Текст книги "День Дьявола"

– И что тогда?

– Тогда мы их и возьмем, – ответил он. – Стрелять легче сверху.

– А ты думаешь, будет достаточно светло? – спросил я.

Хотя была еще середина дня, с запада надвигалась непогода, горизонт темнел, и тучи могли опуститься достаточно низко. А тогда в пустошах наступят ранние сумерки.

– Хватит, – отмахнулся Отец, поглядев на небо. – Все будет в порядке. Главное, чтобы они продвигались дальше.

Но им захотелось остановиться и приняться за еду, а два самца продолжали бдительно следить друг за другом, и каждый дожидался момента, когда он сможет самоутвердиться. Нажав большим пальцем на предохранитель, Отец отложил ружье в сторону и лег среди вереска, чтобы его не было видно. Время от времени нам попадались кустики черники. Старик любил полакомиться ею, когда ходил в пустоши, и возвращался потом на ферму с руками кроваво-красного цвета. К октябрю, однако, ягод уже не оставалось, как и пташек, которые кормились ими летом.

Печальна осенняя музыка в пустошах. Трясогузки и жаворонки уже улетели, и ветер приносит издалека только мрачные дифтонги канюков и крики-трели куликов. Пустоши отданы теперь в полное распоряжение пернатых с крепкими клювами и острыми когтями, таких как осоед и ястреб-перепелятник в его голубином наряде, как пустельга, что сейчас поднялась из вереска и пролетела так близко от нас, что мы могли разглядеть ее хохол стального цвета и желтовато-коричневое брюшко. Некоторое время она пыталась бороться с ветром, а потом села, замерев в почти совершенной неподвижности, чтобы дождаться момента, когда шевельнется в вереске что-нибудь мясное, по ее мнению, достаточно крупное. Она уже заметила нас – конечно, еще с первого выстрела – и наблюдала за нами, уверенная, что, если мы окажемся для нее угрозой, ей будет достаточно шевельнуть кончиком пера, чтобы унестись прочь от опасности. Это была ее пустошь, и птица знала ее лучше, чем мы могли бы ее когда-нибудь узнать.

Отец вытащил флягу и отхлебнул еще один глоток бренди.

– Ты точно не хочешь? – спросил он, вытирая горлышко рукавом.

На этот раз я взял у него фляжку и глотнул. Благодатный огонь разлился во рту и горле-как раз вовремя, когда в воздухе повеяло холодом.

– Будешь рад убраться отсюда после Загона, – заметил Отец, поднимая капюшон куртки. – В такую-то погоду.

– Нам вовсе не обязательно уезжать отсюда, – ответил я.

– Хочешь по новой завести этот разговор, Джон? – сказал он. – Кэтрин – милая девушка, но когда ты выбирал ее, ты знал, что она не захочет жить здесь. Никогда. Поэтому ты ее и выбрал, скажешь, нет?

– Папа, дай ей шанс. Она же здесь всего два дня.

– Джон, даже если она останется здесь до конца жизни, она не будет чувствовать себя здесь как дома.

– Мама ведь тоже была не отсюда, – возразил я. – Она, наверно, чувствовала то же самое?

Он взглянул на меня, прекрасно понимая, к чему я клоню.

– У нее все было по-другому, – ответил он и, сняв кепку, вытер лоб внутренней стороной запястья.

– Правда?

– Я хочу сказать, что люди тогда были другие.

– Не думаю, чтобы люди сильно изменились, – заметил я.

– Вы, сегодняшние, хотите намного больше, чем хотели когда-то мы, – сказал он.

– Это не так, – ответил я.

– По-другому и быть не может, – возразил Отец. – Начнем с того, что ты бы не уехал, будь это не так, правильно?

– Я не должен был уезжать, – сказал я. – Теперь я это понимаю.

– Ну-ну.

– Как постелешь, так и поспишь, да?

– Типа, да, – сказал он, поднося бинокль к глазам.

– Ты не ответил на мой вопрос, – сказал я.

Он постучал обручальным кольцом по гильзе. Ему не хватало курева.

– Отец?

– Это было так давно, Джон, – ответил он. – Я уж и не помню, что она чувствовала.

– Да ладно, все ты помнишь.

– Почему тебе так хочется жить здесь? – спросил он, опуская бинокль и поднимая на меня глаза. – Да тут не знаешь, что с тобой будет через месяц. Ты действительно хочешь так жить?

