Текст книги "Компиляция. Введение в патологическую антропологию"

Ангел

Людям нравится слушать чужие истории. Наверное, оттого, что человеку всегда чего-нибудь не хватает. Одним не хватает приключений. Другим – романтики. Третьим – просто страсти к жизни. Или легкости на подъем. Но, скорее всего, первопричина кроется в другом. В том, что большая часть человечества безнадежно ленива. Нам легче и безопасней сублимировать ощущения, примеряя на себя чужую шкуру при помощи книг, театра, кино, компьютерных игр, устных рассказов, нежели переживать их самому. Предоставь нам возможность безнаказанно подглядеть кусочек чужой жизни в режиме реального времени, через замочную скважину ли, на мониторе ли скрытой камеры или еще как – мало кто откажется. Позиция скрытого зрителя щекочет нервные окончания и вызывает некое сладостное запретное чувство, зудящее в солнечном сплетении. Чувство сродства с существам высшего порядка. С ангелами, которым ведом любой человеческий шаг и вздох. Ту принципиальную разницу, что ангелы занимаются этим по долгу службы и беспристрастно, а люди – от пагубного любопытства и с мерзеньким похотливым придыханием – никто в расчет не берет.

Хозяин, закинув ногу на ногу, сидел на своем белом диване. Хорек дремал рядом с ним. Джейк, вытянувшись, как на строевом смотре, стоял в центре кабинета. Ангел устроился на уже привычной люстре прямо над головой Джейка. Хозяин смотрел на Джейка взглядом, в котором смешались отстраненность от происходящего и гранитная однозначность уже принятого решения. Непосредственно касающегося как этого происходящего вообще, так и Джейка в частности.

– Слушай-ка, Джейк, – промолвил хозяин – Ты, вроде как, участвовал в Панамской операции?

– Точно так, сэр, – ответил Джейк, едва заметно ухмыльнувшись. Видимо, воспоминания о Панаме не были лишены приятности.

– И, кажется, сыграл в ней важную роль? – продолжил хозяин – И, слышал я, там все было не так, как об этом сообщалось в прессе? Расскажи-ка мне эту историю, будь любезен! Настроение у меня сегодня такое – байки военные слушать.

