Текст книги "Убийство в Орсивале"

– Скажите, пожалуйста! Кто бы мог это предполагать!

Лекок окончил свой рассказ.

– Что теперь думает господин судебный следователь? – спросил он.

– Я убежден, – отвечал Домини, – что отравление Клемана Соврези действительно имело место, и притом с участием Робело за большие деньги. Это так же верно, как и то, что завтра доктор Жандрон получит приказание приступить немедленно к эксгумации останков Клемана Соврези и к исследованию их.

– И я найду яд, – подтвердил доктор. – Можете быть в этом уверены.

– Вот и отлично, – сказал Домини. – Что же касается того, что Треморель отравлял своего друга с целью жениться на его вдове, то из этого еще не следует, что он убил вчера свою жену, а затем удрал. Я не верю в это.

Отец Планта, не говоривший ничего из боязни вспылить, дрожал от гнева: Домини заблуждался.

– Виноват, – возразил Лекок, – но мне кажется, что самоубийство мадемуазель Куртуа есть самоубийство лишь предполагаемое, так как все заставляет заключить это и тоже кое-что может доказывать.

– Это еще надо доказать. Совпадение, о котором вы говорите, может быть и случайным.

– Но позвольте, – настаивал сыщик, – я уверен, что Треморель теперь изменил внешность, я докажу вам это. Кроме того, мы не нашли его сапоги, которые, по словам лакея, он мог надеть только утром…

– Подождите, сударь, – перебил его следователь, – не торопитесь, прошу вас, выслушайте меня. Допустим, я соглашусь, что Треморель действительно убил свою жену, убежал и прочее. Доказывает ли это невиновность Геспена или даже непричастность его к убийству?

Очевидно, этот пункт был слабым местом системы доказательств Лекока. Но, убежденный в виновности Гектора, он мало беспокоился насчет бедняги садовника, вполне уверенный, что его невиновность выяснится тотчас же после ареста виновного. И он уже хотел возразить, как вдруг в коридоре раздались чьи-то шаги и голоса.

– Погодите, – воскликнул Домини, – сейчас к нашим услугам будут очень интересные сведения о Геспене.

– А разве вы ожидаете нового свидетеля? – спросил отец Планта.

– Нет, но я поджидаю с очень важным поручением одного из здешних сыщиков.

– Насчет Геспена?

– Ну конечно. Сегодня очень рано утром одна здешняя мастерица, за которой ухаживал Геспен, принесла мне его фотографию, как она утверждает, довольно удачную. Я передал этот портрет нашему агенту, сообщив ему также адрес «Кузницы вулкана», найденный у арестованного, и поручив ему узнать, когда его видели в этом магазине и не покупал ли он там что-нибудь третьего дня вечером.

В эту минуту дверь в кабинет отворилась, и сыщик, о котором говорил судебный следователь, появился на пороге.

– С хорошими вестями! – воскликнул он осипшим, пропитым голосом. – Удалось напасть на следы этого негодяя Геспена!

– В чем же дело, Гуляр? – спросил его судебный следователь. – Были вы, согласно моим приказаниям, в магазине «Кузница вулкана»?

– Так точно, господин судебный следователь. Тотчас же по выходе из вагона.

– Отлично. Когда видели там обвиняемого?

– В среду, восьмого июля, вечером.

– В котором часу?

– В десять часов, за несколько минут до закрытия магазина.

– Узнал ли его кто-нибудь на фотографии?

– Три приказчика, сударь, не более и не менее. Должен вам сказать, что манеры Геспена возбудили их внимание. Он держал себя как-то странно и был похож не то на пьяного, не то на человека под мухой. Он много говорил, ломался, обещал им свою протекцию и сказал, что если ему сделают скидку побольше, то он купит много садовых инструментов для одного дома, доверием которого он пользуется, а именно для торгового дома «Любезный садовник».

Домини прервал допрос, чтобы заглянуть в объемистое дело, лежавшее перед ним на столе. Отлично! В нем нашлись свидетельские показания! Геспен действительно был рекомендован графу Треморелю фирмой «Любезный садовник».

