Текст книги "Убийство в Орсивале"

– Он самый.

– Его зовут… дайте вспомнить… Его зовут… Геспен!

– Да, да! Значит, вы его знаете?

Мисс Фанси не решалась. Она все еще дрожала, и было видно, что она уже раскаивается в своей откровенности.

– Ну что ж! – воскликнула она наконец. – Я не вижу причин, почему мне не сказать того, что знаю. Я честная девушка, и если Треморель – негодяй, то отсюда вовсе не следует, что я позволю рубить голову несчастному невинному человеку.

– Значит, вам кое-что известно?

– Скажите лучше «все», и это будет вернее. Дней восемь тому назад мой Гектор, кстати сказать, не желавший более меня видеть, прислал мне письмо с просьбой повидаться с ним в Мелене. Я отправилась туда, встретилась с ним, и мы вместе позавтракали. Затем он стал мне рассказывать, как ему надоело то, что его кухарка выходит замуж, а один из слуг настолько влюблен в нее, что хочет устроить ей на свадьбе скандал, помешать танцам и даже побить ее.

– Значит, он вам говорил и о свадьбе?

– Да слушайте же! Гектор казался очень обеспокоенным, не зная, как избежать скандала, который он предвидел. Тогда я посоветовала ему послать в этот день слугу куда-нибудь с поручением. Он подумал и сказал мне, что это блестящая идея.

«Я нашел средство, – сказал он. – Вечером, перед свадьбой, я дам ему поручение к тебе, дав ему понять, что хочу скрыть это поручение от жены. Ты переоденешься в горничную и отправишься поджидать его в кафе на площади Шатле между половиной одиннадцатого и половиной двенадцатого вечера. А чтобы он тебя узнал, ты займи ближайший столик направо и приколи сбоку букет побольше. Он вручит тебе пакет, и ты пригласишь его с собой выпить. Если можно, пококетничай и до самого утра пошатайся с ним по Парижу».

– И вы, – перебил ее Лекок, – вы, такая умная женщина, могли поверить этой выдумке с ревнивым лакеем?

– Я все-таки воображала, что у Гектора есть еще любовница, с которой он вел игру, и не могла удержаться, чтобы не помочь ему надуть женщину, которую я презирала за причиненные мне мучения.

– И вы исполнили все?

– Точь-в-точь. Так все и вышло, как предполагал Гектор. Ровно в десять часов явился слуга, принял меня за горничную и передал пакет. Конечно, я предложила ему выпить, он принял приглашение, а затем приняла его приглашение и я. Он очень мил, этот садовник, любезен и вежлив. Уверяю вас, я провела с ним вечер превосходно. Он столько знает смешных историй…

– Ну, ну, что вы сделали потом?

– После пива мы стали пить винцо. У этого садовника оказалась масса денег. А после вина принялись опять за пиво, потом перешли на пунш, а с пунша на шампанское. В одиннадцать часов он был уже совсем «того» и приглашал меня на кадриль в Батиньоль. Я отказалась и сказала ему, что если он кавалер, то должен проводить меня к моей хозяйке на Елисейские Поля. Тогда мы вышли из кафе, переходя из кабачка в кабачок, прошли всю улицу Риволи, и к шести часам утра этот несчастный был уже настолько пьян, что упал на лавку около Триумфальных ворот и захрапел. Там я его и оставила.

– И что вы сделали потом?

– Я? Возвратилась домой.

– А что сталось со свертком?

– Мне бы следовало бросить его прямо в Сену, да я позабыла. Вы понимаете, я выпила столько же, сколько и садовник, в особенности вначале… и потому приволокла, несмотря на тяжесть, сверток к себе домой, где он и сейчас.

– Вы разворачивали его?

– Да.

– И что же в нем находилось?

– Молоток, какие-то еще две вещи и финский нож.

Наконец-то невинность Геспена стала очевидной! Все предположения сыщика оказались вполне правильными.

– Дорогое дитя, – обратился он к мисс Фанси, – вы должны спасти невинного и все то, что вы мне сейчас рассказали, повторить перед корбейльским судебным следователем. Но так как вы можете сбиться с дороги, то я дам вам проводника.

