Текст книги "В глубине душе (сборник)"

Ее мысли перекатывались в голове с таким же мелодичным постукиванием день и ночь, потом еще один день, а потом поезд остановился, и Галя увидела в окне Нану, которая держала за руку усатого красавца, и Наниных родителей, и цветы, и когда она вышла из вагона, то воздух юга, напоенный какими-то неведомыми запахами, сразу взял ее в объятия и наполнил предчувствием счастья.

Все вокруг смеялись и обнимали ее, и она смеялась и плакала от непомерности чувств.

С первых же дней пребывания в доме Наны Галя почувствовала, что с ее подругой творится что-то неладное.

Она не оставалась с Галей наедине, не вела никаких откровенных бесед, как это было принято между ними раньше, была какой-то отчужденной и официальной.

– Ты счастлива? – однажды спросила Галя, и Нана, гневно сверкнув глазами, ответила:

– Да.

Это «да» получилось каким-то ненастоящим, как будто в нем было сокрыто совершенно иное значение, кардинально противоположное.

Галя жалела, что задала этот вопрос, потому что с этого момента Нана вовсе стала избегать ее, и только вечером, накануне свадьбы, когда они стояли вдвоем на балконе, Нана вдруг рванулась к Галчонку и, крепко обняв, проговорила сдавленным голосом:

– Дото, он такой благородный, он простил мне измену, он любит меня, и я буду, буду любить его по гроб жизни! И больше никогда не спрашивай меня об этом, хорошо?

Галя кивнула, но ощущение от этого разговора осталось тягостное, как будто Нана чего-то недоговаривала, что-то самое главное осталось невысказанным, но что – Галя не могла понять, для этого у нее не хватало жизненного опыта.

Свадьбу праздновали три дня, и все эти три дня Галя совершенно не узнавала себя.

Мир вокруг нее – радостный и яркий – отражал какую-то совершенно другую девушку.

То и дело она ловила на себе восторженные взгляды мужчин.

Ее светлые волосы, белая кожа, хрупкая фигура – все, что в Москве казалось бледным, безликим, незрелым, здесь, в мире, перенасыщенном яркими кричащими красками, представлялось утонченной изысканной редкостью, и мужчины, позабыв о знойных подругах, наперебой делали ей комплименты, приглашали танцевать, шептали горячие слова.

Галя, со всей искренностью натуры, устремилась навстречу этой внезапно открывшейся для нее стихии, стихии страсти и нежности. Она никогда прежде не чувствовала на себе таких обжигающих, зовущих взглядов, не слышала таких многообещающих слов.

Все это вместе вызвало в ней эмоциональный взрыв такой силы, что когда в середине первого вечера она посмотрела в зеркало, то совершенно не узнала себя.

В ее глазах появилось нечто плывущее, увлекающее вглубь, на щеках загорелся нежно-розовый румянец, даже волосы – обычно бледные и скучные – вдруг заиграли светлыми переливами и завились от счастья.

Галя с восхищением рассматривала произошедшие в ней перемены, когда в зеркале рядом с ней внезапно отобразилась Нана.

В своем свадебном платье, с фатой на голове, с высокой прической она выглядела грубо, как будто белоснежный наряд был создан специально для того, чтобы оттенить некоторую тяжеловесность ее форм, восточную жесткость лица. Особенно это было заметно в контрасте с нежным инфантильным отражением Гали.

Галя испуганно посмотрела на подругу, ей было неловко за свои мысли, она надеялась, что Нана не увидит того, что увидела она.

Но взгляд Наниных глаз был темен и чужд, по этому взгляду Галя поняла, что они обе смотрят на отражение в зеркале одинаково.

Галя выпрямилась, она больше не хотела быть приложением к Нане. Она приняла вызов.

– Галчонок, – заговорила Нана, совладав с собой, – ты такая красивая! Я никогда не думала, что ты можешь быть такой! Где ты все это прятала?

– За твоей спиной, – усмехнулась Галя. – Мне всегда казалось, что рядом с тобой я смотрюсь как обычная серая мышь.

– Надо же! А я и не думала, что так тебя подавляю… – обиделась Нана.

