Текст книги "Алый первоцвет"

Глава тридцатая
Шхуна

Измученное сердце Маргерит, казалось, перестало биться. Она скорее почувствовала, чем услышала, что солдаты приготовились к схватке, и что каждый пригнулся, держа в руке саблю.

Голос звучал все ближе и ближе. Среди пустынных утесов и на фоне шума прибоя было невозможно определить, на каком расстоянии находится и откуда идет веселый певец, просящий Бога хранить его короля, в то время как он сам находится в смертельной опасности. Голос становился все более громким, время от времени под ногами певца шуршала галька, скатывающаяся со скал на берег.

Услышав рядом с собой щелканье курка ружья Дега, Маргерит ощутила, что жизнь покидает ее тело.

Нет, нет, нет! Этого не должно быть! Пусть кровь Армана падет на ее голову, пусть ее заклеймят, как братоубийцу, пусть даже тот, кого она обожает, будет до конца дней презирать и ненавидеть ее за это, все равно, Господи, спаси его любой ценой!

С громким криком Маргерит вскочила на ноги и бросилась бежать вокруг скалы, за которой она сидела. Увидев красноватый свет, мерцавший сквозь щели хижины, она подбежала к ней и начала бешено колотить кулаками в ее деревянные стены, продолжая кричать:

– Арман! Ваш предводитель близко! Его предали! Стреляй, Арман, ради Бога!

Чьи-то руки схватили Маргерит и швырнули на землю, но она кричала, не обращая внимание на боль:

– Перси, муж мой, ради Бога, беги! Арман! Арман! Почему ты не стреляешь?

– Кто-нибудь пусть заставит эту женщину замолчать! – прошипел Шовлен, еле сдерживаясь, чтобы не ударить ее.

На голову Маргерит что-то набросили, она не могла дышать и была вынуждена умолкнуть.

Храбрый певец также замолчал, несомненно, предупрежденный об опасности криками Маргерит. Солдаты выскочили из укрытий – прятаться далее не имело смысла, так как душераздирающие женские вопли отозвались эхом по всем скалам,

Шовлен, пробормотав ругательство, не сулившее ничего хорошего той, кто расстроила бережно взлелеянные им планы, поспешно прокричал команду:

– Все в хижину, и не давайте никому уйти оттуда живым!

Луна вновь появилась из-за туч, и темнота уступила место серебристому свету. Несколько солдат бросились к деревянной двери хижины, один остался охранять Маргерит.

Дверь была приоткрыта, один из солдат распахнул ее настежь, но внутри хижины было темно, только в углу огонь в очаге тускло поблескивал красноватым светом. Солдаты замешкались у двери, ожидая дальнейших приказаний.

Шовлен, ожидавший, что четверо беглецов окажут отчаянное сопротивление под покровом темноты, на момент застыл от изумления, увидев солдат, стоящих наготове, словно часовые на посту, в то время как из хижины не доносилось ни звука.

Охваченный мрачными предчувствиями, он также подошел к двери и, устремив взгляд во мрак, осведомился:

– Что все это значит?

– Думаю, гражданин, что внутри никого нет, – невозмутимо отозвался один из солдат.

– Неужели вы позволили этим людям бежать? – угрожающе прогремел Шовлен. – Я же приказал вам никого не отпускать живым! Скорей бегите за ними!

Солдаты, послушные, как машины, бросились вниз по каменистому спуску и что было сил понеслись направо и налево по берегу.

– Вы и ваши люди заплатите жизнью за свою оплошность, гражданин сержант, – злобно прошипел Шовлен, – и вы тоже, – добавил он, обернувшись к Дега, – за невыполнение моих приказаний!

– Вы приказали нам, гражданин, ждать до тех пор, пока не появится высокий англичанин и не присоединится к людям в хижине. Но никто не появился, – сердито возразил сержант.

– Но когда женщина закричала, я приказал вам бежать в хижину и никого не выпускать живым!

– Но, гражданин, четверо, находившиеся здесь, по-моему, ушли раньше…

– По-вашему! – Шовлен задохнулся от бешенства. – Значит, вы позволили им уйти?