И судебный следователь громким голосом провозгласил:

– Сходство не подлежит сомнению. В обвинение Геспена объявляю, что в среду вечером он был в магазине «Кузница вулкана».

– Тем лучше для него, – не удержался Лекок.

Следователь слышал это восклицание, но не обратил на него внимания и продолжал допрос сыщика.

– В таком случае, – сказал он, – не сообщите ли вы нам, какие именно вещи приходил покупать обвиняемый?

– Приказчики это превосходно помнят, – отвечал сыщик. – Он купил там молоток, железные ножницы и напильник.

– А затем?

– Затем он купил финский нож.

Судебный следователь торжествовал.

– Ну-с, – спросил он с иронией у Лекока, – какого вы теперь мнения о вашем протеже? Что скажете вы об этом честном, славном малом, который в вечер преступления, вместо того чтобы веселиться на свадьбе, предпочитает лучше покупать молоток, ножницы, финский нож – словом, все инструменты, необходимые для взлома и убийства?

– Я полагаю, – ответил Лекок, – что убийцы в Вальфелю не употребляли в дело ни молотка, ни ножниц, ни подпилка, что им незачем было приносить их туда издалека, потому что они действовали топором.

– Значит, по-вашему, они не действовали ножом? – спросил судебный следователь насмешливо.

– Это уже другой вопрос, – отвечал Лекок, – но его нетрудно опровергнуть. Стоит только приложить это оружие к ранам жертвы, и тогда будет видно, соответствует ли его лезвие той ясной и свежей еще ране, которая находится у жертвы между плеч. Затем, спросили ли вы, какой именно монетой расплачивался за свои покупки Геспен?

– Это совсем уж здесь роли не играет.

– Простите меня, господин судебный следователь, но у меня на это дело свой взгляд. Эта подробность особенно важна. Какая улика наиболее серьезна в глазах следствия против Геспена? Это деньги, найденные у него в кармане. Предположим на одну минуту, что третьего дня в десять часов вечера он разменял в Париже тысячефранковый билет. Был ли этот билет частью преступления в Вальфелю? Нет, потому что в этот час преступление еще не было совершено. Откуда же он у него оказался? Но если моя гипотеза верна, то несколько сот франков, которые нашла при обвиняемом полиция, могли бы служить для нее верной базой и должны были бы составлять особую сдачу с билета.

– Все это одна гипотеза, – воскликнул Домини. – Но в чем же состоит ваше хваленое доказательство?

– Мои доказательства просты и ясны, – отвечал Лекок. – Как, вероятно, вы припомните, во время дознания в Вальфелю мы обнаружили, что стрелки часов остановились на трех часах двадцати минутах. И мне оставалось только – вы припомните? – пальцем повернуть и бой. И что же оказалось? Часы пробили одиннадцать. В эту минуту для нас стало ясным, что преступление было совершено до одиннадцати часов. Таким образом, если Геспен был в магазине «Кузница вулкана» в десять часов, то он не мог возвратиться в Вальфелю до полуночи. Следовательно, это не он совершил преступление.

Если эти дедукции Лекока были верны, то вся система доказательств судебного следователя должна была сама собой разрушиться. Но Домини не мог допустить, чтобы его так провели.

– Я не претендую на то, – сказал он, – что Геспен главный виновник. Он может быть и простым соучастником. Но что он соучастник – это факт.

– Соучастник! Нет, господин следователь, он только жертва, и больше ничего. О, Треморель отчаянный негодяй! Теперь вы понимаете, для чего ему понадобилось переводить стрелки вперед? Я и сам раньше не сообразил, для чего ему понадобились целых пять часов лишние, а теперь цель этого ясна. Это было необходимо для того, чтобы по-настоящему скомпрометировать Геспена, изобразить, что преступление было совершено после полуночи. Это необходимо…

Но тут сразу он вдруг прервал себя и остановился с открытым ртом и с устремленными в пространство глазами, так сказать, опешив от осенившей его идеи.

Судебный следователь, погруженный в дело, чтобы найти доказательства своим обвинениям, не заметил этого движения.

– Но тогда, – воскликнул он, – как же вы объясните упорное молчание Геспена, его отказ сообщить нам, как он провел ночь?

