себя странно, но. Иногда ты кажешься рассеянной. Витаешь в облаках. А с отцом так постоянно – у него такое лицо, как будто его здесь нет и он мыслями совсем в другом месте. У тебя тоже.

– Ох.

– Или вот это странное сегодняшнее поведение. – По правде говоря, я не хочу больше слушать о том, какая я странная, но он продолжает говорить. – Мне это показалось знакомым.

– Ох. – «Ох» вдруг становится единственным словом, которое я в состоянии произнести.

– Прости, я, наверное, делаю только хуже? Я не нарочно. Просто пытаюсь объяснить. Я не хотел тебя обидеть. Извини, наверное, мне лучше заткнуться.

– Да нет. Все в порядке. Я знаю. – Я и сама прекрасно знаю, что веду себя чудно, просто не думала, что это настолько бросается в глаза. До такой степени, что парень, с которым я связалась, решил, будто я сижу на наркоте.

– Ладно. Извини, – снова произносит Джош. Целует мою руку, которая покоится на его плече, и делает глубокий вдох. Потом медленно выдыхает и говорит: – Знаешь, я никому раньше об этом не рассказывал. Некоторых ребят я знаю с детского сада, но даже им не мог рассказать, а с тобой мы знакомы всего пару недель. – Он невесело усмехается.

– А почему не можешь рассказать друзьям? – спрашиваю я.

– Может, они на самом деле мне не друзья? Нет, конечно, нет, – тут же поправляется Джош, опровергая это святотатственное утверждение в отношении своей божественной популярной стайки. – Просто мне стыдно.

– Ничего стыдного в этом нет.

Парень пожимает плечами.

– Я рада, что ты мне все рассказал, – шепчу я и снова открываю рот. Слова почти срываются с языка; мне так хочется признаться ему во всем, раз уж мы решили быть честными и восполнить недостающие пробелы. Эта откровенность – как наркотик, меняющий мое сознание; мне хочется рассказать ему правду. Я опасно близка к этому.

– Я тоже рад, – тихо произносит он, – только никому не говори, ладно? Пожалуйста. – В его голосе слышится неуверенность, которую я прежде не замечала.

Повезло ему. Он даже не подозревает, как хорошо я умею хранить секреты.

– Никогда в жизни, – шепотом отвечаю я. – Клянусь.

И вот в 3:45 утра, после многочасового разговора, он тянется к лампе, выключает ее и желает мне спокойной ночи, крепче укрывая нас пушистым пледом. Целует меня, кладет голову мне на грудь и произносит:

– Я слышу твое сердце.

Такие простые и такие чудесные слова. Я улыбаюсь. Но потом мое сердце совершает странный кульбит: начинает, как описано в романах, гулко колотиться. И в час, когда на небе встречаются солнце и луна, наполняя комнату бледным сиянием – немного зловещим, но в то же время странно успокаивающим – в голове возникает ужасная мысль: он мне нравится. Очень, очень нравится. Кажется, я даже влюбилась в него. И если просветить рентгеновскими лучами мое сердце – истекающую кровью мышцу в груди – то можно увидеть, что его насквозь пронзила стрела. В тот момент я понимаю, что между нами что-то изменилось.

—Ну все! – заявляет Мара, заходя в мою комнату в субботу. – Обмен новостями. Выкладывай, Иди, – я ведь твоя лучшая подруга, так? – Мара плюхается на мою кровать и снимает куртку.

Я закрываю дверь и запираю ее на ключ.

– Ты о чем?

– Я имею в виду, что я тебя вообще не вижу. Теперь ты все время проводишь с Джошуа Миллером, а мне даже ничего не рассказываешь. Пора делиться, подруга.

– Да я не знаю, – я пожимаю плечами. – Что там рассказывать?

– Да все! Начнем с того, где вы пропадаете целыми днями? У него дома? – Спрашивает она, подняв брови.

Я смеюсь.

– Ага. Я даже была в его спальне.

– Да ты что! В спальне Джошуа Миллера? – восхищенно произносит она.

– Хватит звать его Джошуа Миллером, Мара. Звучит странно.

– Но Иди… его так зовут.

– Я в курсе. – Сажусь за стол и смотрю на нее: она так взволнована из-за меня, и я невольно заражаюсь ее волнением.

– А ты как его зовешь? Милый? Сладенький? Красавчик мой? Аполлон?

– Да, Мара, я зову его Аполлоном, – я смеюсь и кидаю в нее подушкой. – Но обычно все-таки Джошем.

– Джош, – задумчиво повторяет она. – И какой он?

– Не знаю. Хороший. Он… очень милый, правда.

– И очень сексуальный, не забывай, – добавляет она, как будто об этом можно забыть. – Так вы уже… ну, это… занимались сексом? – шепотом спрашивает подруга.

Я киваю.

– О боже! И как? Как он? – смущенно спрашивает она, сползая на самый край кровати.

– О нет, это я обсуждать не буду!

– Брось, должна же я познать радости жизни хотя бы через тебя! – умоляет она.

– А как дела у вас с Камероном?

– Никак, – вздыхает она. – Ни на шаг не сдвинулись. Все еще просто друзья. – И вдруг по ее взгляду я понимаю, что между нами пролег целый океан. Мы стоим на противоположных берегах и смотрим друг на друга с разных концов света.