– Вы приказали нам ждать, гражданин, – запротестовал сержант, – и под страхом смерти повиноваться вашим приказаниям. Поэтому мы и ждали. Я слышал, как люди выбирались потихоньку из хижины, вскоре после того как мы засели в укрытии и задолго до того, как женщина закричала, – добавил он, пока Шовлен от гнева был не в силах произнести ни слова.

– Слушайте! – внезапно воскликнул Дега.

Издалека донеслись два выстрела. Шовлен устремил взгляд на берег, но луна в этот момент опять скрылась за облаками, и он ничего не увидел.

– Пусть кто-нибудь войдет в хижину и зажжет свет, – распорядился он наконец.

Сержант флегматично повиновался; подойдя к очагу, он зажег фонарик, висевший у него на поясе, и осветил им пустое помещение.

– Куда они пошли? – осведомился Шовлен.

– Не знаю, гражданин, – ответил сержант. – Они спустились с утеса и исчезли среди валунов.

– Тише! Что это?

Все трое внимательно прислушались. Вдалеке раздался постепенно замирающий звук полудюжины весел, плещущих о воду. Шовлен вытер платком пот со лба.

– Лодка со шхуны! – воскликнул он.

Очевидно, Арману Сен-Жюсту и его троим спутникам удалось пробраться вдоль берега, пока отлично вымуштрованные солдаты республиканской армии под страхом смерти слепо повиновались приказаниям Шовлена, предписывающим ждать высокого англичанина, арест которого является наиболее важной задачей.

Беглецы, несомненно, добрались до одного из ручейков, во множестве сбегавших к морю на этом участке побережья, где их поджидала шлюпка с «Мечты», и теперь они вот-вот очутятся в полной безопасности на борту британской шхуны.

Как бы подтверждая последнее предположение, с моря донесся пушечный выстрел.

– Шхуна отплывает, гражданин, – спокойно объяснил Дега.

Шовлену понадобилось все присутствие духа, чтобы удержаться от приступа недостойного и бессмысленного гнева. Ясно, что проклятый англичанин в очередной раз перехитрил его. Как ему удалось пробраться к хижине, оставшись незамеченным окружавшими ее тридцатью солдатами, Шовлен не мог понять. Безусловно, Алый Пимпернель раньше их добрался к тропинке, ведущей на утес, но как он смог проделать весь путь из Кале в повозке Рейбена Гольдштейна, не попавшись на глаза многочисленным патрулям, было невозможно представить. Отважного заговорщика словно оберегала сама судьба, и Шовлен, окидывая взглядом торчащие вверх утесы и пустынный берег, ощутил суеверную дрожь.

Тем не менее, все это произошло в действительности в 1792 году, без участия фей и домовых. Шовлен и его тридцать подчиненных своими ушами слышали голос, поющий «Боже, храни короля» спустя двадцать минут после того, как они заняли место в укрытии за хижиной. К этому времени четверо беглецов уже, должно быть, добрались до ручья и сели в шлюпку, а ближайший ручей находился более чем в миле от хижины.

Куда же исчез смелый певец? Неужели сам Сатана одолжил ему крылья, чтобы он мог пролететь эту милю за две минуты, которые прошли между его пением и звуками весел в море? Очевидно, он оставался на берегу и все еще прячется среди скал, а значит, его можно разыскать.

Два человека, пустившиеся в погоню за беглецами, медленно карабкались назад на утес; один из них поравнялся с Шовленом как раз в тот момент, когда в сердце опытного дипломата вновь загорелась надежда.

– Слишком поздно, гражданин, – сообщил солдат. – Мы спустились на берег перед тем, как луна опять зашла за тучи. Лодка, несомненно, стояла наготове у первого ручья, милей в стороне, но она уже далеко в море. Мы, конечно, выстрелили ей вслед, но без толку. Она быстро плыла к шхуне – мы ясно ее видели в лунном свете. Очевидно, лодка отплыла с началом прилива – за несколько минут до того, как женщина подняла крик.