– Теперь я понимаю, господин судебный следователь, – отвечал Лекок, – и сумею объяснить упорное молчание Геспена. Я был бы страшно удивлен, если бы он решился говорить сейчас.

– Если он молчит, значит, он еще ничего не придумал в свое оправдание.

– Нет, нет, поверьте мне, он вовсе его не ищет. По моему мнению, Геспен – жертва. Я подозреваю, что Треморель устроил ему ловушку, в которую тот попал и сознает свое положение в ней настолько безвыходным, что всякую борьбу считает бесполезной. Этот несчастный убежден, что чем больше он будет выгораживать себя, тем более будет запутываться в той сети, в которую попал.

– Я того же мнения, – подтвердил и отец Планта.

– Действительный преступник, – продолжал агент тайной полиции, – граф Гектор, знал, что у следствия будут свои предположения о виновном, вытекающие из самого преступления. Он не мог не признавать, что если у полиции нет еще в руках виновного, то она приложит все свои усилия к тому, чтобы быть настороже. Он бросил нам Геспена, как охотник, находясь в безвыходном положении, бросает перчатку преследующему его медведю. Очень возможно, он имел в виду, что заблуждение впоследствии разъяснится и невинный будет освобожден, но, конечно, надеялся этим выиграть время. И в то время как медведь набрасывается на перчатку, переворачивает и грызет ее, охотник достигает безопасного места и скрывается. Так сделал и Треморель.

К несчастью, было очень трудно убедить судебного следователя.

– А разве вы не видали, – возразил он, – состояние духа Геспена?

– Э, милостивый государь, – воскликнул Лекок, – ну что может доказывать состояние духа! Желал бы я знать, каково было бы наше с вами состояние духа, если бы мы завтра же были арестованы по обвинению в тяжком преступлении! А ведь мы с вами уже привыкли к судебной процедуре!.. Возьмем дело Сильвена…

Легкими ударами по столу судебный следователь прервал Лекока.

– Вам, кажется, угодно противоречить, милостивый государь? – обратился он к агенту тайной полиции. – И притом прямо в кабинете вашего начальника? Нет нужды в этом возражении. Здесь нет ни адвокатов, ни судей. И вас, и меня воодушевляют одни и те же честные и благородные намерения. Каждый из нас в сфере своих полномочий стремится к отысканию правды. Вы видите свет ее там, где я нахожу одни только потемки, но вы можете так же ошибаться, как и я. – И с редкой снисходительностью, граничившей почти с героизмом, но все же не без некоторой иронии он добавил: – Что же, по-вашему, я должен был сделать?

Лекок молчал.

– Ну? – настаивал Домини.

– Ах, – воскликнул Лекок, – если бы только мне была предоставлена возможность самому задать два-три вопроса этому несчастному Геспену!

Судебный следователь позвонил. Вошел судебный пристав.

– Что, – обратился к нему Домини, – Геспена уже отвели обратно в тюрьму?

– Никак нет.

– Тем лучше! Скажите, чтобы его привели ко мне.

Лекок не скрывал радости. В этом отношении он не рассчитывал на свое красноречие и не смел даже надеяться на такой быстрый, выдающийся успех.

– Но пока господина Геспена не привели, – сказал он, – позвольте мне, господин мировой судья, задать вам один только вопрос: виделся ли Треморель после смерти Соврези со своей прежней любовницей?

– С Дженни Фанси? – переспросил немного удивленный отец Планта.

– Да, с мисс Фанси.

– Конечно виделся.

– Несколько раз?

– Довольно часто. Тотчас же после сцены в гостинице «Бель имаж» несчастная бросилась в страшное распутство. Чувствовала ли она угрызения совести за свой донос, понимала ли, что убила этим Соврези, подозревала ли она преступление, я не знаю. Но только все это время она много пила, падая все ниже и ниже.

– И граф соглашался на свидания с ней?

– Он был обязан это делать. Она его преследовала, он боялся ее. Когда у нее не хватало денег, она требовала у него их через посыльных в грубой форме, и он ее ссужал. Один раз ей отказал, и в тот же вечер она приехала к нему сама, пьяная, он едва отделался от нее. Она, конечно, знала, что он был любовником г-жи Соврези, и угрожала ему этим, так что это был организованный шантаж.