И, подойдя к окошку, он отворил его и громко закричал:

– Гуляр! Эй, Гуляр!

А затем он обратился к мисс Фанси, все еще дрожавшей от страха и не осмеливавшейся ни спрашивать, ни негодовать.

– А ну-ка скажите мне, сколько вам уплатил Треморель за эту услугу?

– Десять тысяч франков, – отвечала она. – Но это мои деньги, клянусь вам, он обещал мне их уже давно, он был мне их должен…

– Ладно, ладно, у вас их не отнимут! – И, указав на вошедшего Гуляра, Лекок продолжал: – Проводите этого господина к себе и вручите ему пакет, который вам передал Геспен. А затем отправляйтесь в Корбейль. Но только смотрите у меня! Без глупостей!

На шум в гостиной вбежала госпожа Шарман, но смогла только увидеть, как Фанси уходила под конвоем Гуляра.

– Что такое? Что такое? – спрашивала она вся в слезах.

– Ничего, ровно ничего, милая дама. Мерси и до свидания. Мы спешим!

* * *

Когда Лекок спешил, то трудно было за ним угнаться. Он так бежал по улице Нотр-Дам-Делорет, что отец Планта едва мог за ним поспевать.

– Я должен попросить у вас извинения, – обратился он к мировому судье, – за то, что заставил вас так бежать, но если ваша помощь могла быть полезной для меня у госпожи Шарман, то теперь, когда мы серьезно приступаем к делу Тремореля, она будет для меня безусловно необходимой.

И, перейдя переулок, они вошли в кабачок на углу улицы Мартир.

– Не у вас ли сейчас, – обратился к хозяину Лекок, – компания в восемь или десять человек, которая поджидает прихода других?

– Да, сударь, – отвечал кабатчик, – они у меня уже около часа.

– Они в большом кабинете, там, в глубине? Не правда ли?

– Совершенно верно, сударь.

Хозяин кабачка не знал, с кем говорит, но догадывался, что это, должно быть, какой-нибудь высший чин полиции. А потому он нисколько и не удивился, что этот господин отлично знает все уголки его кабачка, и немедленно отворил перед ним дверь в указанный кабинет. Здесь сидели человек десять в самых различных костюмах, выпивали и играли в засаленные карты.

При виде Лекока и отца Планта все они почтительно встали.

– Ну-с, Жоб, – обратился сыщик к тому, кто, по-видимому, был главой этой банды, – вы точны. Я вами доволен.

Жоб поклонился, счастливый тем, что его начальник доволен.

– Подождите меня здесь еще одну минуту, – сказал Лекок. – Мои инструкции будут зависеть от рапорта, который я сейчас приму. – И, обратившись ко всем остальным, он спросил: – Которому из вас удалось?

– Мне, сударь! – отозвался высокий бледный молодой человек с тоненькими усиками – настоящий парижанин.

– Опять тебе, Пало? Какой ты счастливый! Пойдем сюда, в боковой кабинет, но предварительно прикажи хозяину подать вина и строго следить за тем, чтобы нам никто не помешал.

Когда все было готово, Лекок обратился к Пало:

– Теперь говори, только много не разглагольствуй.

– Я напрасно показывал, сударь, – рассказывал Пало, – мою фотографию чуть не дюжине негоциантов, пока наконец ее не признал один из обойщиков, по фамилии Реш, на улице Святых Отцов в Сен-Жерменском предместье.

– Рассказывай мне слово в слово все то, что он сказал.

– Это портрет одного из моих лучших заказчиков, сказал он мне. Он сам был у меня с месяц тому назад, заказал полную обстановку: зал, столовую, спальню и все остальное. Все это предназначалось для большой квартиры, которую он был намерен снять. Он вовсе не торговался, но поставил условие, чтобы все было готово ровно через три недели, то есть к понедельнику, восемь дней тому назад.

– Во сколько обошлась эта обстановка?

– В восемнадцать тысяч франков. Половина была уплачена при заказе, а другая половина – в день доставки мебели.

– Кто платил во второй раз?

– Лакей.

– Как назвал этого заказчика обойщик Реш?

– Джеймс Вильсон, но Реш сказал, что это вовсе не англичанин.

– Где он живет?