За несколько минут до крика Маргерит! Значит, надежда Шовлена не являлась ложной. Алый Пимпернель мог устроить так, чтобы беглецы пошли вперед к шлюпке, но у него самого не было времени добраться до нее – он все еще на берегу; а дороги хорошо охраняются. Во всяком случае, пока этот дерзкий британец пребывает на французской земле, еще не все потеряно.

– Принесите света! – нетерпеливо скомандовал Шовлен, снова входя в хижину.

Сержант поднял фонарь, и оба обследовали тесную каморку. Быстрым взглядом Шовлен окинул ее содержимое: котел, стоящий в углублении в стене, в котором тлели несколько угольков, пара табуретов, перевернутых, очевидно, во время поспешного ухода, лежащие в углу рыбачьи сети и снасти и перед ними что-то маленькое и белое.

– Подберите это, – велел сержанту Шовлен, указывая на непонятный предмет, – и принесите мне.

Это оказался скомканный клочок бумаги, вероятно, забытый беглецами в спешке. Сержант, напуганный гневом и нетерпением начальника, поднял листок и почтительно вручил Шовлену.

– Читайте, сержант, – резко приказал последний.

– Эти каракули почти невозможно разобрать, гражданин…

При свете фонаря сержант с трудом начал читать:

«Я не могу явиться к вам, не рискуя вашими жизнями и успехом вашего спасения. Когда вы получите это, подождите две минуты, а затем потихоньку выходите их хижины один за другим, сверните налево и осторожно спускайтесь с утеса. Идите по берегу налево, пока не доберетесь до первой скалы, выдающейся в море. За ней в ручье вас ожидает шлюпка. Издайте резкий и длинный свист, и она подплывет к вам. Мои люди доставят вас на шхуну, а потом целыми и невредимыми в Англию. На борту „Мечты“ сразу же отправьте шлюпку назад ко мне и скажите моим людям, что я буду находиться у ручья напротив таверны „Серая кошка“ в пригороде Кале. Они знают, где это. Я буду там так скоро, как смогу – они должны ждать меня на некотором расстоянии от берега, пока не услышат обычный сигнал. Не задерживайтесь и в точности следуйте полученным указаниям».

– Здесь есть подпись, гражданин, – добавил сержант, передавая бумагу Шовлену.

Но тот не стал терять времени. Из всего послания ему врезалась в ум одна фраза: «Я буду находиться у ручья напротив таверны „Серая кошка“ в пригороде Кале», которая все еще могла обеспечить ему победу.

– Кто из вас знает хорошо здешний берег? – окликнул он солдат, вернувшихся с бесполезной погони и вновь собравшихся около хижины.

– Я, гражданин, – ответил один из них. – Я родился в Кале и знаю каждый камень на этих скалах.

– Есть ручей прямо напротив таверны «Серая кошка»?

– Есть, гражданин. Отлично его знаю.

– Англичанин надеется добраться до этого ручья. Так как он не знает каждый камень на этих скалах, то может пойти кружным путем и в любом случае будет двигаться с осторожностью, опасаясь патрулей. Как бы то ни было, у нас еще есть шанс схватить его. Тысяча франков тому, кто доберется до ручья раньше длинноногого англичанина!

– Я знаю короткую дорогу через утесы, – сказал солдат и, подбадривая себя криком, бросился бежать; за ним устремились остальные.

В течение нескольких секунд топот их ног замер вдали. Обещание вознаграждения явно придало скорости солдатам республики. Некоторое время Шовлен стоял, прислушиваясь; блеск ненависти и предвкушаемого триумфа вновь появился в его глазах.

Рядом с ним молчаливый и бесстрастный Дега ожидал его распоряжений, в то время как еще двое солдат опустились на колени около неподвижного тела Маргерит. Шовлен злобно покосился на секретаря. Его хорошо продуманный план потерпел неудачу, в результате чего Алый Пимпернель все еще мог спастись, и Шовлен, охваченный слепым гневом, который иногда овладевает даже сильными натурами, жаждал излить его на кого угодно.

Солдаты связали Маргерит, хотя бедняжка не оказывала никакого сопротивления. Смертельная усталость, наконец, дала себя знать, и она лежала в глубоком обмороке. Глаза окружали пурпурные круги, свидетельствующие о долгих бессонных ночах; спутанные влажные волосы свисали на лоб; губы скривились, словно от боли.

