Текст книги "День Дьявола"

Билл допил вино и положил скрипку в футляр. Лорел бросила на нас взгляд и пошла на кухню за тряпкой – вытереть пролитое вино.

– Тебе не кажется, что меня в этом месте достаточно напугали? – спокойно спросила Кэт.

– Никто не пытается напугать тебя, – ответил я.

– Тогда почему ей позволяют надевать эту жуткую маску? – сказала она. – Что это было? Свиная голова или что-то в этом роде?

– Отведи ее в постель, Джон, – сказал Отец. – А после Загона я отвезу вас на вокзал.

Он взял еще одно полено и бросил в огонь. Оно будет гореть всю ночь, и Дьявол не проснется.

Загон

Сколько бы вина и пива ни выпили в День Дьявола, на следующее утро все встают рано – предстоит Загон. Дело не в том, что овец нельзя пригнать в ферму позже, а в том, что никто не хочет, чтобы Дьявол оставался в доме дольше, чем это необходимо. И чем быстрее стадо окажется в овчарне, тем раньше мы сможем растрясти спящего Окаянного и отправить его обратно в пустоши. А когда он уберется восвояси, мы забудем о нем и укроемся в долине на зиму.

Когда Отец остановил свой «Ленд Ровер» в самом низу Фиенсдейльского ущелья, Дайеры и Бисли уже были на месте и ждали нас. Джеффа по-прежнему было не видать.

– Стало быть, все врут про фальшивые монеты?[38]38
  Имеется в виду английская поговорка: «Фальшивые монеты всегда возвращаются». – Примеч. пер..


[Закрыть]– сказал Отец.

– Нам сегодня пригодились бы лишние руки, – сказал я.

– Управимся и без него, – ответил Отец. – Привыкли уже.

Он вылез из машины, закурил и направился к Биллу.

Кэт уставилась на бурые разводы на лобовом стекле, оставленные щетками.

– Так ты идешь? – позвал я.

– Я не могу, – ответила Кэт.

– Ты же поехала с нами.

– Только потому, что не хотела оставаться одна на ферме.

– Но здесь ты тоже будешь одна, если останешься сидеть в машине.

– Пожалуйста, не заставляй меня идти к ним, – сказала она. – Только не сегодня. Я видеть не могу Грейс.

– В доме вчера было очень жарко, – сказал я. – Ты просто устала, вот и все.

– Я видела мерзость, я это точно знаю, – сказала она.

Она прикрыла глаза тыльной стороной руки.

– Ночью, когда я лежала, – сказала она, – беби начал шевелиться.

– Так это же хорошо, – сказал я.

– Нет, – ответила она, – это совсем не хорошо. Анжела права: слишком рано. Я не должна еще его чувствовать.

– У всех по-разному, – возразил я.

– Это было так жутко, – продолжала она. – Он там ползал, Джон. Как паук или что-то такое.

– Мне кажется, так и должно быть поначалу. Разве нет? – предположил я.

– Это все Грейс, – вырвалось у Кэт. – Она что-то сделала с ним, когда притрагивалась ко мне вчера.

– Ну как она могла? – возразил я. – Что ты имеешь в виду?

– Не знаю, – отозвалась Кэт, гладя рукой по животу. – Как будто она разбудила его слишком рано. И теперь из-за него я больна.

– Ты не больна, – сказал я.

– Тогда как ты объяснишь то, что я видела вчера? – упорствовала она.

– Если ты беспокоишься, можем днем поехать в Клисроу к врачу, – предложил я.

– Я хочу показаться своему врачу, – сказала Кэт.

Закончив говорить с Биллом, Отец махнул нам, показывая, что пора выходить из машины.

– Мы должны идти, – сказал я.

– Если уж идти, то я пойду с тобой, – сказала Кэт.

– Тогда надень шарф, – сказал я.

– Когда все будет сделано, мы ведь поедем домой, правда? – спросила она.

Отец забарабанил по стеклу.

– Давайте, – услышал я его голос, – и так поздно начинаем.

Все смотрели на Кэт. Грейс явилась в плотной шерстяной шапке, которую она натянула почти на глаза, и направилась к реке кидать камешки. Чистый спектакль, естественно. Хочет убедиться, что Кэт чувствует себя виноватой. Ничего, переживет. Ленни Штурзакер пучками вырывал волосы у меня из головы много раз, так что по опыту я знал, что в том месте, где Кэт дернула, больно будет всего лишь пару дней.

