Текст книги "День Дьявола"

– А вы уже чувствуете, как он шевелится? – спросила Грейс.

– Нет, – сказала Кэт, вытирая рукавом воду.

– Можно, я попробую? – спросила Грейс, и, прежде чем Кэт успела сказать «нет», девочка приложила руку к ее животу.

– Там что-то есть! – объявила она. – Я чувствую, как бьется сердце.

– Что ты болтаешь, – сказала Лиз, – ты свое, скорее всего, чувствуешь.

– Еще рано, – сказала Анжела. – Пройдет самое меньшее месяц, прежде чем она почувствует, как ребеночек шевелится.

– Вот же, – сказала Грейс, прижимая руку Кэт к ее животу. – Я же правильно сказала?

– Я ничего не чувствую, – ответила Кэт.

Грейс нагнулась и стала слушать.

– Остановилось теперь, – сказала она. – Надеюсь, все в порядке.

– Ну конечно, в порядке, – сказала Анжела. – Надевай пальто.

– Вы идете, тетя Кэтрин? – спросила Грейс.

Кэт кивнула и, просунув руку себе под рубашку, попыталась определить, что же умудрилась почувствовать Грейс.

Мы поехали по дороге, оставив позади ферму, в сторону леса и на поле у опушки встретились с Биллом и Лорел. Земля еще блестела после паводка, но края уже просохли, и мы гуськом прошли к деревьям. В старом корыте для водопоя мелькали одно за другим наши отражения. Грейс держала Кэт за руку и вела ее вдоль зеленой изгороди. Она говорила, что летом они могли бы прийти сюда собирать ежевику, когда Кэт приедет на сбор урожая. Маленький ведь уже родится. А маленькие едят ежевику? Им нравятся ягоды? А тете Кэтрин нравится ежевика? Только после Михайлова дня ее уже нельзя есть. Никто ее тогда уже не ест.

Старик каждый год рассказывал мне это поверье. Архангел Михаил сбросил Люцифера с небес прямо в колючую ежевику. И тогда в ярости Дьявол помочился на ягоды, и они прокисли.

– Когда подошел конец сентября, Джонни-паренек, – говорил Старик, – сколько бы ягод ни висело на кустах, ты оставь их птицам, понял?

А дальше следовал рассказ, как его знакомые деревенские мальчишки после школы пришли собирать ежевику, набили пузо ягодами и потом неделю писали горячей кровью.

Анжела окликнула Грейс и обратила ее внимание на стаю гусей, пролетающих над долиной. Птицы летели очень низко над лесом, и эхо разносило их крики по горам. Мы остановились и подняли головы.

– Они летят из самой Исландии, тетя Кэтрин, – сказала Грейс, и Кэт улыбнулась ей и замедлила шаг: она хотела поговорить со мной.

– Грейс с утра очень странно себя ведет, – сказала она.

– А мне она кажется очень довольной, – возразил я. – Сегодня День Дьявола, и Джефф должен вернуться домой. Она возбуждена, вот и все.

– Я имею в виду, странно ведет себя со мной, – пояснила Кэт.

– В каком смысле?

– Ты не видел, как она улыбалась, когда сказала, что больше не чувствует, как шевелится беби? – сказала Кэт. – Она специально старается встревожить меня.

– Зачем ей это надо?

– Она взбудоражена, Джон, – сказала Кэт. – Я уверена, она знает намного больше о том, что произошло весной, чем делает вид.

– Никто ей ничего не говорил.

– А ей это и не нужно. Она хитрая, как лисица, – настаивала Кэт. – Вот догадалась же она, что я беременна. И она явно подслушивает чужие разговоры.

– Как только Джефф вернется, все изменится, – сказал я.

– Нет, Джон, тут что-то не то, – сказала Кэт. – И этот запах. И все время глаз с меня не сводит.

– Кэт, если ты до сих пор не поняла, что она влюблена в тебя…

– Нет, не то, – перебила Кэт. – Она как будто оценивает меня.

Грейс махала ей, подзывая к калитке в ограде.

– Просто помоги ей радоваться дню, – сказал я.

