Текст книги "О Небесах, о мире духов и об аде"

464. Хотя внешняя или природная память и остается в человеке по смерти, но чувственное и природное в ней не воспроизводится в том мире, а заменяется духовным по закону соответствия. Духовное же это, представ зрению, является, однако, точно в таком же образе, как в мире природном, потому что всякое явление на небесах во всем подобно явлению земному, хотя в сущности своей есть явление не природное, а духовное (см. об изображениях и видимостях на небесах, §§ 170–176). Но внешняя, или природная, память относительно предметов вещественных, времени и пространства или вообще относительно всего природного, земного, не служит духу на ту же потребу, как некогда в миру, потому что человек в миру, мысля по одному внешнему чувственному началу своему, без внутреннего чувственного, или разумного, начала, судит по природному, а не по духовному. Напротив, в будущей жизни, когда дух живет уже в мире духовном, он и мыслит не по природному быту, а по духовному. Мыслит духовно, значит, мыслит по разуму, или рассудку, вот почему внешняя, или природная, память относительно понятий вещественных тогда покоится, а в дело идет только то, что человек посредством них приобрел на земле и приобщил к рассудку.

Память вещественная потому покоится, что там вещественные понятия не могут быть восстановлены: духи и ангелы беседуют по мыслям и чувствам, духу их свойственным, обо всем же, что не совпадает с этим, не может быть у них и речи (см. о речи ангельской, §§ 234–257). Посему и человек становится по смерти настолько разумным, насколько он науками и знанием языков стал разумен здесь, а вовсе не по количеству изученных им языков и наук.

Я говорил со многими, коих в свете считали весьма учеными, потому что они знали древние языки, еврейский, греческий, латинский, но они не образовали разума своего тем, что писано на сих языках, и некоторые из них являлись столь же простыми, как неученые, никогда не знавшие языков этих; иные казались даже вовсе невеждами, оставаясь тем не менее в самодовольной уверенности, что они ученее и мудрее прочих. Я беседовал с духами, кои при жизни своей в миру полагали, что человек умнеет и мудреет в той мере, как богата память его знанием, исполняясь таким запасом, они всегда почти говорили только по памяти, стало быть, не от себя, а от других, нисколько не образовав разума своего сокровищами памяти. Такие духи являлись тупоумными, а иные полоумными, не постигали вовсе никакой истины, не умея различить истины от лжи, а схватывая всякую ложь, которую так называемые ученые выдавали за истину; они сами собой ничего не умели обсудить – что так, что не так, что право, что криво, а слушая других, ничего рассудком не постигали.

Говорил я и с такими, которые в миру много писали по всем отраслям учености, чем и славились по всему свету. Иные могли рассуждать об истинах здраво, а другие хотя и понимали истины, когда обращаемы были к живущим в свете истины, но не хотели понимать их и потому отрицали их, коль скоро находились опять во лжи своей или сами в себе; некоторые понимали не более того, как неученый простолюдин, – словом, каждый различно и по-своему, смотря по тому, как кто образовал разум свой научно: тем, что сам писал, или выписывал у других. Но те, кои восставали против истин церкви и размышляли только научно, утверждаясь этим во лжи, нисколько не образовали разума своего, а изощряли только способность к рассуждениям и заключениям. Эта способность, вопреки мирским понятиям, весьма различна от разума; она утверждает и доказывает все, что любо; она ведет от произвольных начал и через обманчивые заключения к ложным убеждениям, а не к истине. Такие люди никогда не могут быть доведены до познания истины, потому что истина не познается через ложь, а напротив, ложь познается через истину. Разумное начало в человеке подобно саду или цветнику, или вспаханной почве: память – почва, научные истины и познания – семена; светом и теплотою небесною семя прозябает, а без них ростка не дает; то же станется и с разумом, если свет небесный, т. е. Божеская истина, и теплота небесная, т. е. Божеская любовь, не будут допущены; ими только стоит разум. Ангелы крайне скорбят о том, что большей частью ученые приписывают все природе и замыкают этим внутренние начала духа своего, почему и не могут видеть никакой истины при свете самой истины, т. е. при свете небесном. По сей причине они на том свете и лишаются способности рассуждения, чтобы умствованиями своими не соблазняли добрых, простых людей и не посевали в них ложь. Умствователи эти там ссылаются в пустыни.