– Она идет с нами, что ли? – спросила Лиз.

– Она приехала помогать с Загоном, не так ли? – сказал я.

– Ну ладно, только держи ее подальше от Грейс, – заметила Лиз. – И от меня тоже.

– Ох, хватит тебе, – вмешалась Анжела. – Ничего страшного с Грейс не произошло. Не время сейчас выяснять отношения. У нас полно работы. К тому же, – продолжала она, поправляя на Кэт шарф и потуже затягивая пояс от старого пальто Лиз, – нельзя оставлять Кэтрин на холоде. Она ждет ребенка.

– Грейс, давай, – позвала Лиз. – Ты пойдешь с дедушкой Биллом.

Грейс кивнула, и Билл взял ее за руку.

– Я не хотела делать ей больно, – сказала Кэт. – Сама не знаю, как это случилось.

– Когда ты в положении, мозги с тобой такие шутки шутят! – заметила Лорел. – Что только в голову ни приходит, все кажется правдой.

– Мне ничего не казалось, – сказала Лиз.

– Значит, ты забыла, – ответила Анжела. – Ты беременная была сама не своя, это точно.

– И что, я должна ее пожалеть… или как? – вскинулась Лиз. – Вы видели, что она сделала с Грейс.

– Она извинилась, – сказала Лорел.

– Ты бы лучше о работе думала, – осадила ее Анжела.

Лиз, не дожидаясь, пока она договорит, отошла к Биллу и Грейс, стоявшим на тропинке у обрыва.

– Не обращай внимания, Кэтрин, – посоветовала Анжела. – Это она из-за Джеффа злится, не из-за тебя.

– От него по-прежнему ничего? – спросил я.

– Сегодня должен быть здесь, – сказала Лорел. – Застрял где-нибудь в пробке.

– А он не звонил? – уточнила Анжела.

– Как он может позвонить, если он в дороге? – отозвалась Лорел.

– Ну, он же должен иногда останавливаться, – заметила Анжела. – На заправках есть платные телефоны.

– Ну да, только после целого дня за рулем он устал, – объяснила Лорел. – Ему бы только поспать, больше он ни о чем не думает.

– Если вдуматься, странно, что он не хочет поговорить с Грейс, – сказала Анжела.

– Он наверняка хотел бы позвонить, – сказала Лорел. – Не знаю, почему он не звонит. Может, забывает. Только не думайте, пожалуйста, что ему до нас нет дела. Он ищет свою дорогу. А чтобы вдруг раз и все получилось, такого не бывает.

Билл окликнул ее. Она вспыхнула, сунула руки в карманы и заторопилась, чтобы догнать его.

– Где он? – спросил я. – Она вообще что-то знает?

– Не думаю, чтобы кто-то что-то знал, – ответила Анжела. – Так, чтобы точно – нет.

– Билл говорит, у Джеффа в Шотландии приятели, – сказал Отец, открывая багажник «Ленд Ровера».

– Ну и оставался бы там, – сказала Анжела. – А Лиз и Грейс пусть живут здесь своей жизнью. Видеть не могу, как эта сволочь разбивает им сердце.

Отец отпустил собак, и они немедленно рванули вперед, фыркая и обнюхивая скалы. Муха было устремилась вверх по тропе, но Отец позвал ее обратно и щелкнул по носу.

Он явно был на взводе, и я не могу порицать его за это. Старик, несмотря на то что с возрастом он все меньше бегал с собаками по горам, тем не менее, не передавал Отцу полностью ответственность за Загон. Ни один фермер в Эндландс, пасущий скот на холмах, не выпустит из рук Загон.