– Нет, что ты, Наночка! – опомнилась Галя. – Ты никогда меня не подавляла, просто я не верила в себя.

– А теперь поверила? – Нана поправила фату и встретилась в зеркале с Галиным взглядом.

– А теперь поверила… – ответила Галя.

– Галчонок, это все замечательно. – Нана с трудом скрывала раздражение. – Но я хочу тебя предупредить…

– О чем?

– О том, что здесь не Москва, здесь совершенно другие порядки и нравы, что если ты и дальше будешь вести себя так легкомысленно, то мужчины будут думать, что с тобой все дозволено.

Галино лицо вспыхнуло, отчего стало еще привлекательнее.

– Значит, ты считаешь, что я себя неприлично веду? – выпалила она. – Что я компрометирую твою семью?!

– Ну что ты! – Нана быстро подошла к Гале и обняла ее как-то чересчур крепко, так, что Галя даже вскрикнула. – Что ты, Галчонок! Как ты можешь меня компрометировать! Я горжусь, что у меня такая красивая подруга! Я просто предупреждаю тебя, что с грузинскими мужчинами нужно быть осторожнее, они обычный взгляд, улыбку могут воспринять как обещание. Потом не отделаешься.

– А может, я не хочу отделываться, может, я тоже замуж хочу!

Если бы Нана над ней посмеялась или попробовала ее отговорить от бредовой идеи выйти замуж за грузина, то Галя начала бы отстаивать свои позиции и ей было бы легче, но Нана не сказала ни слова, она только посмотрела на подругу с глубоким сочувствием. И еще какой-то оттенок был у этого взгляда, какой-то неприятный, оттенок высокомерия, что ли.

Галя поняла это позже и, поняв, подумала, что Нана во всем оказалась права.

Но тогда, на свадьбе, ей было не до того. Ей просто хотелось счастья – легкого и доступного. Оно прямо лежало на поверхности, это счастье, манило и заигрывало с ней.

В разгар праздника среди прочих гостей появился молодой человек, строгий и серьезный.

Он сидел за столом тихо и наблюдал за происходящим таким печальным взглядом, как будто знал о людях что-то особенное, что-то такое, что заслуживает глубокого сострадания.

Его красивое, обрамленное коротко стриженной бородкой лицо выделялось на общем фоне застывшим выражением.

Галя заметила его сразу, и легкая тревога коснулась ее сердца. Она несколько раз ловила на себе взгляд его непонятных глаз и с тоской отмечала, что на нее он смотрит не иначе, как на всех остальных – обобщенно.

– Кто этот парень? – спросила она, улучив момент, у Наны.

– Какой? – Нана огляделась по сторонам.

– Вон тот.

Нана устремила взгляд в указанном направлении, увидела гостя и, прошептав:

– Гия?! – побледнела.

Галя отметила, что молодой человек с печальными глазами тоже изменился в лице – на Нану он смотрел совершенно иначе, нежели на всех остальных.

– Даже не вздумай! – произнесла Нана с угрозой в голосе и, ничего не объясняя, пошла прочь.

Галя обиделась: от лучшей подруги она ждала другого поведения. Нана могла хотя бы сделать вид, что радуется Галиному успеху, а не ревновать так дико, так некрасиво, тем более что ее собственная жизнь уже сложилась наилучшим образом.

Подумав так, Галя ощутила в душе незнакомое чувство. Оно было веселым и озорным, оно побуждало к необдуманным поступкам. Это было неведомое ей прежде чувство решимости.

Галя встала из-за стола, поймала взгляд Гии и, удерживая его, как канатоходец удерживает равновесие, пошла к Гие навстречу.

Ее движения были многообещающе грациозны, из глаз струилась манящая чувственность.

Галя шла и как будто любовалась собой. Было видно, что в этот момент она ощущает себя необыкновенно привлекательной. И в глазах Гии появился едва заметный интерес. А когда Галя подошла к нему достаточно близко, он даже улыбнулся.

Улыбка была ему не к лицу, она обесценивала строгую задумчивость образа, и было в ней что-то настораживающее, неприятное, что-то дикое. Такое, что Галя даже на мгновение остановилась. Но тут, заметив ее нерешительность, поднялся из-за стола Гия.