– А их последнее свидание было давно?

– Черта с два! – отвечал доктор Жандрон. – Около трех недель тому назад я был на консультации в Мелене. И в окне гостиницы видел лично и его, и ее. Увидев меня, они тотчас же скрылись.

– Тогда, – пробормотал агент тайной полиции, – не остается больше сомнений…

Но тут он замолчал, потому что два жандарма ввели Геспена.

За одни лишь сутки несчастный садовник постарел сразу на двадцать лет. Глаза его мрачно смотрели, а тесно сжатые губы пересохли.

– Ну-с, – обратился к нему судебный следователь, – посмотрим, изменили ли вы ваше поведение к лучшему?

Обвиняемый молчал.

– Вы будете говорить?

Геспен задрожал, глаза его засверкали от гнева.

– Говорить! – воскликнул он хриплым голосом. – Зачем? Что я вам сделал, скажите ради бога, что вы так меня истязаете? Что вы хотите от меня? Доказать, что это я совершил убийство? Вы этого хотите? Ну что ж, извольте. Это я! Теперь вы довольны? Рубите же мне голову, но делайте это скорее, так как я не могу дольше выносить!..

Наконец-то он сознался! Но Домини не выказал своей радости вслух. Он оставался невозмутимым, хотя это признание очень удивило его.

Один только Лекок, хотя и он тоже был удивлен, не терял надежды. Он подошел к Геспену и взял его за плечо.

– Послушай, любезный, – обратился он к нему отеческим тоном, – то, что ты сказал сейчас, – чистая ерунда. Совершено преступление, мы отыскиваем виновного, и если ты не виноват, то помоги нам найти того, кто действительно виноват. Что ты делал в ночь со среды на четверг?

– Больше мне вам нечего сказать, – отвечал Геспен.

Тогда Лекок изменил тон и из вежливого человека сделался вдруг грубым.

– Ты не смеешь молчать! – крикнул он. – Слышишь ты или нет? Ты думаешь, что если ты молчишь, то полиция не знает ничего? В среду вечером твой хозяин дал тебе поручение. Что он тебе вручил при этом? Тысячефранковый билет?

Подсудимый совершенно растерянно посмотрел на Лекока.

– Нет, – пробормотал он. – Всего пятьсот франков.

– Теперь сообщи мне имя этой дамы! – крикнул Лекок.

– Я не знаю, сударь…

– Ты, брат, мне не валяй дурака! Это маленькая, довольно красивая брюнетка, бледная, с очень большими глазами.

– А вы ее знаете? – спросил Геспен дрожащим от смущения голосом.

– Да, любезный, – ответил Лекок, – и если ты хочешь знать ее имя, то изволь – ее зовут Дженни Фанси.

Лекок торжествовал. Гнев Геспена сменился крайним удивлением. Он удивлялся, откуда этот человек мог узнать такие вещи, которые он имел полное право считать не известными никому.

– Теперь, когда я назвал тебе имя этой брюнетки, – продолжал Лекок, – расскажи-ка мне, как и для чего граф Треморель вручил тебе пятисотфранковый билет?

– Когда я уходил, у графа не было мелких денег и ему не хотелось посылать их менять в Орсивале. Тогда он приказал, чтобы я принес ему сдачу.

– Какое поручение ты должен был исполнить для графа?

Геспен замялся. Глаза его перебегали с одного из слушавших к другому. Наконец им овладело страшное отчаяние.

– Ах! – воскликнул он, обращаясь к Лекоку. – Вы меня обманули, вам не известно ничего, вы нарочно это говорите, чтобы поймать меня на слове. Напрасно я вам отвечал, вы можете мои же слова обратить против меня. Сударь, пусть лучше я умру, чем скажу вам хоть одно только слово!

Сыщик хотел его разубедить, но он с упорством идиота возразил:

– Я хитер не менее вас, ладно! Теперь, кроме лжи, от меня не услышите ничего!

