Текст книги "Добыча"

35

Они встречают меня на винтовой лестнице, пара старейшин, лица которых красные то ли от алкоголя, то ли от усилий. А может, от того и другого одновременно. Они встречают меня молча, только пытаются схватить за руки. Я сбрасываю их хватку, и они, поняв, что я не собираюсь убегать, просто идут за мной. Молча, не обмениваясь ни словом. Но, когда мы доходим до мощеной дороги, они неожиданно исчезают. Только что они были у меня за спиной, и вот их уже нет.

Странно, что они не захотели отвести меня обратно в дом. Я стараюсь об этом не думать, но во мне начинает шевелиться беспокойство. Я останавливаюсь, прислушиваюсь в надежде услышать их шаги, но слышу только свист ветра.

На лицо мне падает капля дождя, жирная и порождающая холод. Через секунду падает еще одна капля, и еще, разбиваясь о мои щеки и подбородок, и вот уже дождь заполняет все вокруг.

Но холод охватывает меня не из-за этого. Я осматриваюсь. Дождь льется вниз потоком темноты. Как видеошум в телевизоре – сплошная мешанина черных и темно-серых пятен. Капли громко стучат по мостовой, как стеклянные шарики, сыплющиеся градом. Я иду к своему дому. Все быстрее, страх заставляет меня забыть о том, какая эта мостовая скользкая. На деревенской площади я останавливаюсь и прислушиваюсь. Все вокруг тихо и неподвижно, только сердце стучит, как сумасшедшее. Что-то щелкает во мне, убежденность, которая заставляет меня бежать вперед. Я представляю, как врываюсь в спальню и бужу их всех, говорю, что нам надо уходить прямо сейчас. Не только потому, что я знаю, где находится настоящая Земля Молока и Меда, Плодов и Солнца, не только потому, что мой отец жив, но и потому, что я чувствую – наше время в Миссии истекло. Потом словно последние песчинки утекают из моих пальцев, оставив бездну пустоты и обжигающей тьмы. Я уже вижу, как мы хватаем сумки и пробираемся в темный лес. Я бегу быстрее, стараясь не обращать внимания на ощущение, что уже опоздал.

Я врываюсь в дом и уже собираюсь бежать вверх по лестнице, когда что-то привлекает мое внимание. В столовой. Отблески огня танцуют на стене. Но я смотрю не на них.

На Дэвида.

Он не видит меня, стоя в углу, лицом к стене, и сложив руки за спиной. Я бы подумал, что он внимательно слушает кого-то. Если бы он не дрожал.

– Дэвид?

Я иду к нему, вхожу в столовую:

– Дэвид?

Свет дает колеблющееся пламя свечи, стоящей на обеденном столе. Прямо за столом, так что свеча освещает его лицо, сидит Эпаф. Он механически ест суп, так быстро и неаккуратно, что супом залит весь стол и его рубашка. Он поднимает глаза. Они красные. Он не удивляется моему неожиданному появлению, но его глаза излучают отчаяние. Слезы текут у него по лицу, но все, что он делает, это заливает в рот одну ложку супа за другой.

В углу, за спиной Эпафа, стоит еще кто-то. Спиной ко мне, склонив голову, дрожа.

– Джейкоб? – спрашиваю я и тут же перевожу взгляд в другой угол.

Там, сжавшись, стоит Бен. Его трясет, волосы у него растрепаны, будто их тянули и крутили в разные стороны. Я снова смотрю на Эпафа. Ложка, как будто я выбил ее взглядом, выпадает у него из руки, падает на стол. Он больше не смотрит мне в глаза. Вместо этого его внимание привлекает что-то у меня за спиной, над моим плечом.

Позади скрипит половица. Я чувствую, что там кто-то есть, и моментально холодею. Я оборачиваюсь. Прямо над моим плечом я вижу бесстрастное лицо с круглыми щеками и выпученными глазами.