Он был огромен, как вставший во весь рост медведь, и двигался медлительно, но уверенно. Гия спокойно обошел стол, взял Галю за руку и, ни слова не говоря, повел за собой в круг танцующих.

Уже при первом прикосновении его горячих рук Галя почувствовала, что теряет волю. Она шла за ним, как завороженная, а вокруг танцевали люди, мелькали руки, спины. Среди них непримиримыми огнями мерцали глаза Наны, это придавало всему происходящему особую остроту и привкус недозволенности, который разжигал в Гале дух противоречия.

Гия обнял ее сильными руками, и Гале показалось, что он не танцует, а укачивает ее, как в детстве укачивал отец. И больше она не видела ничего, только чувствовала перекаты музыки и волнующую близость незнакомого мужчины.

Потом они сидели за столом и пили домашнее вино из красного винограда сорта «Изабелла». Гия поведал, что он художник, что у него мастерская в подвальном помещении дома, в котором теперь будут жить Нана и Дото.

Все это он рассказывал как будто с принуждением, Галя чувствовала, что ему не хочется с ней говорить.

И ухаживать за ней тоже не хочется, а делает он это по какому-то заведенному обычаю, который гласит, что мужчина не может быть равнодушен в присутствии женщины.

Галя пила вино большими глотками, как сок, и чем больше она пьянела, тем больше нравился ей ее собеседник.

Он был такой отстраненный, такой недоступный, и ей так хотелось, чтобы он хоть раз, хоть один только раз взглянул на нее так, как смотрел на Нану, – диким, прожигающим насквозь взглядом.

Но Гия не смотрел на нее вовсе, на протяжении всей беседы он с пристальным вниманием разглядывал свои необыкновенно красивые руки, и Гале казалось, что если она сейчас встанет и уйдет, то он этого не заметит и будет продолжать разговор со своими руками.

То и дело к Гале подходили молодые люди и приглашали на танец, она отказывала, но и этого Гия не замечал, он был полностью сосредоточен на самом себе, как будто беспрерывно решал какую-то важную задачу.

«Какая я дура! – наконец сообразила Галя. – Теряю время с человеком, который мной совершенно не интересуется, когда вокруг столько замечательных молодых людей».

Подумав так, она решила, что пойдет танцевать с первым, кто пригласит ее на танец, но, когда к ней подошел немолодой мужчина с седыми усами и бородой, Галя обнаружила, что не в состоянии подняться на ноги. Она еще отметила, что мысли в ее голове ясные и только совершенно ноги не держат.

Тогда Гия, проговорив что-то про батон, вежливо раскланялся с пожилым претендентом на кадриль и, обойдя стол, взял Галю на руки.

– Ах! – хотелось воскликнуть Гале, но она промолчала и правильно сделала, потому что ничего романтического в этом жесте не было.

Гия по-деловому отнес Галю на кушетку в комнату и, проговорив:

– Это «Изабелла», тебе надо немного вздремнуть… – оставил ее одну.

Галя отключилась мгновенно.

Сквозь непрочный сон она слышала шум свадьбы, музыку, звонкую грузинскую речь, и ей все мерещилось, что вот сейчас, сейчас она вспорхнет и побежит туда, где царит праздник, а потом все заслонило лицо Гии, оно было злым и неприятным, и он выкрикивал что-то на непонятном языке, и ему вторил женский голос.

Галя проснулась и поняла, что это не сон, что где-то рядом с ней на высоких тонах происходит разговор между мужчиной и женщиной.

Она приподнялась, преодолевая резкую боль в голове, выглянула в окно, которое выходило на небольшую, заросшую диким виноградом террасу.

Прямо перед собой она увидела Нану, которая, гордо закинув назад голову, говорила что-то по-грузински в пустое пространство.

Потом послышался мужской голос откуда-то снизу. Галя встала, на трясущихся ногах подошла к окну вплотную – и… лучше бы она этого не делала.

Перед Наной на коленях стоял Гия, его облитое слезами лицо пылало вдохновением. Он держал Нанину руку и о чем-то молил.