– Да, сэр, все верно, сэр. Я больше года над ней работал. Действительно, в газетах было много брехни. Приплели Ватикан, например. В реальности, все было и проще, и интересней. Я тогда был молод, но уже достиг немалого. Я занимал должность старшего офицера в департаменте спецопераций. К тому времени мы официально не имели уже никаких дел с Норьегой. А он вовсю крутил шашни с колумбийцами. И не столько с теми, кто занимается сельским хозяйством, Вы поняли, о чем я, сколько с красножопыми. Одно дело – кокс. Сам-то я ни-ни, но по мне, так эта дрянь относительно безобидна. Можно закрывать глаза на все эти фигли-мигли с наркотой, но когда дело касается национальной безопасности, нужно оставаться патриотом. Норьега-то сам по себе был с потрохами наш, мы его привели к власти и поддерживали, как могли, пока парень за нашей спиной не увлекся собственным бизнесом. Мало того, он стал шарить по нашим карманам. И не только по карманам, но и по нашим темным углам. Вместе с тем он перекрыл нам доступ к своей канцелярии. Возжелал независимости. Окружил себя личной гвардией, десятком лилипутских, но злобных, как цепные псы, служб безопасности и все такое. Ребята из Ленгли, разумеется, такого развития событий терпеть не могли. Меня направили в Панаму под ооновским прикрытием. Я играл сотрудника панамского представительства, курирующего вопросы мирового культурного наследия. Как будто в Панаме есть хоть что-нибудь культурное! Мне создали репутацию человека с обширными связями, при этом не чистого на руку. Само собой, пёсики Норьеги начинили апартаменты, в которых я жил, всевозможной шпионской хренью. Парни из технического отдела вычислили местонахождения каждой камеры и каждого микрофона. Ничего, ясное дело, не тронули. Подставился я моментально. Притащил домой двух педиков и еще одну деваху, Омпару. Омпару давно работала на нас, в основном, в качестве подстилки. Бабенка, смею Вас заверить, сэр, была что надо! Красивая умопомрачительно и столь же умопомрачительно продажная. Короче говоря, спектакль был разыгран, как по нотам. Знание расположения камер помогло нам состряпать отпадный фильмец. С крупными планами, натуралистическими подробностями и тому подобным. Педики натягивали друг друга, потом разносторонне дуплили Омпару, ну, и я сверкнул в кадре яйцами пару раз. Нет, конечно, ни к Омпару, ни уж тем более к педикам я и пальцем не притронулся, но и самого моего присутствия на пленке было достаточно. На следующий же день пёсики ко мне и подкатили. Я ерепениться не стал и сразу же проявил себя непомерно алчным сукиным сыном, запросив себе приличную долю в тех махинациях, к которым они намеревались меня привлечь. Латины тоже оказались сговорчивыми пацанами. И завертелось. Я открыл для них траффик оружия и кокса в несколько стран. Все шло гладче гладкого. Я же день за днем становился все жаднее. Самое главное, сэр, это не перебрать. Почувствовать ту грань, до которой тебя облизывают и исправно платят, но за которой твоя нужность обходится слишком дорого и тебя проще прикончить. Я виртуозно балансировал на этой грани. Наконец, я получил доступ к самому Норьеге. Ну и сдружились же мы со стариной Мэнни! Не разлей вода стали. Когда наши государственные мужи приняли решение о его захвате, я загодя его предупредил. И ненавязчиво так намекнул, что если усилить его охрану международным, так сказать, контингентом, американцы не осмелятся на такое предприятие. Диву даешься, насколько наивными могут быть местечковые диктаторы! Возможно, Мэнни и подозревал что-то, но деваться ему было некуда и он решил рискнуть. Так что наши ребята, ряженые под миротворцев, вошли в его резиденцию без единого выстрела. Дальше все было делом техники. Мэнни был разбужен среди ночи, в одних подштанниках погружен на вертолет, а потом доставлен в Штаты. Вот и вся история, сэр.

– Мастак ты байки травить, – сказал хозяин. – И, что самое интересное, байки-то – правдивы. Ни одного слова вымысла, ни одной детали не приукрашено. Где ты еще успел побывать, Джейк?

– Во многих местах, сэр. Почти везде, где присутствуют наши интересы.

– А не удивляет ли тебя, Джейк, то, что я тебя спрашиваю об этом?

– Признаться, да, сэр!

– Наверное, потому, что я не похож на человека, который нанимает… нет, скорей со всем дерьмом покупает непонятно кого. Не узнав о нем все, вплоть до того, какие сраные бегемотики были изображены на его пижаме, когда ему было пять лет? Так, Джейк?

– Да, сэр!

– Видишь, Джейк, я не ошибся. Но я задаю себе вопрос – может быть, я ошибся восемь лет назад, когда взял тебя к себе? Взял лучшего из лучших, без малого два десятка лет выслуги, куча побрякушек на кителе. Я спрашиваю себя, похож ли ты на человека, который не способен пришить вонючего панка?

– Я уволен, сэр? – спросил Джейк, уклонившись от прямого ответа.

– Ты не дослушал, Джейк! – продолжил хозяин – Я говорю себе – нет, ты не похож на неудачника. Наверное, тебе нужно время. Наверное, есть что-то, чего мы не знаем. Но должны узнать. Вот что я решил, Джейк. Я не стану тебя торопить. Но я усложню тебе задачу. Ты доставишь мне пацаненка живым. Живым и невредимым. Возьмешь его без единого выстрела. Никаких больше потерь с нашей стороны. Ты это сделаешь, Джейк. Иначе я буду огорчен, признав, что ошибся в тебе. Полагаю, тебе известна цена моего разочарования.

– Да, сэр… – ответил Джейк, побледнев.

– Пошел вон! – коротко бросил хозяин и отвернулся к окну.

Ангел на люстре беззвучно хмыкнул.