Оно похоже на луну, на полную луну. Но в пустых глазах нет никакого света. Глаза моргают, веки опускаются, как нож гильотины в замедленной съемке. Я открываю рот, чтобы закричать; но прежде чем я успеваю издать хоть звук, что-то тяжелое бьет меня по затылку. Такое чувство, будто череп трескается и мозг бьется о лобную кость. Мир заливает серо-черное месиво, и я падаю, лишившись слуха, зрения и чувств.

36

Темнота, густая, липкая, как смола, тысячей слоев покрывает мои глаза. Нет никакой разницы, открыты глаза или закрыты, – вокруг меня чернота.

Невозможно понять, сколько времени прошло. Какой-то инстинкт заставляет меня хранить неподвижность, контролировать даже дыхание, стараться не паниковать, не дышать быстрее. Беззвучно вдыхать и выдыхать. Попытаться понять, что происходит вокруг, не двигаясь, не говоря ни слова.

Понятно одно: я в помещении. Капли дождя не падают мне на лицо. Надо мной нет звезд, ветер не касается моей кожи. Я медленно опускаю руки по сторонам от себя. Утоптанная земля, сухая, шершавая. Я в помещении, закрытом. Тихо, как в гробу.

Слушай, Джин, слушай.

Ни звука, кроме биения моего сердца. Я сглатываю слюну, кадык дергается.

Оставайся спокойным, не паникуй.

И снова подает голос инстинкт: не двигайся.

Тут, между двумя громкими ударами сердца, я что-то слышу. Тихий, едва слышный звук. Он тут же стихает. Возможно, мне показалось. Но нет: я снова слышу этот тихий шорох.

Звук дыхания.

Кто-то другой рядом.

Не двигайся. Постарайся, чтобы тебя не заметили.

Я больше ничего не слышу: мое сердце бьется слишком громко, кровь слишком сильно шумит в ушах. Я заставляю себя дышать ровно. Медленные, глубокие вдохи. Широко раскрыть рот, чтобы не было слышно никакого свиста.

Где я? И кто здесь рядом со мной.

Я медленно поднимаю руки, описываю ими дугу. Ничего, только холодный воздух. Моя левая рука, опускаясь, касается чего-то гладкого, прохладного, твердого. Стекло? Окно? Я поворачиваю голову, смотрю на свою руку. Ничего не видно. Ни руки. Ни стекла. Только чернота. И снова этот внутренний голос: не издавай ни звука, не двигайся.

– Эй?

Это не мой голос, он принадлежит кому-то другому. Справа от меня. Тихий настолько, что напоминает тонкую струйку дыма.

Это Сисси.

Не двигайся, не говори, не двигайся, не го…

– Сисси? – я борюсь с искушением сесть.

– Джин? – шепчет она в ответ.

Очень медленно, дюйм за дюймом, я придвигаюсь к ней. Она делает то же самое. Не говоря ни слова. Тот же инстинкт, который побуждает молчать меня, говорит и в ней. Наши пальцы соприкасаются, и мы тут же хватаемся за руки, наши пальцы переплетаются, как два борющихся животных. Руки ледяные, но сплетаются они жарко.

Мы стараемся быть абсолютно неподвижными. Потому что чувствуем, что не одни. Она дышит. Я дышу. Тишина. И тут дальше, за ней, слышится звук еще чьего-то дыхания: тихое движение воздуха между губами спящего. Сисси движется на звук. Я хватаю ее, не пуская. Она застывает. Потом пытается вырвать руку. Я хватаю ее сильнее. Не двигайся. Но она настаивает. Я подползаю к ней поближе, вплотную.

– Не надо, – шепчу я ей в ухо.

Теперь она двигается, наклоняется ко мне:

– Где мы?

– Не знаю. Опасно.

Я чувствую, как что-то, лежащее в кармане, прижимается к моей ноге. Я тянусь и вынимаю небольшую трубку, ощупываю ее. Судя по всему, это химический фонарь.