Как и все Пентекосты, Старик старался до конца понять, как управлять собаками и как благополучно провести всех до одной овец вниз по узкой дороге вдоль Фиенсдейльского ущелья и дальше через топи на ферму. По собственному опыту он, конечно, знал, что Отец, наблюдая за его действиями, усвоит лишь часть его умения и что, только действуя самостоятельно, можно приобрести знание. Но Загон пробуждал в Старике некий собственнический инстинкт, от которого он не мог полностью избавиться. Не думаю, что в нем говорило чувство превосходства, как и не было в нем и опасения, что Отец провалит Загон. Скорее ему не хотелось отказаться от борьбы с Вересковой пустошью. Поднимешься выше, и пустошь выглядит так, будто ничего не менялось в ней с тех пор, как отступили ледники, а при этом ни один день не бывает похож на другой, и уж тем более прошлогодний Загон на нынешний. В этом году может быть холодно и ясно, а в прошлом тучи нависли так низко, что, когда мы проходили через топь, почти невозможно было отличить твердую дорогу от болота, и мы чуть не потеряли нескольких маток.

Каждый год Старик – а до него его отец и отец его отца – узнавал немного больше о том, как течет вода, дует ветер, распространяется свет и плывут облака, учился понимать, как растет и расползается во все стороны болотный мох, постигал коварство торфяной поверхности, проникал в переплетение борозд, скрывавшихся под вереском. Крохотные достижения, но ему их хватало, чтобы, несмотря на возраст, он продолжал возвращаться на горные пастбища, вместо того чтобы оставаться на ферме и посиживать в тепле у очага.

– Пустошь у каждого своя, Джонни-паренек, – говорил Старик. – Ты поймешь ее по-своему.

Та пустошь, которую он знал, умерла вместе с ним. Отцу придется найти собственную. Думаю, эта мысль потрясла его. Вряд ли он ожидал, что в пятьдесят четыре года будет чувствовать себя здесь как неопытный новичок.

&

Мы отправились цепочкой вверх, вдоль Фиенсдейльского ущелья, и не прошло иминуты, как собаки оказались уже далеко впереди. Когда Отец приказал им остановиться, из пастей у них валил пар.

– Зима-то на носу, – сказала следовавшая за ним Анжела, растирая руки. – Такие дела, Том.

Ночь впервые была по-настоящему осенняя, сырая, а уже утром мы проснулись и увидели, что окна на кухне покрылись звездочками инея. В воздухе по-прежнему ощущался ночной мороз, и в долине царил покой. Звуки доносились до слуха так, будто их источник был где-то поблизости: журчание воды в реке, шум деревьев в лесу, крики гусей на болотах. За последние несколько дней их стая разрослась, и скопления птиц заявляли о себе хором сиплых голосов. Они сотнями сбивались на островках камыша и травы, горбами торчавших из замерзшей воды.

И где-то здесь, под зеркальными пластинами льда, погребенный в черной тине, лежал фургон, в котором мальчишка приехал на ферму. Если сюда явится Дент, он может сколько угодно вглядываться в болото, но не обнаружит никаких следов.

Сюда, в ущелье, солнечный свет почти не попадал, и мы шли в густой тени. В это время года в глубокой впадине целый день темно. Температура упала еще на несколько градусов, и низвергающийся сверху водопад бил по камням с холодной четкостью, с шумом разбрызгивая водяную пыль.

Мы медленно продвигались вперед. Тропа в некоторых местах покрылась таким толстым слоем льда, что я порадовался, что у меня в руке посох. Благодаря этой прочной палке не только я чувствовал себя увереннее, но и Кэт, которая шла за мной медленными, неуверенными шагами.

В Энландс пастухи всегда сами мастерили себе посох. Зимой, когда снег не давал им выйти из дома, они готовили материал: зачищали сук падуба и варили рог, который надо было продержать в кипятке до такой степени мягкости, чтобы можно было согнуть его в крючок. Тот, что был у меня, сделали еще до Джо Пентекоста, и волнистая поверхность его ручки сгладилась после многих лет использования. Люди, которых я никогда не знал, тяжко работали, чтобы сохранить и передать Эндландс детям, которых они сами никогда не узнали. Этот посох служил доказательством их преданности своему делу. И тогда, весной, Старик просто защищал овец. Дело не в том, что он хотел причинить зло мальчишке-скотокраду, просто стадо принадлежало не только Старику. Оно принадлежало также Отцу, нам с Кэт, нашим детям и детям наших детей.

Вернуться в Саффолк означало бы переломить каждый посох через колено.