Рабочий дневник

Наилучший повод поупражняться в интеллектуальной игре в допущения – это неожиданный звонок в твою дверь. Особенно, если она не оборудована никакими техническими средствами для визуализации находящегося за дверью объекта. И если объект никаким другим образом не предоставляет тебе информации, с помощью которой его можно было бы идентифицировать. Если он не орет благим матом, мол, ты чего там, блядь, дрыхнешь, что ли, а ну, вставай! Не пытается сокрушить запоры при помощи воровской фомки. Не совершенствуется в боевых искусствах, желая выяснить, что крепче – твоя ли дверь, его ли конечности. А просто скромно стоит и ждет, не соблаговолишь ли ты открыть. За дверью может быть кто угодно. Уже знакомая нам жаба семейства Bufa-Bufa в том числе. Но это допущение – из категории наиболее экстремальных. Никаких далеких друзей в Амазонии у тебя отродясь не водилось. Из близких – никому и в голову не придет презентовать тебе жабу. А если даже и придет, вряд ли ему удастся отыскать ее в пет-шопах. Жабы нынче дороги и редки. И вне закона. Стало быть, жабу исключаем с ходу. Вслед за жабой отправим на черепаший хер Годзиллу, азиатских боевых монстров, Лох-Несское чудовище и гребанного Пасхального Кролика. Там им самое место. По мере развития рациональной мысли, магический круг допущений, изначально охватывающий собой всю Вселенную, будет неумолимо сужаться. С той же неумолимостью удельный вес предопределения во Вселенной будет нарастать. В конце концов не останется ничего, кроме элементарной частицы. Ядра предопределения. Словно бы в насмешку, состоящего из двух равновероятных допущений. Занимательная житейская физика…

Итак, если в твою дверь неожиданно позвонили, то в девяноста девяти случаях из ста за ней обнаружится либо бродячий коммивояжер, либо странствующий проповедник. Первый захочет развести тебя на приобретение какого-нибудь дерьма, которое ни тебе, ни кому бы то ни было еще и даром не нужно, но по цене заоблачной. Второй попытается всучить тебе товар, в котором нуждается каждый. Веру. Надежду. Упование. И по сходной цене. Короче, что-нибудь тебе по-любому впарят. По меньшей мере, впарить попытаются. С весьма немалыми шансами на успех.

Заспанный хозяин открывает дверь. На пороге стоит щеголевато одетый коммивояжер с объемным дорожным чемоданом в левой руке. Правая загодя протянута для пожатия. На лице – самая искреннейшая улыбка, которую только можно себе вообразить. Так, наверное, улыбался Джон Кеннеди за секунду до того, как пуля неизвестного киллера вгрызлась в основание его черепа. Чуть ниже затылка. Увы, на улыбчивых бродячих торговцев никаких киллеров не напасешься. Коммивояжер об этом прекрасно знает, оттого его улыбка становится еще лучезарней. Лучезарность на грани допустимого. На грани приличия.

Кстати, о руке, протянутой для пожатия. Гаденыш протянул ее с некоторым подвохом. Используя нехитрый, но действенный приемчик. Ладонь наклонена примерно на сорок пять градусов относительно горизонта, так, чтобы визави мог видеть все ее линии: жизни, судьбы, рассудка и так далее. Мол, вот он я, открыт тебе полностью. Беззащитен перед тобой. Двойная, между прочим, выгода: тот, кто ответит на такое рукопожатие, невольно ощутит себя персоной значительной, сильной, снисходительной и щедрой. Тут то он и попался. Коммивояжер не оставит в его бумажнике ни гроша. Это как пить дать. Ну, а если будущая жертва свободного предпринимательства – орешек крепкий и от рукопожатия уклонится, то легко можно выйти из неловкого положения, даже не попав в него. Достаточно вывернуть ладонь еще круче и выписать в воздухе широкий жест, долженствующий означать что-нибудь вроде: «Твою ж ты мать! Вот это встреча! Какой замечательный человечище!» Или типа того. Главное – начать игру. Ввести контрагента в замешательство. Трехсекундного более, чем достаточно. Дальше – дело за языком. Язык – одновременно и очевидное, и тайное оружие всех торговцев мира. Если его способность вить из слов неземной красоты венки оказывается не эффективной, то не исключено, что нужный результат принесет вульгарное вылизывание задницы. В прямом смысле. Товар необходимо пристроить. Пусть даже в минимальном количестве и по смехотворной (она же – реальная) цене. Начнем, разумеется, с заоблачной. Курочка по зернышку собирает.