Нана слушала с удовольствием, но без поощрения. Наконец, Гия вскочил на ноги, рванул Нану на себя и поцеловал в губы.

Ночь была светлая, луна и звезды освещали их лица, и Галя отчетливо видела, с какой страстью Нана ответила на этот поцелуй, но уже через секунду она вырвалась из его рук и, замахнувшись, ударила Гию по щеке с такой силой, что вся его исполинская фигура покачнулась.

Потом Нана выкрикнула что-то резкое и, указав пальцем в пол, таким жестом, каким указывают место собаке, повернулась и пошла прочь.

Галя была потрясена.

Гия остался на террасе один, на его лице сияло выражение восторга. Он медленно дотронулся до щеки, по которой ударила Нана, и, мечтательно закатив глаза, поцеловал эту руку.

Галя вернулась на кушетку, ее бил озноб, сказывалось похмелье и шок, пережитый от проникновения в чужую тайну.

Она еще никогда не видела живьем такого проявления страсти. Ее как будто обожгло пламенем этих чувств. И теперь она особенно остро чувствовала бесприютное одиночество.

Галя обхватила колени руками, положила на них голову и горько заплакала о несправедливости устройства мира. В таком положении ее обнаружила наутро Нана.

Свадьба уже давно отшумела, Нана сняла свадебный наряд, и теперь, в будничной одежде, она выглядела особенно свежо и привлекательно.

– Галчонок! – воскликнула она. – Вот ты где! А я тебя по всему дому ищу, с ног сбилась.

Галя подняла голову и посмотрела на Нану из-под опухших век.

– Скажи, – пробормотала она, – как у тебя это получается?

– Что? – не поняла Нана.

Она смотрела на подругу с искренней тревогой, вид у Галчонка был не очень.

Галя попыталась встать на ноги, но, заметив, что хмель еще не окончательно покинул ее хрупкий организм, опять опустилась на кушетку.

– Я вас видела…

– Кого, нас?

– Тебя и Гию, вот на этой террасе, сегодня ночью.

– Ну и что? – Нана была невозмутима.

– Скажи, зачем он тебе нужен? Ты что, его любишь?

Нана села рядом и обняла Галю за плечи.

– Понимаешь, – проговорила она, глядя на Галю с некоторым сожалением. – Гия – это моя первая любовь. Мне было пятнадцать лет, когда мы с ним познакомились, и он не будет любить никого, слышишь, никого, кроме меня.

– Ничего не понимаю! – удивилась Галя. – Любит одного, спит с другим, замуж выходит за третьего!

– Здесь нечего понимать, – отрезала Нана. – Гия был моим женихом, мы собирались пожениться, и вдруг я узнаю, что он изменяет мне направо и налево. Он, видите ли, не знал, куда темперамент девать, свадьбы не мог дождаться. Я его и прогнала, и пусть он теперь до конца дней мучается.

– Вот как, значит, ты из противоречия замуж вышла! Это неправильно, Наночка! Ты же всех вокруг себя несчастными сделаешь и сама погибнешь!

– Молчи! – закричала Нана. – Что ты понимаешь! Я люблю мужа! – Ее лицо пылало, глаза побелели.

Галя испугалась: по этой реакции она поняла, что попала в самую больную точку.

И тут же возникло чувство такой щемящей близости, такого сочувствия к этой несчастной женщине, готовой из-за непомерной гордости исковеркать свою судьбу.

– Наночка! – Галя прижалась к подруге. – Может, еще не поздно? Может, еще все можно исправить?

Нана резко вскочила на ноги, отчего Галя отлетела в угол кушетки и больно стукнулась головой о стену.

– Ты в нашей жизни ничего не понимаешь! – выпалила Нана, как в горячке. – У нас не выходят замуж на пять минут, как в России, поэтому не лезь с советами. Сегодня вечером встречаемся у Дото на квартире, тебя туда отвезут. А теперь поспи, на тебя страшно смотреть… – С этими словами Нана вышла из комнаты.

В другой раз Галя бы обязательно обиделась, но сейчас, потрясенная трагизмом ситуации, она только чувствовала, как ноет сердце, и силилась распознать, по кому эта тоска, обволакивающая душу, – по Нане или по ней самой?

