Текст книги "В глубине душе (сборник)"

Чужое лицо

Артем Олегович Зайцев чувствовал себя отвратительно. Вокруг его носа навязчиво порхала кисточка визажистки, которая нестерпимо пахла пудрой и выделениями чужих потовых желез.

Визажистка была молодая и упругая, как резиновая кукла, с таким же, как у куклы, идиотским выражением лица. Если бы она молчала, то Зайцеву было бы проще справиться с желанием придушить это бессмысленное создание и услышать напоследок, как она пискнет. Но визажистка, убежденная в собственной неотразимости, как назло, говорила без умолку, и каждое слово, которое слетало с ее губ, было неподражаемым образцом пошлости.

Артем Олегович старался не слушать, чтобы не умереть от отчаяния, и вот наконец, когда его собственное лицо стало неузнаваемо в зеркале, визажистка скроила дешевую гримасу и удовлетворенно объявила:

– Готово, можно вызывать администратора.

Артем Олегович с отвращением посмотрел на свое отражение в зеркале и подумал, что в принципе заслуживает именно такую физиономию, неестественно гладкую, фальшивую. Человек, который живет не своей жизнью, должен носить чужое лицо как наказание.

– Спасибо… – пробормотал он, стараясь не глядеть на визажистку. Хотя, даже если бы он посмотрел ей прямо в глаза и даже сказал бы все, что о ней думает, это вряд ли принесло бы удовлетворение. Она была сделана из какого-то словоотталкивающего материала, внутрь которого не могла проникнуть ни одна человеческая мысль.

Администратор Костик ворвался в гримерную весь в испарениях женского парфюма. Любовная истома не оставляла его ни на минуту. Он все постанывал, вздыхал и так усердно вращал глазами, как будто задался целью вытолкнуть их из орбит.

– Ну что, готовы? – прохныкал Костик.

Одарив Артема Олеговича непереносимо душным взглядом, он щелкнул накрашенными ресницами и, изловчившись, ухватил гостя за руку. Зайцеву сделалось дурно. Потная ладошка похотливого Костика была совершенно непереносима.

– Оставьте меня! – закричал он и рванул руку с такой силой, что администратор чуть не оказался на полу.

– Псих какой-то! – выкрикнул Костик вдруг совершенно нормальным мужским голосом. – Я просто хотел проводить вас в студию.

– Ну так провожайте, – взял себя в руки Зайцев. – Я не слепой и не маленький, в поводыре не нуждаюсь.

– Ой, да пожалуйста, пожалуйста! – опять перешел на нытье Костик. – Прям можно подумать!

Он сделал какой-то немыслимый спиралеобразный разворот и строго произнес:

– Следуйте за мной.

Артем Олегович следовал и думал, что, наверное, именно такими людьми населен ад и все это ему дается как предвкушение.

В студии было полно народу. Ведущая – в каком-то клоунском наряде – отдавала последние распоряжения. Ее вполне мужское лицо могло бы выдержать испытание даже бородой и усами. Когда она разговаривала с Костиком, то казалось – все поправимо, стоит только этих двоих поменять местами.

Артем Олегович не в первый раз принимал участие в ток-шоу и всякий раз ненавидел себя за это, а вместе с собой ненавидел и всю эту кухню, всю систему, которая как-то совершенно незаметно увела его от всего подлинного, настоящего.

Ведущая с бешеным именем Клеопатра подлетела к Зайцеву, как только он занял свое место. Она низко склонила над ним тяжелое лицо и заговорила, нажимая на каждое слово. От нее пахло застоявшимся табаком, смешанным с такими же духами, которыми опрыскивал себя Костик.

– Вы меня поняли? Вы меня поняли? – трясла Зайцева Клеопатра.

– Да понял я, понял… – Зайцев все пытался отодвинуть свое лицо от нависающей над ним физиономии ведущей и потому уже почти лежал в кресле.

– Начинаем! – заорала наконец ведущая и отхлынула.

Сразу стало легче дышать. В студии вспыхнул свет, и все вокруг как будто увеличилось в размерах, сделалось доминантным, выпуклым: и зрители с одинаковыми лицами, и герои программы, и гости.