Хозяин – орешек крепкий. Но и доставшийся ему коммивояжер – тертый калач.

– Вам несказанно повезло! – начинает он – Клянусь, Вы запомните этот день навсегда! Ибо он знаменует собой начало новой эры! Эры Вашей личной свободы от утомительных домашних хлопот! Что бы вы сказали, если б узнали о том, что отныне Вам не придется точить ножи? Ибо наши самозатачивающиеся ножи…

– Сразу на хуй! – прерывает его хозяин, намереваясь захлопнуть дверь. Как бы не так! Паскудник уже протиснул свою ногу в штиблете из липовой крокодильей кожи между дверным полотном и косяком.

– Еще секунду, сэр! – не унимается он – Как вам понравится самоочищающаяся посуда?

– Засунь ее…

– Ну, а что скажете об автоматической открывалке пивных банок?

…к ебене матери!!!

– Многократная химчистка на дому в аэрозольном баллончике за пять баксов!!!

Хозяин задумывается. А вот это интересно. Давно пора почистить ковры, да времени для вызова клининговой компании не хватает.

– ОК! – говорит он – Заходи. Почисти-ка вот этот половичок. Если понравится, возьму на сотню.

Половичек. Хм. Ничего себе, половичек. Двадцать пять на двадцать пять футов. Ручной работы. Дорогущий, видать.

Коммивояжер уверенно принимается за работу.

– Главное достоинство этого поистине революционного продукта – тараторит он – состоит в том, что вам практически ничего не нужно делать! Просто равномерно распылите аэрозоль по всей площади объекта, который намереваетесь почистить, и подождите ровно пять минут! Ну вот, готово! Теперь ждем!

Хозяин готов подождать. Но циклопический половичок ждать явно не собирается. С омерзительным шипением и адским зловонием он бесследно исчезает. Испаряется. Чудо, что за химчистка!

– Ну, и что теперь делать? – ошарашено вопрошает хозяин.

– Знаете, сэр, – не теряется торговец – Наилучшее средство, помогающее пережить житейские катаклизмы – это чтение религиозной литературы! Кстати, не желаете ли? – Есть свежее издание баптистской Библии. Улучшенное и обновленное. Всего-то семьдесят пять центов!

– Черт с тобой! Давай свою Библию и проваливай!

Бинго.

Окажись за дверью бродячий проповедник, дело закончилось бы тем же самым.

О, неизъяснимая магия прямых продаж! Подлейшее и неизменнейшее из всех искусств. Виртуозно исполняющее сложнейшие композиции на инструменте исключительного свойства человеческой натуры. Инстинкта, который со стыдливостью прыщавой девственницы человечество отказывается признавать за таковой. Объявляя его не заложенным изначально в жадных и жаждущих генах, но сформировавшимся в процессе развития человеческой цивилизации. Инстинкта потребления.

«Общество, которое мы создали – чудовищно! Наше необузданное потребление ведет нас к катастрофе! Чем упитанней наши тела, тем худосочнее наши души! Мы все умре-о-о-ом!!!» – верещит совесть человечества в лице многочисленных доброхотов. Философов, социологов, писателей и прочих паразитов, весьма неплохо интегрированных в это чудовищное общество. Потребляющих блага испорченной и развращенной цивилизации с таким заразительным аппетитом, что аж за ушами пищит. Поглощающих розовых, как пяточка младенца Иисуса, лобстеров на благотворительных приемах. Разъезжающих на прожорливых автомобилях, задние стекла которых украшают стикеры с надписью «Fuck fuel economy!». Трахающих дорогих шлюх в президентских номерах пятизвездочных отелей. Да мало ли что еще.