465. Один из духов пришел в негодование за то, что не мог припомнить многого такого, что знал в плотской жизни, жалея об утрате удовольствия, коим некогда столько наслаждался. Ему отвечали, что он ровно ничего не утратил и что при нем осталось все, что он знал в общности и в частности, что в мире том, где он теперь пребывает, не дозволено только выкладывать все это из памяти, а с него будет и того, что он теперь может мыслить и говорить гораздо лучше и совершеннее, не погружая разума своего, как прежде, в густой мрак, в грубые вещественные и плотские предметы, вовсе бесполезные в том мире, что теперь ему дано все нужное для вечной жизни и что нет иного пути к счастью и блаженству, что одно только невежество может полагать, будто бы в царстве этом с удалением всего вещественного в памяти погибает и самый разум, меж тем как, напротив, насколько дух отвлекается от чувственного, как принадлежности человека или тела, настолько он возвышается к духовному и небесному.

466. Различные виды памяти иногда в той жизни представляются глазами в образе, который там только может появиться (там многое видится глазами в образе, что здесь представляется только в мыслях): внешняя память является в виде хрящеватого мозолистого вещества (corpus callosum), а внутренняя – в виде мозговатого вещества человеческого мозга, из чего и видно качество памяти того и другого вида. У людей, которые старались только развить и расширить память свою, не заботясь об образовании разума, память эта является в виде твердого нароста, протканного изнутри как бы сухожильем. Кто переполняет память свою ложными понятиями, у того она является косматою, с всклокоченными волосами, потому что наполнена беспорядочным сбродом понятий. У изощрявших память свою из любви к себе и к миру (самотности и суетности) она является вязкой, клейкой, частью окостенелой. Кто хотел проникнуть в Божественные тайны наукой, особенно посредством философии, и верил тому только, до чего достигал этим путем, у того память является мрачной, и притом такого свойства, что, поглощая лучи света, обращает их в тьму. У лукавых и лицемеров она принимает вид твердой кости или черного дерева и отражает лучи света. У тех, напротив, кои жили в благе любви и в истинах веры, память вовсе не появляется в виде твердого хрящеватого вещества, потому что у них внутренняя память посылает лучи света в память внешнюю, в предметах или в мыслях коей лучи эти оканчиваются, как в основании или почве своей, находя тут себе усладительные восприемники; внешняя память в порядке степеней есть последняя, в которой духовное и небесное оканчивается и пребывает, если находит там блага и истины.

467. Если человек в миру живет в любви к Господу и в милосердии к ближнему, то при нем и в нем есть разум и мудрость ангельская, скрытая, однако, в самых внутренних началах (или тайнике) его (inintimis) внутренней памяти: посему разум и мудрость эта никогда не могут обнаружиться (арраrеrе) в человеке до освобождения его от плоти; тогда природная память усыпляется, и качества эти пробуждаются в памяти внутренней, а напоследок и в ангельской, небесной.

468. Скажем в немногих словах, каким образом рассудочное (rationale) начало, или рассудок, в человеке вырабатывается и совершенствуется: подлинное рассудочное начало основано на истинах, а не на лжи; ложные данные никак не могут образовать рассудка. Истины бывают троякие: гражданские, нравственные и духовные. Первые относятся к правде, к управлению в государстве и вообще – к справедливости и беспристрастию; вторые относятся к житейским сношениям человека с обществом и членами его, вообще же к искренности и прямоте, а в частности ко всем житейским добродетелям; третьи, истины духовные, относятся к небесному быту и к церкви, вообще к благу любви и к истине веры.