– Здесь всегда было так, Отец, – сказал я. – Я знаю, куда возвращаюсь.

Он снова прижал резиновые чашечки окуляров к глазам.

– Тут все изменилось, – произнес он. – Сейчас все не так, как было, когда ты был мальцом.

– В каком смысле?

– Не знаю, – сказал он, – просто понимаю, что мы с твоей мамой жили здесь в самые лучшие времена.

– Не может же все вдруг взять и кончиться, – возразил я.

– Еще как может! Все кончается. Что, по-твоему, произойдет с фермой Анжелы? Ей некому передать хозяйство.

– Грейс, в конце концов, никуда не делась, – ответил я.

– Перестань, – сказал Отец, – ей самой никогда не справиться с такой фермой.

– Тем более есть причина нам с Кэт вернуться, – сказал я.

Отец покачал головой.

– С Эндландс все кончено, Джон, – сказал он. – Вот так обстоят дела.

– Ты так говоришь из-за Старика, – возразил я.

– Я уже давно это чувствую, – ответил он. – И привык к этой мысли. Еще несколько лет, а потом я продам ферму, пока еще не слишком устал. Деньги принесут тебе больше пользы, чем это проклятое место. Скажешь, нет?

– Не нужны мне твои деньги, Отец.

– А что же тебе нужно?

– Чтобы все продолжалось, – ответил я. – Шло так, как это было всегда.

– Жаль мне беднягу, который взвалит на свои плечи эту работу, – сказал он. – Да глянь ты на нас, Христа ради. Мы же по уши в дерьме и грязи.

– Мы обязаны продолжать дело Старика, так ведь? – сказал я. – Он всю жизнь положил на Эндландс.

– Ты вроде как восхищаешься им, – заметил Отец.

– А ты нет?

– Если честно, Джон, я рад, что он помер.

Тут олени как раз двинулись вперед, и Отец подтолкнул меня локтем. Пустельга сложила крылья и запустила когти в вереск.

Он говорил так, потому что на него давила тяжесть утраты. Он не то имел в виду. Не был он рад. Может быть, ощущал облегчение за Старика. Восемьдесят шесть – уже не те годы, чтобы продолжать работать. Он не хотел бы видеть, как Старик ковыляет на трясущихся ногах по долине в свои девяносто, бесполезный, как старый пес, вроде тех, что отирались когда-то возле Джима. Отец, может, и не восхищался Стариком в прямом смысле, но, во всяком случае, он понимал, какую жертву тот принес Эндландс. Уже потому, что жертва эта равноценна его собственной.

&

Еще примерно час мы осторожно преследовали оленей, не мешая им прогуливаться среди вереска. Мы хотели, чтобы они забыли о нашем присутствии. Когда стадо приблизилось к Черной трясине, животные обошли стороной обширное пространство полужидкого торфа, послужившее названием этому месту, и направились к полосе песчаника у хребта. Ветер и дождь смыли отсюда траву и торф, а на другой стороне пустошь понижалась до самой ложбинки, заросшей папоротником.

– Ну, давайте же, мерзавцы, – произнес Отец, с нетерпением ожидая, чтобы олени перестали наконец болтаться на линии горизонта и спустились вниз по другой стороне склона.

– Держи. – Он передал мне бинокль и пошарил вокруг себя в поисках камня.

Размахнувшись, он бросил камень как можно дальше, и, напуганные стуком, олени метнулись с хребта вниз и исчезли из виду.

Мы пошли за ними, и, конечно, Отец взобрался на склон намного быстрее меня и дожидался среди скал, когда я поднимусь. Собиравшийся с утра дождь наконец пошел, и к тому времени, как я залез на кряж, где сидел на корточках Отец, холодные капли, просочившись между капюшоном и воротником, потекли по спине. Отец протянул мне фляжку, и я, глядя вниз, сделал пару глотков, ощущая, как бренди обжигает горло и вскипает в крови.

В ста футах под нами самец постарше, широкий, как бизон, в груди и шее, заторопился к самкам. Раздался низкий клич, даже рев, улетевший вдаль вместе с ветром. Молодой самец вторил ему и встряхнул рогами. Самки общипывали кустарник. Отец держал ружье так, чтобы животные ничего не заметили, и наблюдал за стадом. Капли дождя стекали с козырька его кепки и падали вниз.

– Чего ты ждешь? – спросил я. – Давай быстрее покончим с этим и вернемся на ферму.