По сложившейся традиции утро Дня Дьявола мы должны проводить в Салломском лесу, собирая листья и кусочки коры, желуди и мшистые ветки. Потом все это поджигается, поднимается смрад, который, попадая Окаянному в нос, будит его. Эту работу поручали детям, чтобы они были при деле, пока не зажгут костер и начнется праздничное пение. Кэт не очень хотелось уходить от меня, но Лорел взяла ее под руку, и вместе они пошли помогать Грейс собирать хворост в пластиковый пакет, который девочка принесла с собой.

Когда они углубились в папоротники, мы с Отцом и Биллом отправились к реке, чтобы попытаться собрать то, что уцелело после пожара. Мы предполагали сложить остатки деревьев на Задке архангела и потом приехать с прицепами, чтобы развезти их по фермам.

Шум реки усиливался, по мере того как мы подходили все ближе к местам, уничтоженным пожаром. Дождь промочил золу насквозь, и образовавшееся дегтеобразное месиво плескалось у нас под ногами между обгорелых пеньков. Некоторые деревья сгорели до угля, а то, что можно было отломить, превращалось в ладонях в пыль.

Отец и Билл промеряли шагами сгоревшее пространство, чтобы оценить размер ущерба, и сошлись на том, что ширина уничтоженной полосы леса составляет порядка ста ярдов. Могло быть намного хуже, но всеравно потребуется время, чтобы лес вырос заново, а в ближайшие годы эту полосу придется помечать на картах.

– Что применили? – спросил я. – Бензин?

– Бог его знает, – сказал Отец. – Занялось быстро, чем бы там ни полили.

– Господи Иисусе, – сказал Билл, глядя на ряд обуглившихся деревьев. – Тут и за неделю все не спилишь.

– А ты надеялся за день управиться или как? – поинтересовался Отец.

– Я просто хочу разделаться с этим побыстрей, вот и все, – сказал Билл. – У меня нет желания терять здесь времени больше, чем нужно.

Он направился к тем деревьям, которые оказались в стороне от очага пожара, к тому месту, откуда фермеры сумели в конце концов залить водой пламя и сбить лопатами огонь на горящей поросли. Мельком взглянув на нас с Отцом, он дернул за шнур бензопилы и принялся спиливать сучья ближайшей к нему березы. Падая, ветки поднимали облако опилок.

– Ну-ка, Джон, – сказал Отец, – сходи посмотри, что там осталось выше по берегу реки.

Как я и предполагал, то место, которое когда-то называлось Гринхоллоу, было растерзано пожаром, лесной покров уничтожен. Серебристая береза и ива лишились своих листьев и ветвей, а те, что нависали над рекой, рухнули в вымоину. Если смотреть сверху, упавшие белые стволы напоминали оссуарий. Наверху водопады были забиты завалившимися деревьями, а на берегу, где в тот душный, жаркий день много лет назад Сэм с приятелями пришпилили Ленни к земле, тихонько дымились обгоревшие деревья.

Глядя, как Ленни захлебывается и давится на берегу реки, я уверился, что он умрет именно так. Кроме того, казалось неизбежным, что повинен в этом будет Сэм, если вспомнить, сколько раз он пинал и лупил своего брата в школе. Но этот мальчик должен был пожить еще немного, поэтому, как только Сэм оставил его и вслед за остальными ушел из леса, Ленни, сопя и отфыркиваясь, сел на берегу. Он был весь в грязи, майка прилипла к складкам жирной плоти. Наклонившись, он сплюнул в папоротник и провел тыльной стороной ладони под носом. Увидел, что на руке осталась кровь.

Потом встал, сморщившись, как старик, и прижал руку к пояснице. Повернул голову в том направлении, куда ушли Сэм с приятелями, но их голоса еще доносились откуда-то из леса, и он не решился сразу идти вслед за ними. В таком виде ему не стоило показываться дома, и он стащил с себя майку, чтобы постирать ее в реке. Его тело, белое и бесформенное, как оплывшая восковая свеча, производило жуткое впечатление. Совсем скоро оно ляжет в землю на церковном кладбище и перестанет ему принадлежать. Ему не придется больше его стыдиться.

Опустившись на колени на берегу реки, он опустил майку в воду, а потом повесил ее сушиться на ветку дерева. Вымыл лицо и руки. Когда он стирал с тела грязь, его – мальчишки! – груди заколыхались.

Майка должна была высохнуть, и в ожидании он принялся подбирать с земли камешки и швырять их на другой берег, поднимая тучи насекомых и спугнув кролика. Потом он выбрал себе в качестве мишени ту иву, под которой я сидел. Камешки пролетали сквозь зеленый полог над моей головой и сбивали листья.