Тр и степени жизни человека объяснены выше, в § 267: рассудок отверзается в первой степени через истины гражданские; во второй – через истины нравственные; в третьей – через духовные. Но должно объяснить, что рассудок образуется и отверзается в человеке не одним только знанием сих истин, но приложением их к делу, жизнью своей по ним, а жить по ним называется любить их по духовной любви (affectio), т. е. любить правду ради правды, любить искренность и прямоту ради искренности и прямоты, а благо и истину – ради блага и истины. Напротив, жить по ним и любить их по любви телесной – значит любить их ради себя самого, ради славы своей, почести или корысти. Посему насколько человек любит истины эти по любви или страстям мирским, телесным, настолько он уклоняется от рассудка; он любит не истины эти, а себя самого, обращая истины в слуг своих, как господин служителей. Если же истины порабощаются, то они не входят внутрь человека и не отверзают ни одной степени жизни его, ни даже самую последнюю степень, а поселяются только в памяти его, как нечто научное в вещественном образе, и тут соединяются с любовью к себе, т. е. с любовью плотской. Из этого видно, каким порядком человек становится существом рассудка, а именно: он достигает этого в третьей степени, духовной любовью благ и истин, относящихся к небесам и церкви; во второй степени – любовью к искренности и прямоте, а в первой степени – любовью к справедливости и правде. Любовь двух последних степеней также становится духовной, по духовной любви к благу и к истине, потому что сия последняя влияет на первую, соединяется с ней и, так сказать, образует в ней свое подобие.

469. Духи и ангелы наделены такой же памятью, как и люди; в них остается все, что они слышат, видят, мыслят, чего желают и что делают, чем и образуется постоянно и вовеки их рассудок. Посему духи и ангелы совершенствуются в разуме и мудрости, познавая истины и блага наравне с человеком. Все это познал я многократным опытом: я видел, как из памяти духов вызываемо было все, что они думали и делали явного и скрытного в обществе других духов, а также видел, каким образом бывшие в какой-либо истине, вследствие жизни их в простом добре, исполнялись научными познаниями, а через них и разумом и затем возносились в небеса. Но должно объяснить, что познаниями этими и разумом человек может исполниться на том свете в той только мере, в какой он здесь любил благо и истину, и отнюдь не более этого: каждый дух и ангел сохраняет ту любовь (наклонность, вожделение), какой жил в миру, и притом в таком же количестве и качестве; эта любовь совершенствуется пополнением в течение вечности. Ничто не может быть наполнено во веки веков, потому что все может бесконечно изменяться, обогащаться и пополняться, а стало быть, и множиться и плодиться; благу нет конца, потому что самый источник его бесконечен. О том, что духи и ангелы нескончаемо совершенствуются в разуме и мудрости познанием истин и благ, говорено было в §§ 265–275, 318–328, 329–345, а что это делается только соразмерно той степени любви к благу и истине, какой достигали они на земле, а не свыше того, об этом помянуто уже в § 349.

Человек по смерти таков, какова была жизнь его на земле

470. Всякому христианину ведомо из Слова Божия, что собственная жизнь человека остается по смерти его при нем, ибо во многих местах в Слове говорится, что человек судится и награждается по делам своим и поступкам. Кто размышляет по благу и по самой истине, тот также не иначе думает, как что человек доброй жизни идет в небеса, а худой – в ад: одни только живущие сами во зле не хотят верить, чтобы состояние их по смерти было согласно с жизнью их в мире; но думают, в особенности когда болеют, что царство небесное может достаться каждому, по одному милосердию Божию, как бы кто ни жил, и что оно дается каждому по вере его, которую они от жизни отделяют.