Вечером у Дото собрались несколько самых близких друзей, среди которых оказался и Гия.

Квартира была тесной и душной, но всё – и вино, и песни, и даже эта духота – как будто пыталось сплавить людей в нечто общее, неделимое.

И здесь, за этим столом, действительно казалось неважным, за кого Нана вышла замуж – за Дото или за Гию, с кем она ляжет спать после шумного праздника.

Все в этом доме казалось единым, и все принадлежали всем.

Галя, как завороженная, внимала грузинскому многоголосью, она была влюблена непонятно в кого; то ли в Гию, то ли в Нану, то ли во всю Грузию!

Ей хотелось всю жизнь вот так сидеть за этим столом среди бородатых красавцев и слушать, как в слаженный хор мужских голосов нежной тоскующей нотой вплетается сильное сопрано ее единственной подруги Наны.

Галя не умела петь, но ее душа, сливаясь воедино со стройными голосами, возносилась так высоко, что становилось трудно дышать, и, подчиняясь магической силе мгновения, Галя забыла о наставлениях Наны, и ее чувства, отяжелевшие от непомерной красоты вечера, прорвав все преграды, опять устремились к невозмутимому Гие, который сегодня был особенно хорош в своей задумчивой отстраненности.

Весь вечер он сидел, тяжело навалившись на край стола, и его горестная фигура гармонично вписывалась в орнамент вечера, как бы сдерживая, не давая взорваться радости, заложенной в идее свадьбы.

Это было красиво – и его молчаливое страдание, и сочувствующее понимание гостей, и снисходительное внимание Дото, который оказывал милость к падшему. Все это гармонично сливалось в органное гудение голосов, и только Галя силилась и никак не могла понять, для чего этим людям нужно такое хитросплетение нитей судьбы.

Зачем они запутывают такие простые и ясные вещи? Чтобы потом страдать, любуясь нелепостью получившегося узора?

Уже было далеко за полночь, когда Гия встал и вышел курить на балкон. Курить можно было и в комнате, но он почему-то вышел.

Галя видела со своего места распахнутое окно, черное небо и на фоне этой черноты – белый дым от его сигареты. И ей показалось, что он ее ждет, специально выйдя из комнаты.

Галя встала, направилась на балкон. Там она бесшумно подошла к Гие и тихонько дотронулась до его плеча. Он медленно повернул голову и улыбнулся своей хищной улыбкой.

– Что, надоели наши песенки? – Только сейчас Галя заметила, что Гия был сильно пьян.

Его язык заплетался, веки тяжело лежали на глазах, приоткрывая диковатые белки.

«Нет, все-таки хорошо, что Нана вышла за Дото!» – подумала Галя. В этом Гие была какая-то скрытая злость, которая прорывалась наружу, когда он переставал за собой следить.

– Они здесь все до утра сидеть будут, – произнес Гия и с презрением выстрелил недокуренной сигаретой в черное пространство. – А мне надоело, все они надоели. Хочешь, спустимся ко мне в мастерскую? Она здесь, в подвале. Я тебе мои работы покажу.

Если бы на балконе в этот момент был кто-то третий, то Галя была бы уверена, что Гия обращается не к ней, а к тому самому третьему. Гия как-то странно избегал ее взгляда, как будто выискивал кого-то в темноте.

– Ну, что, пошли? – Гия взял Галю за руку.

– Нет! – Галя попыталась высвободить свою руку. – Я не пойду.

– Почему? – Гия сжал ее руку так, что Галя вскрикнула. – Я не пойду, пусти, мне же больно!

– Прости! – Гия поднес Галину руку к губам и поцеловал в раскрытую ладонь. – Я немного перебрал с выпивкой, проводи меня, пожалуйста, а то я сам не дойду.

Теперь он смотрел ей в глаза, и в его взгляде была то ли усталость, то ли нежность, Галя не могла понять. Но для нее было ясно одно – она пойдет за ним в мастерскую и, наверное, пойдет на край света, только бы он смотрел на нее вот так – из-под полуприкрытых век, и держал за руку, даже если это причиняет боль.

