Текст книги "Добыча"

17

…Глухие голоса, потом молчание. Кто-то накрывает мое дрожащее, замерзающее тело толстым покрывалом, которое я хватаю горящими руками. Я снова теряю сознание…

…Я вырываюсь из серого забытья, чувствуя, как мою одежду пропитывает холодный пот. Даже в лихорадке я ощущаю ход времени: дни сменяют ночи, луна и солнце всходят и заходят. На мой горячий лоб кладут холодный компресс, который сразу едва не вскипает. Мягкое журчание чьего-то голоса вновь сменяется тишиной. Холодная рука касается моей ладони – приятное и свежее ощущение, как от прохладного мрамора. Я стискиваю ее, чувствуя, как проваливаюсь в яму лихорадки, полную одновременно льда и огня…

Через сколько-то часов – дней? – я снова могу открыть глаза. Комната – будто ставшая плоской и двумерной, – колышется, как флаг на ветру. Из пустоты выступает лицо. Это Пепельный Июнь. Она бледная и выглядит больной. Но с цветом ее волос что-то не то. Потом ее лицо превращается в лицо Сисси. Карие глаза с беспокойством смотрят на меня. Комната опять начинает качаться, и я закрываю глаза. Рядом со мной раздается тихий плеск воды. К горящему лбу прижимается мокрое полотенце. Мир снова проваливается в темноту…

…Я открываю глаза, смахивая застывшие слезы. С тех пор как я в последний раз раскрывал веки, прошло не меньше суток. Почти тут же я начинаю вновь падать во тьму. Но успеваю заметить Сисси, она смотрит в окно, не зная, что я пришел в себя. Ее лицо, освещенное лунным светом, напряжено. На нем страх. Что-то не так. Я снова засыпаю…

Я просыпаюсь. Такое чувство, будто я родился заново. Впервые за последние несколько дней у меня ясная голова и я могу чувствовать тело, хотя еще слаб. Я касаюсь своего лба. Кожа прохладная и сухая. Лихорадка прекратилась. Я делаю вдох, чувствуя, что в легких еще бурлит мокрота.

Солнечный свет струится сквозь прозрачные шторы. Я в маленькой комнате, облицованной деревом. Большой альков делает ее просторнее. Рядом со мной, в кожаном кресле, крепко спит Сисси. Рот у нее приоткрыт, покрывало слегка приподнимается от дыхания. Я пытаюсь сесть, но сил у меня практически нет.

– Осторожно, помедленнее, вот так, – Сисси мгновенно оказывается рядом, поддерживает меня и помогает лечь.

– Сколько? – хриплю я. Мой голос больше похож на карканье, я его почти не узнаю.

– Ты пролежал три дня. Первые два почти не приходил в себя и температура не опускалась. На, выпей, – она подносит к моим губам чашку. – Лихорадка отступила вчера ночью.

– Я сам. – Но чашка как будто сделана из свинца, и я едва не расплескиваю ее содержимое. Сисси поддерживает мои руки. Я делаю несколько глотков и падаю назад, на подушку. По моему телу проходит волна тепла.

Сисси выглядит измученной, волосы у нее спутаны, несколько прядей прилипли к щеке. Под глазами мешки, напряжение читается в чертах. Что-то не так.

– Сейчас утро или вечер? – спрашиваю я.

Вопрос застает ее врасплох.

– Не знаю, я потеряла счет времени, – говорит она и смотрит в окно. – Кажется, ближе к вечеру. Да, – кивает она, изучая окно с другой стороны комнаты, – там запад, так что время к вечеру.

– А где все? Где мальчики?

– Там где-то.

– С ними все в порядке?

Она кивает.

– Более чем. Им здесь действительно нравится, – она пытается улыбнуться, но слишком напряжена для этого. – Они в восторге. Никогда не видела их такими счастливыми.

– Так, значит, это действительно она? Земля Молока и Меда?

Сисси кивает и умолкает.

– Сисси, что не так?

– Да нет, все в порядке. Здесь хорошо. Плоды, солнце. Земля обетованная, да.

Но она уже долго не смотрит мне в глаза.

– Расскажи мне, – осторожно прошу я.

Она закусывает нижнюю губу, ерзает на месте и, наконец, шепчет:

– Что-то тут не так.

Я все-таки сажусь.