– Так что давай, рассказывай про своего крутого бойфренда. Ну пожалуйста, – просит она, отказываясь замечать разделяющую нас пропасть.

– Он мне не бойфренд, – отвечаю я.

– Что, он не хочет им быть? – Мара закатывает глаза. – Думает, можно просто спать с тобой и…

– Да нет же. Это я не хочу становиться его подружкой.

– С ума сошла? – не раздумывая, выпаливает она.

– Возможно, – смеюсь я.

– Нет, правда. Совсем сбрендила, да?

– Я просто… не знаю я. Не нравится мне эта мысль. Не хочу связывать себя. Брать на себя обязательства. Ярлыки навешивать, понимаешь?

– Ничего я не понимаю. Но как знаешь. Главное, чтобы он не скрывал ваши отношения и прочая такая гадость.

– Он не скрывает. Правда. И что плохого в том, чтобы не трезвонить всем о своих отношениях?

– Как скажешь, Иди. Мне-то откуда знать. – Она пожимает плечами, и мне кажется, в ее голосе звучит обида. Но понять я не успеваю: в следующую секунду Мара уже улыбается. – Но это же приятно? Здорово? Как и должно быть? – Она смущенно хихикает. – Когда вы вместе, он добр к тебе?

Я киваю.

– Пусть только попробует тебя обидеть, – прищуривается она.

-Можешь объяснить, – запыхавшись, говорит он и проводит рукой по моим волосам, – почему ты не хочешь быть моей девушкой?

– Зачем это тебе? – отвечаю я. Даже когда он такой милый, все равно не упускает случая меня взбесить.

– Затем, – бормочет Джош, уткнувшись губами мне в шею, – что мне не нравится представлять тебя с другими. – Он замолкает, покрывая мою шею поцелуями.

– Так не представляй.

Он прекращает целовать меня и смотрит на меня пристально. Он делает так иногда, и этот взгляд меня пугает.

– Это не так уж просто.

Я не отвечаю. Знаю, я должна успокоить его и сказать, что ему не о чем волноваться, что я принадлежу только ему и никаких «других» не существует. Но почему-то я не могу.

– Когда, по-твоему, у меня есть время встречаться с другими? Мы вместе каждый вечер.

Парень усмехается своей фирменной усмешкой, и мне на минуту кажется, что тема закрыта. Но тут он заводит разговор, который, видимо, не давал ему покоя все это время – все эти несколько недель с тех пор, как он понял, что это мое имя украшало стены во всех туалетах.

– Просто интересно… – произносит Джош, теребя прядь моих волос.

– Что?

– С кем еще ты… ммм… – Он не договаривает.

– С кем еще я что?

– С кем еще ты… ну… была вместе? – наконец завершает он фразу.

– А что? – спрашиваю я, и выходит грубовато.

– Не знаю, – отвечает он.

– А тебе не все равно?

– Да все равно, наверное.

– Вот и хорошо. – Потому что мне не хочется даже об этом думать, не то что говорить. Не хочется даже признавать, что был кто-то другой.

– Но… – начинает он опять, – …я все равно хочу знать.

– Просто считай, что ты первый, ладно? – Я-то притворяюсь, что так и есть, почему он не может?

– Я не об этом. Меня это не волнует, нет. Просто…

– Зато меня волнует. – О черт, мой дурацкий рот – мне бы его заклеить! Я перекатываюсь на другую половину кровати. Нащупываю ногой трусы и надеваю их под одеялом.

– Что? В чем дело? У меня тоже были другие девушки.

– Да уж, об этом я догадалась. – Но у него-то совсем другой случай. Я прикусываю щеки, чтобы не ляпнуть еще что-нибудь. Прикусываю до крови. Но лишь сильнее стискиваю зубы.

– Это не так уж важно. Я просто спросил. – Он делает паузу – одна, две, три, четыре секунды. Потом спрашивает: – Так… до меня у тебя был один парень или несколько?

– Джош! Ну правда! Мне совсем не хочется это обсуждать!

– Ладно. – Пауза. – Давай я назову своих.

– Не надо! Мне все равно, ясно? Мне это не интересно. Не хочу знать. – Я, конечно, и так знаю, с кем он переспал, – его личная жизнь никогда не была тайной. До меня. – И не будем больше говорить об этом, ладно? Я не шучу.

– Просто… мне иногда кажется, что я ничего о тебе не знаю. И это странно.

– Мне тоже иногда так кажется. – Но я лукавлю.

Парень лишь вздыхает в ответ.

– Ладно. Спроси меня о чем угодно, вот правда, только не об этом – задай любой вопрос, и я отвечу, хорошо?

– О боже. Неужели это было так ужасно? – Я поворачиваюсь и смотрю на него; не знаю, как еще донести до него, что я совершенно не хочу это обсуждать. – Что? Я просто хочу сказать… тот парень оказался полным придурком, да? Кто бы это ни был.

– Почему ты так думаешь? – с усмешкой отвечаю я. – Из-за гадостей на стенах туалета?

– А ты их видела? – тихо спрашивает он. – Иден, ты же понимаешь, что я не верю ни одному слову, да? Я же знаю правду.