Умнейшая женщина Европы, элегантная и нарядная леди Блейкни, поразившая лондонское высшее общество своей красотой, умом и оригинальностью, являла собой жалкое зрелище изможденной и страдающей женщины, способное оставить равнодушным только сердце се жестокого и мстительного врага.

– Нет смысла караулить полумертвую женщину, – с презрением бросил солдатам Шовлен, – когда вы позволили бежать пятерым весьма живым мужчинам.

Солдаты покорно поднялись.

– Лучше помогите мне добраться до сломанной повозки, которую мы оставили на дороге.

Внезапно какая-то мысль пришла ему в голову.

– Кстати, где еврей?

– Здесь, гражданин, – ответил Дега. – Я заткнул ему рот и связал ноги, как вы распорядились.

Невдалеке послышался жалобный стон. Шовлен последовал за секретарем к противоположной стене хижины, где со связанными ногами и ртом лежал несчастный сын Израиля.

Освещенное луной, его лицо помертвело от ужаса, казавшиеся стеклянными глаза были широко открыты; он весь дрожал, как в лихорадке; с бескровных губ срывались стоны. Веревка, ранее связывавшая его плечи и руки, лежала рядом, свернутая в кольцо, но еврей, очевидно, даже не замечал этого, ибо не делал никаких попыток сдвинуться с места, куда его поместил Дега, подобно испуганному цыпленку, чьи движения парализованы линией, проведенной мелом на столе.

– Тащите сюда этого жалкого труса, – приказал Шовлен.

Переполненный лютой злобой и не имея причин излить ее на солдат, которые в точности следовали его указаниям, Шовлен чувствовал, что сын презираемого народа отлично подойдет для этой цели. С нескрываемым отвращением он смотрел на испуганного и продолжавшего стонать еврея, которого притащили солдаты, не делая ни шага ему навстречу.

– Полагаю, – с сарказмом заговорил Шовлен, – что у тебя, как и у всякого еврея, хорошая память на сделки? Отвечай! – рявкнул он, так как дрожащие губы несчастного, казалось, были не в состоянии произнести ни слова.

– Да, ваша честь, – запинаясь, произнес старик.

– Следовательно, ты должен помнить, о чем мы с тобой договаривались в Кале, когда ты взялся нагнать Рейбена Гольдштейна, его клячу и моего друга – высокого иностранца, не так ли?

– Н-но, в-ваша ч-честь…

– Никаких «но»! Помнишь или нет?

– Д-да, ваша честь!..

– Так в чем заключалась сделка?

Последовало мертвое молчание. Несчастный кидал взгляды на скалы, луну, бесстрастные лица солдат, даже на бедную женщину, но не произносил ни слова.

– Ты будешь говорить? – грозно прогремел Шовлен.

Бедняга пытался, но у него ничего не получалось. Несомненно, он понимал, что от стоящего перед ним человека ему не приходится ожидать снисхождения.

– Ваша честь… – умоляюще начал еврей.

– Так как ужас, по-видимому, парализовал твой язык, – ядовито заметил Шовлен, – мне придется освежить твою память. Мы условились, что если нам удастся догнать моего друга, высокого англичанина, прежде чем он доберется до этого места, то ты получишь десять золотых.

С дрожащих губ еврея вновь сорвался стон.

– Но, – медленно добавил Шовлен, – если ты не выполнишь своего обещания, то тебя поколотят так, что ты навсегда отучишься лгать.

– Я не лгал, ваша честь! Клянусь Авраамом…

– Знаю-знаю, и всеми прочими патриархами. К несчастью, согласно твоей вере, они все еще в ином мире и не могут помочь тебе выпутаться из неприятного положения. Итак, ты нарушил свои условия сделки, но я готов соблюдать свои до конца. Эй! – добавил он, обращаясь к солдатам. – Пройдитесь-ка пряжками ваших ремней по спине этого проклятого еврея!

Когда солдаты послушно стали снимать пояса, еврей издал вопль, который должен был бы призвать всех патриархов из царства теней и позволить им защитить своего потомка от жестокости французского чиновника.