– Что ты имеешь в виду? – Мокрота опять поднимается в груди, и я начинаю кашлять. Она наклоняется ко мне и слегка хлопает по спине. – Сисси, расскажи мне.

Она качает головой:

– Тебе надо отдохнуть.

Я сжимаю ее руку:

– Просто скажи.

Она задумывается.

– Трудно сказать точно. Просто какие-то мелочи.

– Мальчики тоже заметили? Эпаф?

Я вижу в ее глазах растерянность.

– Здесь слишком много еды, слишком много развлечений. Вчера мы заговорили с Эпафом, он вообще ничего не заметил. Сказал, чтобы я перестала об этом думать, вести себя, как параноик. Расслабиться и получать удовольствие. Но я не могу. Что-то не так.

В этот момент снаружи раздаются шаги и дверь резко распахивается. Заходит высокий мужчина, слегка сутулящийся, как будто стесняясь своего роста. Сисси напрягается.

– Что ты здесь делаешь! – рявкает он на нее. – Это нехорошо. Это неправильно!

– В чем дело? – спрашиваю я.

Мужчина переводит взгляд на меня.

– Ты пришел в себя! – восклицает он, покачиваясь.

– Да.

Он моргает.

– Я старейшина Нортрамптон. Я заботился о тебе, – язык у него заплетается, глаза красные, и даже отсюда я чувствую запах алкоголя изо рта.

Он подходит к окну и возится с защелкой. Высунувшись и сложив руки у рта, он издает переливчатый вопль; даже этот вопль неразборчив. Потом он поворачивается ко мне.

– Собирайся, пожалуйста, – говорит он. – Ужин через несколько минут. Девушки отведут тебя в обеденный зал. Там, – он показывает на шкаф, – теплая одежда, по твоим меркам. Я выйду, чтобы ты переоделся. Но побыстрее.

– Ему надо лежать, – возражает Сисси, – он еще слаб. Можно, я принести еду сюда?

Старейшина раздраженно хмурит брови.

– Он будет ужинать со всеми в обеденном зале. Великий старейшина Крагмэн обрадуется, что Джин пришел в себя. Будет доволен тем, как я за ним ухаживал, – он облизывает губы и переключает внимание на Сисси: – А ты что тут делаешь? Тебе нельзя здесь находиться.

Сисси напрягается, но ничего не говорит.

– Пойдем. Быстро, – он выходит из комнаты, оставляя дверь открытой.

Шагов не слышно, видимо, он остановился прямо за дверью и ждет, пока Сисси последует за ним. Взгляд Сисси становится жестким. Она наклоняется ко мне.

– Слушай, ты должен кое-что знать, – произносит она быстрым шепотом.

– Что?

– Твой о… – она бросает взгляд на дверь. – Ученый.

В этот момент воздух из комнаты как будто высасывают. Я вспоминаю: жирные губы Крагмэна двигаются, меня обдает отвратительным запахом его дыхания. Я слышу слова: «Он погиб. Трагический случай…»

Мой отец. Мертв.

Снова. Второй раз я вынужден оплакивать его, скучать по нему, чувствовать, будто он меня бросил. Чувствовать пустоту мира, в котором отца больше нет. Неожиданно мне становится тяжело дышать. Сисси берет меня за руку – знакомое мягкое прикосновение. Я понимаю, что это она держала меня за руку последние дни и ночи, это ее прикосновение было бальзамом для моей горящей кожи. Это она вылечила меня.

– Что? Что с ним?

Половица скрипит. Старейшина снова появляется в дверях.

– Пойдем! – рявкает он.

Сисси встает, чтобы уйти, но я хватаю ее за руку. Мне надо знать. Она задерживается на мгновение, видя мое нетерпение, а потом берет мокрое полотенце и изображает, что протирает мой лоб.

– Он покончил с собой, – шепчет она. – Говорят, повесился в том деревянном домике.

– Что?

– Мне правда очень жаль, – шепчет Сисси.

Раздается громкий скрип половиц: старейшина идет к нам.

– Поговорим потом, – быстро говорит Сисси и, уходя, пожимает мою руку на прощание. Их шаги удаляются. Я остаюсь один во всепоглощающей тишине.