Знают, сучата, что альтернативы нет. Никто из них до сих пор не подался в аскеты, не урезал свой рацион до самоубийственных пределов и не променял костюмчик от парижского кутюрье на домотканое рубище. А если и выкинул когда такой фортель, то уж совершенно не за тем, чтобы возвысить душу. Иначе бы скрылся в пустыне Синайской и на десять миль никого бы к себе не подпустил. Так нет же: выставит, паскуда, свою аскезу на всеобщее обозрение, залезет в объективы всех телекамер, которые только сможет отыскать, раздаст интервью всем газетчикам, каких встретит, да еще заведет дюжину блогов в социальных сетях. И, уж конечно, не спасения планеты ради. Но ради получения очередного гранта или какой-нибудь пафосной премии, ради оптимизации продаж очередной книги и все такое. Гранты и гонорары неминуемо превратятся в лобстеров, сгорят в циллиндрах трехсотсильных движков и без вести канут в первобытной тьме холеных задниц дорогих шлюх.

Да, уровень потребительского энтузиазма действительно стал вернейшим индикатором дегенерации общества. Зависимость прямая – чем он выше, тем больше в обществе долбоёбов. Внезапных помешательств, влекущих за собой десятки жертв. Серийных убийц с мозгами, напрочь отбитыми еще до рождения. Сексуальных маньяков, чьи методы ублажения плоти настолько противоестественны, что не могут быть объяснены ни здоровой логикой, ни нормальным человеческим языком.

Но и аскетизм, случись ему стать социальной парадигмой, принесет не менее отвратительные плоды. Были попытки. Достаточно вспомнить воинственных педерастов древней Спарты.

Реликтовое предопределение. То самое, которое не удастся насильно установить в удобную позу ни при каком раскладе. Но можно попытаться склонить к добровольному сожительству. Не отказывайте себе ни в чем, господа! Но будьте умерены.

Любое человеческое объединение, будь то нация, население города, либо же просто клуб по интересам обладает неким отличительным свойством. Чертой, которая сразу же бросается в глаза. Которая это объединение характеризует. Полагаете, так получается потому, что каждый булыжник в этой кладке с рождения обладает такой чертой? Чёрта лысого! Это просто куражатся многочисленные штаммы вируса общности. Хитрейшего вируса, передающегося всеми возможными путями – от воздушно-капельного до полового.

Дикость, веселье, гордыня, злоба, радушие, угрюмость etc. Любое из этих странствующих качеств рано или поздно найдет свою могучую кучку, приклеится к ней и неизбежно подчинит себе.

Бытие рыбацкого поселка подчинено смирению. Да, пожалуй, именно так: – смирению. Более точного определения не подобрать, хотя оно так же условно и приблизительно, как и все здесь. Обитателей поселка можно, наверное, назвать счастливыми в своем смирении. Такими они выглядели бы со стороны. Человек всегда счастлив тем, что далось ему легко. Обитателям поселка легко далось смирение. В любом из миров, сколько бы не создал их Всевышний, неукоснительно соблюдается обидное правило: смириться с непреодолимым гораздо проще, чем с тем, что возможно преодолеть…

Времена года в поселке так же мало отличны друг от друга, как и времена суток. Скорее, их можно было бы назвать сезонами событий. Их смену обитатели поселка узнают по изменениям интенсивности речного прибоя. Не столь уж явны и значительны эти изменения, но они есть. Смена сезонов происходит по совершенно непредсказуемому графику. Без какой-либо устоявшейся очередности. Впрочем, поселянам нет до этого никакого дела. Они смирились и с этим.

