Текст книги "День Дьявола"

– Бедняга, даже не смог увидеть своего мальчика, – сказала Лорел.

– Какого черта парень устроился играть рядом с Арнклиффом в такую погоду? – задал вопрос Отец.

– Не думаю, что он был там, – отозвалась Лорел. – Бетти, кажется, считает, что он гулял в Сал-ломском лесу и там и свалился вводу.

– Во, здорово! – взвился Старик. – Шнырял, стало быть, там, где ему не положено быть, и вот что получилось.

– Прояви все-таки немного сочувствия, Гарри, – сказала Лорел. – Я знаю, ты не ладишь со Штурзаке-рами, но все-таки.

Старик отмахнулся и закурил очередной чинарик.

– По-моему, надо бы послать им хотя бы цветы, – сказала Лорел Отцу. – Что-то ведь надо.

– Ну да, – ответил Отец. – Пошлем, конечно.

– И, может быть, открытку с соболезнованиями, – сказала Лорел. – Все подпишемся.

– Ничего не будем посылать, – упрямился Старик. – Нечего ему было там делать.

– Никто ничего не говорит, – сказал Отец. – Не в этом дело.

– А в чем тогда? – гнул свое Старик.

– Они потеряли одного из сыновей. Парень был ровесник Джона. – Отец повысил голос, что бывало крайне редко, когда он говорил со Стариком.

– Вот именно, – сказала Лорел. – Надо иметь сердце.

– Нечего! Еще будут думать, что мы тут обрыда-лись над ним, – артачился Старик. – Врать самим себе мы не будем, правда, Джонни-паренек?

Он положил мне руку на плечо и затянулся.

– У Вигтонов продают цветы, – сказал Отец и, порывшись в кармане, достал какую-то мелочь и протянул Лорел.

– Много-то не нужно, – сказала она, глядя на меня с жалостливой улыбкой. – Так, небольшой букет.

Старик встал во весь рост и швырнул монеты оземь, так что они со стуком раскатились по кухонному полу. Потом позвал собак, повернулся и вышел.

Утром в день похорон, неделю спустя, пока Отец на кухне завязывал мне черный галстук, а Лорел пила чай, Старик хранил молчание.

Остальные не пошли. Анжела оставила Лиз дома, а Джим отправился строить Стену. Билл, месяцами пытавшийся помешать Джеффу водить дружбу со Штурзакерами, счел, что смерть Ленни – достаточно веская причина, чтобы порвать отношения раз и навсегда. Лорел может идти проливать слезы в церкви, если ей так хочется, но что до него самого, то, по его мнению, нам со Штурзакерами делить нечего, и что там у них произошло, не наша забота.

Так что от Эндландс в церкви присутствовали только мы трое, но деревня пришла почти вся. Виттоны и Бекфуты закрыли свои лавки из уважения к событию, а тем, кто работал на скотобойне в одной смене с Кеном Штурзакером, предоставили выходной, чтобы они могли присутствовать на похоронах. Пришли также все школьные учителя. Мисс Бибби из нулевого класса, обычно пестро одетая, в этот раз была вся в черном и успокаивала тех детей, кто выбрали сесть с ней, а не с родителями. Эти дети были в том возрасте, в каком был я, когда умерла Мама, и понятия не имели, что происходит. Они сосали пальцы и озадаченно смотрели на плачущего Сэма Штурзакера. Их притягивал небольшой ящик у алтаря, в котором теперь лежал его брат, не спящий, а мертвый. Он ушел навсегда. Долговременность такого рода была недоступна их пониманию.

Когда служба закончилась, Кен Штурзакер, Эдди Моркрафт и братья Бекфуты понесли Ленни на церковное кладбище. По другую сторону каменной ограды протекала река, уже умиротворенная, и единственным свидетельством ее мощного разлива были распластанные по земле вдоль берегов папоротники и борщевик. Но мог ли кто-нибудь избежать мысли о том, что Ленни проплывал здесь, обмякший, мертвый, и его тело было просто еще одним предметом, что река уносила прочь из долины? Так он и плыл мимо школьного двора, мимо Бекфутов и Вигтонов, под зелеными гулкими кирпичами моста, все дальше и дальше, пока наконец у фабрики его не вытащили?