– Рано еще, – отозвался он. – Подожди немного.

Под ногами у нас уже плескались лужи, со скал вниз устремились миниатюрные водопады. Тучи нависали, периодически скрывая от нас пасущихся внизу оленей.

– Скоро стемнеет, – заметил я. – И мы вообще ничего не увидим.

– Спокойно, – отозвался Отец, пройдя немного вдоль кряжа.

Самец постарше снова заревел, отгоняя молодого от самок на открытый луг. Несколько минут они следили друг за другом, держась на некотором расстоянии. Когда один опускал рога, другой делал то же самое, потом они снова поднимали головы и мерялись силой голосов.

Не знаю, что каждый из них увидел или почувствовал в другом, но внезапно оба резко пригнули головы и одновременно ринулись навстречу друг другу. Послышались клацанье и скрежет трущихся рогов. Ноздри у обоих почти касались земли, они боролись и кружили, загоняя друг друга в заболоченные места, и, выбираясь оттуда, скользили на мокром торфе и, напрягая мускулы, снова поднимались. Тот, что старше, был намного сильнее и сумел свернуть голову молодого соперника набок, подставив его глаз под дождь. На какое-то время они замерли, сцепившись рогами, потом, вместо того чтобы толкать друг друга, стали тянуть каждый в свою сторону, стараясь освободиться. В какой-то момент старший оступился. И прежде чем он смог восстановить равновесие, молодой вонзил рога сбоку ему в морду, разорвав горло и вырвав глаз. После слабой попытки нанести ответный удар старший, снова поднявшись на ноги, бросился прочь сквозь высокий папоротник. Молодой самец откинул голову назад, издал громкий клич и пошел обратно к самкам.

Побежденный соперник медленно брел через заросли папоротника. Шерсть его была измазана грязью. Он сопел и тряс головой, пытаясь избавиться от боли, но ноги у него подкосились, и он лег на землю. Было видно, как вздымается и снова опускается его грудь.

– Разреши мне взять того, другого, – сказал я.

– Ты хочешь стрелять? – удивился Отец. – Да когда ты последний раз держал в руках ружье?

– Мне нужно вспомнить, как это делается, – ответил я.

– У-у, раз такое дело, у меня на ферме есть духовушка, – сказал он. – Надень на колья консервные банки и сбивай сколько душе угодно.

– Ну ладно тебе, отец, – настаивал я. – Научи меня.

– Я уже сказал, – ответил он, – лучше тебе держаться подальше от здешних мест.

– Отец, пожалуйста, – повторил я и выставил вперед руки.

Он кинул на меня взгляд и протянул ружье.

– Держи крепко, – сказал он, закладывая новую пулю в патронник.

Я вдавил приклад в плечо.

Отец поправил мне руки:

– Ну-ка, разведи немного ноги в стороны.

Он слегка пнул мне подошвы, чтобы ноги заняли правильное положение.

В окошке прицела виднелась меркнущая в послеполуденном слабом свете вересковая пустошь. Я поерзал, чтобы удобнее распределить вес ружья, и картинка потеряла резкость. Тогда я развернулся в сторону стада и уже потом отследил и поймал в сетку прицела красивый выпуклый глаз молодого самца.

– Поймал его? – спросил Отец.

Самец наклонился, чтобы сорвать лист папоротника, и снова поднял голову. Нижняя челюсть ходила туда-сюда: он жевал. Вот дернулось ухо, и он стряхнул дождевую воду. Все его внимание было сосредоточено на самках.

– Поймал, Джон?

– Поймал, – ответил я. – Вот он, тут.

– Тогда действуй, – сказал Отец, – пока он не исчез.

– Хорошо.

– Расслабься, – посоветовал он. – Если будешь напрягаться, промахнешься.

– Я не напрягаюсь, – возразил я.

– Напрягаешься, – сказал он. – У курка небольшая длина хода, просто передерни затвор.

Самец поднял голову. Пересечение сетки прицела приходилось как раз на его лоб. Но прежде чем я успел спустить курок, он повернул голову, встревоженный, как и я, звуком какого-то голоса, который принес ветер. Это был неясный крик, донесшийся издалека, он тут же умолк. Звук его был еле слышен, но и этого хватило, чтобы олени бросились прочь через папоротники. Самки держались вместе, самец следовал за ними.