Джон До – единственный в поселке, чье безразличие не абсолютно. Он умеет чувствовать разницу между сезонами и у него даже есть некоторые предпочтения. Если так можно сказать. Джон До неосознанно ждет сезона призрачных гребцов. С его наступлением речные волны становятся чуть выше и длиннее, а промежутки между ними – чуть глубже. Ежедневно в условный полдень издалека доносится мерный звук разбивающих воду весел. Потом на горизонте появляется неисчислимая флотилия плоскодонных лодок и тростниковых плотов. Лодки и плоты очень медленно движутся к берегу, на котором сидит, скрестив ноги, Джон До. Ни в лодках, ни на плотах – никого. Точнее, никого не видно. Но кто-то же должен там быть, иначе кто правит веслами и шестами? Шесты, наверное, очень длинные. Ибо река, насколько известно Джону До, неимоверно глубока. А может быть, и вовсе – бездонна… Флотилия подходит почти к самому берегу. Уже явственно слышен скрип уключин и можно чуть ли не дотянутся рукой до пенных бурунчиков, разбегающихся в обе стороны от носа флагманской лодки. И тут флотилия вдруг исчезает. Мгновенно.

«Откуда они плывут? – думает Джон До – Откуда-то они должны плыть. Стало быть, „откуда-то“ где-то есть?»

Сильное допущение. Завтра увидимся.

Джон До

Если бы вашему пок. слуге посчастливилось хоть единожды повстречать человека, ни разу в жизни не помышлявшего о мести, он с легким сердцем отошел бы от дел, поселился бы на необитаемом тропическом острове и провел бы там в довольстве и неге остаток своих дней, лишь изредка утруждая себя охотой или рыбалкой. И то, если б ухитрился заметить в себе неприятные изменения, вызванные отсутствием в рационе животного белка. Без которого человек медленно, но необратимо сходит с ума. В прочем, столь ли уж важно заботиться о состоянии душевного здоровья в условиях блаженного одиночества в самой сердцевине земного рая? Совсем не важно. А если учесть, что сам факт предположенной выше встречи и без того вывернул даже не представления о мироустройстве, а его самоё наизнанку, то и вовсе, как бы это сказать… Безумно, что ли? Такой вот получается недокаламбур и перепарадокс…

Во всяком случае, до сих пор ничего похожего с вашим пок. слугой не случалось и вряд ли когда-нибудь случится. Тропический остров останется необитаемым. Воздух – благоухающим и влажным. Гладь бирюзовой лагуны безмятежной. Диковинные плоды с жирной сочной мякотью – не съеденными. И черт бы с ними. Не очень-то и хотелось.

Покуда кто-нибудь кому-нибудь переходит дорогу – месть неизбежна. Слишком много людей и слишком мало дорог. На всех не хватает. Рано или поздно какой-нибудь ублюдок, которому ты желаешь зла, объявится на твоей дороге. Или же тебя ненароком занесет на дорогу этого ублюдка. Так выпьем же за то, чтобы этого никогда не случилось! Хороший тост. Только чего-то не хватает. Какой-нибудь слюняво-сентиментальной приправы. Чего-нибудь про вечную любовь. Не суть.

Если вдуматься, сколь бы изощренной не была месть, мстить – дело лёгкое. Воздержаться от нее – и сложнее, и эффективней. Прояви гуманизм – позволь засранцу наказать самого себя. Прояви терпение – и оно вознаградится. Ты удивишься, КАК оно вознаградится. Но… Не удивишься. Не хватит ни альтруизма, ни терпения. А может, и хватит. Но может не хватить времени дождаться результата. Даосы, конфуцианцы и прочие буддисты – пламенный привет вам! И оглоблю в задницу.

Месть принимает порой весьма причудливые формы. Техническим поводом для нее совершенно не обязательно должна служить уже причиненная обида. Обиды, которая только может быть причинена – вполне достаточно. С той же степенью необязательности мстителем должен выступать обиженный. Зачастую случается совсем даже наоборот.

В 1941-м году императорские ВВС Японии в ходе внезапного массированного авианалета разгромили военно-морскую базу США на Гавайях. Знаменитый Перл-Харбор. Доблестные летчики Страны Восходящего Солнца в одночасье стали национальными героями. Японская пресса пестрела фотоснимками, запечатлевшими чудовищные разрушения. Полыхающие казармы, идущие ко дну корабли, изуродованные трупы, мелким бисером рассыпанные то тут, то там и все такое. Фотоснимки сопровождались комментариями, мол, «Зверь уничтожен в своем логове!», «Бумажный дракон обратился в пепел!», «Враг потерпел окончательное поражение!» – бла-бла-бла. Поначалу казалось, что столь громкие заявления вполне оправданы. Ликвидировав единственную в регионе реальную угрозу, японские вооруженные силы в короткий срок овладели большей частью Юго-Восточной Азии. В прочем, «овладели» – слишком нежное определение для того, что японцы сотворили с Азией. Японцы ее жестко вы**ли. С такими живодерскими изысками, до которых ни один ныне практикующий порнограф не додумается.