&

Все шли с разной скоростью. Возраст, скользкая поверхность, недостаток сна, похмелье, бронхит и дурные сны все вместе были тому причиной. Наша цепочка растягивалась, разрывалась, а через какое-то время мы снова собирались и шли вместе по одному или по двое, перегруппировываясь, когда крутой участок пути выравнивался. Всегда, сколько я помню, Анжела, не щадя себя, шла впереди по этой тропе, когда стадо гнали вниз. Теперь она, Лорел и Грейс отойдут друг от друга и будут следить, чтобы ни одна отбившаяся от стада овца не подошла близко к краю и не свалилась в пропасть. Грейс по-прежнему избегала смотреть на Кэт и держалась рядом с Лиз, без конца спрашивая, успеет ли папа приехать до того, как они разбудят Окаянного и возложат корону на барана.

– Я уверена, что он постарается, – отвечала Лиз.

– Я хочу рассказать ему о Дне Дьявола, – сказала Грейс. – Он ведь захочет все узнать.

Она покосилась в сторону Кэт и, убедившись, что та ее слышит, добавила:

– Мне придется показать ему голову.

– Нечего тут показывать, Грейс, – сказала Анжела. – Давай-ка иди и встань вместе с Лорел, а мама пусть поднимется наверх, к кряжу.

Лиз пошла вперед с Биллом и Отцом, мы с Кэт последовали за ними.

– Что Джефф подумает обо мне? – спросила Кэт.

– Пусть сначала появится.

– А если появится? – сказала Кэт. – Грейс тут же расскажет, что я вырвала у нее волосы.

– Если он действительно явится, – ответил я, – она в восторге все забудет.

– Ну, если не она, то Лиз точно расскажет, – сказала Кэт.

– Не волнуйся за нее, – сказал я. – Она переживет.

Но когда мы пришли к хребту, Лиз заняла свое место и принялась греть ноги на куче торфа. Она не взглянула на Кэт, когда мы проходили мимо нее, чтобы присоединиться к Отцу и Биллу.

Мягкого бурого нагорья, которое еще несколько дней назад пересекали мы с Отцом, когда выслеживали оленей, больше не было. Земля стала твердой, как железо, а небо как будто придавливало все вокруг своей тяжестью. Кэт, впервые оказавшись в пустошах, не могла оторвать взгляда от расстилавшейся перед ее глазами на много миль поверхности.

В морозном воздухе солнце высвечивало каменные вершины дальних хребтов, и огромная вересковая пустошь стала казаться совсем уже необъятной. Неудивительно, что даже Дьявол запросто мог здесь заблудиться.

Мне вспомнился голос, который мы с Отцом слышали тут два дня назад. Теперь я уже сомневался, что это вообще был голос. Мне стало казаться, что это маловероятно. Если кто-то заблудился здесь во время прогулки или поиска птиц, значит, человек зашел очень далеко вглубь пустоши, намного дальше, чем обычно заходят чужаки. А ветер мог снести звук в сторону на такое расстояние, что направление, откуда он доносился, могло вполне оказаться неверным. То ли это был крик овцы или птицы, то ли завывание ветра.

Внизу, в долине, не чувствовалось ни малейшего дуновения, но здесь, наверху, порывы ветра налетали один за другим, сдувая иней с травяных кочек, так что у собак начали слезиться глаза. На западном горизонте уже скапливались облака, и Билл походу постоянно оборачивался и смотрел на небо.

– Твое мнение, Том? – спросил он Отца.

– Мы будем давно внизу, когда дойдет до нас, – ответил Отец.

– Не скажи, – отозвался Билл. – Вспомни-ка прошлый год.

– Бывало и похуже, – сказал Отец.

47-й, 63-й, 75-й, 81-й, 82-й. Некоторые годы запомнились, потому что во время Загонов что-то потерялось или было повреждено. Достаточно взглянуть на карту – там можно найти все свидетельства происшедшего.

– И все же, – не унимался Билл, – думаю, нам не стоит тянуть кота за хвост.

– А что, с нами такое бывало? – поинтересовался Отец.

– Я просто говорю, – сказал Билл.

– Кэт нас не задержит, – сказал я. – Если ты ее имеешь в виду.

– Я знаю, что она не хочет задерживать нас, – сказал Билл, – но если работа непривычна…

– Ну, так дай ей какую-нибудь работу, – сказал я.

– Встань-ка сюда, – сказал Отец, взглянув мимо Кэт на Стену. – Следи, чтобы ни одна из овец здесь не пролезла.