– Думаю, что я могу положиться на вас, граждане солдаты, – злобно усмехнулся Шовлен. – Пускай этот старый лжец получит такую порку, какой никогда не получал. Но не убивайте его, – добавил он сухо.

– Так точно, гражданин, – ответили солдаты, невозмутимые, как обычно.

Шовлен не стал наблюдать за выполнением приказа, зная, что может доверять солдатам в подобных поручениях.

– Когда этот жалкий трус получит заслуженное наказание, – обратился он к Дега, – пусть солдаты проводят нас к повозке, и кто-нибудь из них отвезет нас в Кале. Еврей и женщина могут позаботиться друг о друге, пока мы пришлем кого-нибудь за ними утром. В своем теперешнем состоянии им далеко не уйти, так что можно о них не беспокоиться.

Шовлена не покидала надежда. Он знал, что его люди также надеются на обещанное им вознаграждение. Загадочный и дерзкий Алый Пимпернель, по следу которого идут тридцать солдат, едва ли сможет ускользнуть вторично.

Но Шовлен не испытывал прежней уверенности: коварному англичанину уже удалось поставить его в тупик, превратив с помощью вмешательства женщины и тупости его собственных солдат козырные карты на его руках в проигрышные. Если бы Маргерит не закричала, если бы солдаты обладали хотя бы каплей разума, если бы… «Если бы» получалось очень много, поэтому Шовлен прекратил их подсчитывать, разом предав анафеме тридцать с лишним человек. Поэтичная природа, яркая луна, отливающее серебром море наводили на мысли о мире и покое, а Шовлен тем временем проклинал природу, мужчин, женщин, а более всего ненавистного длинноногого англичанина.

Раздававшиеся позади вопли еврея, подвергавшегося наказанию, проливали бальзам на его душу, переполненную мстительной злобой. Он улыбался, испытывая облегчение при мысли о том, что, по крайней мере, еще одно человеческое существо имеет основания сетовать на своих собратьев.

Обернувшись, Шовлен бросил взгляд на пустынный участок побережья, где стояла деревянная хижина, теперь купающаяся в лунном свете, явившаяся сценой величайшего поражения, которое когда-либо приходилось испытать члену Комитета общественной безопасности.

У скалы, на твердом каменном ложе, лежала неподвижная фигура Маргерит Блейкни, а несколькими шагами в стороне несчастный еврей получал по своей широкой спине удары жестких кожаных поясов, наносимые сильными руками двух солдат республики. Вопли Беньямина Розенбаума были способны поднять мертвецов из могил. Во всяком случае, они разбудили чаек, с интересом взиравших на деяния венцов творения.

– Хватит с него, – распорядился Шовлен, когда стоны начали слабеть, как будто бедняга вот-вот потеряет сознание. – Нам незачем его убивать.

Солдаты послушно надели пояса, а один их них злобно пнул еврея в бок.

– Оставьте его здесь, – распорядился Шовлен, – и быстро идите к повозке. Я следую за вами.

Он подошел к лежащей Маргерит и посмотрел на нее. Она, очевидно, пришла в себя и делала слабые усилия подняться. Ее большие голубые глаза с ужасом смотрели на залитый лунным светом пейзаж, со страхом задержались на еврее, чьи вопли привели ее в чувство, и, наконец, устремились на Шовлена в его аккуратном темном костюме, который в течение последних беспокойных часов даже не был измят. Он саркастически улыбался, а в его светло-голубых глазах, остановившихся на лице Маргерит, застыла злоба.

Наклонившись, Шовлен с насмешливой галантностью поднес к губам ледяную руку Маргерит, наполнив ее ощущением неописуемого отвращения.

– Должен выразить сожаление, дорогая мадам, – заговорил он с безупречной вежливостью, – что обстоятельства, против которых я бессилен, вынуждают меня оставить вас здесь. Но меня утешает мысль, что я не покидаю вас беззащитной. Несомненно, наш друг Беньямин, несмотря на испытанные им небольшие неприятности, послужит вам надежным покровителем. На рассвете я пришлю за вами эскорт, а до тех пор, полагаю, вы найдете в лице Беньямина преданного, хотя и несколько медлительного слугу.