Я пытался, как мог, следить за ним, но он рывками то появлялся, то исчезал из поля зрения. Поэтому, выстрелив, я уже знал, что промахнулся. В ушах у меня свистело, и Отец взял ружье, вытряхнул гильзу и перезарядил его. Он некоторое время ждал и затем выстрелил. Эхо выстрела разлетелось по низине, но самец все так же бежал через болото, взметая копытами тучу брызг, пока не исчез в тумане.

Отец закашлялся и сплюнул.

– Знаю, знаю, – произнес он. – Я тоже слышал.

&

Когда мы вернулись на ферму, уже стемнело. Мушкет и Муха выбежали навстречу. Обнюхав нас, они учуяли запах смерти и убежали обратно в конуру.

Отец из-за своего долгого отсутствия очень переживал по поводу барана, но я сумел уговорить его хотя бы переодеться в сухое, прежде чем идти в хлев. После того как мы спустились с пустоши вниз, его кашель усилился, и, пока мы брели по каменистой тропе, нам пришлось несколько раз остановиться, чтобы он мог перевести дыхание.

– Кто мог шляться по пустоши в такую погоду? – спросил я. – Ты не думаешь, что это Штурзакеры?

– Что им там делать? – отозвался Отец.

– Не знаю, браконьерствуют, может быть?

– У них тогда должны были бы быть собаки, – сказал он. – А я не слышал лая, а ты?

Я тоже не слышал ничего, кроме одинокого, затихающего вдали крика.

– Это, наверно, любители птиц, – сказал Отец.

– Любители птиц? Кто это?

– Да они являются сюда из Вайрсдейла и теряются в лесу, – объяснил он. – По ту сторону Стены мы на них постоянно натыкались в последнее время.

– Какие птицы в это время года? – возразил я. – Кого они тут могут увидеть?

– Слушай, я не знаю, кто это был, – сказал Отец, – может, никого и не было. Только не говори Биллу. Он еще больше взбеленится.

Он снова постучал в дверь подсобки, и нам пришлось мокнуть под дождем в ожидании, когда кто-нибудь впустит нас в дом.

– Господи Иисусе, – запричитала Анжела, стараясь одолеть дверной замок. – Вы только гляньте на них! Надеюсь, вы хоть не зря мокли?

– Не переживай, мы их нашли, – сказал Отец.

– И сколько их было? – спросила Анжела.

– Три самца, – сказал Отец, снимая куртку и вешая ее, как бесформенный мешок, на крючок за дверью. – То есть мы видели троих. Может, их и больше, но они уже этой дорогой не придут.

– И вы их всех взяли? – спросила Анжела.

– Ага, всех, – ответил Отец, кинув на меня молниеносный взгляд.

Дайеры уже ушли, так что нам не пришлось ломать голову, рассказывать Биллу о том, что мы слышали в пустоши или нет. Им надо было обсудить, как переустроить дом. Поскольку Джефф вышел из тюрьмы, он, Лиз и Грейс вернутся к Лорел и Биллу и будут жить вместе с ними, а не с Анжелой. Так, во всяком случае, надеялась Лорел. Их дом намного больше. И в любом случае Лиз теперь Дайер, и, когда придет время, они с Джеффом будут управлять фермой Дайеров.

С Лиз придется повоевать, а вот Джефф будет рад вернуться к родителям на другую сторону долины. Анжела с радостью отнесет туда его вещи. Она была одной из тех немногих, кто видел его насквозь, и он знал это. Если бы союз Лиз с Джеффом на речном берегу в Салломском лесу тем летом, когда я уехал поступать в университет, не ознаменовался девять месяцев спустя появлением Грейс, она бы позаботилась о том, чтобы отделаться от него. Хотя держать их порознь было бы не так просто, поскольку они жили поблизости друг от друга.

– Не знаю, честно говоря, чего Лорел так суетится с планами по поводу Джеффа, – сказала Анжела, забирая у Отца кепку и энергично выбивая из нее брызги ладонью. – Будь я проклята, если он объявится завтра. Но не говорите Грейс, что я это сказала.

Она ушла обратно на кухню и присоединилась к громкой беседе, которую вели между собой Грейс и Лиз. Они окружили с трех сторон Кэт, сидевшую за столом в старых джинсах и шерстяном свитере Лиз. Рукава свитера были закатаны и широкими коричневыми кольцами спускались ей на запястья. Ворот был настолько растянут, что почти сполз с одного плеча.