Увы, довольно скоро выяснилось, что преждевременно похороненный зверь живехонек. Мало того, он даже существенного ущерба не претерпел. На момент авианалета на базе не было ни одного авианосца, имелись всего два-три средней руки линкора, а остальные… А остальные суда были скромными чернорабочими моря – тральщики, буксиры, легкие миноносцы и престарелые транспортники. Не смотря на то, что противник понес ощутимые единовременные потери в живой силе, масштаб американской трагедии и японского триумфа оказался явно преувеличенным. Разумеется, рано или поздно на сцене театра военных действий должны были появиться ключевые актеры. И они появились, небрежно поигрывая бронированными бицепсами. Дурманящее сакэ былой победы стало потихоньку остывать. И прокисать. А японцы крепко обиделись. Теперь уже газеты наперебой вопили о хитрости и коварстве гайдзинов, подсунувших детям Микадо соску-пустышку. Какое неслыханное оскорбление, возмущались японцы. Нельзя оставлять его безнаказанным, говорили они. И вскоре японский военагитпроп выродил удивительный, обескураживающий своей логикой призыв: «Отомстим за Перл-Харбор!». Солдатам, идущим в атаку, было рекомендовано заменять им традиционный клич «Банзай!».

Гэри Накамура ничего не знал о Перл-Харборе. Гэри никогда не бывал в Японии. Гэри не говорил по-японски. До семнадцати лет он и не подозревал, что является японцем. И то верно – мало чего осталось в нем азиатского. Три поколения предков по мужской линии, предпочитавших жениться на англо-саксонках, об этом позаботились. Вне всякого сомнения, Гэри пошел бы по их стопам: окончил бы пусть и не самый престижный, но добротный колледж, нашел бы себе супругу с волосами пшеничного цвета и глазами, словно выкачавшими из неба всю его синеву. В свое время унаследовал бы от отца его бизнес. Накамура-старший владел вполне прибыльным и стабильным издательством. Два раза в год ездил бы на Гавайи (но о Перл-Харборе все равно бы не узнал) и раз в пять лет в Европу. Передал бы потомкам странную свою фамилию и теперь уже совершенно исчезающие монголоидные черты. Ей-Богу, все бы так и было, если бы в один прекрасный день жизнерадостная шайка скинхедов не разъяснила Гэри, что к чему. Кто он сам и где его место, и как ему, из этих вводных исходя, следует себя вести.

Неизвестно, что занесло скромного юношу из обеспеченной семьи в неблагополучный район, населенный белым трэшем. Хотя, по зрелом размышлении, с каждым иногда случаются вещи, не поддающиеся объяснению. И здесь объяснять ничего не будем. Так случилось. Точка.

Гэри шел по тротуару, зажав под мышкой томик Бодлера. Разумеется, «Цветы зла». Было прохладно. Гэри торопился. Четверо наголо стриженных парней гоняли на проезжей части пустую пивную жестянку. Парни были не очень трезвы и громко сквернословили. «Надо же, – подумал Гэри – Тоже своего рода „цветы зла“.» И прибавил шагу.

– Эй, ты! – вдруг услышал он за спиной ленивый окрик. Ему бы припустить во весь дух, но Гэри почему-то остановился. Обернулся. Бритоголовая компания приближалась к нему.

– Красотуля, – обратился к Гэри один из парней, здоровенный бугай шести с половиной футов росту. – Как насчет пары баксов в поддержку ревнителей интересов белой расы? – говорил он чуть ли не по слогам. Видимо, эту фразу ему пришлось долго заучивать.