Не думаю, что он понял, что это я, но почувствовал, что кто-то наблюдает за ним, и стал всматриваться сквозь ветки.

– Вали отсюда, – сказал он. – Чего тебе надо?

Продолжая всматриваться, он отошел на несколько шагов и вооружился камнем покрупнее.

– Это ты, Сэм? – сказал он, понимая, что это не его брат. – Сволочь ты. Говнюк вонючий.

Он вытер нос рукой и отмахнулся от мельтешащей перед его глазами пчелы.

На мгновение он заколебался с поднятой рукой, а потом швырнул камень в мою сторону. Камень пролетел сквозь ветки и плюхнулся вниз, увлекая за собой прутики и кусочки коры. За первым тут же последовал другой, но я уже несся между деревьями к излучине реки, туда, где было достаточно глубоко, чтобы выдра могла нырнуть и скрыться из глаз. А знал ли я, что вплотную приблизился сейчас к тому, чтобы увидеть, как этот мальчик умрет? – сказал Дьявол. Знал ли я, что наступили последние дни его жизни? Эти деревья, эта река были последним, что ему суждено увидеть. Не так уж плохо…

&

Пару часов мы пилили, рубили и переносили годную для использования древесину на четверть мили от нашего места работы, через лес на Задок Архангела.

Не знаю, проходил ли я через то место, куда они отнесли мальчишку. Оно могло быть где угодно. Под покровом опавших листьев в осенней тишине казалось, что лес стоял веками не потревоженный.

Единственный, кто там присутствовал помимо нас, был Старый Абрахам, неторопливо прогуливавшийся в папоротнике и время от времени поглядывавший на нас. Если он прошелся по мальчишке, от того мало что осталось.

К тому моменту, как мы вышли из леса и направились через лошадиное пастбище Бисли к ферме, остальные уже поехали к Бекфуту забрать барашка. Кэт они взяли с собой. Вряд ли она так уж хотела ехать с ними, но ей самой нужно больше проводить с ними времени. Чем лучше она их узнает, тем понятнее ей будет, почему они так поступили весной. Они не были плохими людьми и сделали это ради Старика. И потому что любили Эндландс.

Жизнь здесь должна продолжаться. У Эндландс должно быть будущее.

&

Вернувшись на ферму, мы подложили в еще не зажженный костер несколько принесенных из леса сучьев. Костер начал складывать еще Старик незадолго до своей смерти. Вообще сооружали костер всегда под его наблюдением. Получалось нечто похожее на аккуратный муравейник. Потом Старик приставлял к нему лестницу и поднимался наверх, чтобы получше устроить куски старого забора или спиленные сучья, если, по его мнению, сооружение было недостаточно безопасным. И само собой разумеется, в углу рта у него всегда торчал окурок. Старик отдавал инструкции нам, стоявшим внизу, а окурок опасно вспыхивал, угрожая возгоранием сушняка.

Из подсобки, держа ведро обеими руками, вышла Кэт и выплеснула помои в сток. Вернувшись от Бек-фута, они с Грейс поступили в распоряжение Анжелы и Лорел, которые в День Дьявола всегда занимались приготовлением и подачей еды на стол.

Когда Кэт вернулась в дом, Грейс принесла обещанный чай и тут же засыпала нас с вопросами. Когда мы собираемся поджечь костер, и в котором часу Окаянный спустится из пустошей, и можно ли ей все-таки спеть песню? Думаем ли мы, что папа скоро вернется домой? И напугается ли ребеночек тети Кэтрин? И что можно есть?

Это день предназначен для детей. Так было всегда. И очень жаль, что рядом с Грейс не было ее ровесников, с которыми она могла бы провести его.

Ведь в День Дьявола происходило что-то особенное, не то, что всегда, и она могла бы разделить свои чувства с ними.

Я тоже, конечно, был единственным ребенком, как и Лиз с Джеффом, но, по крайней мере, мы были друг у друга. И хотя Джефф весь год не замечал меня, в школе он вставал на мою сторону, когда Штурзаке-ры принимались глумливо ржать над нашими традициями. Не то чтобы это было так уж важно. Я ждал Дня Дьявола с большим нетерпением, чем Рождества, и, как бы они ни изгалялись, испортить мне его было им не под силу.