Кэт, раскинув руки, как канатоходец, пробралась через вереск к широкому провалу между стенкой Джима и очередной грудой камней.

– Лучше бы она осталась на тропе, – высказался Билл.

– С ней все будет в порядке, – возразил я. – Ей нужно понять, что делать.

Билл взглянул на приближающиеся тучи и пошел вслед за Отцом и собаками.

Овцы разбрелись по всему пастбищу. Низкое солнце удлинило их тени, а когда они блеяли, из пасти у них вырывались облачка белого пара. Они щипали жесткую от инея траву и сухие стебельки вереска. Пустошь кормила их, сколько могла, но теперь наступила пора спускаться вниз. Большая часть маток отправится в овчарню на спаривание, но четырежды стриженные – старушки со стертыми зубами – пойдут на продажу. Здесь, на холмах, им уже не придется производить потомство, но фермеры с равнин, где больше места и мягче трава, могут продержать их еще пару сезонов. Родившихся весной барашков – сейчас уже крепких, с мощным крупом – отправят на бойню. А ярочек оставят еще на год – подрасти. Для спаривания нужно, чтобы у них созрела утроба.

Много лет подряд Загон проводили по одной и той же схеме: овец сгоняли к Стене – тем самым десяти ярдам, что заново отстроил Джим у подножия Седла Пострельщика, – и с боков приставляли по собаке. Таким образом, когда Мушкет и Муха перемещались вперед, овцы предположительно могли идти только одним путем. Трудность состояла в том, чтобы, во-первых, отгонять их от всех трещин и ям, а во-вторых, не дать им так напугаться, что они, не соображая, что весят-то немало, бросятся через проломы в стене на старую куропаточью пустошь.

Муха поначалу проявляла чрезмерное рвение, и Отцу пришлось прикрикнуть на нее, чтобы поумерить ее неистовство и заставить идти волчьей поступью, иначе овцы разбегутся еще до того, как мы начнем спускаться.

Мушкет, старший из них, превыше всего ставил послушание и поэтому реагировал на свистки и оклики, едва они раздавались. Он устремился наверх, к Седлу Пострельщика, петляя между кочками вереска, и погнал пасущихся там овец на равнину. Пока они ковыляли вниз (овцы всегда кажутся хромыми, когда торопятся), Мушкет отклонялся от курса, чтобы проверить, не попали ли в скрытые канавки и торфяные ямки матки с ягнятами, появившимися на свет одновременно с куропатками.

Остальные кормились у травяного перешейка, соединяющего два моховых болота. Отец послал меня в самый его конец с задачей согнать овец к Стене. Мушкета и Муху отправили на края болот, чтобы овцы не посмели даже и думать о том, чтобы рвануть в сторону и оказаться в болоте, так что их потом придется спасать. За все прошлые годы мы теряли овец именно таким образом: их затягивало в тину до того, как мы успевали пробежать пятьдесят ярдов, отделявших нас от них.

Мушкет держался рядом со мной, как велел ему Отец, но Муха слишком торопилась и убегала вперед. Слыша ее лай, передние овцы поворачивались и натыкались на тех, что были позади них. Отец резко свистнул, потом крикнул, и Муха умерила пыл, с угрюмым видом позволяя овцам под взмах моего посоха снова двинуться вперед.

Некоторые из них – отщепенки или бестолочи – попытались проскочить мимо меня, но я быстро переместился и, выставив посох горизонтально, как планку изгороди, заставил их вернуться в строй. С безумным видом они неуклюже развернулись и влились в стадо, гулко стуча копытцами по мерзлой земле.

Хотя теперь у нас не так много овец, загонять их – дело непростое.

Мы проработали примерно полчаса, отгоняя их от каждой ямы и удерживая рядом со Стеной. Кэт хлопала в ладоши, если овцы подходили слишком близко, но вообще ее присутствия было достаточно, чтобы заставить их развернуться и втиснуться между другими шерстистыми горбиками.

Пока собаки сдерживали сбившихся в одну кучу овец, Отец занялся подсчетом голов. Билл сделал то же самое. Потом пересчитали повторно, и наконец я посчитал их в третий раз.

– У меня получилась шестьдесят одна овца, – сказал Отец.

– То же самое и у меня, – отозвался Билл. – Джон, у тебя?

– Шестьдесят одна, – сказал я.