– Где ты был? – спросила она, когда я опустился на стул рядом с ней. – С тебя течет.

– Ты знаешь где, – ответил я.

– До сих пор?

– Идти очень далеко.

– Почему ты не разбудил меня утром, перед тем как уйти?

– Я подумал, что тебе нужно поспать. А что?

– Нет, ничего, – сказала она, но я уже видел, что она прикрывает нос, стараясь делать это незаметно.

Какой бы запах ей ни почудился вчера вечером, сегодня он снова появился, и от этого ее тошнило. Так проявляла себя на этом этапе беременность. Это пройдет, но можно не сомневаться, что появится что-нибудь другое, похуже, по мере того как созревает плод, и в этом проклятие первой беременности. Все неизвестно и непонятно, все кажется неестественным, раз вызывает такие сильные нарушения в работе тела и ума.

– Кэтрин, смотри. – Анжела отвлекла жену от моей персоны, переключая ее внимание на цветы и листья, разложенные посередине стола. – Ты ведь хотела узнать, как это делается.

Впервые Коронацию Барана придумали и провели после того, как с успехом прошел День Дьявола, сразу после окончания Великой войны. Проводить ее поручили как особую привилегию одному из детей. Старик рассказывал, что в те времена корона была совсем простая, не более чем ободок из сплетенных ивовых прутьев и сена. Но позднее изготовление короны выросло в полноценный творческий процесс, который занимал целый день, главным образом потому, что разговоров вокруг события было больше, чем самой работы. Корона, лежащая на столе, представляла собой большой венок, сплетенный из засушенных цветов, черенков дерена, колючек падуба и рябиновых листьев. Желуди в шляпках были аккуратно вплетены в сухую траву, буковые орешки нанизаны на леску, а ободок, как гирлянда, обвивала цепочка.

– Посмотри, дедушка Том, – сказала Грейс, – как тебе?

– Очень красиво получилось, милая, – сказал Отец, просушивая кухонным полотенцем затылок.

– Дядя Джон, как ты думаешь, папе понравится? – Грейс спрашивала уже меня.

– Я уверен, что ему очень понравится, – сказал я.

– Во сколько он приедет завтра? – продолжала спрашивать она. – Когда я проснусь, он уже будет дома?

– Я бы на это не надеялась, – сказала Анжела. – Вот как это делается. – Она показывала Кэт, как перевить плющ зеленой лентой, закрепленной вокруг короны.

Кэт взяла изделие, почти сразу же укололась колючкой и сунула палец в рот, посасывая ранку.

Анжела посмотрела на нее.

– Не так уж это трудно, милая, – сказала она.

– Придется ей научиться держать себя в руках, – заявила Лиз, мотнув головой в сторону Кэт. – Что с ней будет, когда она вернется на Окот, если уже сейчас поднимает шум из-за маленькой ранки?

– Я не поднимаю шум, – сказала Кэт, и в какой-то момент я подумал, что ей стоило бы сбросить мешковатые джинсы и показать им шрамы на бедре в качестве доказательства того, чтоне всегда ее жизнь протекала безоблачно.

– Не волнуйтесь, тетя Кэтрин, – вмешалась Грейс. – В Окот вы сможете помогать мне кормить недоносков. – И она пустилась подробно рассказывать о всевозможных заморышах-ягнятах, которых она весной кормила из бутылочки.

– Расскажешь Кэтрин об этом в другой раз, Грейс, – сказала Анжела. – Надо дать Тому хоть немного покоя в такой день.

– Ну ладно, пойдем, – сказала Лиз. – Надевай свое пальто. Пора домой.

– Но я хочу потренироваться делать свой фокус к папиному приезду, – воспротивилась Грейс.

– В другой раз, – сказала Лиз. – Дедушка Том устал, правда?

– Не обращайте на меня внимания, – отозвался Отец, надевая дождевик. – Мне нужно посмотреть, как там баран.

Когда он вышел, Грейс передвинула свой стул к Кэт и села так близко, что их плечи соприкасались.

– Вам нравятся волшебные фокусы, тетя Кэтрин? – обратилась она к Кэт.

– Да, – ответила Кэт, изо всех сил притворяясь-веселой. – А что, ты умеешь показывать фокусы?

– Дед меня всегда учил, – сказала Грейс.

– Это, наверно, очень интересно, – сказала Кэт. – А что за фокусы? На картах или какие еще?