– Мебель была отнесена в небольшую квартиру на улице Сен-Лазар, дом номер шестнадцать, близ Гаврского вокзала. Но, узнав адрес и еще располагая временем, я отправился полюбопытствовать, что это за квартира.

– Ну?

– Квартирант действительно называется Вильсоном, но это совсем не то лицо, которое на портрете. Я в этом убежден.

Мировой судья разочарованно махнул рукой, но Лекока не так-то легко было обескуражить.

– Как ты добыл подробности? – обратился он к своему агенту.

– Я разговаривал с лакеем.

– Несчастный! – воскликнул отец Планта. – Вы этим возбудили подозрения!

– Никак нет, – отвечал Лекок, – я за это отвечаю. Пало – мой ученик. А ну-ка объяснись, мой милый!

– Узнав квартиру (довольно зажиточная), – продолжал Пало, – я подумал: «Ах, черт возьми! Вот она, желанная клетка, посмотрим: в ней ли птица?» Но как было это сделать? К счастью, а может быть, и случайно при мне оказался луидор. Я тотчас опустил его в канаву, в которую были спущены нечистоты из квартиры.

– Затем ты позвонил?

– Ну разумеется. Мне ответил швейцар, и я стал ему врать, что, когда вытаскивал платок из кармана, то выронил двадцать франков, и стал просить у него какой-нибудь инструмент, чтобы легче было их достать. Он вынес мне кусок железа, и с его помощью я вытащил из канавы монету. Тогда я стал прыгать от радости и просить его выпить со мною в знак благодарности стаканчик винца.

– Недурно!

– О, господин Лекок! Это ведь ваша выдумка, а вы посмотрите, что придумал лично я! Мой швейцар принял приглашение, и мы, как лучшие друзья во всем свете, выпили по стаканчику в кабачке как раз напротив отеля. Мы весело болтали, как вдруг я наклонился, точно что-то заметил на полу интересное, и поднял – как бы вы думали что? – фотографию графа, которую нарочно бросил перед тем на пол и подтолкнул ногой. «Погоди, – сказал я, – здесь чей-то портрет!» Мой новый приятель принял его от меня и стал разглядывать, совершенно не узнавая на нем графа. Тогда, чтобы лучше убедиться, я сказал: «Какой красивый господин! Должно быть, твой хозяин тоже в этом роде… Все ведь господа похожи друг на друга». Но он ответил, что нет, господин на карточке носит большую бороду, а его барин обрит, как аббат. «Кроме того, – прибавил он, – мой барин – американец, он только распоряжается по-французски, а мадам и он между собой все время говорят по-английски».

По мере того как говорил Пало, глаза Лекока зажигались блеском.

– А разве Треморель говорит по-английски? – спросил он у отца Планта.

– Довольно сносно, – отвечал Планта, – как и Лоранс.

– В таком случае мы идем по горячим следам, потому что Треморель, как известно, в ночь преступления сбрил бороду. А мебель заказал он, еще будучи с бородой… Значит, идем…

Пало, ожидавший похвал, был недоволен.

– Запасся ты планом нижнего этажа? – обратился к нему Лекок.

– Конечно, сударь, и не только нижнего, но и второго, – отвечал Пало. – Швейцар, который не оказался немым, кое-что порассказал мне о своих господах, хотя и служил у них всего два дня. Барыня очень печальна и все плачет…

– Мы знаем это! План, план…

– Внизу – высокий свод для проезда экипажей. По ту сторону свода – довольно большой двор, в глубине которого каретный сарай и конюшня. Слева от свода – швейцарская, а справа – стеклянная дверь на лестницу из шести ступеней, которая ведет в прихожую. Сюда выходят двери в зал, столовую и еще в какие-то две небольшие комнаты. В следующем этаже – комнаты барыни и барина, рабочий кабинет…

– Довольно! – перебил его Лекок. – Больше мне ничего не нужно.

И, быстро вскочив, он отпер дверь и в сопровождении отца Планта и Пало вышел в большой кабинет. Как и в первый раз, все агенты встали.