471. Что человеку вменяются дела его и он по ним судится, говорится в Слове во многих местах, например: «Ибо приидет Cын Человеческий во славе Отца Своего с Ангелами Своими, и тогда воздаст каждому по делам его» (Мф 16:27). «…Блаженны мертвые, умирающие в Господе; ей, говорит Дух, они успокоятся от трудов своих, и дела их идут вслед зa ними» (Отк 14:13). «…И воздам каждому из вас по делам вашим» (Отк 2:23). «И увидел я мертвых, малых и великих, стоящих пред Богом, и книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни; и судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими. Тогда отдало море мертвых, бывших в нем, и смерть и ад отдали мертвых, которые были в них; и судим был каждый по делам своим» (Отк 20:12, 13). «Итак всякого, кто слушает слова Мои сии и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне. А всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке» (Мф 7:24, 26). «Многие скажут мне в тот день: „Господи! Господи! не от Твоего ли имени мы пророчествовали? и не Твоим ли именем бесов изгоняли? и не Твоим ли именем многие чудеса творили?„И тогда объявлю им: „Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие„(Мф 7:22, 23). «Тогда станете говорить: „Мы ели и пили пред Тобою, и на улицах наших учил Ты“. Но Он скажет: „Говорю вам: не знаю вас, откуда вы; отойдите от Меня, все делатели неправды“» (Лк 13:26, 27). «…И Я воздам им по их поступкам и по делам рук их» (Иер 25:14). «…Боже великий, сильный, Которому имя – Господь Саваоф! Великий в совете и сильный в делах, Которого очи отверсты на все пути сынов человеческих, чтобы воздавать каждому по путям его и по плодам дел его» (Иер 32:18, 19). «…И накажу его по путям его и воздам ему по делам его» (Ос 4:9). «…Как определил Господь… поступить с нами по нашим путям и по нашим делам, так и поступил с нами» (Зах 1:6). Гд е Господь говорит о последнем суде, он взвешивает только дела, возвещая, что внидут в царствие небесное, жившие в добре по делам своим, а за дурные дела люди будут осуждены (Мф 25:32–46); так же во многих местах, где идет речь о спасении и осуждении человека. Очевидно, что дела и поступки человека составляют внешнюю жизнь его и что они показывают, какова его внутренняя жизнь.

472. Но здесь разумеются дела и поступки не в том только виде, в каком они являются во внешности, но и в том, каковы они внутри человека, ибо всякому известно, что дела и поступки вытекают из воли и мыслей человека; если бы не так, то это были бы только безотчетные движения автомата или машины. Посему всякое дело или действие само по себе есть не что иное, как проявление, одушевляемое и оживотворяемое волею и мыслию до того, что может быть названо волею и мыслию в проявлении своем или же волею и мыслию во внешнем образе. Из этого следует, что всякое действие или дело таково, каковы воля и мысль, от коих действие произошло. Если воля и помышление благи, то и дела благи, если же дурны, то и дела дурны, хотя бы во внешнем образе и не отличались от первых дел.

Тысяча человек могут сделать одинаковое дело, т. е. действовать или поступать одинаково, и притом до того сходно, что относительно проявления или внешности почти нельзя найти в делах этих никакой разницы, а между тем каждое из дел этих, рассмотренное само по себе, будет различно, потому что каждое произошло от иной причины или воли. Возьмем для примера прямое и правдивое обращение с товарищами. Один может показать себя на деле прямым и правдивым, именно чтобы выказать эти качества в себе, ради доброй славы и уважения людей; другой – по светским отношениям своим и из видов корысти; третий – ради ожидаемых наград по заслугам; четвертый – по дружбе; пятый – из опасения подпасть законному взысканию, утратить добрую славу и даже место или должность; шестой – чтобы вкрасться в чью-либо доверенность и увлечь кого-либо в свою пользу по неправому делу; седьмой – чтобы завлечь и обмануть товарища и проч. Хотя за сим дела и поступки всех людей этих, по-видимому, добры и похвальны, потому что нельзя не одобрить прямых и правдивых поступков относительно товарища, не менее того дела эти дурны, потому что они делались не ради любви к прямоте и правде, но из любви к себе и к миру (из самотности и суетности): этой любви прямота и правота служат здесь, как слуги господину своему, коих он не ставит ни во что, когда они ему более не нужны, и увольняет их. Но точно так же, по-видимому, поступают прямо и право с ближним, по любви к правде и прямоте, иные – ради истин веры или послушания, потому что так повелевает Слово Божие; другие – по благу веры или по совести, потому что этого требует исповедание их; другие – по благостыне или благу любви к ближнему, почитая за долг о нем заботиться; еще иные – по благу любви к Господу, т. е. делая добро ради самого добра, поступая правдиво и право ради самой правды. Такие люди любят добро и правду, потому что то и другое содержит в себе исходящее от Господа Божественное начало, вследствие чего добро и правда эти в сущности своей Божественны.

Дела и поступки таких людей, будучи добры по внутреннему значению своему, добры и по внешнему, ибо дела и поступки людей, как выше сказано, безусловно, таковы, каковы помыслы и воля, их порождающие. Если же нет мысли и воли, то это не дела и поступки, а безотчетные, бездушные движения. Из этого видно, что именно в Слове разумеется под делами и поступками.