Напрасно Лекок старался вывести Геспена на разговор. Напрасно и Домини, в свою очередь, пробовал выжать из него хоть несколько слов. На все вопросы он неизменно отвечал:

– Я не знаю ничего.

Лекок стал терять терпение.

– Послушай, – обратился он к обвиняемому. – Ты воображаешь, что мы ничего не знаем? Так вот слушай. Вечером в день свадьбы, в самый тот момент, когда ты собирался уже отправиться со своими товарищами и просил взаймы у лакея двадцать франков, тебя вдруг позвал к себе твой хозяин. Сообщив тебе один очень важный секрет, который – надо отдать тебе полную справедливость – ты отлично умеешь хранить; он попросил тебя отделиться от товарищей на вокзале и, отправившись в магазин «Кузница вулкана», купить там для него молоток, напильник, ножницы и финский нож. Все эти предметы ты должен был отнести одной даме. При этом твой хозяин вручил тебе пятисотфранковый билет, сказав, что сдачу с него ты можешь вернуть ему на следующий день по возвращении. Так?

Да, все было именно так – это видно было по глазам обвиняемого. Тем не менее Геспен ответил:

– Не помню.

– В таком случае, – продолжал Лекок, – я тебе напомню все, что последовало потом. Разменяв билет, ты пропил сдачу. Отсюда твои страхи, когда вчера утром тебя схватили и не сказали еще с тобой ни одного слова. Ты думал, что тебя арестовывают за растрату. Затем, когда ты понял, что тобой приобретены инструменты, с которыми обыкновенно совершают грабеж и убийство, не зная ни адреса, ни имени той дамы, которой их передал, ты испугался, что тебе не поверят, если ты расскажешь историю найденных у тебя денег, и, вместо того чтобы позаботиться о способах доказать свою невиновность, ты струсил и замолчал.

Вся физиономия обвиняемого вдруг сразу изменилась. Он растерялся, его все время сжатые губы широко раскрылись, и в глазах засветилась надежда.

– Ну а теперь отправляйся-ка ты, братец, обратно в тюрьму, да еще в секретную, – сказал в заключение сыщик.

И, увидев одобрительный взгляд судебного следователя, он обратился к жандармам.

– Жандармы, – сказал он, – уведите обвиняемого!

Последние сомнения судебного следователя рассеялись, как утренний туман.

– Вы очень искусны, милостивый государь, – обратился он к Лекоку. – Не говоря уже о вашей удивительной прозорливости, ваш допрос представлял собой в некотором роде шедевр. От души вас поздравляю и считаю долгом представить к награде.

Агент тайной полиции при этих похвалах опустил глаза, как девица.

– Я принимаю только половину вашей оценки, – громко ответил он. – Другая принадлежит господину мировому судье.

Отец Планта запротестовал.

– За что это? – воскликнул он. – Вы и без меня все равно дошли до истины.

Судебный следователь поднялся. С уважением, хотя и не без некоторых усилий, он протянул руку Лекоку. Тот ее почтительно пожал.

– Вы меня избавили от тяжких угрызений совести, – сказал Домини. – Конечно, невиновность Геспена рано или поздно обнаружилась бы, но сама мысль о том, что я держал невиновного в тюрьме, истязал его своими допросами, еще долгое время будет мучить мою совесть и тревожить сон.

– Одному Богу известно, насколько необходимо участие к этому бедному Геспену, – ответил агент тайной полиции. – Я поступил бы с ним еще строже, если бы не понимал, что он уже наполовину сошел с ума.

Домини с дрожью в голосе произнес:

– Я сам узнаю его секрет, сегодня же, сию минуту!

– Это будет актом милосердия, – сказал Лекок.

– Эта Фанси объяснит нам все!

– Я рассчитываю и надеюсь, господин судебный следователь, что за двое суток найду ее и под конвоем доставлю к вам в Корбейль.

При этих словах Лекок поднялся и взял из угла палку и шляпу, куда поставил их, когда вошел.

– Но прежде чем нам разойтись… – обратился он к судебному следователю.

– Да, я знаю, – перебил его Домини, – вы ожидаете от меня приказа об аресте графа Гектора Тремореля?