Ведущая торжествовала. Одного за другим она выволакивала на свет Божий каких-то невменяемых людей, которые что-то в жизни не поделили и пытались поделить в студии на глазах у всей страны.

Зайцева тошнило, но он никого не винил. Ведь он же мог не приходить на программу, не принимать участия во всех этих мерзостях. Но тогда бы упали продажи его книг.

Читатель забудет бедного Зайцева, и ему придется переместиться из дорогих ресторанов в «Крошку-картошку». А сейчас книги его продаются хорошо, огромными тиражами, хотя объяснение этому не мог найти ни один здравомыслящий человек и в первую очередь сам Зайцев.

Вообще в последнее время в его душу закрались смутные подозрения, что его читателей вовсе не интересует содержание произведения. Они читают не книгу, а просто складывают буквы в слова, слова – в предложения, а предложения – в абзацы.

Если бы это было иначе, то ни один из них не смог бы дочитать его книгу до конца, потому что там не осталось ничего, кроме бессмысленного набора слов с редкими эротическими сценами и описаниями географических достопримечательностей, которые он добросовестно списывал из справочников и путеводителей.

– Имя работает на тебя, старик! – хлопал его по плечу редактор.

И Артем Олегович представлял себе свое бедное имя, которое, согнувшись от непосильных трудов, влачит на себе эту тяжкую ношу – работает!

И все было бы хорошо, потому что Зайцев уже много лет вкушал от этих трудов праведных и забыл, забыл совершенно, что так было не всегда, и надо же такому случиться, чтобы накануне эфира, вечером, к нему на квартиру приволокли этого начинающего писаку.

Зайцев разговаривал с ним свысока, а тот весь потел и трясся от страха. Он хотел услышать мнение мэтра.

– Артем Олегович, – лепетал он. – Я так люблю ваши ранние рассказы. В них столько света! Я бы хотел научиться вот так, из ничего собирать сюжет. Но у меня это плохо получается. Я все описываю истории, которые где-то услышал, и, знаете, боюсь отклониться от реальности. Ведь это недостаток. Правда?

Гость раздражал Зайцева. Он представлял себе, как весь вечер, вместо того, чтобы посидеть у телевизора, ему придется читать очередной бред прыщавого подростка. И ведь за дверь не выставишь! Потому что Нина Николаевна просила, главный редактор!

– Вы, молодой человек, не беспокойтесь. – Артем Олегович милостиво улыбнулся. – Оставьте рукопись, я посмотрю на досуге.

– Вы меня извините, я рукопись оставить не могу, – смутился гость.

– Почему?

– Она у меня в одном экземпляре.

– Ну тогда пришлите мне ее в электронном виде.

– У меня нет компьютера.

– Так что же вы от меня хотите?

– Я хочу прочесть.

– О, господи! Только этого мне не хватало! – Зайцев стал нетерпеливо покачивать ступней.

– Впрочем, если это вас так затрудняет… – испуганно вскочил с места гость.

«Чертова баба! – подумал Зайцев. – Не простит, если я этого сморчка выставлю вон».

Гость прижимал к груди стопку листов и поглядывал на дверь, как бы прикидывая траекторию побега.

– Да сядьте вы! Как вас там?

– Гарик! – радостно воскликнул гость. – Гарик Зотов.

– Ладно, Зотов, давай, читай свою писанину. Подожди, я только за коньяком схожу.

Читал Гарик из ряда вон плохо. Он волновался, брызгал слюной, глотал слова, но, несмотря ни на что, с первых же слов он властно овладевал вниманием слушателя.

Зайцев пил коньяк, и выражение его лица с каждой страницей становилось все более угрюмым и неприветливым.

Этот парень имел талант, и талант немалый. И у него есть все шансы выстоять. А у Зайцева этих шансов больше нет. У него больше ничего нет, кроме дорогого коньяка и дешевых баб.

И в этот момент, глядя на трясущегося от волнения дебютанта, он готов был отдать все, все за одну только возможность поменяться с ним местами. Вернуться к началу, когда он еще мог выбирать, по какой дороге двинуться в будущее: направо пойдешь… налево пойдешь… А он пошел куда-то совсем не туда.