&

День подходил к концу, растворяясь в багряных перьях облаков над скалами. В буковой роще верещали дрозды, шумела река. Небо над фермой ненадолго озарилось медным сиянием, а потом солнце начало уходить из долины за заросли падуба, за утесы, воспламеняя горные кряжи.

Когда угас последний свет, мы вышли из дома и подожгли костер. Чтобы дрова запылали изнутри, мы вставляли фитили в самую глубь его основания. А когда на пламя подул ветер, оно вспыхнуло, забилось и медленно распространилось наружу изнутри, и тогда на стену дома упали наши гигантские тени.

Джеффа по-прежнему было не видать, но меня это не удивляло. Не впервые он обещает одно, а делает другое. И несмотря на это, когда – если! – он появится, Лорел простит ему все его грехи, Лиз позволит ему целовать ее, а Грейс повиснет у него на шее, как обезьянка.

– Ну, где же он? – ныла Грейс. – Вы все говорили, что он вернется еще до того, как зажгут костер.

– Возможно, он задержался, – ответила Анжела. – Скоро приедет.

– Я хочу показать ему мой фокус, – сказала Грейс.

– И покажешь, – сказала Лиз, – когда он приедет.

– Но, может быть, так будет не навечно, – возразила Грейс.

– Не хандри, милая, – сказала Анжела.

– Я не хандрю.

– Тогда приступай, – сказала Лиз, и Грейс сунула руку в пластиковый пакет, который она наполняла утром, и начала бросать горстями в огонь листья, желуди и буковые орешки.

– Ну же, пой песенку, Грейс, – скомандовала Анжела. – Забыла, что ли, про нее?

 
Дьявол, Дьявол, поднимись
И переступи порог.
Дьявол, дьявол, ты проснись,
Откуси скорей пирог.
Дьявол, дьявол, заходи,
Не снимай своих сапог.
Дьявол, ты за стол садись,
Выпей виски, ром и грог.
 

– А когда Окаянный придет? – спросила Грейс, взглянув на часы.

– Я же говорила тебе, когда будет готов, – ответила Анжела. – Ему далеко идти, разве ты не знаешь?

– А папа успеет приехать до него? – спросила Грейс.

– Будет лучше, если успеет, – ответила Анжела. – Никому не пожелаешь повстречаться по дороге с Окаянным.

Дым и искры долетали до самого конца долины. Ивовые листья, собранные Грейс в Салломском лесу, поднимались вверх вместе с горячим воздухом, подгорали, съеживались и превращались в пепел.

– Она продолжает пялиться на меня, – заметила Кэт. – Смотри.

– Она вообще не смотрит на тебя, – сказал я.

– Смотрит, – упорствовала Кэт. – Ты только взгляни.

– Она считает, что ты хорошенькая, Кэт, – сказал я. – Вот и все.

– Я тысячу раз видела это выражение на лицах детей, Джон, – сказала Кэт. – Она что-то замышляет.

Как только костер разгорелся в полную силу, исходящий от него жар отогнал нас подальше, к сливе у подсобки. Анжела позвала нас к столу, и мы зашли в дом. Собак тоже зазвали внутрь из конуры, и Муха, конечно, страшно разволновалась от перспективы оказаться в доме.

– Пожалуй, мне завтра стоит оставить ее дома, – сказал Отец, скомандовав ей лечь рядом с Мушкетом. – Я так прикидываю, пользы от нее не будет ни на грош. Только под ногами будет путаться.

– А как же мы будем загонять стадо с одной собакой? – возразила Анжела. – В конце концов, должна же она когда-то научиться.

– Не знаю, по-моему, Том прав, – сказал Билл. – Нам только не хватало, чтобы завтра что-нибудь пошло не так.

– А что может пойти не так? – возразила Анжела. – Прогноз на завтра хороший.

– Да я не о погоде пекусь, – сказал Билл. – Просто надо учитывать, что произошло в последние несколько дней. Я успокоюсь, только когда все до одной овцы уйдут с пустошей.

– Но Штурзакерам мы больше не интересны, – сказала Анжела.

– Откуда я знаю, что в голове у этой сволочи? – огрызнулся Билл.

– Ладно тебе, Билл, – сказала Лорел. – Что на тебя нашло?

– Ничего, – ответил он.

– Ты, похоже, на взводе, – сказала она.

– Я вчера потерял собаку.