– Господин Жоб, – обратился сыщик к своему подручному, – прошу вашего внимания. Как только я уйду, вы приведите в исполнение то, что должны. Затем, чтобы быть у меня под рукой, вы отправитесь в первый кабачок, который находится направо при входе на Амстердамскую улицу. Можете там пообедать, времени хватит. Но только смотрите у меня – ни капли спиртного!

Он вытащил из кошелька двести франков и бросил их на стол.

– Вот вам на обед! – сказал он, а затем вышел, приказав Пало следовать за ним на некотором расстоянии.

– Что вы хотите делать? – спросил его отец Планта.

– Сейчас – ничего, – ответил Лекок. – Я не начну действовать до наступления темноты. А так как в нашем распоряжении еще два часа, поступим так же, как и наши агенты. Я знаю здесь, всего шагах в двух отсюда, ресторанчик, где отлично кормят. Пойдемте пообедаем!

И, не дожидаясь ответа Планта, он перешел Гаврскую улицу к ресторану.

У самых дверей ресторана Лекок остановился и сделал знак. Тотчас же явился Пало.

– Даю тебе два часа, – обратился к нему Лекок. – Ты еще успеешь изменить свою физиономию так, что тебя не узнает швейцар, и поесть. Ты станешь приказчиком у обойщика. Беги же скорее, я буду ожидать тебя в этом ресторане.

И они вошли в ресторан.

Наступили сумерки. Официанты стали зажигать люстры в ресторане. Мало-помалу зал опустел, и отец Планта и Лекок оказались совершенно одни.

– Не пора ли начинать? – боязливо спросил отец Планта.

Сыщик поглядел на часы.

– Мы имеем еще целый час, – ответил он. – Однако можно и приготовиться.

И он позвал официанта и приказал ему подать чашку кофе и чернильный прибор.

– Нам очень важно, – продолжал он, – попасть к госпоже Лоранс без ведома Тремореля. Необходимо всего только десять минут поговорить с ней, и непременно у нее. Это – обязательное условие для нашего успеха.

– В таком случае, – сказал отец Планта, с отчаянием махнув рукой, – нам придется совсем отказаться от нашего проекта.

– Почему?

– Потому что Треморель, по всей видимости, не оставляет Лоранс одну ни на минуту.

– Тогда я вытащу его на улицу.

– И вы, такой прозорливый, думаете, что он рискнет выйти из дома? Разве вы не понимаете его положения в настоящий момент? Ведь это мы, только мы одни знаем, что разоблачения Соврези не найдутся никогда, а ведь он этого не знает. Быть может, он воображает, что рукопись эта уже найдена, что против него возникли подозрения, начались поиски и полиция на ногах…

Лекок самодовольно улыбнулся.

– Ровно через час, – сказал он, – граф Треморель уже будет на пути в Сен-Жермен.

Он взялся за перо и, не положив сигары, быстро набросал следующие строки:

«Милостивый государь г. Вильсон.

Четыре билета по тысяче франков, которые вы уплатили мне за мебель, оказались фальшивыми. Это удостоверил банкир, у которого я их менял. Если до десяти часов вечера вы не пожалуете ко мне, чтобы объясниться по данному делу, то, к сожалению моему, я сегодня же дам знать об этом прокурору.

Реш».

– Ну-с, – воскликнул Лекок, протягивая письмо отцу Планта, – теперь понимаете?

Старик судья быстро прочитал письмо и вскрикнул от радости так, что обернулись официанты.

– Да, да, – отвечал он. – Теперь понимаю. Он получит это письмо, и все его страхи перейдут в ужас. Он подумает, что между билетами, отданными им в уплату за мебель, были действительно фальшивые и жалоба на это в суд повлечет за собой судебное следствие, а ему придется доказывать, что он действительно Вильсон, тогда все потеряно.

– Значит, вы теперь верите в то, что он выйдет из дома?

– Я в этом убежден, иначе он будет просто сумасшедшим.

В это время дверь в ресторан приотворилась, в нее просунулась чья-то голова и тотчас же скрылась.

– Это мой агент, – сказал Лекок, уплачивая по счету. – Выйдемте, он, вероятно, ожидает нас в прихожей.

В сенях действительно ждал их молодой человек в костюме мебельного мастера. Конечно, отец Планта не мог догадаться, что это был Пало. Но Лекок, у которого глаз был наметан, сразу узнал его и остался им очень недоволен.