– Совершенно верно, – отвечал Лекок. – Теперь уже и вы, подобно мне, считаете его живым?

– Не считаю, а убежден.

И, усевшись снова в кресло, Домини написал приказ об аресте.

«Именем закона.

Я, судебный следователь первого участка Орсивальского округа, на основании ст. ст. 91 и 94 Уголовного уложения, предлагаю всем чинам полиции указанными в законе способами арестовать человека, который будет носить имя Гектор Треморель».

– Берите, – обратился он к Лекоку, передавая ему этот приказ. – Желаю вам как можно скорее разыскать этого тяжкого преступника.

– О, теперь уж он в наших руках! – воскликнул сыщик.

Агент тайной полиции простился с Домини и, сопровождаемый отцом Планта, вышел. Доктор Жандрон остался у судебного следователя, чтобы поговорить с ним относительно предстоящего исследования останков Соврези.

– Уже поздно, – обратился отец Планта к Лекоку, когда они были на улице. – Не примете ли вы опять моего сердечного приглашения и не разделите ли со мной мой скромный обед?

– Мне очень грустно отказать вам, – отвечал Лекок, – но я уже должен быть в Париже.

Мировой судья помедлил.

– Я… я очень желал бы поговорить с вами, – сказал он, – обсудить одно дело…

– Насчет мадемуазель Куртуа?

– Да, у меня имеется один проект, и вы могли бы мне помочь…

Лекок горячо пожал руку отца Планта.

– Я вас мало знаю, – сказал он судье, – но привязался к вам так, точно мы с вами знакомы уже давно. Я сделаю для вас все, на что только способен человек.

– Но где же нам повидаться? Сегодня меня ждут в Орсивале.

– Тогда завтра утром, в девять часов, у меня, улица Монмартр, дом номер девять.

– Благодарю! Тысячу раз благодарю! Я приду.

И, дойдя до гостиницы «Бель имаж», они расстались.

* * *

На башне Святого Евстафия пробило девять часов, когда отец Планта прибыл на улицу Монмартр и по тенистой аллее добрался до дома № 9.

– Где живет господин Лекок? – спросил он у старухи привратницы.

Она смерила его удивленным и в то же время насмешливым взглядом.

– Господин Лекок, – отвечала она, – на третьем этаже, дверь против лестницы!

Орсивальский мировой судья стал медленно подниматься по этой узкой, плохо освещенной лестнице, скользкой, с липкими перилами.

Дверь против лестницы на третьем этаже не походила на все остальные двери. Она была окована толстым железом, без всяких украшений, и, кроме того, обита крест-накрест полосами железа, как это делается в несгораемых шкафах. Посередине было сделано окошечко, забранное решеткой, сквозь прутья которой едва мог проходить палец.

Скрежет засова ответил на стук отца Планта. Окошечко отворилось, и сквозь решетку он увидел громадную женщину с усами.

– Вам кого? – спросила эта женщина громким голосом.

– Господина Лекока.

– Зачем он вам?

– Он пригласил меня сегодня утром.

– Ваши имя и профессия?

– Планта, орсивальский мировой судья.

– В таком случае подождите.

Окошечко затворилось, и старый судья стал ожидать. Затем со звоном цепей задвижек и замков отворилась дверь.

Он вошел, и громадная женщина провела его через столовую, в которой находились стол и полдюжины стульев, в большую высокую комнату, не то в уборную, не то в рабочий кабинет, с двумя окнами, выходившими во двор.

– Посидите здесь, – сказала служанка, – хозяин сейчас выйдет. Он дает инструкции одному из своих людей.

Но старик судья не сел. Он с любопытством стал оглядывать комнату, в которую попал.

Целая стена в ней была занята вешалкой, на которой висели странные, ни с чем не сообразные костюмы. Здесь были развешаны костюмы всех классов общества, начиная с черного сюртука с красной петличкой и кончая блузой рабочего. На полке над вешалкой лежало до дюжины париков всех оттенков. На полу стояла обувь для каждого костюма. Наконец, в углу находился целый ассортимент палок и тростей, которому мог бы позавидовать коллекционер. Между камином и окном стоял мраморный туалет с гримом. Другая стена была занята библиотекой, состоявшей из научных книг. В ней преобладали произведения по физике и химии. На столе лежало распечатанное письмо. Отец Планта хотел было его прочитать, но ему не удалось это сделать, так как оно оказалось шифрованным.