– Дуглас был уже малость в возрасте, – сказала Анжела.

– Не возраст его убил, так? – взъярился Билл. – У какого-то ублюдка зуб на нас. Вот это он и убил.

– Теперь уже все улажено, – сказала Анжела.

– Ага, посмотрим, улажено или нет, – сказал Билл. – Вот когда они явятся и перережут твоих свиней…

– Ладно, хватит, – оборвала его Анжела. – Не порти праздник Грейс.

Кэт и Грейс дочиста вымыли и вычистили кухню, и еда, приготовленная Анжелой и Лорел, была разложена на столе – соленая и сладкая, все сразу. Ломти ветчины, куски говядины, жареное сердце. Пирог по-римски. Мармеладный пудинг. Ежевичная запеканка. Сливовый торт. Кувшины с кремом и сливками рядом с соусниками с подливой. Все это изобилие было расставлено вперемешку, как любят дети. Стол служил напоминанием, что Дьявол когда-то пытался уморить нас голодом, но у него ничего не вышло.

День Дьявола служил прелюдией к Загону, но одновременно знаменовал собой приход зимы, и кладовую к этому дню заполняли всевозможными продуктами: бутылями со сливовицей, горшками с чатни, банками с черничным джемом. А еще гусиными яйцами с фермы Дайеров и свеклой с огорода Анжелы. Огурцы, которые Билл выращивал в холодном парнике, были засолены в четырех пинтовых банках и расставлены по полкам.

Главным блюдом трапезы было жаркое из ягненка. Анжела поставила его на стол и подняла крышку. Над столом сразу же поднялось похожее на гриб облако пара.

– Как хорошо, что сегодня все собрались вокруг стола, правда? – сказала Лорел. – Ну, почти все. Жаль, что Старик не протянул еще одну неделю.

– Придется нам петь громче, – заметила Анжела.

– А еще кому-то скоро придется научиться пиликать на скрипочке, – сказала Лорел и взяла Грейс за подбородок. – Надо хранить старые традиции и записать все песни, пока их еще не забыли.

– Как же их можно забыть, – возразила Анжела. – Мы всю жизнь их поем.

– А мы не будем ждать папу и начнем есть без него? – спросила Грейс.

– Он нас догонит, как только придет сюда, – сказал Билл.

– Ну да, – поддержал его Отец. – Давайте начинать, пока мясо не остыло.

– Но надо было бы оставить ему немного еды, – сказала Грейс.

– Не думаю, чтобы у нас тут кому-то не хватило еды, – заметила Лиз.

– Ну, все равно я отложу часть для него, – сказала Лорел и, отделив порцию для Джеффа, принялась, как всегда, раскладывать жаркое и обходить стол, передавая тарелки каждому из присутствующих.

Кэт довольствовалась овощами с хлебом.

Прошел примерно час, как мы сели за стол, причем Грейс и Лорел поминутно смотрели на часы. Грейс дважды выходила в коридор, надеясь услышать стук в дверь, и оба раза возвращалась с выражением, которое никого не могло обрадовать. Наконец Анжела сказала Грейс, что ей пора спеть песенку, много раз отрепетированную дома.

– Я разожгла очаг в другой комнате, – сказала Лорел. – Нам там будет тепло и уютно.

Тарелки сложили в раковину, выключили свет, а ручку кухонной двери обмотали плющом. Дьявол на кухне нам не нужен. Для него тут слишком много искушений, и если он устроится за столом, потом мы от него не избавимся. За многие годы его научили быть благодарным за миску с тушеной бараниной, оставленную для него на печи.

Лорел, вероятно, провела в этой комнате, служившей нам гостиной, больше времени, чем любой из нас, Пентекостов. После маминой смерти она полностью посвятила себя заботам о нашем доме, и с годами добровольная помощь вошла у нее в привычку. Она по-прежнему каждую неделю приходила вытирать пыль и пылесосить, хотя гостиной едва ли когда-то пользовались. Индийский коврик с огурцами[37]37
  Восточный орнамент «пейсли» (paisley). – Примеч. пер.


[Закрыть] был слишком красив, чтобы пачкать его сапогами, а диван и кресла содержались в чистоте, и поэтому грязным псам запрещалось на них валяться. Комната предназначалась для тех редких случаев, таких как Рождество или День Дьявола, когда все мы надевали чистую одежду и на некоторое время откладывали дела.