Сисси опускает руки к ботинкам. Я слышу шорох кожи, потом металлическое позвякивание. Она достала кинжалы, которые прятала в ботинках.

– У меня есть химический фонарь, – шепчу я. – Он был в кармане.

Я слышу шорох одежды, потом Сисси говорит:

– У меня тоже. Что происходит?

– Надо сидеть тихо. И неподвижно. – Я чувствую, как она кивает рядом со мной.

– Не используй фонарь, – говорит она. – Не сейчас.

Я сжимаю ее ладонь в ответ.

Мы неподвижно лежим еще минуту. Я снова слышу дыхание. Теперь более громкое, не такое ритмичное. Сисси осторожно двигается. Она пытается ногами ощупать пол вокруг себя.

Что происходит?

Мы вглядываемся в темноту, пытаясь хоть что-то рассмотреть. Но вместо этого слышим звук: короткий, похожий на чиханье, кашель. Тело Сисси напрягается, как пружина. Еще одно покашливание, на этот раз оно переходит в рычание, и все снова стихает. Снова раздается похрапывание. Теперь более затрудненное и слабое.

Сисси держит меня за руку. Я знаю, ей хочется того же, чего и мне: выбраться отсюда. Где бы мы ни были.

Мы осторожно встаем и пытаемся отойти подальше от звука дыхания, вытянув руки вперед. Осторожно переставляем ноги, стараясь ни обо что не споткнуться. Моя рука упирается в стекло. Спустя мгновение его касается и Сисси. Она издает сдавленный звук.

– Джин, – это самый тихий крик, что я когда-либо слышал, – я знаю, где мы.

Она отпускает мою руку, и я словно остаюсь совсем один среди моря тьмы.

– Сисси?

Вокруг абсолютно тихо, даже похрапывание прекратилось. Я тянусь рукой туда, где только что была Сисси. Пусто, как будто она испарилась. Я медленно иду вперед, размахивая руками, но натыкаюсь только на пустоту. Ни следа Сисси, ни единого серого контура в темноте.

Тишину разрывает рычание, высокое, смешанное с бульканьем слюны. Крик – кричит Сисси, – а потом шум движения и дробные удары отброшенного песка по стеклу.

Я переламываю химический фонарь. Болезненное зеленое сияние окружает меня.

Я в Доме Пустоши.

В стеклянной камере.

Внутри нее, вместе с закатником.

Я замечаю неуловимое, почти незаметное глазу движение в сторону Сисси. Черные волосы отброшены с бледного лица, клыки торчат наружу. Сисси уже бросает кинжал. Сполох отраженного света на лезвии, летящем к закатнице. Та падает на землю прямо из прыжка, сложившись пополам, и издает громкий, высокий вопль.

Звон – клинок Сисси ударяется о стекло. Она промахнулась. Я смотрю на закатницу. Она согнулась и воет, закрывая глаза. Теперь я понимаю, она прячется от зеленого света. Странно, сегодня ее реакция сильнее, чем вчера, когда вокруг горело больше дюжины химических фонарей. Вероятно, стеклянная стена поглощает самые болезненные для нее волны. Но сейчас ее ничто не защищает. Этот зеленый свет режет ей глаза, как лезвием.

– Твой химический фонарь, Сисси! Свет ее ослепляет!

Она выхватывает его, переламывает. Вырывается зеленый свет, освещающий комнату еще дальше. Закатница кричит.

Я не трачу времени, разворачиваюсь и бегу к стеклу. Дверь, где же дверь? Но идеально гладкая поверхность стеклянной стены не позволяет даже предположить, что дверь существует. Я зло бью кулаком по стеклу. Твердое как алмаз, совсем не поддается ударам. Я вижу дверь прямо перед собой, ее призрачные, едва заметные, как легкая гравировка на стекле, очертания. Мои руки скользят, силясь найти защелку, ручку, что угодно. Но встречают только гладкую пустоту. Рукоять по другую сторону стекла, клавиатура по другую сторону, всё по другую сторону.