Едва только мировой судья окончил свой осмотр, как дверь отворилась и послышавшийся шум заставил его обернуться. Перед ним стоял господин одинакового с ним возраста, воспитанный, красивый, немного плешивый, в массивных золотых очках, одетый в светлый фланелевый халат.

Отец Планта поклонился.

– Мне нужен господин Лекок… – сказал он.

Господин в очках весело, от души расхохотался.

– Как, – воскликнул он, – вы меня не узнаете? Да всмотритесь же в меня, это я, Лекок!..

И чтобы еще больше убедить мирового судью, он снял с себя очки.

Отец Планта остолбенел.

– Я никогда не узнал бы вас… – проговорил он.

– Это правда, я немножко изменился, – отвечал Лекок, – нахожусь при исполнении служебных обязанностей. Увы! Таково уж мое ремесло!

Он позвонил. Тотчас же явилась громадная женщина.

– Женуйль, – обратился он к ней, – приготовьте нам завтрак, два прибора и вина получше!

Мировой судья с отвращением от нее отвернулся.

– Вам не нравится моя Женуйль, – продолжал Лекок. – Да ведь это, милый мой, драгоценная женщина, заботящаяся обо мне, как о родном сыне, готовая идти за меня в огонь и в воду! Она отбыла каторжные работы за детоубийство и поджог, а теперь это самое честнейшее создание. Держу пари, что за эти три года, пока она у меня, она даже не подумала украсть у меня и одного сантима.

Но отец Планта слушал его невнимательно, подыскивая повод продолжить вчерашний разговор.

– Я, кажется, оторвал вас от занятий, господин Лекок? – начал было он.

– Меня! Да я уже десять раз выбегал сегодня утром из дому и дал задания троим моим подручным. Я уже успел лично сходить в магазин «Кузница вулкана», чтобы узнать что-нибудь новенькое об этом дураке Геспене!

– И что же вы узнали?

– То же, что и знал. В среду вечером, в десять часов без четверти, он разменял там пятисотфранковый билет.

– Значит, он спасен?

– Почти. Об этом мы узнаем только тогда, когда разыщем мисс Дженни Фанси.

Мировой судья разочарованно махнул рукой.

– Ну, это еще будет не скоро, – сказал он. – Пожалуй, будет трудно ее найти.

– Это почему? Она у меня в руках. Мы можем ее сцапать еще до захода солнца.

– Что вы? Неужели?

– Я в этом убежден. Не забывайте того, что эта особа была любовницей графа Тремореля, человека видного, баловня моды. А когда девушка сходит вдруг со сцены, ослепив до этого в течение целых шести месяцев весь Париж своим блеском, то ей уж мудрено кануть камнем в воду. У нее остаются еще кредиторы, которые ее преследуют, подстерегают. У меня на примете есть одна такая портниха, достойная женщина! Она часто мне оказывала услуги. Если желаете, мы отправимся к ней после завтрака и в каких-нибудь два часа получим от нее адрес этой мисс Фанси. Ах, если бы также легко обстояло дело и с Треморелем!

Отец Планта вздохнул с облегчением. Наконец-то разговор принимает желательное направление!

– А вы еще думаете о нем? – спросил он.

– Благодаря ему, – воскликнул Лекок, – я всю ночь глаз не смыкал. Он мне нужен, я его хочу найти, я его буду иметь!

– Я в этом не сомневаюсь, – ответил мировой судья. – Но когда?

– В этом-то и вся штука! Быть может, завтра, а быть может, только через месяц. Все зависит от правильности моих вычислений и от точности построения моего плана.

– А у вас уже есть и план?

– И даже очень определенный.

Отец Планта насторожил уши.