– Есть и такие, – ответила Грейс. – Но они все детские. Я теперь знаю фокусы получше.

– Ты меня заинтриговала, – сказала Кэт. – Что же ты умеешь делать?

– Я могу читать ваши мысли, – ответила Грейс, – могу сказать, о чем вы думаете.

– Давай, – сказала Кэт. – О чем я думаю сейчас?

– Нет, надо по-другому, – отозвалась Грейс, легонько подталкивая ее плечом. – Я должна задавать вам вопросы. Мам, ты покажешь ей?

– Не думаю, что тебе хочется узнать, о чем я думаю, – сказала Лиз, и Анжела засмеялась.

Обе собрали обрезки, оставшиеся от Короны Барана, и пошли в подсобку выбросить их.

– Возьмите меня за руки, тетя Кэтрин, – сказала Грейс. – Мне нужно подсоединиться к вашим мыслительным волнам.

Грейс крепко сжала пальцы Кэт в ладонях. Кэт по-прежнему улыбалась, но ее взгляд был устремлен на-большой палец Грейс, которым девочка поглаживала костяшку ее безымянного пальца.

– Цвет, – сказала Грейс, закрывая глаза. – Зеленый.

– Правильно, – ответила Кэт.

– Животное. Черный дрозд.

– Тоже правильно, – сказала Кэт.

– Цифра. Шесть.

– У тебя неплохо получается, – заметила Кэт.

– Я пока только разогреваюсь, – сказала Грейс, крепче сжимая ей руки. – Это очень легко. Теперь я скажу слово, а потом расскажу вам, что вы думаете.

– Впечатляюще звучит, – отозвалась Кэт.

– Счастливая, – произнесла Грейс. – Ребеночек.

– Конечно, – сказала Кэт.

– Дом. Папин дом.

– Возможно, когда-нибудь, – сказала Кэт. – Не сейчас.

– Страх. Эндландс.

– Мне здесь не страшно, – сказала Кэт, посмотрев на меня. – Чего мне бояться?

– Любовь. Джон.

– Безусловно.

– Утроба. Облегчение.

– Что ты хочешь этим сказать? – задала вопрос Кэт.

– Тик-так, тик-так, время пошло, – сказала Грейс. – Вы ведь беспокоились, правда?

– Прости, пожалуйста, не поняла?

– Что будет слишком поздно.

– Наверно, тебе пора одеваться, – произнесла Кэт. – По-моему, твоя мама хочет, чтобы вы пошли домой.

– Вам ведь не слишком нравились другие мужчины, правда? – сказала Грейс. – Но потом, когда вы услышали «тик-так», вы подумали, что, возможно, надо было им позволить.

Взгляд, который Кэт бросила на меня, говорил о том, что ей нужна помощь.

– Грейс, оставь Кэт в покое, – сказал я.

– Вот почему после вечеринки вы позволили Джону остаться, правда? – продолжала Грейс. – Тик-так, время пошло. Он единственный, кто видел ваши шрамы.

Кэт перестала выдергивать руку из пальцев Грейс и подняла на нее глаза.

– Что? – произнесла она. – Что ты сказала?

Лиз и Анжела снова вошли на кухню, и Грейс отпустила руку Кэт и открыла глаза.

– Ее тошнит, Джон? – спросила Анжела, кивая в сторону Кэт.

– Маленькая ранка на пальце, и уже белая как бумага, – сказала Лиз. – Господи, Джон, отвези-ка ты ее домой.

– Ну и как вам фокус? – заговорила Грейс. – Как вы думаете, папе он понравится?

– Кто тебе все это рассказал? – задала вопрос Кэт.

– Как я могу показать, как делать фокус? – возразила Грейс. – Если все будут уметь делать фокусы, это уже не будут фокусы.

– У вас взволнованный вид, миссис Пентекост. – Лиз похлопала Кэт по руке, проходя мимо, чтобы забрать пальто. – Нервничаете из-за Дня Дьявола?

– Лучше спрячься в хлеву, когда он придет, – сказала Анжела.

– Не знаю, – заметила Лиз, – может, это и к лучшему, что дочка викария будет в доме. Вроде как приманка.

– Я не хочу, чтобы он съел ее, – заявила Грейс. Она слезла со стула и просунула руку под локоть Кэт.

– Да чего тут есть-то? Придется ему лечь спать голодным, – заметила Анжела.