Теперь я вижу старейшин. И Крагмэна. Они сидят там и смотрят на нас возбужденными глазами. Их лица слегка подсвечены зеленым. Они дали нам химические фонари для собственного развлечения. Чтобы лучше видеть, как мы умрем. Я в ярости бью по стеклу.

– Джин!

Я оборачиваюсь. Закатница сидит на корточках, глаза у нее плотно зажмурены. Бледная кожа отливает зеленым и покрыта пятнами.

– Не разговаривай, Сисси! Она найдет тебя по голосу!

Доказывая мою правоту, тварь отталкивается полусогнутыми ногами и прыгает на меня, выбросив вперед руки. Пальцы с острыми черными ногтями летят ко мне, как отравленные стрелы. Я бросаюсь в сторону, падаю, неудачно ударяясь щекой. Закатница пролетает мимо, ее длинные волосы легко касаются моей руки.

Она врезается в стекло, ее голову отбрасывает обратно. На мгновение она словно приклеивается к стеклу, как брошенная лягушка, а потом бессильно соскальзывает вниз. Но даже в таком состоянии она отталкивается руками, ее помутневшие глаза, сощурившись, ищут меня. Она издает бешеный, пронзительный вопль.

Я перекатываюсь, вскакиваю на ноги. Сисси хватает меня, и мы бежим к противоположной стене.

– Есть только один способ отсюда выбраться, – говорит она посеревшими губами.

– Она возвращается…

– Нет, послушай! – Сисси едва не вырывает мне руку из плеча. – Есть только один способ. Пусть она бросится на меня. Я постараюсь продержаться так долго, как только могу. Пока она будет заниматься мной, перережь ей горло этим, – она протягивает мне кинжал.

Я пытаюсь отдернуть руку от холодной рукояти:

– Я не смогу…

– Другого выхода нет! Режь как следует, поглубже…

– Ее буду держать я! Режь сама, ты лучше управляешься с кинжалами.

– Слушай, слушай, слушай! Не спорь со мной. Только один из нас сможет выжить. Ты это знаешь!

– Тогда ты…

– Не позвольте Джину умереть! – кричит она в момент, когда закатница кидается на нас, истекая слюной.

Я инстинктивно кидаю кинжал одновременно с Сисси, кидающей химический фонарь. Фонарь сталкивается с кинжалом перед самым носом закатницы, взрывается фонтаном зеленого света, и брызги падают прямо ей на лицо. Вернее, в лицо, проникая в ткани, как раскаленная лава в ледяное поле, оставляя глубокие дыры. Чудовищный вопль скребет по стеклянным стенам. Закатница падает между нами, свернувшись клубком от боли, царапая руками глаза. Поднимается едкий запах паленого. Она захочет, она будет вынуждена смыть эту обжигающую жидкость. Я бросаю взгляд на гладкую, зеркальную поверхность воды в дальнем конце камеры. Это проем колодца в форме буквы U, через который закатницу кормят. Через который только вчера учительница пропихнула сюда мешок с мясом. Через вертикальную шахту, горизонтальную перемычку внизу и вверх по второй вертикальной шахте. Закатница ползет к воде.

Неожиданно я понимаю: это выход. Такой очевидный, наверное, страх совсем затмил мне разум. Это наш единственный выход. И нам надо добраться туда быстрее этой твари. Мы должны уже быть там.

Я хватаю Сисси за руку и тащу ее. Объяснять некогда. Но она пытается поднять кинжал с земли, для нее это возможность убить закатника. Я тяну ее, почти волоку к другой стене камеры.

– Что ты делаешь? – кричит она. – Это шанс…

– Спасаю нас! – говорю я.

Мы у колодца, он не такой широкий, как я думал. Для Сисси как раз. Для меня – не факт.