Гэри смекнул, что отказа парни не примут и потянулся за бумажником. Вынув бумажник из внутреннего кармана куртки, Гэри собрался было его открыть, но рослый ревнитель интересов неуловимым движением выхватил бумажник из его рук.

– Вот молодец, красотуля! – ухмыляясь, сказал он – Сразу видно, нормальный белый пацан! Я возьму все, не возражаешь? Лопатник отдам, не ссы!

Гэри кивнул.

– Правильное решение! – одобрил бугай. Он извлек из бумажника всю имевшуюся там наличность, включая мелочь. Протянул его Гэри. Но сразу не отдал. Бумажник был хорош. Кожаный. Кожа на ощупь гладкая и теплая. Блестящая. Почти светящаяся. Бритоголовый повертел его в руках и снова раскрыл. И тут увидел гэрины водительские права.

– Накамура… – вслух прочел он. Посмотрел на фото, потом на Гэри – Так ты, оказывается, косоглазый?! Хорошо замаскировался, падла! Так сразу и не подумаешь! Ну что, сука, – продолжил он, сплюнув себе под ноги – Будем тебя убивать!

И понеслось. Били долго и все четверо. Всем, что подворачивалось под руку. Последнее, что запомнил Гэри – это странное выражение физиономии бритоголового великана, когда тот методично крушил его челюсти. Благостное было выражение. Как у святых на фресках в католическом храме. Приятель-ирландец как-то водил Гэри в один такой храм. Как будто не убивал его сейчас скин-переросток, а первое послание к Коринфянам ему зачитывал. Кабы не случайный полицейский патруль, вспугнувший парней, Гэри совершенно определенно отбросил бы копыта.

Гэри пришел в себя только через две недели. Четырнадцать дней комы. Однажды у Гэри останавливалось сердце. Реаниматолог успел его вытащить. Триста тридцать шесть часов между жизнью и смертью. Ближе к смерти, чем к жизни. Если Гэри и суждено было умереть молодым, то только не в этот раз. Через четырнадцать дней он вернулся. То есть, открыл глаза. То есть, обвел палату осмысленным взглядом. Цепким и холодным. То есть, совсем не таким, какой у него бывал прежде. То есть, произнес первое слово, тяжело шевеля разбитыми губами, с которых все еще не сошла опухоль. Никто не понял того, что сказал Гэри. Никто не знал языка, на котором он это сказал. Потом были еще непонятные слова. Гэри кричал по ночам. Казалось, что во сне он кем-то командует или же произносит пылкие речи, кого-то куда-то или к чему-то призывая. Как выяснилось позднее, говорил Гэри по-японски. Так продолжалось еще две недели, в течении которых Гэри никого не узнавал. Ни родных, ни друзей. На пятнадцатый день он проснулся и спросил медсестру: «Где я?». Спросил на нормальном английском языке. Медсестра, чернокожая баптистка, ахнула и воздав хвалу Господу, побежала звонить родителям Гэри, чтобы сообщить им радостную новость. Те примчались немедленно. Ну еще бы. Единственный сын. Ко всеобщему удивлению, с этого дня Гэри стремительно пошел на поправку. Его многочисленные переломы срастались, словно обломки костей были намагничены. Поначалу всех беспокоило состояние его рассудка, но и здесь Гэри демонстрировал предельную лояльность богу здравомыслия. Поэтому о тех странных вещах, которые происходили с Гэри по выходу из комы, все вскоре забыли. В общем-то, они изначально никого не заинтересовали, поскольку могли быть объяснены легко и изящно. Подсознание – штука загадочная. Бытует поверье, что оно никогда ничего не забывает, дотошно архивируя в своих безразмерных запасниках всякую ненужную дрянь. Ты всю жизнь можешь даже не подозревать, какое невообразимое дерьмо циркулирует в его канализационной системе. Но иногда трубу прорывает. Какое-нибудь стечение обстоятельств, не укладывающихся в рамки причинно-следственных взаимосвязей. Или, как в случае с Гэри, если башку от души отобьют. Или еще какая напасть приключится. Мало ли, где Гэри мог услышать японскую речь? Проехали.