В эту ночь Зайцев спал плохо. Можно сказать, он совсем не спал. Ему все виделись пассажи из талантливого рассказа Зотова, и хотелось вскочить, взъерошить волосы, усесться за стол и наскоком создать что-то грандиозное, гениальное. Что-то такое, чего никто никогда не писал. Обойти этого недоросля на крутом повороте. Чтобы знал, что такое – настоящий мастер.

В какой-то момент Зайцев даже почувствовал, что в его грудной клетке опять появилось некое напряжение, что-то такое там шевельнулось, он даже вспомнил слово «душа» и от неожиданности вскочил с дивана, на котором давеча уснул, не раздеваясь.

Письменный стол был освещен таинственным светом луны, падавшим из окна. И в этом отблеске вечности матово белели разбросанные листы бумаги.

Зайцев почувствовал, как приятное беспокойство охватывает все его существо. И легкое гудение вокруг, как будто порыв ветра, несет и соединяет в сознании еще не оформившиеся зыбкие образы, мысли.

«Неужели вдохновение!» – восторженно подумал Зайцев. Он уже давно забыл про эту волшебную штуку.

Стараясь не шуметь, на цыпочках он прокрался к письменному столу и затаился. Он ждал, как охотник ожидает, что вот-вот на него выйдет зверь. Ему нужна была только одна фраза, чтобы начать, зацепиться… А там уже все пойдет само собой. И обрывки этой фразы уже завивались где-то в подсознании. И образы уже цеплялись один за другой, и рукой он уже нащупал любимую толстенькую ручку с резиновым ободком, и вот, когда эта ручка коснулась листа, в его голове вдруг появился и заслонил собой все толстый зад молодой аспирантки Люси.

«При чем здесь это?!» – испугался Артем Олегович. Пшла прочь! Но Люсин круп насмешливо колыхался на поверхности сознания, как бы даже подмигивая всеми своими аппетитными складочками.

Зайцев одеревенел и в этот же момент почувствовал, как все его творческое напряжение ослабевает и безвольно стекает куда-то вниз живота.

«Какая пошлость! – подумал Зайцев, все еще не веря в такое позорное завершение высокого порыва. – Неужели я больше ничего не могу? Господи, на что я разменял свой талант!»

Зайцев выключил настольную лампу, встал, ощупью пробрался к дивану и, улегшись поверх шерстяного пледа, тяжело задумался.

А может быть, не было никакого таланта? Может быть, все это была очередная выдумка Веры? Она могла из кого угодно сделать все, что ей взбредет в голову.

Артема она вообразила писателем, и он стал писателем, и был им, пока она находилась рядом. А потом она ушла и забрала с собой все то, что сама же в него вложила. И от Артема не осталось ничего, ничего, кроме пустой оболочки, фантика.

«Я тебя разорю…» – были ее последние слова, и Артем тогда рассмеялся, потому что думал, что она говорит о деньгах. А настоящий смысл ее обещания открылся ему только сейчас, по прошествии двадцати пяти лет.

Зачем он тогда изменил Вере? Поддался на уговоры каких-то сомнительных друзей. Им все не давало покоя, что он десять лет хранит верность старухе.

Она действительно была на пятнадцать лет старше, но старухой ее назвать было нельзя. Ее даже нельзя было назвать взрослым человеком, потому что непосредственности в ней было больше, чем в восемнадцатилетнем Артеме.

Да, он едва закончил школу, когда впервые увидел ее на кухне у своего приятеля. Там была уйма народу. Все сидели за столом, пили и о чем-то спорили, стараясь перекричать друг друга.

А Вера стояла в углу, у холодильника, и с тихим завыванием читала свои стихи. На нее никто не обращал внимания и никто не слушал. А она все читала и читала, закрыв глаза и слегка покачиваясь в звуках собственного ритма.

И Артему захотелось взять ее за руку, вывести с этой прокуренной кухни и спрятать в каком-нибудь надежном месте, настолько надежном, чтобы доступ туда был открыт ему одному.

Вера была поэтессой, и с точки зрения нормального обывателя, она, конечно же, была сумасшедшей. Все, что она делала, было до такой степени экстравагантно и непонятно, что большинство знакомых, пожимая плечами, отходило подальше.