И я задавался вопросом, что бы произошло, если бы он не застрял у колеса и река унесла бы его прочь из долины, далеко за холмы. Я представлял, как течение кружит его в том месте, где Брайар сливается с Риббл у Колледжа Иезуитов, а дальше он все плывет и плывет через Престон, мимо илистых берегов Филда, туда, где река ширится и превращается в эстуарий, а потом становится морем. И Ленни Штурзакера, изгнанного из Англии, уносит прочь отлив.

После похорон Лорел и Бетти расставили в школьном дворе разборные столы на козлах, поскольку площадка была единственным местом, где можно было рассадить весь народ, и подали чай с сэндвичами и апельсиновый сок. И не было ничего противоестественного в том, что мелкая ребятня, в радости от того, что все закончилось и можно было забыть о смерти, что бы она ни значила, устроилась играть, как всегда дети играют на переменке между уроками. Они прыгали, играя в классики, и убегали, если кто-то подходил близко. Взрослые не возражали. Приятно слышать смех в такой печальный день, говорили они.

Поминки продолжались примерно час, а потом люди начали расходиться по домам. Кен Штурзакер вместе с Эдди Моркрафтом и другими своими напарниками с бойни отправились в «Пастуший посох» и позвали с собой Бекфутов, поскольку обещали им выпивку в благодарность за то, что те рисковали жизнью, вытаскивая Ленни из воды у фабрики.

Школьная площадка скоро опустела, и мы пошли к машине. Отец взял меня за руку.

– Ну, ты как? – спросил он.

– Нормально, пап, – ответил я.

– Может, и не следовало тебе приходить, – сказал он. – Черт его знает, странное это дело – похороны.

– Со мной все в порядке, – сказал я.

– Ты за все утро двух слов не сказал.

– Я не знаю, что сказать.

– Ты только помни, что с тобой этого не произойдет, – произнес он, отпирая дверь машины. – Если тебя это тревожит.

– Я знаю, папа.

– Несчастный случай, что поделать, – сказал он. – Но происходят такие вещи редко, так что не беспокойся, хорошо?

– Да, папа.

Выезжая из деревни, он постукивал о руль обручальным кольцом и, когда мы въехали в Салломский лес, я почти признался ему, что это вовсе не был несчастный случай.

&

Наиболее правильной догадкой насчет овец было предположение, что они ушли по Дороге Трупов, следуя кратчайшим очевидным маршрутом через пустоши. Этот путь был им известен и быстрее всего привел бы их через траву к воде.

Мы шли примерно полчаса, но никого не обнаружили. Снег по-прежнему неторопливо падал, но в местах вырезки торфа ветер вздувал столько снежных хлопьев, что дальше двадцати ярдов уже невозможно было что-то рассмотреть.

– Может быть, пора поворачивать назад, – сказала Кэт.

– Ага, – согласился Отец. – Вы с Джоном возвращайтесь на ферму. Я прекрасно справлюсь сам.

– Я тебя одного тут не оставлю, Отец, – сказал я. – Я уже говорил. А если что-то случится?

– Что, например?

– Не притворяйся тупицей, – сказал я. – Ты знаешь, о чем я. Например, ты упадешь или что-нибудь в этом роде.

– До сих пор еще не падал, – возразил он. – Я смотрю под ноги, не волнуйся.

– Джон, прошу тебя, – сказала Кэт. – Я считаю, что мы должны повернуть обратно. Я не хочу, чтобы мы заблудились.

– Мы прошли всего-то пару миль, – сказал я.

– Не в расстоянии дело, – настаивала Кэт. – А в том, что при таком снегопаде темнеет гораздо раньше. Сам знаешь.

– Сейчас середина дня, Кэт, – сказал я, показывая на часы. – Еще какое-то время будет светло. Не надо бояться этих мест.

– Это простое здравомыслие, – ответила она.

– Тише, – остановил нас Отец. – Слушайте.

Мы с Кэт остановились, а Мушкет прикрыл глаза. Ветер раздувал ему шерсть в разные стороны, так что видна была кожа.