Лорел, задергивая бархатные шторы, провела тыльной стороной рук по складкам. Она восхищалась работой, проделанной Мамой, когда они с Отцом только поженились. Мама тогда обила новой тканью мебель, покрыла морилкой потолочные балки, отбила старую плитку вокруг плиты и сама заменила ее на белые с синим квадраты с изображением голландских молочниц и ветряных мельниц. Если Мама еще и продолжала присутствовать в доме, то именно здесь, в этой комнате. Возможно, именно поэтому Отец избегал здесь бывать.

– У твоей мамы был красивый голос, – сказала Лорел.

Она говорила это каждый год, и после ее слов всякий раз в комнате слышался шепот согласия.

В одном из альбомов, который передавали из рук в руки в ночь перед похоронами Старика, была фотография Мамы, где она пела на День Дьявола. Глаза ее были закрыты, а сзади, положив смычок на струны скрипки, стоял молодой, статный Билл.

– Можно мне петь? – спросила Грейс.

– Мы же сказали тебе, разве ты не слышала? – ответила Анжела. – Начинай.

Грейс слезла с дивана и встала вместе с Биллом рядом с очагом. Она снова посмотрела на Кэт, и Кэт взглянула на меня, как будто хотела сказать: «Вот видишь?»

– Ну что, готова? – сказал Билл, и Грейс закивала в такт, когда он начал, и на счет «четыре» вступила:

 
Приходи скорей, чертяка, косточки погрей.
Выпьем вместе, потанцуем, приходи скорей.
Ветер злобен, завывает он из-за дверей.
Ты не мокни, заходи и косточки погрей.
Брюхо ты свое наполнишь, радуйся, старик.
И костям теплее будет, слышишь, озорник?
Есть вино у нас и виски, налегай, мужик.
Только нас не обижай ты, шутки брось, шутник.
 

Там было еще несколько куплетов, и Грей помнила их все назубок. Когда она допела песенку до конца, в комнате грянули аплодисменты, а Биллу налили бокал вина, который он опрокинул одним глотком, как того требовал обычай. Без куража не обойдешься, когда придет Окаянный.

Тогда, на свадьбе, Старик целый час распевал старые песни Энландс, приводя в восторг тех членов семьи Кэт, кто уже достаточно выпил и расслабил галстуки, а те, кто попивал чай, привстали со стульев и через весь зал рассматривали старого придурка, устроившего весь этот шум. Старик прошелся по всему репертуару, от побасенок о благородных ворах:

 
О честных пострельщиках сказ я веду,
Их всех осудили на смерть —
 

До бурлесков на тему о мнимой девственности:

 
Сказала: дева я, и нет на мне греха.
Но знаю я: на передок она лиха…
 

И стишков, которые можно услышать на детской площадке:

 
Бедный Якоб, убегай.
Дьявол за тобой.
Бедный Якоб, где же ты?
Под снежной я горой.
 

Старик рассказывал мне, что после Бури последним тогда нашли мертвого Якоба Арнклиффа. Он стал тринадцатым погибшим той осенью. Когда наступила оттепель, снег таял почти целую неделю. Вот тогда из-под сугробов и показался изувеченный труп в пальто. Шляпу, сорванную ветром, обнаружили в пятидесяти футах. Бедняга нашел свой конец далеко от дороги, в болотистом месте поблизости от реки. По предположениям, он сбился с пути, когда пытался дойти до дома в Сайк.

На сани положили деревянные доски, и рабочие с фабрики постарались подтащить их поближе, чтобы вывезти труп со всем достоинством, на которое они были способны. Однако устроенный ими понтон оказался таким неустойчивым, а тело, налитое водой, было таким тяжелым, что в конце концов они были вынуждены тащить его волоком и выкатить на дорогу. Бедный, бедный мистер Якоб.

Что теперь будет с фабрикой? А с Андерклаф? Мистер Якоб посвятил всю свою жизнь этому месту. Он никогда не был женат и не оставил после себя сыновей, которым мог бы передать свое дело. Они перекрестились и прочитали молитву за упокой его души. Но, выставленный на всеобщее обозрение, он являл собой зрелище, которое мало кто мог долго выносить, и в конце концов кто-то сходил за одеялом. Даже пролежав неделю, труп не мог быть так изуродован, тем более что он вмерз в лед и был засыпан снегом. Говорили, что он выглядел так, будто на него бык наступил.