А Артем не отошел. Он сразу почувствовал, что вокруг нее творится что-то непостижимое, чарующее, что-то такое, от чего даже воздух меняет свою окраску, и она стоит в этой световой гамме, как в радуге, волнующая и не похожая ни на кого.

Не чуя под собой линолеума, Артем сделал несколько шагов по кухне и оказался с ней рядом.

И тут же весь остальной мир перестал существовать. Она продолжала читать, но теперь уже для него. И он стал покачиваться вместе с ней, и с каждым витком рифма уносила его все дальше и дальше, он поднимался на цыпочки и чувствовал, что пальцы его ног вот-вот оторвутся от земли и, презрев притяжение, он вылетит куда-то к звездам.

– Это творчество, – объясняла она позже. – Ты еще не знаешь, что это такое, и поэтому еще не живешь. Но когда-нибудь и тебе откроется эта великая тайна. Ты – человек талантливый: жди.

Произнося это заклинание, она коснулась его лба губами, и он действительно почувствовал себя талантливым, и этот талант, как дополнительный орган, стал пульсировать в нем днем и ночью, не оставляя ни минуты покоя.

Но из этого беспокойства долгое время ничего не получалось, оно только разбухало и множилось от напряженного желания создать хоть что-нибудь. Хоть одну ничтожную рифму.

Слова играли с ним в нехорошие игры. Они мерцали в его голове, цепляясь друг за друга, и даже как будто выстраивались в некие многообещающие ряды, но на бумаге всегда получалась полная ерунда.

– Как ты это делаешь? – спрашивал Артем, молитвенно глядя на Веру.

– Что? – удивлялась она.

– Как ты подчиняешь себе слова? Ведь мы с тобой говорим на одном языке, только у тебя он складывается в какие-то божественные формы, а у меня – в уродливые конструкции. Мне кажется, я бы жизнь отдал только за одно такое стихотворение, которыми ты соришь на каждом шагу.

– Тебе не нужно отдавать жизнь за рифму, – говорила Вера, обвивая его шею своими шелковыми руками. – Ты не можешь быть поэтом, ты для этого слишком земной.

– А что же мне делать? – лепетал Артем.

Он боялся, что вот сейчас она перестанет верить в его талант, в его любовь, в его существование, и тогда он исчезнет, развеется бесследно. И никто не вспомнит о нем.

Но Вера смотрела на него снизу вверх, и ее огромные глаза наполнялись бесовской мутью.

– Ты будешь писать прозу… – шептала она.

И он вдыхал ее шепот вместе с ее поцелуем и понимал, что не может быть другой жизни, другой женщины, другого смысла, кроме того, который вкладывала в него Вера.

И, следуя этому смыслу, Артем стал по-другому структурировать мысли. Он отпустил на волю обрывки рифм, которые засоряли его голову, и сразу почувствовал, что весь мир вокруг него приобретает совершенно иное, логическое звучание.

И люди со своими поступками, и события, и природа, все складывается, как будто само собой, в определенные небольшие сюжеты, которые так и хочется наполнить содержанием.

Но как? Этого Артем еще не знал. И тут опять на помощь пришла Вера.

– Ты должен уловить первый звук, – советовала она. – Найти верную фразу, ключ к будущему произведению. Слушай вселенную. Там уже все записано. Нужно только правильно прочесть.

Артем слушал, и иногда ему действительно казалось, что существует некая магическая связь между Творцом и тем загадочным миром, который Вера называла вселенной.

И тогда его душу охватывало мучительное томление. Ему хотелось силой прорвать невидимую преграду, которая отделяла его от этого неисчерпаемого источника творчества. Он силился, старательно морща лоб, силился до судорог, до головной боли.

– Отпусти, – шептала Вера, – не мучайся так. Все, что положено, само придет.

Артем отпускал и, обнимая ее упоительное тело, думал: «К черту стихи, к черту прозу! Зачем все это, когда есть Вера?»

Она, как всегда, во всем оказалась права. Он перестал гоняться за словами, успокоился. Но в этом спокойствии не было отречения, а было что-то от глубокомысленного ожидания рыбака, сидящего на берегу полноводной реки.

И вот однажды на него вышла фраза. Она была такой объемной, многообещающей, и ее окончание как будто одновременно являлось началом – началом чего-то нового, неизведанного.