До нашего слуха донеслось слабое овечье блеянье, и Отец послал Мушкета вперед. Пес исчез из виду, но через несколько секунд раздался лай. Мы бросились вперед и увидели, что он обнюхивает два трупа, лежащих рядом с тропой. Наполовину засыпанные снегом, овцы были мертвы уже несколько дней, и кровь их замерзла на снегу красными прожилками. Вороны явно устроили тут пир, набив брюхо остатками, так что на костях животных, кроме драной шкуры, почти ничего не осталось. У каждой овцы ноги были разорваны до костей, а из развороченных животов тянулись по снегу кишки.

– Но кто их убил? – сказала Кэт.

– Собаки, – ответил Отец, удерживая Мушкета, чтобы пес не совал нос в трупы. – Я десятки раз такое видел. Несколько собак, собравшихся вместе, при желании разорвут овцу на части.

– Господи, вон еще одна, – вскрикнула Кэт, указывая за наши спины. Мушкет обнаружил разорванную овцу постарше, валявшуюся рядом с дорогой.

До нас снова донеслось слабое блеянье, и Мушкет, моргая, посмотрел на Отца, ожидая команды.

– Вперед! – сказал Отец.

Пес развернулся и беззвучно понесся по тропе.

Через сто ярдов, пробравшись через снег, он дожидался нас на краю глубокой лощины. Именно об этом месте шла речь, когда Старик рассказывал мне, как утомленные тяжелой ношей люди оступились и гроб с покойником с грохотом полетел вниз через траву, ударяясь по пути о камни.

Услышанный нами зов исходил от распластанной на дне ярочки, одной из тех, кого должны были впервые привести к барану для спаривания. Неудачно свалившись, она лежала на спине и дергалась в грязи и снегу, пытаясь перевернуться.

– И эта тоже, Отец, – сказал я. – Посмотри.

– Она просто зацепилась, – сказал он и принялся каблуком проверять на прочность слой торфа наверху склона.

– Вы же не собираетесь туда спускаться, правда? – спросила Кэт.

– Ну, я же не могу оставить ее страдать, – отозвался Отец.

– Ты тоже собрался, Джон? – Кэт схватила меня за локоть.

– Не ходи за мной, Джон, – сказал Отец. – Оставайся здесь. Я справлюсь.

– Спуск длинный и крутой, – сказал я. – И на дне два фута снегу.

– Я всю жизнь вытаскивал овец из ущелий, – сказал он. – Все будет нормально.

И он начал спускаться, втыкая посох в покрытую льдом землю и сбивая иней с камней. Кэт просила меня вернуться, но я последовал за ним, цепляясь за пучки травы, чтобы не потерять равновесия.

Когда мы подошли, овца стонала и перекатывалась с боку на бок. Кожа на одной из передних ног была содрана камнями до сухожилий. Кости другой ноги были сломаны и образовали прямой угол. Когда она попыталась уползти от нас, сломанная часть беспомощно болталась.

– Нам придется бросить ее, – сказал я.

– Здесь? – сказал Отец.

– Она же не способна сама идти, да?

– Бедняжка, должно быть, сильно страдает, – сказал Отец.

– Уже недолго осталось, – сказал я. Шкура у нее потемнела от крови.

– Я не для того проделал весь этот путь, чтобы, найдя овцу, смотреть, как она умирает, – огрызнулся он. – Если смогу донести ее до фермы, я вызову Лейта, чтобы он ее посмотрел.

– Отец, ты не сможешь тащить ее на себе всю дорогу до долины, – сказал я.

– Так что ты предлагаешь нам делать?

– Здесь полно камней, – сказал я. – Положим конец ее мучениям.

– Помоги-ка мне взвалить ее на спину, – сказал он и протянул мне свою кепку и посох.

Отец опустился на колени, и вдвоем мы ухитрились положить овцу ему на плечи, как палантин. Сломанная нога билась о его руку. Овца поначалу вырывалась, но затихла, когда Отец начал подниматься… В снегу каждый шаг приходится тщательно выверять, и я старался держаться как можно ближе к Отцу, чтобы подхватить его, если мне покажется, что он падает.

– Это собаки Штурзакеров, как, по-твоему? – спросил я.

– Не представляю, чтобы он мог завести их так далеко, а ты? – отозвался Отец.

– Они могли удрать, – заметил я.

– Ну, ты же видел их клетки на заднем дворе, – сказал Отец. – На мой взгляд, они достаточно прочные.

– А кто же тогда?