473. Если же дела и поступки принадлежат воле и мыслям, то равно принадлежат и любви и вере, а потому всегда таковы, какова любовь и вера: любовь и воля – одно и то же, а вера и мысли, как убеждения, также одно и то же; что человек любит, того и хочет, а чему верит, то и думает. Если человек любит то, чему верит, то и хочет того же, и сколько может, то же и делает. Всякому понятно, что любовь и вера человека находятся в воле и в мыслях его, а не вне того и другого, потому что воля воспламеняется любовью, а мысль просвещается предметами веры, посему и могут просвещаться только люди, способные мыслить разумно: согласно этому просвещению они мыслят об истине и хотят ее, или, что одно и то же, веруют в истину и любят ее.

474. Но должно знать, что собственно воля составляет человека, а мысль – только в той мере, насколько она происходит от воли; дела же или поступки происходят от того и другого, от воли и от мыслей. Другими словами, любовь составляет человека, а вера – только в той мере, насколько она истекает из любви; дела же и поступки зависят от того и другого. Из этого следует, что воля или любовь и есть собственно человек, потому что все происходящее от чего-либо принадлежит тому, от чего происходит.

Происходить – значит стать и явиться в образе, доступном нашему постижению. Из сего видно, что такое вера сама по себе, отрешенная от любви, т. е. что это вовсе не вера, а одно только знание, в котором нет никакой духовной жизни. Не менее ясно, что такое поступок или дело отдельно от любви, т. е. что это не есть живое, одушевленное дело, а мертвое, в котором заключается одно только мнимое подобие жизни, происходящее из любви ко злу и из ложных убеждений. Эта мнимая жизнь и зовется духовной смертью.

475. Далее должно заметить, что весь человек заключается в делах и поступках своих и что воля и мысли его или любовь и вера, принадлежащие внутреннему его человеку, неполны, доколе не явятся в делах и поступках, принадлежащих внутреннему человеку. В этой внешности, в делах оканчиваются воля и мысли как в крайних пределах своих, а без этого они будто не кончены, не свершены, представляя нечто несуществующее, чего, стало быть, нет и в самом человеке.

Мыслить и хотеть, но не исполнять, не делать, когда есть на то возможность, значило бы заключить пламя в сосуд и покрыть его, чтобы оно угасло, или посеять семя в сухой песок, где оно не даст ростка и погибнет со всем плодородием своим. Напротив, мыслить, хотеть и затем делать – подобно огню пламенному, который разливает вокруг теплоту и свет, или семени в тучной почве, вырастающему в дерево либо в цветок, и которое живет.

Всякому понятно, что хотеть и не делать при возможности – значит не хотеть и что любить добро, но не делать его – значит не любить добра. Это значило бы только думать, будто бы хочешь и любишь что-либо, а такая отвлеченная мысль, не приложенная к делу, угасает и обращается в ничто.

Любовь или воля есть душа всякого дела и поступка. Она, так сказать, сама образует тело, или образ свой, из прямодушных и правдивых дел человека. Духовное тело, или тело духа человека, образуется не из чего другого, как из дел человека, совершенных по любви или воле его, § 463. Одним словом, все стяжание человека и духа заключается в делах, действиях или поступках его.

476. Из всего этого ясно, что именно называется жизнью, остающейся в человеке по смерти его, – это любовь его и вера по любви не в возможности своей только, но и на деле, т. е. дела и поступки, потому что они заключают в себе все, относящееся к любви и вере человека.

477. Господствующая любовь остается в человеке по смерти и не изменяется во веки веков. Во всяком человеке не одна любовь, а их несколько, но все соединяются в одной властвующей, преобладающей, или господствующей, любви и, так сказать, ее составляют. Всякое чувство (affectio), желание, хотение человека, согласное с господствующей любовью его, также называется любовью, потому что он любит то, чего хочет. Эти роды любви (аmоres), или чувства (affectiones), бывают внутренние и внешние, непосредственно или посредственно связанные с властвующей любовью, которой они все служат различным образом. Вместе взятые, они составляют как бы царство, ибо таков порядок их устройства в человеке, хотя он ничего об этом не знает, но устройство это сознается им отчасти в будущей жизни, потому что там протяжение мыслей и чувств согласуется с порядком этого устройства: протяжение в небесные общества, если властвующая любовь состоит из разного рода любви небесной, и напротив, протяжение в адские общества, если любовь эта состоит из разного рода адской любви.