– Окаянный, он, может, росту-то маленького, – сказал мне тогда Старик, – а копыта у него железные. Так-то, Джонни-паренек.

– Как у той лошади на представлении? – спросил я, вспоминая, как треснул череп у одного из участников. Он закрыл руками лицо, и люди бежали к нему, а кобыла, как ни в чем не бывало, наклонив шею, щипала траву.

– В десять раз тверже, – сказал Старик.

– Вот почему умер Якоб, да? – спросил я. – Не из-за холода?

– Ну да, – ответил Старик, – холод никого не убивает. Дьявол сам наслал сюда Бурю, чтобы держать нас в западне, пока он развлекается. Он же как ребенок, ты понимаешь?

Когда Буря прошла и Якоба Арнклиффа нашли, надо было подождать, пока земля на кладбище разморозится. Но проходил день за днем, а все оставалось по-прежнему, и лопату нельзя было воткнуть в землю. Ничего не оставалось делать, как оставить тринадцать гробов в церкви до тех пор, пока не станет возможно отправить их в Вайрсдейл. Слабое утешение, но, по крайней мере, эти люди обрели покой, если не в жизни, то в смерти. Двери освятили, свечи оставили гореть и нанесли на крышки соляные кресты.

Конечно, родные усопших страдали от мысли, что их близкие будут похоронены вдали от них, но все же они были рады, что, по крайней мере, им не придется нести их через пустоши, где, возможно, еще притаился Дьявол. Наступила эра автомобилей.

&

– Слушайте, слушайте! Что это? – вскрикнула Анжела, когда мы допели песню до конца. – Я слышу, как снаружи открываются ворота. Кто-то есть во дворе.

– Он идет, – произнесла Грейс. – Быстрее. Выключите свет.

Лорел встала и щелкнула выключателем. Разговор стих, и наступила тишина, прерываемая лишь потрескиванием огня в очаге и шумом дождевой воды в ущелье. Отец пошел открыть дверь и, возвращаясь, принес с собой холодный сквозняк. Билл снова заиграл, поначалу едва слышно, но по мере того, как его локоть неторопливо двигался то вверх, то вниз, звук становился все громче, и послышались двойные ноты какого-то странного диссонанса. Каждая пляшущая тень, каждая скрипнувшая половица убеждали Грейс в том, что Окаянный уже входит в дверь. Все подняли бокалы за его здоровье, а он прошел и направился к очагу – его манил жар огня. Разве в какой-то момент не мелькнула еще одна тень на полу перед очагом? Разве не заколыхалось виски в стакане на полке над очагом? И разве не шевельнулась ложка в миске с тушеной бараниной?

Билл заиграл «Дьявольские проказы» – то ли старую матросскую песню, то ли жигу. Она начинается медленно и ускоряется, когда все уже хлопают.

Возбуждение рвалось из Грейс наружу, иона, не в силах больше сдерживать его, спросила:

– Давайте начнем играть?

– Давай, чего ждать-то, – сказала Анжела.

– А где повязка?

– Вот она. – Лиз вытащила из кармана ситцевую широкую ленту.

– Зачем это? – спросила Кэт, когда Грейс протянула ей повязку.

– Ну-у, кто-то должен потанцевать с Окаянным, – объяснила Грейс. – А то он не заснет.

Лорел взяла повязку из рук Грейс и аккуратно повязала ее вокруг головы Кэт.

– Старый обычай, – сказала она. – Просто ради развлечения.

– Ну-ка, милая дама, встаем, – позвала Анжела, помогая Кэт подняться с дивана. – Нельзя танцевать сидя.

– Я вообще не хочу танцевать, – возразила Кэт, собираясь развязать узел, завязанный Лорел.

– Э, нет, миссис Пентекост, мы все до одной танцевали, – сказала Лиз, опуская руки Кэт вниз. – В наш первый День Дьявола после свадьбы. Окаянный любит замужних женщин. Ему нравится брать то, что ему не принадлежит.

– Джон, скажи им, пожалуйста, – взмолилась Кэт.

– Ни слова, Джон Пентекост, – сказала Анжела.

– Сейчас никто ничего не говорит, – объявила Грейс. – А то игра будет испорчена.

– Какая игра? – спросила Кэт.