– Не знаю, – ответил он. – Это может быть кто угодно. Например, какие-нибудь бродячие твари из Вайрсдейла. Иногда люди бросают собак в пустошах. Но откуда бы они ни явились, теперь понятно, почему сюда пришли олени.

– Нам придется вернуться сюда с парой дробовиков, – сказал я.

– Они здесь не задержатся, когда наступит зима, – ответил Отец.

– Это меня и беспокоит. Они могут спуститься в долину.

– Ну, если и спустятся, это уже моя проблема, так?

– Я не вернусь в Саффолк, Отец. Я тебе уже сказал.

Он оступился, и я схватил его за локоть, чтобы не дать ему поскользнуться. Он, должно быть, почувствовал, что овца соскальзывает со спины, и схватился пальцами за шкуру, чтобы удержать ее. Если еще какая-то жизнь и теплилась в бедном животном, в этот момент она покинула его, и голова овцы бессильно повисла и всю дорогу наверх билась о плечо Отца.

Когда Отец был уже на расстоянии вытянутой руки, Кэт бросилась помочь ему. Кровь запачкала сзади его куртку до подола и намочила волосы и шею. Из меха овцы свисал какой-то посеревший мускул, оставляя на снегу капли крови, когда отец сбросил ее со спины.

– Господи, – сказала Кэт, – как вы оба сами не переломали себе ноги там, внизу. И что бы я стала делать, если бы это произошло?

– С нами все в порядке, – сказал я. – Не поднимай шум.

– Даже мне было совершенно ясно, что овца умирала, – сказала Кэт. – Какого черта надо было этим заниматься?

– Я должен был вытащить ее во что бы то ни стало, – ответил Отец.

– Одно дело – заботиться о животных, и другое – быть легкомысленными, – сказала Кэт. – Вы сами видите, какая погода.

– Я знаю, что с погодой, – сказал Отец.

– Так мы можем теперь идти? – сказала Кэт. – Остальные наверняка тоже погибли.

– Я бы предпочел увидеть их своими глазами, перед тем как вернуться на ферму, – объявил Отец.

– Раз уж мы здесь, Кэт, – сказал я, – надо бы посмотреть, не найдем ли мы других.

Она повернула меня к себе, заставляя смотреть ей в глаза:

– Кому ты что-то доказываешь, Джон? Надеюсь, не мне.

– Ты будешь помогать или нет? – сказал я.

– Ты обещал мне, что мы сегодня поедем домой, – сказала она.

– Я ничего тебе не обещал, – сказал я. – Я сказал, что мы едем сюда работать. Это работа.

– Я устала, – сказала она.

– Справишься, – ответил я.

– Джон, я не хочу больше здесь оставаться, – сказала она.

– Почему?

– Ты не всерьез спрашиваешь, надеюсь? – сказала она. – После того, что мне рассказали о Старике? После того, что Грейс сделала со мной?

– Грейс ничего тебе не сделала, – сказал я.

– С беби что-то не так, – сказала она.

– Ты сама не слышишь, насколько все это смешно? – сказал я. – Ведешь себя как ребенок.

– Оставь меня в покое, – сказала она и пошла по тропе.

– Так ты ее не убедишь, – заметил Отец.

– Я и не собираюсь убеждать ее, – сказал я. – Решение принято. Она понимает, что оно верное.

– Ты не можешь силой заставлять ее оставаться там, где она не хочет, – возразил Отец.

– Она сама не знает, чего хочет, – ответил я. – Вот в чем ее проблема.

– По мне, так она хочет уехать домой, – сказал Отец.

– Когда она это говорит, она не имеет в виду дом, где мы живем, – сказал я. – Она говорит о доме родителей.

– Что с того? Пусть едет.

– Нет, Отец, – сказал я. – Пора ей вырасти.

Снег пошел гуще, и Отец поднял воротник, по-прежнему сырой от крови.

– Пошло оно все в задницу, – сказал он. – Пора закругляться.

– Но, может быть, остались еще живые, – сказал я.

– В такую погоду-то? – буркнул он и отправил Мушкета в том направлении, куда ушла Кэт.