– Плохо, – проворчал он, когда мебельный мастер поклонился. – Ты думаешь, для того чтобы тебя не узнали, достаточно только изменить цвет своей бороды? Посмотрись-ка вот в это зеркало и скажи мне, изменилось ли действительно твое выражение лица? Не те же ли это самые улыбка, взгляд? Кроме того, слишком ухарски загнута фуражка, а это не натурально, и ты принужденно держишь руку в кармане. Надеюсь, что в другой раз ты исправишься, хотя, впрочем, и нынче вечером швейцар тебя все равно не узнает, а это все, что требуется.

– Что же я должен теперь делать?

– Вот тебе инструкции, – ответил Пало Лекок, – только смотри в оба. Прежде всего ты наймешь карету, да смотри, чтобы лошади были получше. Затем отправляйся сразу в кабачок и, захватив там одного из наших людей, езжай с ним прямо к дому Вильсона. Позвони, войди в дверь и передай вот это письмо, сказав, что оно очень спешное и важное. Исполнив это, сядь в сторонке, а твой агент пусть спрячется где-нибудь в засаде недалеко. Если Вильсон выйдет на улицу – а он выйдет непременно, иначе я буду не я, – то пусть со всех ног бежит меня предупредить. Ты же сам отправляйся вслед за Вильсоном и не теряй его из виду. Конечно, он возьмет карету, тогда ты скачи вслед за ним в своей, но непременно поместись на козлы рядом с кучером. И смотри не дай маху, потому что этот негодяй способен незаметно улизнуть, а ты будешь скакать за пустой каретой!..

– Ну это посмотрим!.. Теперь я предупрежден!..

– Когда я говорю, ты должен молчать. По всей вероятности, он поедет к мебельщику на улицу Святых Отцов, но я могу и ошибаться. Он, возможно, сразу же махнет на какой-нибудь вокзал и уедет с первым отходящим поездом. В последнем случае ты сядешь в один с ним вагон и поедешь туда же, куда он. При первой возможности дашь мне телеграмму. Вот тебе пятисотфранковый билет, то есть больше, чем нужно для поездки вокруг света. Все ли ты хорошо понял?

– Виноват… – сказал Пало. – А если Вильсон чинно и благородно вернется к себе домой, что я должен делать тогда?

– Это уж предоставь мне самому. Если вернется он, то вернись и ты, и в тот самый момент, как его карета остановится у крыльца, два раза свистни, ты знаешь как. Затем подожди меня на улице и удержи за собой карету.

– Понял! – воскликнул Пало и пустился бежать.

Оставшись одни, отец Планта и Лекок долго ходили взад и вперед по передней. Они были серьезны и молчаливы, точно в их игре наступил самый серьезный момент.

Вдруг Лекок вздрогнул. В глубине передней показался его агент. От нетерпения он сам побежал ему навстречу.

– Ну? – спросил его Лекок.

– Сударь, – отвечал агент, – дичь вспорхнула, и Пало охотится за ней.

– Пешком или на колесах?

– На колесах.

– Отлично. Возвратись к остальным и скажи им, чтобы были готовы.

Все шло так, как того и ожидал Лекок. С торжествующим видом он поглядел на мирового судью и был поражен произошедшей в нем переменой.

– Вы, кажется, нездоровы? – спросил он его с беспокойством.

– Нет, – отвечал отец Планта, – но мне уже пятьдесят пять лет, господин Лекок, а в этом возрасте душевные волнения убивают. Посмотрите: моим заветным мечтам суждено осуществиться, а я дрожу, чувствуя, что ошибка в этом деле будет для меня концом. Я боюсь, да, я испытываю страх… Ах, зачем я согласился за вами следовать!..

– Ваше присутствие необходимо для меня. Без вас, без вашей помощи я не могу сделать ничего.

– На что я способен?

– Спасти мадемуазель Лоранс.

При одном только этом имени энергия возвратилась к отцу Планта.

– Если бы это удалось!.. – воскликнул он.

И он с решительным видом направился было к выходу, но Лекок его удержал.