Она просунула руки в вощеную куртку и уже застегивала молнию, когда снаружи забарабанили в дверь.

Послышался голос Лорел, потом Билла, потом раздался стук уже в окно.

– Вот черт, – сказала Анжела, – еще немного, и пробьет стекло.

Отец, должно быть, услышал стук снаружи и вошел в дом вместе с ними. Билл что-то орал, а Лорел извинялась.

– Прости, Том, – сказала она, пройдя в коридор. – Прости, что мы так врываемся.

– Что там у вас стряслось? – спросила Анжела, когда Лорел показалась у двери в кухню.

Не успела она ответить, как вслед за ней вошел Билл, весь забрызганный кровью.

– Господи, что случилось? – спросила Лиз, а Грейс сползла со стула и уставилась на него широко раскрытыми глазами.

– Наш Дуглас, – сказала Лорел. – Его разорвали на куски. Когда мы подошли к дому, он лежал там мертвый.

– Боже мой, да кто же это мог сделать?! – закричала Анжела.

– Собаки этих сволочей Штурзакеров, – заявил Билл.

– Что, ты их видел? – спросила Лиз.

– Нет, не видел, – ответил Билл. – Мне не нужно их видеть, чтобы знать, что это они.

– А с коровами все в порядке? – спросила Анжела.

– Ага, – ответил Билл.

– А с гусями?

– Ну да, да, – рассеянно отозвался Билл.

– Гуси целы? – переспросила Анжела.

– Слава Богу, да, – ответила Лорел и перекрестилась.

– Какие же это тогда собаки? – сказал Отец.

– Том прав, – согласилась Анжела. – Если бы на ферму забрались собаки Штурзакеров, у тебя был бы полон двор убитых птиц, Билл.

Билл отмахнулся.

– Завтра же утром пойду к ним, – заявил он. – Вот так. Хватит с меня.

– Не думаю, что это удачная мысль, – заметила Лорел.

– Ну да, – поддержал ее Отец. – Без доказательств это тебе ничего не даст. Закопай собаку и живи дальше.

– Без доказательств? – переспросил Билл. – Все нужные доказательства у меня в сарае завернуты в старое одеяло!

– Хватит орать, Билл, – одернула его Лорел. – И так тошно.

– Ну вот что, – заявил он, – пора поговорить с этой сволочной семейкой.

– Согласен, – сказал я. – Сначала пожар, теперь вот, пожалуйста.

– Не влазь в это, – сказал Отец.

– Так ты пойдешь со мной, Джон? – спросил Билл.

– Конечно, – подтвердил я.

– Нечего тебе туда ходить, – сказал Отец. – Если кому и идти с Биллом, то это мне. Для тебя тут нет ничего интересного.

– И почему этим Штурзакерам неймется? – сказала Анжела. – Что им это дает?

– Да тут все ясно, – отозвался Билл. – Это он предупреждает меня после вчерашнего.

– Ты этого не знаешь, – сказал Отец.

– Штурзакер приходил к нам на ферму, Том, – сказал Билл. – Если бы кто-нибудь пришел сюда и сделал то же самое, не говори, что ты бы сидел сложа руки. Старик-то не стал сидеть, так ведь?

– Билл, хватит, – вмешалась Лорел.

– Старик? Это ты о чем? – насторожился я.

– Ни о чем, – сказал Отец.

– Пошли домой, Билл, – сказала Лорел. – Я не хочу, чтобы ферма стояла пустая слишком долго.

Они переглянулись, и Билл кивнул Грейс, чтобы она шла в коридор одеваться.

Когда дверь за ней закрылась, Билл сказал:

– Так ты в конце концов расскажешь ему, Том? Ты говорил, что расскажешь, когда он приедет на Загон.

Отец перевел взгляд на Кэт.

– Она жена Джона, – сказал Билл, – и должна знать.

– Не сейчас, – вмешалась Лорел, дергая его за рукав. – В другой раз.

Но Билл не вставал со стула и продолжал смотреть на Отца.

– Давай, – сказал он. – Лучше, если они услышат все от нас, чем от этой сволочи Кена Штурза-кера.

– Постой! – Лиз махнула рукой в сторону Кэт. – Мы ее почти не знаем. Откуда нам знать, что она с этим сделает? Она же не из долины.

– Теперь уже из долины, – возразил Билл.

– Сейчас не время, – сказала Анжела. – Потом расскажем.

– Или вообще не расскажем, – вставила Лиз.