Мы шли по следам, оставленным Кэт на снегу, предполагая нагнать ее за несколько минут. Но она ушла дальше, чем я ожидал, и даже Мушкет не смог ее найти. Но заблудиться она не могла. Дорога Трупов по-прежнему была различима, и если она не свернет с нее, то скоро доберется до охотничьих засад, а там уже недалеко до Стены. Оказавшись там, она успокоится, и у нее хватит ума дождаться нас. И тогда мы покажем ей, где кончается тропа, и спустимся вместе с ней вниз, в Долину. Вернемся на ферму, поможем остальным шугануть Дьявола из очага и коронуем барана. Потом попьем чайку и сходим в кладовую за едой, приготовленной ко Дню Дьявола. Посмотрим немного, как на дворе падает снег. А потом сядем и будем строить планы.

Свитинг всегда остается в Черчмидс с пансионерами, которые не уезжают домой на каникулы, так что я смогу позвонить ему после уроков и скажу, чтобы ожидал моего заявления об уходе. В голове у меня уже звучал его голос, и я представил, как его тон, поначалу смущенный, сменяется вкрадчивостью, затем смирением и под конец приобретает философский оттенок. Да, конечно, это очевидно, Джон, что вы какое-то время не чувствовали удовлетворения, занимаясь преподаванием в школе, а жизнь так коротка, жаль, если она пройдет в ощущении неудовлетворенности, и если человек нашел свое призвание и цель, тогда он может считать, что ему безмерно повезло. Но я-то знал, что в глубине души он почувствует облегчение, потому что больше не будет писем от родителей и последствий их недовольства. Ах, подумает он, ситуация оказалась более сложной, чем он себе представлял. Да, это, бесспорно, беспокойство за отца, оставшегося одного. Конечно, возникла тяга к выполнению обязательств перед семьей. Таковы истинные причины трудностей, появившихся в последнее время у мистера Пентекоста. Теперь Свитинг сможет умиротворить миссис Вивер.

И конечно, придется встретиться с семьей Кэт. Барбара, естественно, будет в ужасе, когда мы расскажем ей о наших планах. Потом впадет в гнев и, разумеется, во всем обвинит меня. Преподобный будет сожалеть, что Кэт уедет, но в глубине души порадуется, что дочь задумалась о собственном пути и не собирается копировать жизнь своей матери. Рик будет смеяться, не в состоянии вообразить Кит-Кэт на ферме. Но что бы они ни говорили, что бы ни чувствовали, мы все равно освободим дом и выставим его на продажу. Мы выбросим или раздадим все, что нам не нужно, и уедем навсегда – жить своей жизнью, расти, крепнуть, развиваться.

Кэт, конечно, будет трудно расстаться с детским садом, но, когда родится ребенок, ей все равно придется оттуда уйти. Ее чувства тоже изменятся. То, что кажется важным, почти никогда на самом деле таковым не является, а значит, на первое место выходят по-настоящему значимые вещи.

К моменту, когда мы приедем сюда жить, мы уже избавимся от всего лишнего, наносного. Наше прошлое больше не будет нашим, нам будет казаться, что оно принадлежит кому-то другому.

Как оно и есть на самом деле, говорю я Адаму.

Теперь мне кажется нелепостью, что я когда-то преподавал Шелли и Шекспира, Харди и Хаусмана мальчикам в полосатых пиджаках.

Я говорю ему, что решение переехать в Эндландс его мать приняла сама. Из моего рассказа как будто бы следует, что у нее не было выбора. На самом же деле невозможно заставить другого что-то сделать, если человек сам не хочет. Это как со стадом во время Загона, говорю я. Собаки только направляют овец. А куда именно – овцы знают сами.

&

На открытой всем ветрам Куропаточьей пустоши снег лежал уже сплошным покровом, и следы Кэт оказались засыпанными. Отец прямиком направился к Седлу Пострельщика, то исчезающему в облаках, то снова появляющемуся. Но ветер усиливался, и впереди снежная пелена полностью закрыла нам обзор. Я не видел вообще ничего, кроме залитой кровью отцовой куртки и лунок, оставленных в снегу его сапогами. Мушкет неслышно ступал рядом, выискивая наиболее удобный путь. Из-за мокрого снега его шерсть висела сосульками.

Пес обычно прекрасно находил собственные следы и, как и овцы, мог по ним найти без особого труда дорогу обратно в Эндландс. Но когда мы оказались в овраге, навсегда запомнившемся нам полной, абсолютной тишиной, Отец скомандовал ему остановиться.