– Я исхожу из того принципа, – продолжал агент тайной полиции, – что невозможно человеку, сопровождаемому женщиной, укрыться от глаз полиции. В данном случае женщина эта молода, красива да еще беременна. Три сложности сразу. Допустив этот принцип, посмотрим, что такое сам граф Треморель? Очень ли он прозорлив? Нет, потому что мы рассеяли прахом все его хитрости. Быть может, он недалек? Тоже нет, потому что его маневры сбили с толку вовсе не глупых людей. Это касается его ума. А характер его нам известен: вялый, слабый, нерешительный, действующий только в случае крайней необходимости. Теперь насчет его положения: он убил свою жену, надеется, что поверили и в его смерть, у него на руках молодая девушка и в кармане – чуть не миллион. Таким образом, приняв во внимание его положение, характер и ум и анализируя его уже известные нам поступки, можно ли выводить заключение, как он поступит при тех или иных обстоятельствах? Думаю, что можно, и надеюсь вам это доказать. Из всех способов бегства, о которых он слышал или которые он сам себе представил, Треморель должен был выбрать именно тот, который казался ему наиболее быстрым и наиболее надежным. Приходило ли ему на ум уехать за границу? Это более чем вероятно. Только, если он не дурак, он должен понимать, что иностранцу повсюду трудно скрыть свой след. Правда, покидать Францию, чтобы избежать ответственности за преступление, но переходить через границу ради преступления, внесенного в договор о выдаче преступников, прямо-таки абсурд. Но вы вообразите себе положение господина и дамы, попавших в страну, языка которой они не знают. Да ведь они сразу привлекут к себе всеобщее внимание, их заметят, за ними будут наблюдать, следовать по пятам. Они не смогут сделать ни одной покупки, каждое их движение сделается достойным внимания окружающих. И чем дальше они захотят скрыться, тем опасность для них станет еще более серьезной. Быть может, они захотят переплыть океан и скрыться в этой свободной стране Америке? Но ведь для этого необходимо сесть на пароход. И с того самого момента, как их нога ступит на палубу, они должны считать себя погибшими. Можно ставить девятнадцать против двадцати, что в момент прибытия парохода в гавань их уже будет ожидать приказ об аресте. А что касается Лондона, то я сам берусь разыскать в нем француза в восемь дней, а в особенности такого, который говорит по-английски с акцентом. Если так соображал Треморель, то он должен был отказаться от заграницы.

– Это ясно! – воскликнул отец Планта. – Это очевидно, как день! Мы должны искать беглецов во Франции.

– Да, милостивый государь, да! – отвечал Лекок. – Вы совершенно правы. Теперь посмотрим, где и как он может скрываться во Франции? Будет это в провинции? Очевидно, нет! В самом крупном нашем центре Бордо сейчас же видно того, кто не из Бордо. Остаются еще два города, в которых можно быть незамеченным, это Марсель и Лион, но они так удалены, что ему не придет в голову желание рисковать длинным путешествием. А ведь ничто так не опасно, как железная дорога при существовании телеграфа. Треморель должен был знать это так же хорошо, как и мы. Значит, оставим все провинциальные города, в том числе Лион и Марсель!

– Что вы говорите! По-вашему, нельзя скрыться в провинции?

– Нет, можно. Одно средство есть – приобрести вдали от всех городов, вдали от железной дороги маленький участок земли и поселиться в нем под вымышленным именем. Но на это наш обвиняемый не способен, и к тому же все это требует разных формальностей, на которые он не рискнет. Остается один Париж. Таким образом, мы должны разыскивать Тремореля в Париже.

– Париж велик, – заметил отец Планта.

Сыщик мило улыбнулся.

– Скажите «необъятен», – отвечал он, – но он все-таки у меня в руках. Весь Париж у нас, сыщиков, как козявка под микроскопом у натуралиста. Но обратимся к нашей теории вероятностей. Гектор отлично знает Париж, чтобы решиться хоть одну неделю прожить в гостинице или даже в простых меблированных комнатах. Ему известно, что самый лучший отель находится под таким же специальным наблюдением полиции и в руках префектуры, как и самый плохенький постоялый двор. Располагая временем, он, конечно, не преминет нанять частную квартиру по своему выбору. Но, наняв квартиру, Треморель, само собой разумеется, должен купить и мебель?