Я не верю в его самоубийство. Отец ценил жизнь, с раннего возраста внушал мне веру в ее святость. В том аду, в котором мы жили в столице, он отказался от легкого пути, предлагаемого нам смертью. Вместо этого он каждый день сражался, чтобы прожить еще один день. Ценность жизни была для него аксиомой. И если он мог столько лет бороться, чтобы выжить в чудовищном городе, с чего бы ему так быстро покончить с собой здесь, в Земле Обетованной.

Неожиданно мои мысли прерывает хор девичьих голосов, доносящихся из окна.

 
Колокольчики звенят,
Ложки с вилками блестят,
Каждый пусть на звон идет,
Добрый ужин всех нас ждет.
 

Их голоса сливаются в гармоничный хор. Я раскрываю шторы. Они тут. Стоят в два ряда по десять, выстроились полукругом и поют для меня. Их лица светятся чистотой, как будто сотканы из прозрачного горного воздуха. Они поднимают взгляд и радостно улыбаются мне.

Я отхожу от окна и прижимаюсь к стене, чтобы они меня не видели. Их голоса продолжают доносится снаружи; мне хочется закрыть окно. Тьма во мне сражается против солнечного света, улыбок и гармонии.

Спустя три песни я выбираюсь наружу. Солнце приятно покалывает лицо. Свет и прохладный горный ветер настраивают на оптимистичный лад. Сисси, скрестив руки на груди, стоит в стороне. Я думал, что хор перестанет петь, когда я спущусь к ним, но они продолжают, даже когда я даю знак замолчать. Ангельские личики краснеют от смущения каждый раз, когда наши глаза встречаются, но это не мешает им на меня пялиться.

С широко распахнутыми глазами и приоткрытыми ртами они выглядят постоянно удивленными.

«Врач» фыркает:

– Главное здесь мир, красота и гармония. Это суть Миссии.

Допев последнюю песню, хор разбивает строй. Ко мне подходит одна из девушек.

– Мы просим присоединиться к нам за ужином, – говорит она.

– Да, думаю, я понял, – отвечаю я, стараясь говорить весело и с благодарностью.

Ее щеки заливает алым.

– Тогда пойдемте сюда, – зовет она.

Группа девушек ведет нас с Сисси по булыжной мостовой, окружив тесным полукругом. Они улыбаются изо всех сил, их зубы ярко сверкают на солнце. По пути я замечаю, как странно они переваливаются и покачиваются.

– Да, так они и ходят, – произносит Сисси рядом со мной. – Я спрашивала их почему, но они просто отмахивались. Как и в ответ на все другие вопросы, впрочем, – она понижает голос. – Думаю, это как-то связано с их ногами. Смотри, какие они крохотные.

Она права. В маленьких туфельках, выглядывающих из-под платьиц, как будто вообще нет ступней.

На улицу высыпают еще девушки: многие из них щекастые и с округлыми животиками. И тут я неожиданно понимаю. То, что я считал полнотой, на самом деле нечто другое – они беременны. На самом деле, присмотревшись, я повсюду замечаю девушек на разных сроках беременности. Как минимум каждая третья с животом. Все они улыбаются, растянув рты до ушей и демонстрируя два ряда блестящих, сверкающих на солнце зубов.

– С тобой все в порядке? – спрашивает Сисси, косясь на меня.

– Ага, – говорю я, тряся головой, чтобы отогнать мысли. – А где наша банда?

– Наверное, уже в обеденном зале. Они едят не переставая, с тех пор как мы сюда пришли. И уже наели себе пузо в знак доказательства.

Как и все прочие, собираюсь сказать я, но мы уже входим в обеденный зал. Меня поражает, насколько – по сравнению с первым разом – тут больше народа. Четыре длинных стола стоят вдоль стен, и у каждого длинные дубовые скамейки. Последние заполнены девушками, среди которых то там, то тут сидят совсем маленькие мальчики. Зал набит битком, но в нем царит тишина и порядок. Сквозь высокие, доходящие до балок потолка окна, в зал льется солнечный свет, расчерчивающий пол диагональными полосами.

Меня ведут через весь зал на сцену в дальнем его конце. Наши ребята сидят за стоящим там столом. Сисси права: все они пополнились килограммами. Щеки округлились, лица выглядят расслабленными и спокойными.

Все рады меня видеть: Бен, Дэвид и Джейкоб подскакивают и бросаются мне на шею.

– Бен! – восклицаю я, устраиваясь за столом. – У тебя щеки, как воздушные шары!

Все смеются, Джейкоб продолжает шутку.