– По всей видимости, мы ошиблись, – сказал он. – В Куропаточьей пустоши нет таких утесов.

– Но мы не могли далеко уйти, – сказал я, – мы же шли по прямой.

– В такую погоду ты не сможешь идти по прямой, – отозвался Отец.

– Значит, нам придется пойти назад, – сказал я.

Отец расстегнул манжет рукава и посмотрел на часы.

– Через пару часов начнет темнеть, – заметил он.

– Я знаю, Отец.

– Без света непросто будет найти дорогу.

– Я знаю.

Отец просто хотел отогнать сомнения, вот и все. Я понимал, что он не собирается уйти из пустошей до того, как мы найдем Кэт, но он был прав. Ходьба по глубокому снегу вымотала нас, и какое-то время мы стояли, прислушиваясь. Именно о здешней тишине первой я забывал, когда уезжал из Долины. С собой в Саффолк ее не возьмешь, а в другом месте ее не бывает.

Мушкет с его острым слухом первым услышал крик и потрусил вперед, чтобы выяснить, что это.

– Похоже на овцу, – предположил Отец.

– Нет, это Кэт, – сказал я.

Крик донесся снова, но теперь он казался совсем другим. На этот раз в нем как будто слышались слова, но невозможно было определить, с какой стороны он прилетел. Мушкет залаял, и Отец велел ему замолчать. Я позвал Кэт и начал карабкаться вверх по склону.

Метель улеглась, и только редкие снежинки медленно кружились, падая на землю. Когда я поднялся на самый верх оврага, оказалось, что ветер унес метель дальше, за пустоши, и нашим глазам предстало тускло-оранжевое небо на горизонте. Нос Мушкета, похоже, онемел от холода. Он повел нас широкой дугой, так что мы направлялись теперь на запад, а не на восток.

Но хотя небо очистилось от облаков, следов Кэт не было видно, и местность казалась незнакомой. Определить расстояние здесь было трудно, как и трудно судить, насколько далеко от нас те белые хребты, которые мы видели, – до них несколько миль или несколько минут ходьбы. Вслед за Отцом я поднялся на более высокую точку, но и оттуда мы видели все то же самое. Я громко позвал Кэт, но ответом была тишина. Крик, который мы слышали, больше не повторялся.

Нам ничего другого не оставалось, как идти к Стене. Пока мы шли спиной к угасающему свету, мы держались нужного направления.

Закат расцветил горизонт алыми полосами, окрасил снизу облака розовым цветом, и почти сразу же налетел новый снежный фронт. Сумерки сгущались, пошел снег, и теперь мы могли только идти, не сворачивая, и звать Кэт.

К тому моменту, как свет угас, мы с Отцом, наверно, шли уже целый час, хотя вряд ли одолели хотя бы милю. Пересекать пустоши даже в разгар сухого лета было непросто, а уж в снегу каждый шаг давался с трудом, и невозможно было предугадать, то ли мы сейчас вступим в яму глубиной в ярд, то ли нога поскользнется. Когда мы дошли до котловин в пустоши, проще было скатиться вниз на заднице, чем спускаться на ногах, а карабкаться наверх на другой край было так же утомительно, как ползти на верх песчаной дюны.

Мы продвигались вперед, спускаясь и поднимаясь, через рвы и впадины и уже приближались к вершине особенно крутого склона, когда Отец нагнулся и схватил Мушкета за загривок, остановив его.

– Что такое? – спросил я.

Он не ответил, и когда я одолел последние несколько футов и оказался рядом с ним на кряже, я увидел, что он пристально смотрит вниз. Нашим глазам предстала Дальняя сторожка.

Что бы Старик ни рассказывал, я не мог себе представить, что она так хорошо сохранилась. Стены выглядели прочными, крыша – то, что всегда рушится в первую очередь, – выдерживала плотный покров снега. Со ставней облупилась черная краска, но они по-прежнему были плотно закрыты на засов. Мне вспомнилось, как время от времени из торфяных болот извлекают тела людей эпохи Железного века, и оказывается, что у них остались неповрежденными волосы, кожа и ногти. Удивительно, как что-то мертвое может казаться живым.

– Не понимаю, – сказал я. – Как мы могли оказаться здесь, если все время шли на восток?

– Ты же видел, куда садилось солнце, – сказал Отец. – Мы шли в верном направлении.