– То есть не все, – заключил Билл.

– Далеко не все, – подтвердил Отец.

Семьдесят овец – маток и ягнят – весной направили на верхнее пастбище. Цифры занесли в учетный журнал с крапчатой обложкой. Старик вел ее годами, и ею же я пользуюсь теперь сам. Отец влез на кучу камней, бывших в прошлом Стеной, и обвел взглядом куропаточью пустошь.

– Вперед! – скомандовал он, и Мушкет, петляя между камней, устремился на поиски.

Муха бросилась было за ним, но Отец шикнул на нее, и собака осталась лежать у его ног, наблюдая за овцами, которые забеспокоились, как только Кэт двинулась с того места, где она стояла, в нашу сторону.

– Ты не пропустила ни одну из них? – задал вопрос Билл.

– Нет, – ответила она.

– Точно?

– Она же ответила, – сказал я.

Мушкет среди вереска вертел носом во все стороны, стараясь что-нибудь унюхать, но через несколько минут встал и посмотрел на Отца с выражением, выражавшим сомнения настолько, насколько вообще на это способна собака. Что именно ему предлагается искать? Тут ничего не нет.

– Ведите этих вниз, – сказал Отец, – а я пойду искать остальных.

– Тебе помощь не нужна? – сказал я. – Чем больше глаз, тем быстрее найдутся пропавшие.

– Обойдусь, – сказал он. – Со мной будет Мушкет.

– Мы покроем большую площадь, если пойдем все, – возразил я.

Отец взглянул на Кэт и снова перевел глаза на куропаточью пустошь.

– Идти будет трудно, – сказал он. – Дожидаться, пока народ подтянется, мне будет некогда.

– Тогда придем за ними завтра, – предложил Билл. – Ничего с ними за ночь не случится.

– Они могут уйти еще дальше, – возразил Отец.

– Они привыкли быть здесь. Подожди денек – и найдешь их снова, – сказал Билл. – Я уверен.

– А если нет? – сказал я.

– Они никогда раньше так далеко не уходили, – рассуждал Отец. – Что-то тут не то.

– Если ты подождешь до завтра, мы вернемся все вместе и сможем тебе помочь, – сказал Билл.

– Скот загоняют в один день, – упрямился Отец. – Всегда так делалось.

– Я о тебе забочусь, – сказал Билл.

– Вот все мне, черт побери, только об этом и говорят, – отозвался Отец.

– Так оно и есть, Том, – сказал Билл. – Мы же всегда держались вместе, верно?

– Тогда останься и помоги нам, – сказал я.

Билл посмотрел на низко висящие темные тучи.

– Думай головой, парень. Если все это обрушится на тебя, ты руки перед глазами не различишь, – сказал он.

– Ладно, – бросил Отец. – Пока ничего не случилось, мы пойдем.

Билл схватил его за плечо.

– Том, это не твоя ошибка, понимаешь? – сказал он. – Просто такое случается. Здесь нет твоей вины.

– Ты еще здесь? – сказал Отец.

Билл взглянул на него и перевел глаза на Кэт.

– Пусть они идут, милая, – сказал он. – Тебе лучше вернуться на ферму со мной.

Кэт покачала головой. Билл немного подождал, а потом сунул большой и указательный пальцы в рот и свистнул оставшейся наверху Лиз, давая ей знать, что овцы на пути домой.

Отец поднял собак и характерным горловым звуком без спешки направил их к стаду. Их задачей было отогнать овец от Стены. Те, что были с краю, двинулись первые. Снова голосовой сигнал, и остальные тоже двинулись вперед и, блея и стеная, смешались с общей шерстяной черноголовой массой. Морды их судорожно дергались, когда Муха подходила к ним слишком близко, а рога издавали деревянный стук.

– Нельзя мне взять Мушкета? – спросил Билл, собираясь уходить. – Эта красавица только мешает.

– Просто присматривай за ней повнимательнее, – сказал Отец. – Овцы сами знают, что им делать.

Вымазавшись в грязи, стадо понеслось в сторону кряжа, сбегая с пустошей, как сбегают вниз дождевые струи. Пребывание на верхних пастбищах в этом году для овец закончилось.