– Все восемь килограмм, которые Бен набрал, отложились исключительно на его щеках, – он тянет руку и по-доброму щиплет Бена за щеку.

– Сколько мы здесь? – спрашиваю я. – Три дня или три месяца? Посмотрите, как вы раздобрели!

Бен щупает себя за бок и улыбается.

– Нас трудно упрекнуть, – смеется он. – Еда здесь просто сумасшедшая.

Наш стол не единственный на сцене. Другой – куда массивнее, с такими мощными ножками, что, кажется, они вырастают прямо из сцены, – стоит у ее переднего края. На накрахмаленной скатерти поблескивают тарелки и серебряные столовые приборы.

– Там сидят старейшины, – говорит Джейкоб, не сводя глаз с дверей кухни.

Как по знаку, в зал входит группа старейшин. Все тут же встают и склоняют головы в знак почтения. Старейшины шествуют к столу, их округлые животы покачиваются над ремнями. Крагмэн входит последним. Только когда он садится, за ним следуют остальные старейшины, а потом и мы все. Все это сопровождает удивительная тишина. Даже скамейки отодвигаются почти бесшумно. А потом мы все сидим неподвижно, никто даже не шевелится. Наконец Крагмэн берет кружку и встает. В этот момент я замечаю, что Сисси с нами нет. Если подумать, она исчезла в тот момент, когда мы вошли в обеденный зал.

– Сегодня мы вновь собрались здесь, чтобы отпраздновать прибытие наших доблестных путешественников. Им пришлось проделать долгий путь и преодолеть немало опасностей. И все же они здесь, такое чудесное происшествие заслуживает того, чтобы его отметить, и одного праздничного ужина недостаточно. За наших братьев – потерянных и вновь найденных.

Он делает паузу, раздаются аплодисменты. Крагмэн тепло смотрит на нас.

Я наклоняюсь к Эпафу.

– Где Сисси? – шепчу я.

– Шшш, – говорит он, даже не поворачиваясь. Его взгляд устремлен на Крагмэна.

– Те из нас, – продолжает Крагмэн, – кому посчастливилось говорить с ними, могут подтвердить: они добры, умны, разумны. Они прирожденные воины. Мы приветствуем их как членов семьи: протягиваем им руки, с радостью принимаем их в объятия, как новых граждан нашей Миссии. А сегодня наша радость стала полной, – говорит он, театрально повышая голос. – Ведь Джин, бесстрашный лидер наших новых друзей, наконец исцелился от болезни, лишившей его сил. Поблагодарим старейшину Нортрамптона за его опыт и настойчивость, которые помогли вернуть Джину здоровье. Я рад сообщить, что молодой Джин переедет из клиники в дом, хоть мы еще не решили в какой.

Старейшина Нортрамптон благодарно склоняет голову.

– Помолимся, – говорит Крагмэн. Все головы, как одна, опускаются в поклоне. – Великий Податель, мы благодарим тебя за обилие еды и питья, радости и солнечного света, который ты даешь нам каждый день. Мы благодарим тебя за выздоровление, которое ты подарил нашему новому брату, Джину. Мы молим тебя о том, чтобы в своей мудрости ты в нужное время доверил Источник нашей надежной заботе. Велика твоя благосклонность к нам, велико твое милосердие, велика твоя доброта и велика твоя защита, простираемая над нашей благословенной общиной.

Он кивает девушке, стоящей у дверей кухни, и в этот самый момент еда начинает литься рекой – девушки, переваливаясь с бока на бок, разносят ее по залу.

– Где Сисси? – спрашиваю я Джейкоба, который сидит по другую сторону от меня. Он не слушает, следит за тем, как несут еду.

– Сидит с другими девушками, внизу, – небрежно бормочет он. – Девушкам на сцену нельзя.

– Вы должны были настоять, чтобы Сисси…

Но он меня больше не слушает. Он отвернулся, наклонился к Дэвиду и что-то говорит по поводу первых блюд, которые несут к нам.

Я ищу Сисси среди рядов девушек. Она сидит вдалеке, среди этого человеческого моря, так же спокойно и тихо, как остальные. На мгновение наши взгляды встречаются, но к столу тут же подходит группа девушек с тарелками, заслоняя вид.

Еда, исчезающая почти с той же скоростью, с которой ее принесли, действительно потрясающая. Все блюда, поданные такими горячими, что от них идет пар, имеют экзотические названия, которые объявляет нам девушка, принесшая их. Она не успевает поставить тарелки на стол, как ребята жадно на них набрасываются.

