Текст книги "Чисто английские вечера"

Лодку несет и Те за ней движутся тоже. Она хочет поднять руки, закрыть глаза, но не может. Эмили проснулась с рыданием… Было уже утро.

Она позвонила и попросила горничную позвать к ней мужа. Но пока ждала его прихода, гордость в ней возмутилась. Он не должен видеть ее такую! Это невозможно! Она положила себе на лоб платок, смоченный одеколоном.

Мистер Бенсон явился сразу же; быстрыми, энергичными шагами вошел в комнату и остановился, глядя на нее. Не заговаривал, не спрашивал, что случилось, а просто стоял и ждал. И, как никогда прежде ясно, она поняла, что он как бы начинается там, где кончается она. Она призвала всю свою храбрость и проговорила:

– Я гуляла в парке и, наверное, солнце напекло мне голову. Мне хотелось бы завтра утром уехать домой, если ты не против. Неприятно стеснять чужих людей.

Кажется, на его лице мелькнула улыбка, но оно оставалось серьезным:

– Разумеется, дорогая Эмили, последствия небольшого солнечного удара сказываются несколько дней. Но сможешь ли ты перенести дорогу?

И внезапно она почувствовала, что Стивен понимает все, но заставляет себя показывать, что ничего не знает.

Благородно это с его стороны или отвратительно, она уже не обдумывала, а просто закрыла глаза и сказала:

– У меня очень болит голова, но все равно я доеду. Только мне бы не хотелось подымать, тут переполох. Нельзя ли уехать пока все еще будут спать?

– Ну что ж. В этом есть свои преимущества, – ответил Бенсон.

Затем стало совершенно тихо, но он был еще рядом. Это немое, недвижное присутствие – отныне вся ее жизнь. Да, да, таково ее будущее – без чувств, без движения. И несмотря на страх, ей мучительно захотелось взглянуть на это свое будущее. Она открыла глаза. Стив стоял на том же месте, в той же позе и смотрел на нее. А его опущенная рука нервно сжимала и разжимала полу куртки. И внезапно Эмили почувствовала жалость. Не к себе или к своему будущему, а к нему. И она мягко сказала:

– Мне очень жаль, Стивен.

Словно он услышал что то страшное и недопустимое, глаза его болезненно расширились, он спрятал сжимавшуюся руку в карман, повернулся и вышел.

Эмили очнулась от нахлынувших воспоминаний и увидела себя в зеркале, перед которым сидела. Вскинув голову, она оглядела старинное ожерелье у себя на шее, провела по нему кончиками пальцев. Встала, обвела взглядом свои шелковистые руки, полуобнаженную спину, сияющую шею, очертания груди, всю себя. Тут приладила, там отряхнула, почти бессознательно ловкими движениями расправила складки простого и очень красивого платья.

Эмили опять подняла руку, уперлась другой в бедро и снова повернулась, завершая ритуал самопоклонения. Поворачивалась не спеша, восхищенно любуясь собой, и вдруг изумленно ахнула, вскрикнула испуганно и в тревожном порыве схватилась рукой за горло: оказалось, что она не одна, подняв глаза, она встретилась взглядом с дочерью.

Молодая девушка – тоненькая, безупречно сложенная, невозмутимая и прелестная в своем состоянии ожидания ребенка, вошла через ванную, которая соединяла их комнаты и, захватив мать врасплох, неподвижно застыла на пороге. Эмили густо покраснела, долгую минуту они смотрели друг на Друга – мать, безгранично смущенная, пылала виноватым румянцем, дочь, невозмутимо спокойная, смотрела и одобрительно, и насмешливо, как человек, умудренный жизнью. А затем в их скрестившихся взглядах будто вспыхнула какая-то искра.

Словно поняв, что ее разоблачили, и словами тут не поможешь, Эмили вдруг запрокинула голову и рассмеялась звонко, от души, тем женским смехом чистосердечного признания, который неведом другой половине рода человеческого.

– Ну, что, мама, это недурно выглядело, – слегка усмехнулась дочь, подошла и поцеловала ее.

И опять Эмили беспомощно и неудержимо расхохоталась. А потом, освобожденные этой удивительной минутой от необходимости еще что-то говорить, обе разом успокоились. Слова излишни. Говорить больше не о чем. Все уже сказано в один безмолвный миг совершенного понимания, взаимного признания и сообщничества. В это мгновение раскрылся целый мир – мир безмерного коварства и неукротимой насмешливости женщины.