– Рано, рано еще, – сказал он. – Успех в нашем деле зависит от точности каждого нашего движения. Малейшая ошибка – и все наши комбинации рухнут, а я вынужден буду арестовать графа и передать его суду. Нам необходим разговор с мадемуазель Ларанс в течение десяти минут, не больше и не меньше, и важно, чтобы этот наш разговор был прерван возвращением Тремореля. Проверим же наши вычисления: тридцать минут необходимы этому негодяю, чтобы доехать до улицы Святых Отцов, где он не встретит ровно никого; столько же – на возвращение обратно; накинем еще пятнадцать минут лишних. Значит, всего час с четвертью. Следовательно, придется подождать целых сорок минут.

Отец Планта не отвечал, но Лекок понял, что невозможно так долго оставаться на ногах после стольких треволнений и такому усталому, голодному чуть ли не со вчерашнего дня. Поэтому он повел Планта в соседнее кафе и принудил съесть бисквит и выпить стакан вина. А затем, видя, что невозможно вести разговор с таким несчастным человеком, как отец Планта, он взял вечернюю газету и погрузился в известия из Германии.

Пробило девять часов. Лекок положил газету на стол.

– Пора, – сказал он.

Отец Планта последовал за ним уверенной походкой, и скоро в сопровождении людей Жоба они остановились перед квартирой Вильсона.

– Вы все, – обратился к своим агентам Лекок, – ждите, когда я вас позову. Я оставлю дверь полуотворенной.

После первого звонка дверь отворилась, сыщик и отец Планта вошли в переднюю.

– Господин Вильсон? – спросил Лекок.

– Его нет дома, – отвечал швейцар.

– В таком случае мадам?

– Ее тоже нет дома.

– Вот как! Но так как мне необходимо говорить с мадам Вильсон, то я войду.

Швейцар вздумал было оказать сопротивление, но Лекок позвал своих людей, и тогда слуга понял, с кем имеет дело, сразу образумился и замолчал.

Сыщик расставил во дворе шестеро человек так, чтобы их легко можно было кликнуть из окон первого этажа, а других агентов – по тротуару на противоположной стороне, приказав им внимательно смотреть на дом. Приняв эти меры, он возвратился к швейцару.

– Ну, храбрец, – обратился он к нему, – внимание! Как только возвратится твой хозяин, боже тебя сохрани сказать ему, что весь дом оцеплен кругом и что мы уж наверху. Малейшее твое слово погубит тебя…

Швейцар дрожал.

– Я буду слеп и нем… – отвечал он.

– Сколько слуг в отеле?

– Трое, но все ушли.

Сыщик взял отца Планта за руку и крепко пожал ее.

– Вы видите, – сказал он, – все идет как по маслу. Идемте же, и ради мадемуазель Лоранс побольше мужества!

* * *

Как Лекок предвидел, так все и случилось. Лоранс вовсе не умирала, ее письмо к родителям оказалось гнусной подделкой. И госпожой Вильсон, которая обитала в квартире, куда ворвались сыщик и отец Планта, была действительно она.

Она поселилась в этом неизвестном для нее доме, покойница для всех, кто ее знал, без семьи, без друзей, без единой души на всем белом свете, которая поддержала бы ее в случае нужды, и в полной зависимости от такого же, как и она, беглеца, способного завтра же разорвать хрупкие узы, которые еще связывали его с ней сегодня.

Это была она, чувствовавшая под своим сердцем ребенка, знавшая, что скоро она станет матерью, и в то же время сознававшая себя глубоко несчастной и красневшая при одной только мысли о материнстве, составляющем такую гордость для законных жен.

Тысячи воспоминаний о прошедшем наполняли все ее существо и неумолимые, как угрызения совести, доводили ее до отчаяния. Сердце ее изнывало при одной только мысли о подругах, о матери, о сестре, о тех днях, когда она была еще невинна, и о чистых радостях под родительской кровлей.

И, полулежа на диване в кабинете Гектора, она горько плакала, когда его не было.

Она оплакивала свою разбитую в двадцать лет жизнь, свою погибшую молодость, свои радостные надежды, потерянную честь, уважение к себе, которого она уже не находила вовсе.

Послышался шум, и дверь в кабинет отворилась.