О том, что всякое помышление и чувство (affectio) духов и ангелов простирается в окрестные общества, говорено было в главах об ангельской мудрости и образе небес, согласно коим распределены там сообщества и сообщения.

478. Но все, доселе сказанное, касается только мыслей рассудочного человека; чтобы сделать это доступным и для внешних чувств его, приведу объяснительные и доказательные примеры опыта, которые покажут: 1. Что всяк человек по смерти есть своя любовь или своя воля. 2. Что человек пребывает на веки таким, каков он есть относительно воли своей или властвующей любви. 3. Что человек преемлется в небеса, если в нем небесная и духовная любовь, а в ад, если в нем любовь плотская и мирская, при отсутствии небесной и духовной. 4. Что одна вера, сама по себе, не остается в человеке, если она не основана на небесной любви. 5. Остается же при нем одна любовь на деле, благостыня, которая и есть жизнь человека.

479. I. Человек по смерти есть олицетворенная воля или любовь своя. В этом убедился я из множества опытов. Все небеса вообще разделены на общества по различию блага любви обитателей их: каждый дух, вознесенный в небеса и ставший ангелом, уносится в то общество или братство, где господствует любовь его; там он, как у себя дома и на родине своей, чувствует это и присоединяется к подобным себе. Если же он удаляется оттуда в какое-либо иное место, то чувствует какое-то сопротивление и сильное влечение снова соединиться со своими, т. е. возвратиться к господствующей любви своей. Таким-то образом устраиваются сообщества в небесах, а подобно сему – и в преисподней.

Что небеса и ад состоят из обществ и что каждое из обществ этих различается по различию любви, см. §§ 41–50, 200–212. Что человек по смерти есть олицетворенная любовь своя, доказывается и тем также, что в это время устраняется, или удаляется, от него все, что не согласно с властвующей любовью его: от доброго духа отбирается все разнородное и неподходящее, почему он и остается при одной любви своей; подобным образом и от злого, с той только разницей, что от последнего отбираются истины, а от доброго – ложь (заблуждение), доколе каждый из них не останется при своем, т. е. при господствующей любви своей. Это совершается, когда человек приходит в третье состояние или быт, о чем говориться будет ниже; тогда он уже постоянно обращается лицом к предметам любви своей, которая непрестанно перед глазами его, в какую бы сторону он ни обращался, см. §§ 123, 124.

Все духи могут быть водимы куда угодно, лишь бы держать их при этом в их господствующей любви. Они при этом условии не могут даже противиться, хотя и сами знают, как и что делается с ними, и думают, что могут не повиноваться: многие пытались делать что-нибудь вопреки этой господствующей любви и всегда безуспешно. Любовью этой каждый связан как цепью, за которую взявшись можно каждого вести куда угодно, и никто освободиться от нее не может.

В миру с людьми бывает то же: любовь неволит и водит их, и этим же средством один человек может управлять по произволу другим: но это еще усиливается в той жизни, потому что там нельзя скрывать притворно любви своей, принимать для вида чужую и облыжно ее выказывать.

Во всяком сообществе в будущей жизни ясно познается, что дух человека есть олицетворенная любовь его: доколе один дух говорит и действует согласно с любовью другого, дотоле первый предстоит весь, с лицом полным, здоровым, веселым, живым, но как только кто станет говорить и действовать против любви другого, так лицо его начинает изменяться, темнеть и пропадать, а наконец и весь человек исчезает, будто его тут и не бывало. Видя это, я часто дивился, потому что в миру ничего подобного не бывает. Но мне сказано было, что подобное совершается и здесь над духом человека, т. е. что дух этот при отвращении от собеседника также исчезает или не остается более в виду его.

Что дух человека есть господствующая любовь его, видно также из свойства каждого духа принимать и усваивать себе все, что согласуется с любовью его, и напротив, откидывать и удалять от себя все неподходящее, противное.