Во время Загона, рассказываю я Адаму, овце в голову одновременно приходят две мысли. Первая – инстинктивная, она подстегивает их, как кнут, и заставляет бежать подальше от опасности. А опасность для них – все вокруг, кроме них самих. Вторая порождена потребностью такой же глубокой, как та, что не дает им обычно забредать далеко за Стену или готовит к посещению барана; эта мысль подсказывает им, что пора покидать пустоши. Усиливающийся холод и все более короткие дни пробуждают в них некий синаптический канал, который заставляет их искать укрытие и пищу, и они каким-то образом вспоминают луговую траву в овчарне и тропу, которая туда ведет.

Они сопротивляются, когда их сгоняют, и, тем не менее, готовы идти.

– Они знают, что должны идти, Джонни-паренек, – говорил Старик. – Знают, что им конец, если они не пойдут.

Его слова заставили меня задуматься о том, чем же должна быть для них смерть… или, вернее, мысль о смерти. И присутствовала ли она постоянно в их умах, наподобие жужжащей мухи, или негромко и тупо пульсировала, как зубная боль.

Не знаю. Быть может, у них вообще отсутствует понимание смерти, и они просто делают то, что делают, бессознательно, подобно тому, как дерево осенью сбрасывает листья. Я на самом деле им сильно завидую. Что они, как не простое вместилище, которое ждет, чтобы его заполнили? Брюхо, брюхо, брюхо. Лоно, лоно, лоно.

&

Если заблудившиеся овцы плутают где-то у Седла Пострельщика, тогда они должны быть видны на открытом склоне. А если они спрятались в зарослях падуба у Верхнего пруда, мы услышим их даже с этого расстояния. Скорее всего, холодная погода погнала их через куропаточью пустошь к старым охотничьим засадам, где они могут на какое-то время укрыться от ветра. Мушкет исследовал каждую кучку камней, запрыгнул в яму, где мы прятались с Отцом, когда охотились на оленя, но ничего не нашел и побежал к торфяному валу, где Кэт укрывалась от ветра.

– Жаль, я не взял бинокль, – сказал Отец. – Ни черта не вижу отсюда.

Он смотрел дальше того места, где тогда упал олень.

– Они не могли уйти к Черной трясине, Отец, – сказал я. – Мы были там два дня назад и увидели бы их.

– Да, но что заставило их уйти? – размышлял Отец, снова всматриваясь вдаль.

– Такое случается иногда, разве нет?

– Ну да, одна-две забредут куда-нибудь, это не редкость, но не девять.

– Может быть они ушли из-за того же, из-за чего олени пошли этой дорогой из Вайрсдейла, – предположил я.

– Но в ту сторону они бы не побежали, верно? – сказал Отец.

– Их что-то здесь напугало, – сказал я.

– Может быть, – сказал он и, закашлявшись, принялся растирать грудь.

В этот раз кашель продолжался дольше, чем обычно.

– Господи Иисусе, ну что, слышишь, что со мной? – произнес он. – Это будет и с тобой через двадцать лет, если ты сюда вернешься.

– Это все твое курево, Отец, – сказал я.

– Курево тут ни при чем, – возразил он, вытирая рот рукавом. – Проклятая долина, она калечит.

– Отец, это кашель, – сказал я. – Ты будешь жить.

– Ты и в самом деле хочешь привезти ее сюда, Джон? – сказал он, бросив взгляд туда, где Кэт гладила Мушкета по голове. – Ты этого хочешь для нее? Хочешь потратить всю свою жизнь на то, чтобы гоняться за чертовыми дурами-овцами по пустошам?

– Это работа, – сказал я. – Здесь много всякой работы. И если ее нужно сделать, значит, она должна быть сделана.

– Да ты посмотри на нее, – настаивал Отец. – Чуть ветер будет покрепче, и ее попросту сдует отсюда вниз.

– Через полгода, – упорствовал я, – ты не поверишь, что она когда-то жила в другом месте. Я уверен.

– Полгода? – переспросил Отец. – Неделя не прошла, а она уже совсем рехнулась.

– Это из-за ребенка, – возразил я. – А как только он родится, она успокоится.

– Знаешь, Джон, есть на свете человек, которого ты не сможешь одурачить никогда, – сказал он. – Этот человек – ты сам. Даже и не пытайся. Только зря время потратишь.

Он поплотнее застегнул куртку и поднял воротник, чтобы защититься от усилившегося ветра.