Спокойный осенний вечер мягко опустился на побережье. Машина Питера легко перевалила через очередной холм и все ускоряясь, покатила в долину. Впереди открылась широкая лагуна, по берегу которой были разбросаны огоньки вечернего Торки. Тонкой полосой, всего в каких-нибудь три-четыре квартала в ширину, этот городок тянулся на север, огибая залив и взбираясь вдали на коричневую скалу, вдающуюся в море. На скале стоял маяк, время от времени вспыхивающий ярким рубиновым глазом.

Замелькали первые домики, Питер снизил скорость и, осторожно петляя между тесно стоящими автомобилями, въехал на центральную площадь.

Как все древние курортные города со своими традициями и чудачествами, этот прелестный уголок был застроен старыми двух, и очень редко трехэтажными зданиями. Ансамбль, если это можно было так назвать, площади складывался несколько стихийно. Все, что здесь строилось, – разного возраста и разного стиля – объединяло неуловимое присутствие моря, солнца, чаек, пароходов и других атрибутов морских курортов. Непередаваемая атмосфера праздного времяпрепровождения разливалась по улицам этого городка, что также вполне соответствовало образу курортного края.

Выбрав наконец место между желтым «Остином» и серебряным «Рено», Стоун не без труда втиснул туда своего «старичка» и выключил мотор. Выйдя наружу, Питер потянулся, размял плечи и шею, после чего открыл багажник и достал небольшой чемоданчик, вмещавший все необходимое для подобной поездки. Оглянувшись на дома, тесно обступившие площадь, он запер машину и направился к ближайшей гостинице.

Занятая своими мыслями, Эмили спускалась по лестнице пансионата, когда неожиданно ей загородил дорогу мужчина. Она подняла глаза и узнала Стивена Бенсона, который уже долгое время, более полутора лет, не давал о себе знать.

– О, Стивен! – она была огорошена.

– Да, Эмили, это я, – он широко улыбнулся. – Как у тебя дела, все в порядке?

– Да, спасибо, а как ты?

– Хорошо… – он замялся, а потом, как бы решившись, на что-то, сказал: – Мы не могли бы немного поговорить, Эмили? Ну, совсем недолго.

– Да, недолго можно, только скорее, Стив, я, к сожалению, тороплюсь на встречу.

– Давай, Эмили, где-нибудь присядем, – Бенсон повертел головой и его взгляд упал на стеклянные двери бара, расположенного в углу вестибюля. – Может быть, пройдем туда?

Они вошли в помещение бара и сели за ближайший свободный столик. Стивен окинул взглядом небольшое уютное помещение и опять улыбнулся:

– Приятное место. Да, вот именно такую гостиницу я имел в виду для нас, Эмми. Как, впрочем, и все остальное… Не вышло… Не получилось…

– Что ты хотел сказать, Стив? – мягко напомнила ему Эмили.

– Я вчера видел Джейн. Какие у нее потрясные новости!

– Да? Какие? – улыбнулась Эмили.

– Она ждет ребенка! Боже мой! Малышка Джейн уже совсем большая девочка.

– Конечно, Стивен. Дети растут быстрее, чем нам этого хотелось бы.

Она вгляделась в лицо Бенсона. Каким он был бодрым, деятельным, целеустремленным… А сейчас дрожащие пальцы, небритые щеки. «Не пьет ли он?» – подумала Эмили.

– Послушай, Эмили, у меня есть верные сведения, – он извлек из кармана сложенную до формата конверта газету «Спортсмен». – Вот, – Стив хлопнул ладонью по бюллетеню будущих скачек. – Розовый Шиповник, из конюшни Уайт-Нэп…

– Извини, Стивен… – поморщилась Эмили.

– Да, Эмили, – казалось, он не замечал ее раздражения, – Розовый Шиповник, только он. Ставки идут двадцать пять к одному. Дело абсолютно верное. Если бы мне хоть немного денег, я бы поднялся. Эмили, вот увидишь, резко поднялся…

– Нет, нет, Стивен, ты же знаешь, я в это не играю.

– Ладно, ладно, – он быстро спрятал газету, как будто ее и не было. – Джейн сказала, что хочет нас видеть обоих в воскресенье.

– Да, она сейчас у меня и говорила о воскресенье.

– Так я бы мог заехать за тобой. И мы бы могли… на автобусе вместе поехать к ней.

– Ну, посмотрим, Стив, посмотрим, – Эмили поднялась из-за столика. – Поживем – увидим.