– Я согласна, – заявила Лорел. – Кэтрин незачем об этом знать.

– Она вышла замуж и стала членом семьи, – сказал Билл. – И имеет право знать. Оба они имеют.

– Право знать что? – спросила Кэт, тревожно оглядывая стол.

– Том? – произнес Билл.

Отец закурил самокрутку и отвел глаза.

– Послушай, Джон, прошлой весной, сразу после Окота, кое-что произошло, – начал Билл. – Мы собирались рассказать тебе, но из-за твоей свадьбы и всех дел мы подумали, что пока не стоит. Решили дождаться, когда ты снова приедешь и мы тебе все объясним. При личной встрече, так сказать.

– О чем ты? Что произошло?

– Это Старик, – сказала Анжела. – Не думаю, что он хотел. Все произошло неожиданно, он и подумать не успел.

– Ну да, – сказал Билл, – на самом-то деле это не его вина.

– Нечего мальчишке здесь было делать, – сказала Анжела.

– Какому мальчишке? – спросил я.

&

Окот мы всегда производили поздно, чтобы новая жизнь развивалась в лучших погодных условиях и при солнечном свете. Тогда через несколько дней после появления на свет ягнят вместе с родительницами можно отправлять на горные пастбища, где им и положено находиться. Внизу, в долине, они становятся капризными и беспокойными. Пребывание внизу для них неестественно, и они тонко это чувствуют. Старик рассказывал, что видел, как овцы все до одной смотрели наверх, на гребни холмов, и блеяли точно так же, как они блеют, когда голодны. И чем быстрее они окажутся в пустошах, тем лучше.

Но тогда в апреле, в тот день, когда я прибыл помогать с Окотом, с середины дня пошел снег и валил целый день. Матки согнали новорожденных ягнят к стене овчарни и заслонили их собой от непогоды. Отец хотел загнать их внутрь, но Старик, глядя на небо, сказал, что с ягнятами ничего не случится, что им полезно привыкать к холоду и что снег прекратится еще до ночи, что и произошло. И когда дневной свет погас, оказалось, что долина выглядит необычно светлой.

Несколько дней подряд дул холодный ветер, и снег не таял. И все это время на свет продолжали появляться ягнята. Дайеры и Бисли устроили посменное наблюдение за матками, но Отец и особенно Старик спали не больше двух часов в сутки, а потом снова возвращались в загон, смотрели и ждали.

Но даже когда привычное апрельское тепло вернулось и снег в долине начал таять, Отец и Старик должны были еще пару дней подождать, прежде чем туда отправиться. Наверху всегда холоднее, а ложбинки и впадины полны воды, и ягнята легко могли туда провалиться. Поэтому я спал на чердаке. Снаружи доносились блеяние маток и попискивание новорожденных, и я жалел, что со мной не было Кэт. Вместе мы могли бы насладиться полнотой жизни фермы в это время года, слушать доносящиеся из долины многочисленные звуки.

Я пробыл на ферме неделю, и за это время большинство маток объяснились. Отец отвез меня на вокзал, и я уехал обратно в Саффолк. Именно в эту ночь на ферму пробрался некий молодой человек – мальчишка на самом деле, сказал Отец, не старше тех, кого я учу в Черчмидс, – чтобы украсть новорожденных ягнят. Старик как раз был в загоне и, схватив на кухне двустволку, пристрелил парня в овчарне.

Кэт зажала рукой рот и зажмурилась. Несколько минут все молчали, потом Отец затушил окурок и откашлялся.

– Извини, что тебе пришлось выслушать все это, Джон, – сказал он.

– И что вы сделали? – спросил я. – Я имею в виду… потом…

– Этого достаточно, – ответил Отец. – Тебе незачем знать остальное.

– Расскажи, – потребовал я. – Что с мальчишкой?

– Мы отвезли его в Салломский лес, – сказал Билл.

– И?

– Господи Иисусе, – произнесла Лиз. – Ты хочешь знать все подробности?

– Кто он был?

– Бог его знает, – ответил Билл. – Никто его не хватился.

Кэт зажала голову руками. Она плакала. Я погладил ее по спине, а Лорел стала успокаивать ее, убирая волосы с ее лица.

– Все хорошо, – произнесла он. – Мы все с тобой.

– Мне нужно уехать, – сказала Кэт.

– Понятно, милая, – отозвалась Лорел. – Для тебя это должно быть трудно.