– А тогда так?

Отец снова посмотрел на сторожку, наполовину занесенную снегом.

– Не знаю, – ответил он.

– Как ты думаешь, мы сможем попасть внутрь? – сказал я.

– Лучше будет, если мы пойдем дальше, – отозвался Отец.

– Мы уже ушли от долины на много миль, – возразил я. – И нам придется искать дорогу в кромешной темноте.

– Может, и так, но это место лучше предоставить самому себе, – произнес он.

– На десять минут, Отец, – настаивал я. – Просто переждем метель.

Вместе мы раскидали сугроб, наметенный перед дверями, толкнули их внутрь и пробрались в образовавшийся проход. Из-за закрытых ставней на окнах в помещении царил полумрак, но даже при слабом свете было видно, что столовая, где Гидеон Деннинг с Эллинами играли в карты, пили виски и будили спящего под пустошами Дьявола, была полностью лишена всякой мебели. И если знаки, которые эти люди начертили на двери в ту ночь в конце октября, по-прежнему там оставались, как утверждал Старик, то они уже давно покрылись плесенью и паутиной.

В доме было холоднее, чем снаружи в снегу, и Отец прошел к камину, чтобы посмотреть, в каком он состоянии.

– Мало проку от него, – заметил он.

Внутри, в самом очаге, слоями лежало птичье дерьмо, решетка была забита остатками гнезд. Еще больше, наверно, их застряло в трубе.

В качестве дров мы могли использовать только пару оконных ставен, принесенных сюда когда-то на замену прежним и оставленных возле стены. Отец потоптался на них и разбил на куски, которые мы положили на решетку. Встав на колени, мы принялись раздувать огонь, но дерево не загоралось, а тлело, и в двух футах от камина холод пронизывал до костей.

– Она ведь доберется сама до фермы? – сказал он.

– Нас же не бросят, – отозвался я. – Они найдут ее.

– Она с ума будет сходить из-за тебя, – заметил Отец.

– По крайней мере, она не будет одна, – сказал я. – О ней позаботятся, пока мы не вернемся.

– Я прикидываю, обратный путь займет пару часов, – сказал он.

– Отец, мы не можем никуда идти сейчас, – сказал я.

– Только пять вечера, – возразил он, посмотрев на часы. – Если мы сразу пойдем, будем на ферме к семи, самое позднее – к восьми.

– К восьми утра более вероятно, – сказал я.

– Да ладно.

– Слушай, Отец, давай говорить разумно, – сказал я. – Ты знаешь, что такое пустоши под снегом.

– Я потерял девять здоровых животных, – сказал он. – Я хочу быть уверен, что с остальными все в порядке.

– Все с ними будет в порядке.

– В такую погоду в овчарне их нельзя оставлять, – сказал он.

– И что бы ты сделал?

– Отправил овец в хлев, – сказал он, – очевидно.

– Ну, так они это и сделают, – сказал я. – Они столько же раз загоняли овец с пастбищ, сколько и ты.

– Нужно к тому же присмотреть за бараном, – упорствовал Отец.

– У них есть глаза, – сказал я. – У всех.

– Я имею в виду, хорошенечко присмотреть, хитрожопый ты умник, – сказал он. – Если вдруг дело пойдет к худшему, надо вызвать Лейта.

– Они управятся, – сказал я.

– И мне нужно посмотреть, кем заменить маток, – гнул свое Отец.

Ну да, погибли не просто девять овец. С ними погибло и их потомство и потомство потомства. Смерть множится.

– Билл правильно сказал, Отец, – сказал я. – Это не твоя вина.

– Был бы сейчас Старик с нами, – сказал Отец, – конца и края не было бы рассказам про все вот это.

– Но он не с нами.

– Во плоти, может быть, и нет.

– Старик тебя водил когда-нибудь сюда? – спросил я.

– Никогда, – ответил Отец. – Он вообще сказал, что если узнает, что я пытался найти это место, он возьмет ремень.

– Да он в жизни никогда не брал ремня в руки, – сказал я.

– Это он так выразился.

– А как ему было? – спросил я. – После того, что произошло с мальчишкой?

Я раньше еще об этом не спрашивал.

– Он не особенно высказывался, – ответил Отец. – И никто из нас не говорил об этом.

– Думаешь, он хотел убить парня? – спросил я.