Бенсон сделал паузу, поднявшись вслед за Эмили, а потом тихо сказал:

– Дом пуст без тебя… Даже не могу тебе высказать, как.

– Ты когда брился – порезался, – его печальные глаза и искреннее сожаление о прошлом тронули ее.

– Да, Эмили, теперь у меня мало что получается… Скорее – ничего.

Питер сидел на втором этаже старого ресторана «Летящий орел». Зал здесь был устроен так, что ни музыка, игравшая внизу, ни танцующие пары, не мешали посетителям на балконе разговаривать. Квадратный балкон по периметру зала опирался на толстые простые колонны, и, перегнувшись через перила, можно было наблюдать за несколькими парами, медленно танцующими внизу.

Этим, собственно, Питер и был занят, когда подошла Эмили. Он так устал от дороги и от бесконечных воспоминаний, что целиком был поглощен танцующими и не заметил, как она подошла. В его сознании все еще звучали слова одного из ее писем:

«…Я часто думаю о старом добром времени, когда я была экономкой в Гроули-холле под вашим началом, мистер Стоун. Эти годы, что я провела рядом с вами, считаю самыми счастливыми в своей жизни… Я провела их с вами…»

– О чем это вы задумались, мистер Стоун? – услышал Питер рядом с собой такой знакомый голос.

– О! Миссис Бенсон!..

– Я немного опоздала, извините, мистер Стоун.

– Ничего, ничего. Я заказал чай.

– Благодарю вас, мистер Стоун.

– Вы хотите чего-нибудь сладкого? Пирожные, торт, трюфели, может быть?

– Спасибо, нет, я сладкое не ем.

– Тем не менее, такая встреча… Она произошла, состоялась…

К ним подошел официант и в ожидании замер возле Эмили.

– Пирожные, пожалуйста, – сказала она, лишь бы он поскорее ушел.

– Да-а, – протянул Питер, немного придя в себя.

Он подумал: «Подобные встречи с человеком, который тебе близок, и которого не видел много лет, всегда несут в себе элемент непредсказуемости.

У людей меняются привычки, симпатии, бывает, на противоположные и никогда не знаешь, как себя вести после столь долгого перерыва».

– Давненько, давненько, – бормотал Питер, жадно вглядываясь в ее по-девичьи тонкую фигурку, ловкие маленькие кисти рук и знакомые лукавые глаза. – Вы совершенно не изменились! Абсолютно!

– Чуть-чуть, пожалуй, – рассмеялась она.

– Нет, только похорошели, миссис Бенсон.

– Да вы, мистер Стоун, мастер комплимента. Где же было ваше красноречие раньше?

– Я говорю то, что вижу. Да и времени не так много прошло. Сколько, миссис Бенсон?

– Двадцать лет, – тихо сказала Эмили.

– Как? – воскликнул Питер.

На его возглас среагировал пробегающий мимо официант и, резко остановившись, поинтересовался:

– Да, сэр, чем могу служить?

– Нет-нет, чай должны принести, чай, не волнуйтесь… – сказал Питер.

– Мистер Стоун. Я не все поняла из ваших писем. Каково будет отношение к памяти лорда Гроули, что там за разговоры о пособничестве Германии, нацизме? Ведь этого не было, мы же знаем. И что с Гроули-холлом, как там сейчас?

Оркестр внизу заиграл громче, присутствующие аплодисментами приветствовали певца, вышедшего на эстраду, и Питер с Эмили понимающе переглянулись, ожидая, когда шум стихнет. Но едва солист запел, стало еще более шумно. Питеру, чтобы продолжать разговор, пришлось несколько придвинуться и наклониться к Эмили.

– Об этом было много сообщений, и в лондонских, и в местных газетах…

– Да, я читала об этом деле. Но вы же знаете, мистер Стоун. Эти газеты все что угодно могут напечатать. Язык ведь без костей.

– Я с вами согласен, миссис Бенсон. Лорд Гроули подал иск за клевету. Он думал, что в суде его будет ждать правосудие… А в результате газеты только увеличили свой тираж после этого скандала. И его репутация была запятнана на веки вечные! Потом, в последние годы своей жизни, он многое передумал и некоторые ошибки свои отметил.

– Вы были с ним все время?