– Помнишь этот колодец? Десять метров вниз, изгибается на дне, а потом идет вверх с другой стороны.

Она качает головой:

– Мы не пролезем. Он слишком тесный, слишком глубокий, мы утонем.

Закатница ползет к нам, вытянув руки. Она слышит наши голоса и злобно шипит. Свет фонарей начинает таять. А вместе с ним и время, вместе с ним и наши жизни.

Сисси видит это.

– Ты первый, – шепчет она.

– Нет.

– Джин.

– Я никуда не пойду, пока ты не нырнешь.

– Нет. Не позволяйте Джину умереть. – Ее глаза сверкают решимостью.

– А Джин никуда не пойдет без тебя. – Моя решимость ни на гран не уступает ее.

– Черт с тобой, – шипит она, хватает меня за шею, прижимаясь ко мне на мгновение своей гладкой щекой, а потом скользит к краю бассейна, набирает воздуха и ныряет вниз головой. Я вижу ее ноги, уходящие вниз, в колодец. На мгновение я не понимаю: почему головой вниз?

И тут до меня доходит. Ну, разумеется. Разумеется, она вынуждена была нырнуть головой вниз. Нырнув по-другому, она не смогла бы протиснуться сквозь изгиб внизу. Только нырнув головой вперед, она может развернуть тело и выплыть на другой стороне головой вверх.

Все или ничего. Нельзя ни вернуться назад, ни всплыть за воздухом, ни передумать.

Сзади доносится рычание. Когти скребут по земле. И тишина, которая может значить только одно – закатник летит по воздуху.

Я не трачу время на то, чтобы оглядываться, падаю вправо, перекатываюсь, закатница приземляется рядом со мной. Я вытаскиваю из-под себя правую руку, в которой еще зажат химический фонарь. Он едва светится, как тлеющий уголек, но этого достаточно, чтобы осветить лицо закатницы: оно неожиданно близко от меня. Правый глаз распух, и из него сочится белая жидкость. Но левый чист и горит голодом.

У меня осталась последняя карта. Я сжимаю фонарь зубами, а потом дергаю головой, отрывая верх. Жидкость – густая, липкая, отдающая уксусом – заполняет мой рот.

Закатница прыгает на меня, она уже на мне, оседлала и прижала мои руки к земле, ее здоровый глаз светится торжеством, слюна брызжет изо рта, как кипяток из чайника.

Она поймала меня.

И в эту долю секунды, когда голова твари с ощеренными клыками опускается к моей шее, я струей выплевываю жидкость химического фонаря изо рта. Светящиеся зеленые брызги попадают закатнице в лицо.

Она кричит, отпрыгивает назад, закрывает лицо руками. Что-то потрескивает, как будто горит.

Я уже бросаюсь к колодцу, но не могу найти сразу в такой темноте. Вот он! В нескольких шагах от меня слегка подрагивающая серая поверхность. Мои пальцы касаются воды, я не трачу времени зря и ныряю. Жидкий холод принимает мою голову, шею, плечи.

Я в воде. Под водой.

Ее ледяные объятия оказываются потрясением для моего тела, они холодными тисками сжимают мои легкие, сокращая и без того небольшой объем воздуха. Голова кружится от неожиданной смены обстановки.

И тут тесно, колодец едва шире моих плеч. Меня готовится захлестнуть волна паники. Я стараюсь не обращать внимания на пугающую потерю ориентации от того, что вишу вниз головой, нахожусь под водой и вообще вне себя от ужаса. Во всяком случае, мне хватило ума выставить руки перед собой. Если бы я этого не сделал, они бы застряли между телом и стенками колодца. Я оказался бы в ловушке.

Небольшое утешение, и у меня определенно нет времени хвалить себя за находчивость. Потому что я все еще неподвижен. Нижняя (теперь верхняя?) половина моего тела все еще над водой, ноги пинают воздух в безуспешной попытке найти опору. Мне кажется, будто они существуют отдельно от меня, как какие-то странные щупальца в тысяче миль наверху. Я завидую им – у них есть доступ к воздуху. Мне бы хотелось дышать через ноги, как через соломинки.