Лоранс подумала, что вошел Гектор, быстро поднялась и, чтобы скрыть от него свои слезы, торопливо убрала от глаз платок.

На пороге показался незнакомый ей человек – Лекок – и почтительно ей поклонился.

Она испугалась. Уже сколько раз за эти два дня Треморель говорил ей: «Необходимо прятаться лучше, за нами следят», что, не имея за собой никакой вины, она задрожала, не зная почему.

– Кто вы? – спросила она с достоинством. – Как вы осмелились проникнуть сюда? Что вам угодно?

Вместо ответа он сделал шаг в сторону и открыл стоявшего позади него отца Планта.

Она узнала своего старого друга, громко вскрикнула и едва не лишилась чувств.

– Вы! – пробормотала она. – Это вы!..

Старик судья был взволнован еще больше, чем она. Неужели перед ним действительно была Лоранс? Горе сделало свою работу и, казалось, состарило ее. Перестав утягиваться из боязни умереть, она казалась заметно располневшей в талии.

– Зачем вам было искать меня? – обратилась она к нему. – Зачем было прибавлять к моим страданиям еще одно? Ах, я ведь говорила Гектору, что никто не поверит тому письму, которое он мне продиктовал. Есть несчастия, от которых может спасти одна только смерть.

Отец Планта хотел отвечать, но Лекок не мог допустить разговора между ними.

– Мы отыскиваем не вас, сударыня, а господина Тремореля.

– Гектора? А зачем? Разве его свободе угрожают?

Боясь поразить несчастную девушку, вся вина которой состояла лишь в том, что она поверила клятвам негодяя, Лекок помедлил.

– Треморель совершил тяжкое преступление, – сказал он.

– Он? Вы лжете! Этого не может быть!

Сыщик печально покачал головой.

– К несчастью, я прав, – отвечал он. – Треморель убил свою жену в ночь со среды на четверг. Я – агент тайной полиции и имею приказ его арестовать.

Она ужаснулась, но все еще оставалась на ногах.

– Что ж! – воскликнула она, полная энергии и вместе с тем отчаяния. – Арестуйте и меня, я его сообщница.

И она вскрикнула так, как может только вскрикнуть влюбленная женщина. Отец Планта застыл на месте, но Лекока это не удивило вовсе.

– Нет, сударыня, – возразил он, – нет, вы не сообщница этого человека. Кроме того, убийство его жены составляет еще не все его преступления. Знаете вы, почему он не мог на вас жениться? По уговору с Бертой, которая была его любовницей, он отравил Соврези, своего спасителя и лучшего друга. Мы имеем доказательства этого.

Это уже было выше сил несчастной девушки. Она зашаталась и в бессилии повалилась на кушетку.

Теперь она больше не сомневалась ни в чем. Это ужасное открытие подняло перед ее глазами завесу, которая скрывала от нее прошедшее. Да, отравление Соврези объяснило ей теперь все поведение Гектора, его положение, страхи, обещания, ложь, стыд, его беспомощное состояние, брак, бегство – одним словом, все.

Но она попыталась еще если не защитить Тремореля, то взять на себя половину его вины.

– Я знала все, – пробормотала она голосом, едва слышным от рыданий. – Мне было известно все.

Мировой судья был в отчаянии.

– Как вы его любите, бедное дитя! – воскликнул он. – Как вы в него влюблены!

Это полное горя восклицание возвратило Лоранс ее энергию, она сделала усилие над собой и поднялась. Глаза ее горели негодованием.

– Я люблю, – воскликнула она, – я!.. Ах! Вам, моему единственному другу, я могу объяснить свое поведение, потому что только вы один можете меня понять. Да, я любила его, это правда; я так любила его, что забыла свой долг, саму себя. Я ничего не знала об ужасном убийстве Соврези, но Гектор клялся мне, что его честь и жизнь находятся в руках у Берты и что она в него тоже влюблена. И я дала ему свободу, я позволила ему жениться на ней, пожертвовав для его счастья тем, что считала дороже жизни. Убежав с ним из дому, я второй раз пожертвовала собой для него. Когда я увидела, что скрывать мой позор уже больше невозможно, я хотела умереть. И если я еще жива, если я написала к матери то бесчестное письмо, если я уступила просьбам Гектора, так только потому, что он заклинал меня счастьем моего ребенка… нашего ребенка.