Едва дыша и вздрагивая от нетерпения, Артем положил перед собой стопку листов бумаги и, стараясь держать непрочное равновесие, записал:

«Город, в котором провел свое детство и юность Олег Сомов, был настолько провинциален и тих, что долгое время никакие внешние раздражители не нарушали колыбельного состояния его души».

Это был рассказ о художнике, который погнался за большими деньгами и от этого быть художником перестал.

Закончив читать его первое произведение, Вера посмотрела на Артема совершенно новым, оценивающим, взглядом и произнесла:

– Пошли.

– Куда? – не понял Артем.

– Пошли, увидишь.

Всю дорогу, в автобусе и в метро, Вера крепко держала Артема за руку и напряженно молчала.

Они приехали к высотному дому на Пресне, в лифте, похожем на лаковую шкатулку, поднялись куда-то под небеса.

Все так же, не выпуская руки Артема, Вера прошла по коридору, остановилась перед пухлой, обитой красным дерматином дверью и замерла. Мгновение она стояла, не двигаясь, и вдруг резко обернулась.

Артем испугался. У нее было какое-то совершенно незнакомое лицо. Напряженное, жесткое, с зияющими отверстиями глаз.

– Запомни, – произнесла она, приблизившись к нему как для поцелуя. – Я буду с тобой до тех пор, пока это тебе будет нужно.

Артем запомнил, но не понял, что она хотела этим сказать. Понимание пришло позже, много лет спустя. Вера не хотела отнимать у него свободу.

Дверь открыла девочка, по виду совсем ребенок. На ее младенческом лице застыло выражение испуга. Она как будто хотела позвать на помощь, но боялась.

– Вадим дома? – поинтересовалась Вера и, не дожидаясь приглашения, вошла в квартиру, держа Артема за руку,

– Дома, проходите, пожалуйста.

– Да уже прошли. – Вера на ходу скинула дубленку и сразу направилась в гостиную. Было видно, что она в этом доме прекрасно ориентируется.

– Скажите ему, пусть выходит, – крикнула Вера. – Я его жду.

Девочка покорно шмыгнула мимо Артема и исчезла в кулуарах барского чертога.

Артем остался стоять посреди просторного коридора. Его буквально сморило от подавляющей роскоши обстановки. Все вокруг утопало в коврах и бархате. По стенам разбрасывали искры света хрустальные светильники, и в воздухе витал какой-то странный запах, принадлежность которого не в силах было определить аскетическое обоняние советского человека.

– Артем, ты где застрял? – послышался голос Веры.

Он звучал гулко, как будто издалека. Артем сделал несколько шагов и оказался в большой светлой комнате. Вера полулежала на мягком диване.

– Располагайся, – пригласила она и, протянув руку, взяла с журнального столика тяжелый графин с коньяком.

– Где мы? – не переставал удивляться Артем.

– Мы, – Вера улыбнулась со значением, – мы у директора одного большого издательства. От него очень, очень многое зависит…

Не успела Вера закончить эту фразу, как двустворчатые двери из смежной комнаты распахнулись, и на пороге появился сам хозяин дома. Его плотную фигуру бережно обнимал плюшевый халат. Между двумя рядами белоснежных зубов торчала невероятной толщины сигара.

– А, Верунчик… – промычал он, не вынимая сигары изо рта. – А я-то думаю: кто бы это мог быть? Мне Шиншилла говорит: «Иди, тебя там ждут…»

– Кто говорит? – не поняла Вера.

– Ах, это девчушка, которая вам дверь открыла. Когда я ее подобрал, на ней было пальто с воротником из драной кошки. Вот я ее в шутку и прозвал «Шиншилла». Пальто-то мы давно поменяли, а прозвище осталось.

– Да, Вадик, – усмехнулась Вера, – чем старше ты становишься, тем моложе твои избранницы. Боюсь, что в следующий раз дело дойдет до старшей группы детского сада.

– Может быть, может быть! – Вадим выпустил изо рта толстое кольцо дыма. Было видно, что слова Веры он воспринимает как комплимент. Люди такого склада привыкли к тому, что их за всё хвалят.