– Я не пойду! – сделала последнюю попытку Галя. – Это неудобно.

– Не придумывай, – мягко возразил Гия. – Чего тут неудобного? Мы же друзья.

«И действительно, – подумала Галя, – я же только работы посмотрю и вернусь».

Гия нетерпеливо тянул ее за руку.

– Хорошо, – сдалась Галя. – Я Нану сейчас предупрежу.

– Не надо никого предупреждать, – возразил Гия, – смотри, здесь с балкона лесенка прямо в мой подвал. Они и не заметят, как ты уже вернешься.

Галя с тоской взглянула на витые чугунные перила, на черные ступеньки, уходящие в темноту, и ее безудержно потянуло туда, в манящую неизвестность.

– Бежим… – прошептала она, чувствуя, как от волнения перехватывает дыхание. – Только тихо.

Она сняла туфли и, мягко ступая босыми ногами по холодным ступеням, первая побежала вниз. Добежав до подвала, они остановились перед тяжелой железной дверью. Галя была как в лихорадке, так должен чувствовать себя человек, который спасается от погони.

– Ну что ты возишься… – бормотала она, пока Гия открывал дверь. – Давай поскорее.

– А куда торопиться? – невозмутимо отвечал Гия.

«Да, действительно, что это со мной? – думала Галя. – Я же ничего не украла! Просто хочу посмотреть картины».

В мастерской было душно и пыльно, но в этой пыли, вобравшей в себя запах красок, и в духоте, проникнутой присутствием Гии, было нечто доверительное.

У Гали было такое чувство, как будто она сразу, одним скачком, оказалась в самой сердцевине его интимной жизни, скрытой здесь, в глухом подвале от посторонних глаз.

Гия включил свет.

Галя видела, как он нажал находящуюся рядом с дверью кнопку выключателя, и эта несвойственная ей наблюдательность оказалась потом спасительной.

Мастерская озарилась тусклым светом, и сквозь неясное мерцание единственной электрической лампочки, свисавшей на длинном шнуре с потолка, Галя увидела, как со стен на нее взирают странные существа с огромными головами и черными провалами глаз, в которых, как в омуте, исчезала любая надежда.

Эти лица были повсюду: и на стенах, и на расставленных по мастерской мольбертах.

Галя бродила среди них, как в лабиринте, и ей чудилось, что вот сейчас они сойдут с полотен и утащат ее в непонятный, страшный мир.

Это было безусловно талантливо, потому что производило сильное впечатление, но какой темной и непроглядной должна была быть душа художника, видевшего людей таким образом!

В панике Галя оглянулась и увидела, как Гия большими глотками допивает из стакана прозрачную жидкость.

Перехватив Галин взгляд, он поставил опустевший стакан на доску, служившую столом, решительно подошел к Гале и, дыхнув на нее водкой, с угрозой произнес:

– Раздевайся.

В одно мгновение образ обаятельного, задумчивого рыцаря, который сложился в голове Гали, разрушился, и на его месте возникло размноженное на этих многочисленных портретах лицо с дикими злыми глазами.

И Гале стало ясно, чего она испугалась.

– Гия! – произнесла Галя дрожащим голосом. – Мы же друзья, я – Нанина подруга.

– Не смей! – заорал Гия. – Не смей произносить ее имя!

Двумя руками он схватил Галино новое платье за ворот и, с силой дернув, порвал его на две части.

– Что ты делаешь? – закричала Галя в ужасе.

Но Гия ее не слышал, его глаза налились кровью и выкатились из орбит, он перестал быть похожим на человека.

Понимая, что сейчас случится что-то ужасное, Галя сорвалась с места и спряталась за мольбертом.

Но Гия с легкостью опрокинул мольберт. Наступив тяжелым ботинком на собственную работу, он поймал Галю за руку и с силой рванул на себя. От боли Галя вскрикнула.

– Прекрати орать! – пригрозил Гия.

Тут Галя поняла, что он боится шума, и закричала изо всех сил.

От неожиданности Гия выпустил Галину руку, что дало ей возможность отбежать к столу.