– Да нет, конечно, – сказал Отец. – Он целился выше головы мальца. Но видишь, как вышло, он ведь весь вечер проторчал в этом сратом пабе. А потом он и поссать прямо не смог бы – глаза-то залил.

– То есть это был несчастный случай.

– Какая разница, Джон, – сказал он. – Несчастный случай или нет, все равно он – тупой старый осел.

– Таким ты и хочешь его запомнить? – поинтересовался я.

– А как еще ты хочешь, чтобы я его запомнил?

– Он твой отец, – напомнил я.

– Ага, только он никогда особенно не любил меня, – проговорил Отец.

– Любил, конечно, – сказал я.

– Значит, ты о жизни здесь знаешь меньше, чем я думал, – отозвался он.

– Я никогда не слышал, чтобы вы ссорились, – сказал я, – вообще ни из-за чего.

– Это потому, что ты не был здесь, – возразил он. – Он всегда обвинял меня в том, что я позволил тебе уехать.

– Но уехал-то я. Это он со мной расплевался, не с тобой, – сказал я.

– Он никогда плохо о тебе не думал, Джон, – сказал Отец.

– Еще как думал, – возразил я. – Я же знаю.

– Послушай, мы жили здесь вместе, – сказал Отец. – Он весь менялся, когда узнавал, что ты приедешь пожить. За неделю до твоего приезда он дни считал. Я слышал, как он разговаривал с Мушкетом.

Я не верил ему, и он это видел.

– Кто, по-твоему, отнес на чердак этот расписной горшок и повесил зеркало? – сказал Отец. – Да он души не чаял в твоей красавице!

Он стащил с головы кепку и положил ее поближе к огню, надеясь, что она высохнет.

– Дело не только в овцах, – сказал Отец. – Полно других дел.

– Дела никуда не денутся, подождут до завтра, – сказал я. – А если ты о Билле волнуешься, то он не пойдет к Штурзакеру, пока не уверится, что с нами все в порядке.

– К Штурзакеру?

– Ладно, не надо, – сказал я. – Ты сам знаешь, что он попрется туда, после того что случилось с овцами.

– Не попрется, – возразил Отец. – Он боится, что Штурзакер расскажет Денту про фургон.

– Может, и правильно делает, – заметил я.

– Что-то ты по-другому запел, – сказал Отец. – Я так понял, ты уверен, что Штурзакер будет держать нас на крючке как можно дольше.

– Ты знаешь Кена Штурзакера не хуже меня, – сказал я. – Если он почует деньги, искушение будет для него слишком сильно.

– Да не будет там никаких денег, – сказал Отец.

– Откуда такая уверенность?

– Неважно, Джон. Забудь об этом.

– Не понял.

– Послушай, у Кена Штурзакера старые новости, – сказал Отец. – Дент не явится к нам на ферму.

– Откуда ты знаешь?

Он затянулся и смахнул с губы крошки табака, выпавшие из самокрутки.

– Отец, скажи, откуда ты знаешь? – повторил я.

– Потому что он уже приходил, – ответил он.

– Когда?

– Через пару недель, – сказал он. – Парень, которого подстрелил Старик, был племянником Дента.

– О, Господи!

– Дальше этих четырех стен это не пойдет, понятно? – сказал он.

– Само собой, – ответил я. – Но как Дент узнал об Эндландс?

– Один из тех мелких мерзавцев, которые на него работают, рассказал ему, что его племянник поехал сюда малость подзаработать на стороне.

Отец выпустил дым через нос и почесал под глазом. Он был измучен.

– Ты знаешь, я всегда говорю, – сказал он, – что Кен Штурзакер набит всяким дерьмом, но то, что он рассказал тебе о Денте, правда.

– О чем это ты? – спросил я.

– Да ему вроде как было наплевать на своего племянника. Сдается мне, он считал, что тот получил по заслугам.

– А тогда что же? – задумался я. – Они разобрались между собой? Он и Старик?

– Перестань, – сказал Отец. – Ты что, серьезно думаешь, что такой тип, как Дент, может уйти просто так?

– И что же ему было нужно?

Отец взглянул на меня, потом перевел взгляд на огонь.

– Грейс, – ответил он. – Ему нужна была Грейс. Старик должен был отвезти ее в Барнли.