Любовь или чувства каждого подобны скважистому, губчатому дереву, которое жадно пьет жидкость, ему свойственную, полезную для жизни и роста его, а все непригодное удаляет. Или подобны любому животному, знающему сродную ему пищу, отыскивающему все, что отвечает природе его, и покидающему все противное, ибо всякая любовь питается только тем, что ей сродно: любовь ко злу ищет лжи, а любовь к благу – истины.

Мне случалось видеть, что добрые, простые духи хотели наставить дурных в истинах и в благе, но последние бежали вдаль и, прибыв к своим, бросались с наслаждением на всякую ложь, сродную с их любовью, я видел также, что добрые духи беседовали между собой об истинах, а другие добрые слушали их с удовольствием; дурные же, бывшие тут, ничего не слушали и даже будто не слышали.

В мире духов являются пути или дороги, ведущие в небеса, в ад, в разные общества; добрые духи ходят только небесными путями, и притом ведущими именно в общество, состоящее во благе их любви. Иных путей они даже не видят. Напротив, злые духи идут только путями преисподней, направляясь к обществам, состоящим во зле любви их, а прочих путей не видят, а если б и видели, то никогда не захотели бы по ним идти. Такие пути в мире духов суть действительные (reales) видимости, соответствующие истинам или лжи. Вот почему в Слове Божием пути и дороги имеют это значение. Этими данными опыта доказывается, что наперед было сказано по заключению рассудка, т. е. что каждый человек по смерти есть своя любовь и своя воля; воля в этом смысле не что иное, как любовь.

480. II. Человек по смерти навеки пребывает таким, каков он есть по воле своей и по господствующей в нем любви. В этом я убедился также по множеству опытов: мне дано было беседовать с людьми, жившими за две тысячи лет, коих жизнь описывается в истории и потому известна. Оказалось, что они еще и доныне сами на себя похожи и точно таковы, какими описаны, т. е. что они все те же по любви своей, из коей и по коей образовалась вся жизнь их.

Были тут и другие, жившие веков за семнадцать, также известные по истории. Были и жившие за четыре века и за три, словом – в разные времена, с которыми также дано мне было говорить, и оказалось, что и поныне в них властвует та же любовь или чувство (affectio), с одной только разницей, что удовольствия любви их превращены были по закону соответствий.

Мне сказано было ангелами, что жизнь по властвующей любви во веки веков ни в коем не изменяется, потому что всякий человек есть своя олицетворенная любовь, а следовательно, изменить ее в духе значило бы лишить его своей жизни или погасить ее в нем. Мне сказана была и причина этого, а именно: по смерти своей человек не может более преобразовываться, как в миру, наукой, потому что последняя внешняя основа (planum) в человеке, состоящая из познаний или наклонностей природных, уже покоится и более не отверзается как принадлежность плотская, а не духовная, см. § 464.

Между тем на этой внешней основе, как дом на основании своем, держится все внутреннее, свойственное разуму или духу. Вот почему человек пребывает навеки неизменно таким, какова была в миру жизнь его по любви. Ангелы весьма дивятся невежеству людей, которые не знают, что каждый человек именно таков, какова господствующая любовь его, и что многие верят, будто могут спастись непосредственным милосердием Господним и одной верой, каков бы кто ни был по жизни своей; дивятся тому, как они не знают, что милосердие Господне может быть только посредственное, что оно состоит в том, чтобы быть руководиму Господом как в мире, так и после того, в вечности; что живущие не во зле руководятся этим милосердием; наконец, не знают, что вера есть стремление к истине, истекающее от небесной любви, источник которой Господь.

481. III. Если человек живет в любви небесной и духовной, то он будет в небесах; если же в любви плотской и мирской, без любви небесной и духовной, то он будет в аду. В этом убедился я, видев и знав многих, вознесенных на небеса и кинутых в преисподнюю. Первые жили по небесной и духовной любви, вторые – в любви плотской и мирской: небесной любовью называется, если кто любит благо, прямоту и правду, не из каких-либо видов, а ради самого блага и правды, и затем по любви исполняет это на деле. Отсюда и происходит жизнь по благу, прямоте и правде, т. е. жизнь небесная. Кто любит качества эти ради их самих и прилагает их к делу или живет по ним, тот любит Господа паче всего, потому что всякое благо от него, и любит ближнего, ибо это благо и есть тот ближний, которого должно любить.