На столе Галя нащупала бутылку из-под водки и запустила ею в Гию. Потом в него полетело все, что попадалось под руку, но он с легкостью уклонялся от летящих предметов, неуклонно надвигаясь на Галю.

– Зачем ты это делаешь? – пыталась вразумить мучителя Галя. – Ты мне так нравился, я бы и так с радостью осталась с тобой.

– Мне не надо с радостью! – взревел Гия. – Я вас всех, всех ненавижу! Только ее люблю! – С этими словами он опрокинул Галю на стол.

И навалился на нее всей тяжестью.

«Я пропала…» – подумала Галя и почувствовала, как стол под ней покачнулся.

Неловкими движениями Гия пытался сорвать с нее остатки одежды.

Стол кренился все больше и больше, и, когда Гия был уже почти у цели, раздался грохот, и вся непрочная конструкция рухнула.

Не чувствуя боли, Галя мгновенно высвободилась, бросилась к двери и, заметив месторасположение замка, нажала на кнопку выключателя.

Мастерскую поглотила кромешная тьма. Гия растерялся.

– Зажги свет! – истерически завопил он.

Но Галя, недолго думая, быстро нащупала дверную ручку, повернула замок, открыла тяжелую дверь и уже через секунду опрометью неслась вверх по лестнице, на второй этаж, где располагалась квартира Дото.

Открыли не сразу.

Галя в панике все жала и жала на кнопку звонка. Наконец дверь распахнулась, и, к своему облегчению, Галя увидела на пороге Дото, а за его спиной Нану.

– Господи, ребята, какое счастье! – плакала Галя. – Он меня чуть не убил! Он сумасшедший? Сумасшедший, да? – Она попыталась пройти в квартиру, но Дото стоял на пороге.

И даже не думал уступать ей дорогу.

– Наночка, мне надо переодеться и умыться… – пролепетала Галя, предчувствуя что-то недоброе.

Нана молча взирала на нее из-за спины мужа, и выражение ее глаз было точь-в-точь таким же, как у людей, изображенных на портретах Гии.

Наконец заговорил Дото:

– Галя! – произнес он менторским тоном. – Я не могу тебя впустить в квартиру в таком виде. У меня гости, ты меня скомпрометируешь.

– Как? – не верила своим ушам Галя. – Вы это серьезно?! Это же ваш друг! Он хотел меня изнасиловать! Он меня чуть не убил!

– Тебя никто не заставлял спускаться к нему в мастерскую… – отрезал Дото и с грохотом закрыл перед Галиным носом дверь.

До последней секунды Галя ждала, что Нана вмешается, защитит ее, объяснит мужу, что так с друзьями не обращаются.

Но Нана не вымолвила ни слова, она стояла за спиной мужа, как его тень. И вся ее поза выражала молчаливое согласие.

Галя думала недолго. Сначала ее охватила неуемная дрожь, дрожь была такой силы, что Галя слышала, как стучат друг о друга зубы. Потом все успокоилось, и она почувствовала, как в ее душе темной, вязкой массой разливается безразличие. А потом ее как будто что-то толкнуло в спину, и она полетела вниз по лестнице.

…Сидя в плацкарте на нижней полке, Галя смотрела в окно и с восторгом ощущала в себе движение, как будто не поезд несся сквозь пространство, разбивая его на ритмичную звуковую гамму, а пространство протягивалось через нее в сладком звуковом потоке.

Это было как песня, беспрерывно звучащая где-то под сердцем. Галя возвращалась к себе. Не к себе домой, где ждала ничего не ведавшая мама, она возвращалась к своему «я», к своему началу, от которого увела ее неправильная мечта.

Теперь Галя твердо знала, что мечтать можно только о вещах, суть которых тебе хорошо известна.

Какой наивной она была, когда ехала в этом же поезде в другом направлении, и какой умудренной опытом чувствовала себя, навсегда покидая Тбилиси. Она понимала, что благодаря событиям последнего месяца она нащупала нечто чрезвычайно важное, некое ощущение, смысл которого пока остается для нее закрытым, но обязательно откроется в течение жизни.