Я слышу голодное рычание, приглушенное, но пугающее. Я слышу, как его рокот отдается в ледяной воде. Закатница вот-вот бросится на меня. На мои ноги. На мгновение меня охватывает странное облегчение: будто я в безопасности под защитой ног, будто могу безболезненно отдать их закатнице.

Мой мозг. Мои мысли. Разбегаются. Я не могу нормально думать.

Я дергаюсь из стороны в сторону. Мне нужен воздух. Паникуя, я забыл глубоко вдохнуть. У меня нет воздуха. Уже. Я только начал свой долгий путь под водой, а в легких у меня уже пусто.

Я кручусь, стараясь сдвинуть застрявшее тело, и понимаю, что надо было снять эту громоздкую, стесняющую движения одежду, прежде чем нырять. Я кручусь в попытках протиснуться. Срабатывает, я проваливаюсь вниз на несколько футов. Мои руки скользят по гладкому металлу в поисках опоры. Я нахожу небольшой выступ – крохотный, всего лишь не до конца вкрученный болт. Но этого достаточно, чтобы уцепиться и протолкнуть тело вниз на несколько футов.

Дюйм за дюймом я пробираюсь вниз. Слишком медленно, слишком. Глаза открыты, но я не вижу вокруг ничего, кроме черноты ледяной воды, вонзающейся в мое тело тысячами крохотных ледяных иголок. Воздуха нет, это была ошибка. Мне надо вернуться, всплыть за воздухом. За драгоценным воздухом.

Что-то хватает меня за ногу.

Я кричу. Последние остатки воздуха пузырьками покидают мои легкие.

С меня срывают ботинок, едва не отрывая ступню вместе с ним, я пинаюсь изо всех сил, крича в мокрую тьму. Что-то поддается.

Мое тело скользит вниз еще на пару футов. Я обшариваю стены в поисках хоть чего-то, за что можно уцепиться, стараюсь втянуть плечи. Моей подошвы касается острый ноготь.

Я распахиваю рот, чтобы закричать. Но больше нет ни воздуха, ни звуков.

Не глотать воду! Не глотать! Одна капля в трахее вызовет смертельный спазм. Я пинаю вверх еще раз, попадаю по коже, по округлой кости – скуле? – закатницы. Я чувствую, как моей щиколотки касаются пряди длинных волос.

Все мое тело содрогается от паники. Я хватаюсь за скользкие стены колодца, отчаянно нуждаясь в опоре. Случается чудо – просвет становится шире. Всего на дюйм с каждой стороны – слишком мало, чтобы развернуться, – но мне он кажется широким, как горная долина. Я проваливаюсь еще на пару футов, на пару метров, упираюсь руками в стены и проталкиваю себя вниз, пытаясь отталкиваться ногами. Я преодолел пять метров – целую галактику. Уши закладывает от давления воды.

Здесь закатница меня не достанет, не посмеет лезть глубже.

И тут я чувствую, как когтистая рука хватает меня за щиколотку. Она держит меня уверенно и не собирается отпускать. Я вскрикиваю, выпуская еще пузырьки, пинаюсь, но, кажется, это ее только раззадоривает. Хватка крепнет. Я пинаю вверх еще раз, и моя пятка попадает по чему-то большому и твердому. По голове.

Она с головой под водой! Тварь наверху тоже это осознает и начинает дергаться. Она отпускает меня, но рука запуталась в штанине. В узком пространстве колодца она не может как следует разорвать ткань и когтями кромсает ее, превращая в сетку, в которой пальцы окончательно запутываются. Закатница паникует, чувствуя, что я тащу ее вниз по колодцу. Ее вопль, приглушенный водой смешивается с щелканьем выворачиваемых пальцев. Я чувствую ее последнюю жестокую судорогу, и все стихает. Она утонула.