Пронзительная синева утра растаяла, и небо затянуло облаками. На пустоши надвигалось темное ненастье, и вот уже крупные белые хлопья закружились воздухе. Снегопад в это время года не такая уж редкость, но обычно снег шел вперемешку с дождем и быстро таял.

– Пора идти? – спросила Кэт, приблизившись к нам вместе с Мушкетом.

– Снег сейчас пройдет, – ответил я.

А если нет, это будет ей полезным уроком. Пусть узнает, как быстро здесь может меняться погода. Чтобы она это поняла, нужно, чтобы хотя бы раз перемена погоды застала ее врасплох.

– Я так тебе скажу, Джонни-паренек, – говорил Старик. – Погодка здесь… Знавал я непостоянных женщин, но чтоб до такой степени…

Все это я видел тысячу раз.

Затишье превращается в шторм.

Град падает с ясного весеннего неба.

Внезапный ливень – и сразу же радуга через всю залитую водой долину.

На дворе зима, а через час все растаяло.

Лето может кончиться одним ливнем. Таким, как в тот день, когда умер Ленни Штурзакер.

&

Жара, стоявшая в долине несколько недель подряд, прекратилась в один момент, когда в конце августа небо заволокли низкие тучи и так потемнело, что Отец и Старик прибежали бегом из овчарни, и мы трое зажгли на кухне свет и смотрели, что творится на улице.

Бетонный спуск от ворот к дороге превратился в плотину, а через нее перекатывался вал бурлящей воды. Залитая трава тянулась вслед потоками стала похожа на речные водоросли. Стоки во дворе забились полностью, с крыши широкими занавесами лились реки воды. Гром гремел над самой землей, ударяя в самое сердце скал до земли, и эхо, отражаясь от Трех Сестер, разносило во все стороны звук громовых ударов. В течение дня долина наполнилась водой, как чаша. Вода захлестнула ограды, возведенные вдоль ущелий, и мало-помалу река поднималась, заливая дорогу, и дошла до моста Бисли, затопив каменные ступени.

К вечеру дождь прекратился, развиднелось, и только ветер бушевал, поднимая рябь на разлившейся воде и сдувая капли с ветвей деревьев. Со всех склонов стекала вода, бурные потоки вливались в реку, вздувая ее, и мощное бурое течение, стремясь к своей великой цели, неслось дальше, унося с собой все, что сбросил в него ураган.

Новость о Ленни Штурзакере первой в Эндландс принесла Лорел. Она навещала в деревне Бетти Уард и уже собиралась ехать домой, когда начался дождь. Поэтому она осталась в деревне до конца дня. Когда ураган наконец стих, они только начали пить чай, сказала она, чайник был полный, и выливать его было жалко, а Бетти дошла только до половины своего рассказа о похождениях сестры. И в любом случае, на дороге было два фута воды, поэтому она никуда не поехала.

Не успели они съесть половину фруктового кекса, как до них донесся громкий крик. Кричал один из Бекфутов, так что они подняли шторы. На мосту уже столпился народ. Другой Бекфут вышел из мясной лавки, даже фартука не снял, а за ним Ален, тоже в фартуке.

Ноги в руки – и побежали. Лорел, накинув чужой плащ, бросилась к мосту. Там уже собрались Эббор-ты, Дьюхерсты, Ирби и Паркеры. Все смотрели в сторону фабрики Арнклиффа. Братья Бекфуты спустились вниз по глинистому берегу и, с трудом удерживая равновесие на шатком лотке колеса, пытались дотянуться до Ленни. Попав в прямоугольный отсек, он то всплывал на поверхность, то снова уходил под воду. Тело его билось о железные лопасти колеса. Наверху, на склоне, у ржавой ограды, там, где деревенские ребятишки обычно играли и били стекла, Джеки выкрикивала имя Ленни, словно звала кота в сумерках. Другие женщины дотрагивались до ее плеч и гладили по голове. А когда Бекфутам удалось в конце концов схватить Ленни за руку и вытащить его, она начала испускать дикие крики, и никто больше не был в состоянии это выносить.

Наконец приехала машина «Скорой помощи» – в долине этот объект белого цвета всегда смотрелся крайне странно – и увезла Ленни, обогнав Кена Штурзакера, когда он ехал в деревню со скотобойни.