У Маргерит хватило сил только на то, чтобы отвернуться. Ее сердце мучительно сжалось. Вместе с сознанием к ней вернулась страшная тревога. Что с Перси? Что с Арманом?

Молодая женщина не знала, что произошло после того, как она услышала веселое пение «Боже, храни короля!», которое показалось ей вестником смерти.

– С большой неохотой я вынужден вас покинуть, – закончил Шовлен. – Au revoir, дорогая мадам. Надеюсь, мы скоро встретимся в Лондоне. Увижу ли я вас на приеме в саду у принца Уэльского? Нет? Ну, что ж, тогда умоляю напомнить обо мне сэру Перси Блейкни.

И с последней иронической улыбкой и поклоном он снова поцеловал ей руку и исчез на тропинке, по которой до него направились солдаты, сопровождаемый невозмутимым Дега.

Глава тридцать первая
Спасение

Маргерит, все еще в полуобморочном состоянии, прислушивалась к быстро удаляющимся шагам четверых мужчин.

Так как вокруг по-прежнему царила тишина, она могла, прижав ухо к земле, отчетливо слышать звуки их шагов, пока они, наконец, не свернули на дорогу, а вскоре слабое эхо колес старой повозки и вялый топот тощей клячи дали ей понять, что враги находятся на расстоянии четверти лье от нее. Маргерит потеряла счет времени, устремив взгляд в залитое лунным светом небо и прислушиваясь к монотонному рокоту волн.

Бодрящий запах моря проливал бальзам на ее усталое тело, в то время как ум терзало сознание его бесполезности, мучительное ощущение неизвестности.

Маргерит даже теперь не знала, где Перси, находится ли он в руках солдат республики, подобно ей терпя насмешки жестокого врага. Она не знала, не лежит ли рядом в хижине безжизненное тело Армана, в то время как Перси, которому, возможно, все-таки удалось бежать, считает, что руки его жены запятнаны кровью родного брата и его друзей.

Боль и усталость были столь сильны, что Маргерит искренне надеялась после всех тревог, волнений и интриг последних дней остаться навсегда под этим ясным небом, шорохом прибоя и осенним бризом, нашептывавшими ей последнюю колыбельную. Кругом было тихо и пустынно, как во сне. Даже слабый скрип колес телеги затих вдали.

И внезапно торжественное молчание нарушил звук, который едва ли когда-нибудь слышали эти пустынные утесы побережья Франции.

Звук этот был столь необычным, что, казалось, бриз перестал шелестеть, а камешки скатываться вниз! Измученная Маргерит решила, что затуманенное сознание в момент приближения смерти играет с ней какую-то таинственную шутку.

Этим звуком являлось чисто британское, доброе и старое «Черт возьми!»

Чайки, пробудившись в своих гнездах, оглядывались с изумлением; одинокая сова заухала вдалеке; остроконечные утесы словно нахмурились при этом неслыханном святотатстве.

Маргерит не верила своим ушам. Приподнявшись на локтях, она напрягала зрение и слух, стараясь понять значение этого в высшей степени земного звука.

На несколько секунд над пустынным побережьем вновь воцарилась тишина.

И затем Маргерит решила, что она, должно быть, просто грезит в эту волшебную лунную ночь. С расширенными от изумления глазами и готовым остановиться сердцем она оглядывалась вокруг, услышав:

– Черт возьми! Крепко же бьют эти ребята!

На сей раз Маргерит не могла ошибиться – только одна пара чисто английских губ могла произнести эти слова характерным, слегка ленивым тоном.

– Черт возьми! – послышалось в третий раз. – Я слаб, точно крыса!

Маргерит вскочила на ноги.

Неужели она спит? Неужели эти пустынные утесы – врата рая? Неужели благоуханное дыхание бриза разбужено взмахами крыльев ангелов и несет ей несравненную радость после испытанных страданий? Или же она просто бредит?

Маргерит снова прислушалась и опять услышала вполне земной английский язык, ни в коей мере не напоминавший шепот райских кущ или шелест ангельских крыльев.