Я распахиваю глаза, силясь увидеть дно, но вокруг чернота. Я могу только ярд за ярдом проталкивать себя вниз, в бездну. Затем меня посещает жуткая мысль. Что, если вместо дна я коснусь Сисси? Ее закупорившего проход тела, в раздувшейся вокруг одежде, с мертвым и безжизненным лицом, вокруг которого медленно колышутся волосы?

Я зажмуриваюсь, будто пытаясь прогнать из головы этот образ, и пробираюсь ниже. Вода становится холоднее, кровь стучит у меня в ушах.

Мне не выбраться. У меня больше ничего не осталось.

Воздуха нет. Мой разум захватывает безумие, грудь словно раздирают острые когти. Мне хочется, чтобы эти спазмы закончились, чтобы эта последняя стадия утопления прошла и меня принял покой смерти.

Потом мои пальцы касаются чего-то. Не мягкой кожи, а великолепно твердого металла. Дно колодца. Я мечусь во все стороны, стараясь найти, где шахта загибается, чтобы подняться с другой стороны стенки. Только достав головой до дна, я вижу проем. Прямо у себя перед лицом.

Он чудовищно маленький.

Мои плечи едва-едва в него пройдут. Или не пройдут вовсе. Может быть. Или нет. Я тяну руки вперед. У меня нет другого выхода.

Она не такая уж длинная, эта горизонтальная часть. Оказывается, я могу ухватиться за ее край с другой стороны. Я держусь за него и подтягиваю свое тело, как на турнике, протискивая голову и плечи. Голова проскальзывает, оказывается вровень с руками, и я вижу вторую вертикальную шахту. Осталось протащить нижнюю часть тела и оттолкнуться. Несколько секунд. Несколько секунд до воздуха.

Но я застрял. Что-то мешает мне. Это закатница. Она утонула, но ее рука все еще запутана в разорванной штанине. Я тащу за собой этот мертвый вес, застрявший где-то в колодце.

Я тяну сильнее, чувствуя, что немного сдвигаюсь. У меня получается протащить значительную часть тела через горизонтальную перемычку в вертикальную шахту, но затем продвижение останавливается. Мертвая и неподвижная рука закатницы запуталась в моей штанине, и как бы я ни пытался ее стряхнуть, у меня не получается. Я застрял. Даже мертвая, закатница убьет меня.

Это конец. Один в ледяной водной могиле, в непроглядной черноте. Это квинтэссенция моей жизни. Всё – одиночество, отчаяние, растерянность – воплотилось в этой тесной гробнице. Тело расслабляется, напряжение уходит. Спазм, и затем ничего. Даже шум крови в ушах замедляется и стихает. Кулаки разжимаются, и когда руки поднимаются вверх, они кажутся двумя столбами дыма от погребального костра.

Смерть не так уж плоха, на самом деле. Просто понадобилось слишком много времени, чтобы здесь оказаться. Все эти годы.

Надо мной появляется ангел – серый силуэт. Он опускается, глядя на меня широко раскрытыми глазами, волосы от движения сносит назад. Я готов его встретить, когда он протягивает ко мне свои длинные фарфоровые руки. Он тянет меня, дергает раз, два, я застрял.

Что-то меня отпускает, и ангел поднимает меня наверх, к чему-то далекому и несуществующему. Я чувствую, как теплое тело касается моей спины – приятное, успокаивающее чувство. Мы медленно всплываем, он держит меня под мышками, сомкнув руки на груди. Черные стены проплывают мимо, когда мы возносимся вверх, минуя потолок Дома Пустоши, минуя облака и звезды, в небеса. Но в этих небесах нет ни звезд, ни поющих ангелов, ни мощеных золотом улиц, ни молока, ни меда, ни плодов, ни солнца. Только чернота и тьма. А потом исчезает и это.