– Да, конечно. Я могу сказать, миссис Бенсон, сердце его было разбито. Я подавал ему чай в библиотеку, а он, бывало, даже не видел, не замечал меня. Жизнь для него кончилась вместе с честью. Он настолько глубоко переживал крах, что иногда это пугало окружающих. Разговаривал сам с собой, губы его шевелились, руки жестикулировали… Но это не было помешательством. Просто, сэр Джеймс очень глубоко был погружен в свои мысли. Он был абсолютно одинок, всеми забыт и брошен.

– А его крестник, журналист? – Эмили пыталась вспомнить имя. – Мистер Хадсон, по-моему?

– Тот мистер Хадсон погиб на войне, – коротко ответил Питер, и вышло как-то зло. – А этот мистер Хадсон… не очень был обеспокоен судьбой лорда Гроули.

Питер замолчал. Он ловил себя на том, что женщина, сидящая напротив него, через стол, оказывается, занимала в его жизни куда более важное место, чем это ему казалось прежде. Однако, если бы его спросили, в чем состоит значение мисс Томпсон и чем она так важна для него, – он бы вряд ли смог дать вразумительный ответ… Длинный мол серпом вдавался в залив. На всем его протяжении стояли столбы, на которых был устроен легкий навес; здесь через десять-пятнадцать шагов стояли скамейки. А в самой широкой части мола крытая площадка вмещала небольшой оркестр, что был слышен с берега. Они шли, не торопясь, мимо скамеек и тихо разговаривали.

– Спасибо, мистер Стоун, за ваши письма, – улыбнулась Эмили, взяв его под руку, на миг став опять той далекой и полузабытой молодой женщиной, что пыталась когда-то расшевелить «каменного» дворецкого. – Я с огромным интересом читала их. А мои ответные послания – это не только дань вежливости. Ведь в Гроули-холле прошла, может быть, самая счастливая часть моей в общем-то не очень удачной жизни.

Они подошли почти к оконечности мола, где стояла восьмигранная беседка, каких сотни тысяч по всей земле. Но эта была для них чем-то особенным, каким-то притягательным местом. Питер молчал, погруженный в невеселые предчувствия. Дело в том, что в последнем письме он между рассказом о жизни в Гроули-холле, о его новом хозяине и новых заботах, предложил Эмили вернуться на старое место экономки, тем более, что ее после развода со Стивом Бенсоном как будто ничего больше не задерживает в Торки. И Питер терпеливо ждал, когда Эмили подойдет к интересующей его теме. И вот она, наконец, сказала:

– Я, конечно, не все писала вам в письмах, да и незачем было вас нагружать моими проблемами. У меня есть дочь, мистер Стоун, Джейн. Она живет здесь в Торки, часто бывает у меня, мы очень дружны. И на днях стало известно, что она ждет ребенка.

– Поздравляю, вас, миссис Бенсон, – промямлил Питер, понимая, что его надежда становится еще более призрачной.

– Конечно, время неумолимо, и вернуться в прошлое, к сожалению, невозможно. Я нужнее моей девочке, я хочу остаться рядом с ней, рядом со своими внуками.

Чайки, как сговорившись, затеяли особенно громкие игры над молом и их пронзительные крики отозвались в сердце Питера несказанной тоской. Да, она права: всему свое время, каждому овощу… Они присели на скамью и теплый осенний ветер мягко коснулся влажным порывом его разгоряченного лица. Эмили казалась спокойной и бесстрастной. Ее ровный голос звучал у Питера в ушах холодным и неотвратимым приговором. Приговором к одиночеству, пустоте, тоске и бесцветному существованию. Пустое – жалеть о том, что не случилось!

– Когда я уезжала из Гроули-холла, я не знала, что уезжаю навсегда. Мне казалось, что это еще одна уловка, чтобы досадить вам, такому бесчувственному и неприступному. Я тогда была в отчаянии от мысли, что совершенно безразлична вам. Не знаю, была ли это любовь, но я тянулась к вам. А потом я неожиданно оказалась здесь, замужем, и долгое время была несчастлива. Наконец родилась Джейн, а позже я ушла от своего мужа… Теперь в мире есть человек, которому я нужнее, чем ему. Но иногда я думаю: «Какую ужасную ошибку я совершила!»

– Я уверен, миссис Бенсон, что подобные мысли приходят в голову всем нам время от времени, – Питер с удивлением и горечью вдруг почувствовал, что Эмили емко и просто выразила его довольно туманные ощущения, и от этого ему стало еще горше.