Ей стало ясно, что все произошедшее с ней является всего лишь ключом к сложнейшей структуре человеческих взаимоотношений и что ни из чего нельзя делать однозначных выводов, потому что каждый человек может быть одновременно очень плохим и очень хорошим. Вот, например, Гурам…

Гурам ехал на своей красной «копейке». Ничего не подозревая. Он насвистывал какую-то дурацкую, привязавшуюся с самого утра мелодию, и настроение его было безоблачным и приятным, когда вдруг из подъезда дома на проспекте Руставели выскочила девица и с лету бухнулась ему под колеса.

Гурам был опытным водителем, и поэтому удар получился несильным, но тем не менее Гурам подумал, что это конец.

Как это ни было странно, но в этот момент он думал не о конце девчонки, а о собственном конце, потому что за руль он сел в легком подпитии.

К счастью, на улице никого не было. Гурам вышел из машины, воровато огляделся по сторонам и, убедившись, что свидетелей нет, подошел к жертве происшествия.

Галя лежала на асфальте почти голая. Непроизвольно Гурам отметил сияющую белизну кожи и нежнейшую линию груди.

Он приложил два пальца к ее шее, нащупал тонкую жилку – пульс бился ровно.

«Слава богу, – подумал Гурам. – Ничего страшного, скорее всего, просто шок».

Он аккуратно поднял Галю на руки, отнес в машину и уложил на заднее сиденье.

Гурам был очень приличным человеком и никогда никому не причинил зла, но сейчас мысли в его голове, сами по себе, как будто без его участия, двигались в преступном направлении.

«Правильным было бы отвезти ее в больницу, – думал он, – чтобы проверить, нет ли переломов, разрывов внутренних органов. Но в больнице коллеги начнут задавать ненужные вопросы, потом обнаружится на машине вмятина, в общем, не отвертишься».

Гурам был хирургом. И как раз ехал домой после удачной операции, а тут надо же – такая превратность судьбы! Только что там, на операционном столе, спас человека, а здесь чуть не убил.

Галя тихо застонала.

«Ладно, – решил Гурам, – отвезу ее на квартиру к матери. Мать у родственников в горах, квартира пустует. Сам обследую, сам выхожу, а если, не дай бог что, в больницу никогда не поздно».

После тщательного осмотра Гурам пришел к выводу, что девица – целехонька, только испытала сильнейший шок.

– Найти бы этого мерзавца, из-за которого она на такую глупость решилась, своими бы руками задушил!

Гурам позвонил жене, сообщил, что ему придется какое-то время пожить у матери, и попросил принести еды.

Жена ни о чем не спрашивала. Надо так надо.

Она твердо усвоила одно правило – меньше знаешь, крепче спишь. Ее силы уходили на воспитание детей, а на измены мужа сил не оставалось.

На следующий день Гурам позвонил на работу и сказался больным. Жене объяснил все как есть и, как вещественное доказательство, предъявил пациентку, которая лежала в бреду.

– Ты мне помоги, Нино! – попросил он.

Увидев полудохлую девицу, Нино несказанно обрадовалась.

«Такая никак не может быть соперницей», – подумала она и ошиблась, потому что Гурам с первого же мгновения, еще когда увидел ее полуобнаженное тело на черном асфальте, почувствовал, как в груди его образовывается большая пустота, готовая впустить в себя новое чувство.

Гурам был романтиком, его не интересовали случайные связи. Если он увлекался, то это было всерьез и надолго.

И единственным непреложным правилом во всех его романах было одно: семья – это святое!

И Нино, зная об этом, была относительно спокойна.

Чем дольше Гурам ухаживал за своей подопечной, тем сильнее проникался к ней трогательным нежным чувством. И Галя задолго до того, как окончательно пришла в себя, стала испытывать нечто вроде доверия к окружавшему ее пространству.

Оно было живым и теплым, это пространство, и ей хотелось лежать и лежать в нем, как в колыбели, и чувствовать вокруг себя чье-то очень заботливое присутствие.

Когда Галя впервые за долгое время открыла глаза и увидела лицо Гурама, оно показалось ей совершенно родным, как лицо человека, которого знаешь всю жизнь.

– Ну наконец-то… – произнес Гурам и стал щупать пульс на ее запястье.