– Вы танцуете с тем, кто возьмет вас за руки, – начала объяснять Грейс. – И объявите: «Дьявол», когда подумаете, что это он.

– Что за глупости, – сказала Кэт и шарахнулась, когда Лиз схватила ее за запястья и начала раскачивать ее руки в такт с музыкой.

– Отпустите меня, я хочу спать, – настаивала она. – Я устала.

Они сделали круг вокруг дивана, и Лиз отошла, оставив Кэт топтаться посреди комнаты. И тут же опять отшатнулась, когда Анжела выпихнула Отца и он взял Кэт за руки. Она попыталась вывернуться, но Отец крепко держал ее до тех пор, пока ее руки не перехватила Лорел. Она изобразила с Кэт нечто вроде вальса на коврике перед очагом. Потом наступила моя очередь. Кэт немедленно распознала шрамы и мозоли у меня на ладонях и высвободила руку, чтобы коснуться моего лица.

– Я больше не хочу, Джон, – сказала она. – С меня достаточно.

Но правила игры таковы, что нельзя говорить, пока продолжаются «Дьявольские проказы», поэтому мне пришлось молчать. Потом Грейс проскользнула на мое место, чтобы протанцевать с Кэт последний танец.

Но как только Грейс дотронулась до нее, Кэт закричала так, будто ее ударило током.

– Если ты думаешь, что это Дьявол, тогда скажи, – произнесла Анжела.

Грейс вцепилась в запястья Кэт так крепко, как только могла.

– Вы должны сказать, – объявила Грейс. – Иначе он никогда вас не отпустит.

– Джон, прошу тебя, – взмолилась Кэт, стараясь высвободить руки из пальцев Грейс. – Она делает мне больно.

– Просто скажи, и все, Кэт, – сказал я.

– Дьявол, – произнесла она. – Дьявол.

Сдернув повязку, Кэт осмотрела руки. Потом перевела взгляд на Грейс и попятилась назад, опрокинув столик, куда на время танцев составили бокалы с вином. Они упали и покатились по дощатому полу, разливая содержимое по полу.

– Что ты носишь на себе? – сказала Кэт. – Что это у нее на голове, Джон?

– Ничего, – ответил я. – О чем ты говоришь?

– Почему она это носит?

– Она ничего не носит, – сказала Лорел, пытаясь обнять Кэт за плечи. – Ничего там нет, милая.

– Перестань смотреть на меня, – проговорила Кэт. – Почему ты смотришь на меня? Что это такое?

– О чем она говорит, мамочка? – обратилась Грейс к Лиз.

– Сними это, – продолжала Кэт. – Сними, это мерзко.

Она схватила Грейс за волосы и резко дернула. Грейс вскрикнула и начала бить Кэт по рукам и запястьям. Лорел попыталась разогнуть ей пальцы, но та уперлась другой рукой в плечо Грейс и еще раз дернула. Послышался звук, как будто разорвали бумагу, и клок волос Грейс оказался у нее в кулаке. Грейс закричала и бросилась прочь. Анжела обхватила ее сзади. Из горла Грейс вырвались громкие рыдания вперемешку с судорожными вздохами. Лиз протиснулась мимо меня, опустилась на корточки рядом с Грейс и провела пальцами по ее голове. Тонкие струйки крови зазмеились по виску вниз, затекая в ухо, и собрались бусинами на мочке.

– Боже мой, – сказала она, оборачиваясь к Кэт. – Какое говно на вас нашло?

Кэт опустилась на край дивана и снова посмотрела на руки.

– Почему она мне это сделала? – Грейс обернулась к Лиз. – Это такая игра.

Лиз вытерла кровь с шеи Грейс и убрала ей волосы со лба.

– Почему папа не приехал? – закричала Грейс, отталкивая руку Лиз. Теперь слезы у нее текли от гнева. – Вы все говорили, что он приедет.

– Хорошо, хорошо, – сказала Анжела. – Ну-ка, потише.

– Скоро приедет, – сказала Лиз.

– Надеюсь, он никогда не приедет! Надеюсь, Дьявол сожрет его, проклятого, – не унималась Грейс.

– Иди-ка на кухню умойся и приведи себя в порядок, – сказал Отец, вставая между Лиз и Кэт и кивая на дверь.

– Будет лучше, если завтра ее уже не будет, Джон, – сказала Лиз, когда Грейс вышла. – Отвези ее домой.