Она окинула взглядом утесы, одинокую хижину, длинную полосу скалистого берега. Где-то выше или ниже, за валуном в расщелине, должен скрываться от ее жадного взгляда обладатель этого ленивого голоса, еще недавно так раздражавшего ее, а теперь готового сделать счастливейшей женщиной на свете.

– Перси! Перси! – истерически закричала Маргерит, разрываемая между надеждой и сомнением. – Я здесь! Иди сюда! Где ты, Перси?

– Рад слышать твой зов, дорогая, – откликнулся все тот же сонный голос, – но, увы, я не в силах к тебе подойти. Эти проклятые лягушатники скрутили меня, точно гуся на вертеле, а я слаб, как мышь, и не могу даже пошевелиться.

Маргерит все еще ничего не понимала. Откуда исходит этот дорогой ей голос, в котором звучат нотки боли и слабости? Ведь поблизости никого не видно, кроме еврея у скалы… О Боже! Неужели это возможно?!

Тот, кого Маргерит принимала за старого еврея, сидел спиной к ней, скрючившись и тщетно пытаясь подняться при помощи связанных рук. Маргерит подбежала к нему, сжала ладонями его голову и… увидела устремленный на нее взгляд добродушных и веселых голубых глаз, сверкающих на грязной и уродливой маске.

– Перси!… Муж мой!.. – проговорила Маргерит, задыхаясь от переполнявшей ее радости. – Слава Богу!

– Мы сможем возблагодарить Бога совместно, дорогая, – весело ответил он, – если ты сумеешь ослабить эти проклятые веревки и избавить меня от весьма неэстетичной позы.

У Маргерит не было ножа, ее пальцы ослабели и онемели, но она со слезами счастья начала распутывать зубами веревки, связывающие эти дорогие и измученные руки.

– Черт возьми! – воскликнул сэр Перси, когда веревки, наконец, поддались ее бешеным усилиям. – Случалось ли когда-нибудь, чтобы англичанин оказался выпоротым проклятыми иностранцами и даже не попытался дать сдачи?

Было очевидно, что его терзает боль, так как, когда веревки были сброшены, он в изнеможении рухнул около скалы.

Маргерит беспомощно огляделась вокруг.

– Достать бы хоть каплю пресной воды на этом ужасном берегу! – воскликнула она в отчаянии, видя, что сэр Перси вот-вот потеряет сознание.

– Нет, дорогая, – с улыбкой пробормотал он, – лично я предпочел бы каплю доброго английского бренди! Если ты пошаришь в карманах этого грязного балахона, то найдешь мою флягу, а то я не в силах шевельнуться…

Выпив немного бренди, сэр Перси заставил жену последовать его примеру.

– Вот так-то лучше, малышка! – сказал он, удовлетворенно вздохнув. – Да, в весьма странном состоянии обнаружила сэра Перси Блейкни, баронета, его супруга! Клянусь Богом! – добавил он, проведя рукой по подбородку. – Я не брился почти двадцать часов и, должно быть, омерзительно выгляжу… Что же касается этих пейсов…

Смеясь, сэр Перси стащил парик с пейсами и попытался распрямить затекшие от долгой неподвижности руки и ноги. Затем он склонился вперед, устремив долгий и внимательный взгляд в голубые глаза жены.

Нежные щеки и шея Маргерит покрылись густым румянцем.

– Перси, – прошептала она, – если бы ты только знал…

– Я все знаю, дорогая, – мягко произнес он.

– Но сможешь ли ты когда-нибудь простить…

– Мне нечего прощать тебе, любимая. Твои героизм и преданность, которые я, увы, столь мало заслужил, с лихвой искупили этот злосчастный эпизод на балу.

– Так значит, – прошептала Маргерит, – ты все время знал?..

– Да, – ответил ей муж. – Но если бы я знал, какое благородное сердце у моей Марго, я бы доверял ей так, как она того заслуживает. Тебе бы не пришлось бежать вслед за мужем, который должен за многое просить у тебя прощения.

Они сидели бок о бок, облокотившись на скалу, и он опустил усталую голову на ее плечо. Теперь Маргерит заслуживала, чтобы ее называли «счастливейшей женщиной Европы».