Лекок, чувствовавший, что время не терпит, попробовал было вставить слово, но Лоранс не обратила на него внимания.

– Но что же делать! – продолжала она. – Я его любила и последовала за ним. Теперь я его. Верность ему – вот единственное извинение моего греха. Я исполню свой долг. Я не могу быть невиновной, когда мой любовник совершил преступление. Я требую для себя половины наказаний.

Она говорила это с таким возбуждением, что сыщик стал уже отчаиваться в том, что когда-нибудь ее успокоит, как вдруг два протяжных свистка донеслись до него с улицы. Это возвращался Треморель. Медлить было нельзя, и Лекок схватил Лоранс за руку.

– Все это, сударыня, – резко воскликнул он, – вы все расскажете потом судебному следователю, а данное мне приказание относится к одному только Треморелю. Вот приказ о его аресте… – Он вытащил при этих словах приказ Домини и положил его на стол.

Лоранс заставила себя быть спокойной.

– Разрешите мне, – обратилась она к Лекоку, – только пять минут поговорить с Треморелем.

Лекок задрожал от радости. Он предвидел это желание, он ожидал его.

– Только пять минут! – ответил он. – Но откажитесь, сударыня, от всякой надежды спасти преступника. Дом оцеплен со всех сторон. Посмотрите на двор и на улицу, и вы увидите в засаде моих людей. Кроме того, я сам останусь здесь, в соседней комнате.

Уже слышны были на лестнице шаги графа.

И когда Лекок и отец Планта выходили из комнаты, она произнесла тихо, так что сыщик не мог ее услышать:

– Будьте покойны, мы не убежим.

Она задернула за ними портьеру, и вовремя, потому что Гектор выходил. Он был бледен как смерть, а выражение глаз у него было как у сумасшедшего.

– Мы погибли, – сказал он. – Нас преследуют. Смотри, вот письмо, которое я получил, но оно подписано вовсе не тем лицом, от кого пришло. Реш сам сказал мне это. Собирайся, бежим, бросим эту квартиру…

Лоранс измерила его взглядом, полным негодования и стыда.

– Поздно, – сказала она.

Выражение ее лица и голос, несмотря на волнение, поразили Тремореля.

– Что случилось? – спросил он.

– Все известно. Все уже знают, что ты убил свою жену.

– Это ложь.

Она пожала плечами.

– Ну что ж? Да, это правда! – воскликнул он. – Но я сделал это потому, что безумно тебя любил!..

– Неужели? Не из любви ли ко мне ты также отравил Соврези?

Он понял, что действительно все уже открыто, и не пытался ничего отрицать.

– Но что же делать? – воскликнул он. – Что предпринять?

Лоранс притянула его к себе и тихим голосом проговорила:

– Спасай имя Треморелей. Оружие здесь!

Он отступил назад, точно увидел перед собой смерть.

– Нет, – воскликнул он, – нет! Я могу еще убежать, скрыться, я уйду один, а ты после ко мне приедешь.

– Я уже сказала тебе, что поздно. Полиция окружила весь дом. Тебе грозит каторга или эшафот.

– Можно бежать через двор.

– Там расставлена стража, можешь убедиться в этом сам.

Он подбежал к окну, увидел людей Лекока и тотчас же в ужасе отскочил на середину комнаты.

– Можно еще попытаться, – сказал он. – Стоит только еще раз переменить наружность!

– Ничего не выйдет из твоего переодевания! Вот здесь – сам агент тайной полиции, он же принес сюда приказ о твоем аресте.

Треморель понял, что погиб безвозвратно.

– В таком случае умереть! – пробормотал он.

– Да, это необходимо, но вперед изволь написать признание в совершенном тобой преступлении, чтобы не пало подозрение на невинного…

Машинально он опустился на стул, взял перо, которое подала ему Лоранс, и написал: «Готовый явиться перед лицом Всевышнего, сим объявляю, что только я один, без сообщника, отравил Соврези и убил затем свою жену, графиню Треморель».

Когда он подписал эту записку, Лоранс достала из письменного стола пистолеты. Гектор схватил один из них, она оставила другой для себя.