– Эпаф! – говорю я. – Надо сделать что-нибудь, чтобы Сисси поднялась к нам.

Он отрицательно качает головой, продолжая жевать.

– С ней все в порядке. Девушки едят внизу, таков закон, – бормочет он с набитым ртом. Он запихивает в рот все больше еды, стараясь не отставать от потока, льющегося из дверей кухни.

Я следую его примеру, понимая, что чудовищно голоден. Хороший знак, значит, я действительно выздоравливаю. Еду все несут и несут: горячую, поджаренную – мясо кроликов и белок, свиней и коров. Самые изысканные соусы, от ароматов которых начинают течь слюни.

– Откуда появляется вся эта еда? – задаю я вопрос, ни к кому не обращаясь.

После двух десертов мы откидываемся на спинки стульев, спокойные и наевшиеся до отвала. В дальнем конце зала раздается звон колокольчика. В тот же момент все откладывают приборы. Со скрипом отодвигаются скамейки, и все встают. Сидеть и продолжать есть остаются только старейшины. Одна из девушек выходит в центр зала.

– Чтение законов, – объявляет она громким, ясным голосом. – Закон первый!

– Всегда ходите группами по три или больше, – гремит в унисон остальной зал. – Одиночество запрещено.

– Закон второй! – восклицает девушка.

– Всегда улыбайтесь с радостью, которую дарует нам Податель.

– Закон третий!

– Подчиняйтесь старейшинам, как самому Подателю.

Все остаются стоять, когда один из старейшин, продолжая жевать, поднимается со своего места:

– У нас замечательные новости. Сегодня мы отмечаем дни рождения Кэсси, Фионы и Сэнди. Кэсси и Фиона сегодня будут ночевать в таверне. Сэнди будет спать после обеда здесь.

Девушки не отвечают.

Старейшина садится обратно. Все рядами выходят из зала. У дверей стоят доски, на которых мелом что-то написано. Девушки, проходя мимо, замедляют шаг и читают.

– Что это? – спрашиваю я.

– Это их назначения, – говорит Эпаф. – Всех жителей деревни каждый день назначают в разные дома для разной работы: шитье, забота о детях, готовка и так далее. Старейшины говорят, что это хорошо – уметь во всем разбираться. Назначают их совершенно случайно. Никогда нельзя понять заранее, с кем ты будешь работать или спать, потому что ночуешь ты в том же доме, где и работаешь. Работаешь в доме тканей, там же и спишь. Помогает почувствовать себя общностью. Не дает застаиваться.

После ужина Крагмэн и еще несколько старейшин ведут меня на экскурсию. Эпаф и остальные ребята, уже знакомые с расположением домов Миссии, отстают от нас. Сисси нигде не видно. Когда я расспрашиваю о ней, старейшины только пожимают плечами. В отличие от девушек, они твердо стоят на ногах, делают длинные шаги, и их ботинки ступают по мощеной дороге с небрежной уверенностью.

– Мы гордимся двумя вещами, – говорит Крагмэн, размахивая полными руками. – Едой и пением.

Как будто по сигналу, один из старейшин оглушительно рыгает. Отвратительный запах гнилых яиц и прокисшего молока заполняет воздух вслед за мерзким влажным звуком.

– Это было не пение, – фыркает другой старейшина, и остальные одобрительно смеются.

– Здесь, – произносит Крагмэн спустя минуту, – та часть деревни, которая отвечает за еду. Достаточно принюхаться, чтобы понять, что ты попал сюда. Растолстеть можно просто от запаха, – он рассматривает дома. – Пойдем, заглянем внутрь.

Мы заходим в ближайший дом, пекарню. Воздух наполнен ароматами хлеба, пончиков и слоек. Я захожу первым и успеваю заметить выражения лиц работающих там девушек до того, как они понимают, что кто-то вошел. Они мрачны, печальны, как будто из помещения выкачали цвет, сделав все серым. Но спустя мгновение они начинают улыбаться и щебетать, как будто кто-то щелкнул выключателем.

– Какой сюрприз! Добро пожаловать! – говорит девушка рядом со мной, улыбаясь и порывисто подходя ко мне.