– Мы в том положении, когда слепой ведет хромого, не так ли, дорогая? – промолвил сэр Перси со своей прежней веселой улыбкой. – Но я не знаю, что больше болит – мои плечи или твои маленькие ножки.

Он наклонился, чтобы поцеловать пальцы на ногах Маргерит, торчащие из разорванных чулок, являя собой трогательное свидетельство ее страданий и преданности.

– Но Арман!.. – внезапно воскликнула она, охваченная ужасом и угрызениями совести, ибо вернувшееся к ней счастье стерло в ее голове мысли о любимом брате, ради которого ей пришлось пойти на тяжкий грех.

– О, не беспокойся об Армане, любимая, – ответил сэр Перси. – Разве я не поручился тебе, что с ним будет все в порядке? Сейчас твой брат с графом де Турней и другими беглецами находится на борту «Мечты».

– Но каким образом? – задохнулась от изумления Маргерит. – Я не понимаю.

– И тем не менее, это достаточно просто, дорогая, – улыбнулся он, – Когда я обнаружил, что эта скотина Шовлен присосался ко мне, как пиявка, я решил, что так как я не могу стряхнуть его, то лучше всего взять его с собой. Мне нужно было добраться до Армана и остальных, а все дороги патрулировались, и каждый солдат охотился на твоего покорного слугу. Я знал, что после того, как мне удалось ускользнуть от Шовлена в «Серой кошке», он будет подстерегать меня здесь, каким бы путем я ни пришел. Мне хотелось не спускать с него глаз, а британская голова никогда не уступит французской.

В действительности, она ее значительно превзошла, и сердце Маргерит наполнилось радостью и гордостью, когда она слушала рассказ мужа о том, как ему удалось увести беглецов из-под самого носа Шовлена.

– Переодевшись грязным и старым евреем, – весело продолжал сэр Перси, – я не сомневался, что меня никогда не узнают. Еще раньше вечером я встретил в Кале Рейбена Гольдштейна. За несколько золотых он снабдил меня этим тряпьем и одолжил мне повозку и клячу, согласившись исчезнуть из поля зрения.

– Но если бы Шовлен все-таки разоблачил тебя, несмотря на отличный маскарад? – воскликнула Маргерит.

– Что ж, – спокойно ответил сэр Перси, – играя, приходится рисковать. Но я хорошо знаю человеческую натуру, – добавил он, и в его веселом молодом голосе послышались печальные нотки, – и изучил французов вдоль и поперек Большинство из них так ненавидят евреев, что не подойдут к ним ближе, чем на пару ярдов, а я к тому же постарался выглядеть как можно непривлекательнее.

– Ну, а потом? – с нетерпением спросила Маргерит.

– Потом я осуществил свой маленький план. Сначала я намеревался предоставить все случаю, но, услышав, как Шовлен отдает приказания солдатам, я подумал, что судьба и я можем действовать на пару. Я сыграл на слепом повиновении солдат. Шовлен приказал им под страхом смерти не двигаться, покуда не появится высокий англичанин. Дега швырнул меня на землю совсем рядом с хижиной, и солдаты не обращали внимание на еврея, который привез гражданина Шовлена. Мне удалось освободить руки от веревок, которыми эта скотина приказал меня связать; у меня всегда при себе карандаш и бумага. Поспешно нацарапав на клочке важные инструкции, я подполз к хижине под самым носом солдат, которые неподвижно залегли в укрытии, выполняя приказ Шовлена, бросил записку в хижину через щель в стене и стал ждать. В этой записке я велел беглецам бесшумно выбраться из хижины, спуститься на берег, где их подберет шлюпка с «Мечты», стоящей на якоре недалеко в море. К счастью для них и для меня, они в точности исполнили распоряжения. Солдаты, заметившие их, с той же точностью исполнили приказ Шовлена и не двинулись с места! Подождав около получаса и поняв, что беглецы в безопасности, я подал сигнал, который вызвал такую суматоху.

Все оказалось предельно простым, и Маргерит не могла надивиться неистощимой изобретательности, смелости и дерзости, которые помогли ее мужу осуществить этот отчаянный план.