Оркестр заиграл громче, отдыхающие захлопали в ладоши, и радостными криками встретили яркие гирлянды огней, вмиг протянувшиеся светящимися нитками с берега по всему молу и побережью.

– Люди собираются здесь и ждут, когда вечером включат огни. Видите, как красиво и как все рады свету. Помните, вы как-то говорили, что для многих – вечер – это лучшее время, они ждут его? – Эмили наклонила голову и внимательно поглядела на Питера. Он сейчас не казался ей недоступным и печальным. Беспокойство и растерянность читались на его лице, и она спросила: – А чего вы ждете, мистер Стоун?

– О, я? – Питер был застигнут вопросом Эмили врасплох. Нарочито бодро он попытался скрыть свое смятение: – Когда я вернусь в Гроули-холл, сразу улажу проблемы со слугами…

– Вам это и раньше всегда удавалось блестяще, мистер Стоун, – сказала Эмили, не отрывая взгляда от его лица.

– Да, так всегда и было: работа, работа, опять работа…

«Он остался прежним, – подумала Эмили. – Ни слова живого, ни взгляда, только служба, работа, обязанности…»

Порыв ветра брызнул соленой водяной пылью и вдруг пошел дождь. Внезапно на мол обрушился настоящий шквал. Они вскочили и забежали в беседку, где косые струи все равно доставали их. Питер заторопился на берег, его тяготили близость и воспоминания. Он уже понял, что зря писал, зря ехал, напрасно надеялся неуклюжими деловыми предложениями оправдать горячее желание видеть Эмили, слушать ее милый голос, чувствовать ее рядом.

– Мистер Стоун, – пыталась удержать его Эмили, – подождите, вы промокнете! Вернитесь, автобус всегда опаздывает…

Но, похоже, отчаяние Питера было столь глубоким, что голос разума не достигал его сознания. Когда они ступили на набережную, из-за поворота в конце улицы показался сияющий огнями автобус. Поток воды падал с небес, все вокруг преображая и размывая очертания домов. Автобус приближался, пыхтя и отдуваясь, и наконец задняя дверь поравнялась с тем местом, где стояли Питер и Эмили. Он ей подал руку и помог войти в салон, а сам, еще не отпуская ее, сказал:

– Миссис Бенсон! Заботьтесь о себе, будьте осторожны и внимательны к здоровью.

– И вы тоже, мистер Стоун! – Не забывайте: всей работы не переделаешь…

– Да, желаю вам счастливых лет жизни. Мы с вами, вероятно, больше никогда не увидимся, – он стоял рядом с автобусом, сняв шляпу, и держал ее пальцы в своих. Дождь хлестал его по щекам, но Питер ничего не замечал, кроме бесконечно дорогих глаз, смотрящих на него с любовью и отчаяньем.

Автобус тронулся, их рукопожатие оборвалось и Эмили поднялась на ступеньку выше. Снаружи было видно, как она прислонилась к поручню у большого заднего стекла. Ее лицо удалялось, милые черты теряли определенность. Питер стоял, опустив руку со шляпой, и воспаленными глазами следил, как она уезжает от него, уезжает, пожалуй, и из воспоминаний, надежд, уезжает из его жизни, быть может, навсегда. «Навсегда, навсегда», – мучительно стучало в висках. «Прощай!» – прошептал или подумал Питер, не отрывая взгляда от удаляющегося счастья.

На задней стенке автобуса вспыхнули два больших рубиновых огня и он остановился. Сквозь водяную завесу Питеру показалось, что фигура Эмили за стеклом передвинулась в сторону. Вот она уже показалась на наружной посадочной площадке. Тормозные огни погасли и автобус, взревев, начал преодолевать небольшой подъем от набережной к центру города.

Одинокая фигурка Эмили осталась стоять на мостовой. Питер сделал шаг, пытаясь понять, не ошибся ли он, потом еще шаг и все быстрее пошел к ней навстречу. Именно навстречу, потому что увидел, что она медленно двинулась к нему. Он еще и еще раз шагнул, а потом побежал, не чувствуя отяжелевшего от дождя распахнутого пальто, которое хлопало на ветру и путалось в ногах…

Любовь! Странная, непонятная сила, что вечно колеблется между блаженством и мукой! Коварная, болезненная, безоглядная… Людская радость, сладчайшая на земле, но с темными корнями и смутной вершиной. Безрассудная, непоследовательная.

Это чувство у них было сродни затерявшейся звезде, которую после долгих блужданий в потемках, обрели изверившиеся и отчаявшиеся путники.