– Приготовьте для наших дорогих гостей лакомства в двойном размере! – уверенно приказывает Крагмэн. От его рта разлетаются фонтанчики муки, как пар от дыхания на морозе.

Нам дают попробовать корзиночки и суфле. Всё изумительно вкусно. Когда мы покидаем пекарню, девушки кланяются, прижав руки к груди, и, улыбаясь, благодарят нас за визит.

– Откуда вы берете всю эту еду? – спрашиваю я Крагмэна, когда мы выходим на улицу, где встречаем группу девушек, несущих ведра с водой. Они тоже улыбаются и кланяются, проходя мимо нас. – Все эти продукты, которые используют девушки. Ферма тут небольшая, так откуда же это все?

Крагмэн смотрит на меня, его глаза излучают веселье, как если бы ответом на мой вопрос было счастье и радость.

– Откуда-то они должны браться… – начинаю я.

– Благой Податель нас не оставляет, – говорит Крагмэн. – Он каждый день подает нам что-то новое, каждый день что-то новое.

– Я не…

– Ах, наконец-то мы пришли! В этой части деревни занимаются пением! – громогласно возвещает Крагмэн, отворачиваясь от меня.

Остальные старейшины не сводят с меня глаз, обжигая едким дружелюбием.

– Эти домики, – говорит Крагмэн, – лучшее, что у меня есть. Здесь мы готовим хор. Учиться могут только самые одаренные. Разве ты их не слышишь?

Он распахивает дверь, и музыка тут же утихает.

– Старейшина Крагмэн, мы так рады, что вы почтили нас своим визитом, – говорит девушка за пианино. Судя по животу, она как минимум на седьмом месяце.

Крагмэн улыбается:

– Я рассказал нашему гостю, как мы вами гордимся. Надеюсь, вы его не разочаруете.

– Разумеется, нет.

Мы обмениваемся любезностями. Голоса девушек звенят от радости, с их лиц не сходит улыбка.

Так в каждом домике, куда мы заходим: в плотницкой, в столярной, в ткацкой, в мастерских, где девушки учатся вязать спицами и крючком, вышивать гладью и крестиком, плести макраме. Везде нас встречают поклоны и высокопарные любезности. Даже те девушки, которых мы встречаем на улице, улыбаются с тем же натянутым дружелюбием, они демонстрируют сверкающие зубы, глядя в пол. Только младенцы в яслях – где стоят бесконечные ряды детских кроваток, – не участвуют в этих танцах вежливости. Только в их криках и воплях слышится неудовольствие.

Экскурсия заканчивается, когда вокруг темнеет. Мягкое свечение заката, окутавшее горы лиловой пыльцой, уходит с наступлением ночи. Почти все старейшины постепенно нас покинули, направившись в таверну и сославшись на то, что у них встреча. Со мной осталась только пара тех, что помоложе – мрачных и молчаливых. Моргая, включаются фонари.

– Мы отведем тебя в твой дом, – говорят они.

– Туда, где мои друзья?

Они качают головами:

– Нет, там нет свободной комнаты. Нам поручили отвести тебя в другое место. Тебе понравится. Дом недавно построили, совсем новый. Там больше никого нет. Будешь сам по себе.

– Я бы предпочел остаться со своими друзьями. Не понимаю, почему я должен быть один.

– Ну ладно. Ты не один такой. Девушка, как ее там зовут, эту малявку – Сисси – она на ферме.

Я застываю:

– Она не с мальчиками?

– У нее большие ноги. Девушкам с большими ногами запрещено ночевать в городе. Большеногие должны спать на ферме. Так говорится в законах.

– Помянешь черта, – говорит один из старейшин. – Вон она.

Сисси с группой из десяти девушек. Прямо за ней стоит старейшина и рассматривает ее зад с жутковатой сосредоточенностью. Его пухлые руки вываливаются из жилета-безрукавки, как волосатые комки сала.

– Эй, Сисси, – говорю я.

– Эй, – быстро отвечает она, – Джин. – Голос ее звучит печально.

Потом старейшина манит Сисси вперед. Группа идет дальше по мощеной дороге. Я смотрю, как они исчезают во тьме, чтобы появиться в круге света под следующим фонарем. У последнего фонаря Сисси оборачивается посмотреть на меня. Ее лицо маленькое и бледное. Она что-то говорит. Я читаю по ее губам: «Приходи ко мне». Потом она окончательно исчезает в темноте.