– Так что привело тебя, детка, в мою скромную хижину? – Лицо Вадима играло всеми оттенками самодовольства, и от этого его мимика казалась неестественной.

– Меня привело желание познакомить тебя с начинающим автором, – произнесла Вера в таком же полушутливом тоне, и ее правая бровь изогнулась – как всегда, когда Вера настаивала, а не шутила.

– Ах, детка, если бы ты только знала, как мне осточертели все эти авторы. – Вадим бросил косой взгляд на Артема, как бы давая понять, что и он не является исключением. – Они все делятся на две категории: на тех, которые ни черта не могут, но пишут то, что положено, и на тех, которые что-то могут и все время лезут на рожон. Неужели нет золотой середины?!

– Почему же нет? – Вера встала, вышла в коридор и вернулась со своей сумкой.

– О, господи! Я надеюсь, ты не хочешь испортить мне настроение?! – с притворным ужасом воскликнул Вадим, глядя на то, как Вера расправляет на коленях измятые листки. – Боже, зачем же так много?! Это нескромно! Начинающий автор должен излагать свои мысли в сжатой форме, иначе никто не станет читать!

– Станет… – усмехнулась Вера, продолжая сортировать страницы.

– Да! И кто же? – Вадим сверкнул белоснежными зубами и, сделав в воздухе округлый жест рукой, вставил в рот погасшую сигару.

– Кто? – Вера протянула Вадиму стопку исписанных листов. – Ну, конечно же, ты.

– О нет! – В поведении Вадима было что-то жеманное, женственное. Артем с трудом сдерживал гримасу отвращения.

– Верунчик, – произнес Вадим с мольбой в голосе. – Оставь у меня все это художество, а через недельку…

– Никаких неделек, – отрезала Вера. – Мы сейчас пойдем на кухню, а ты спокойно почитаешь.

– Да, но у меня были совсем другие дела… – Вадим с тоской посмотрел на дверь, за которой, по всей видимости, пряталась Шиншилла.

– Твои дела никуда не убегут! – отрезала Вера и, больше ни слова не говоря, вышла на кухню.

Артем последовал за ней, потрясенный той бесцеремонностью, с которой его подруга разделалась с этим важным индюком.

– Какой неприятный тип… – прошептал он, закрывая за собой дверь. – Откуда ты его знаешь?

– Это мой муж, – заявила Вера и, не давая Артему опомниться, добавила: – Он не так плох, как кажется с первого взгляда.

– Муж?! Какой муж? – Артем безвольно опустился на угловой диванчик. – Нет, у тебя не может быть мужа! Ты – моя!

Не удостоив Артема ответом, Вера повернулась к плите и стала готовить кофе.

– Зачем же ты меня сюда привела?.. – бормотал Артем. – К твоему мужу? А, я понимаю. Детский сад, большая разница в возрасте. Ты хотела ему отомстить!

И тут Вера резко обернулась. За ее спиной лопнула шапка набухшего кофе и послышалось шипение затухающей конфорки.

– Ты что! Ты что подумал?! – выкрикнула она с каким-то ненормальным надрывом. – Я ушла, ушла от него совсем!

Вера бросилась к Артему, опустилась перед ним на пол и обняла его колени.

– Я не могу жить с циником! Он меня уничтожает! – возбужденно шептала она.

И Артему казалось, будто она сейчас пытается найти оправдание своему безумному поступку и поэтому так крепко прижимается к нему, так боится разомкнуть руки и понять, что он, Артем, – всего лишь плод ее фантазии, в то время как директор издательства, пусть даже нарцисс и циник, является все же вполне реальной номенклатурной единицей, за которой проглядываются нешуточные привилегии.

И хотя в последующие несколько лет Вера неоднократно на деле доказывала свою любовь, Артем больше не смог избавиться от чувства, что является всего лишь инструментом для выяснения отношений этих двух людей.

…Не прошло и пятнадцати минут, как Вадим появился на кухне. Он с подчеркнутым равнодушием взглянул на распростертую на полу Веру, ни слова не говоря, выключил источающую ядовитый запах конфорку и открыл окно. Кухня быстро наполнилась морозным воздухом.

– Поздравляю, молодой человек! – произнес нараспев Вадим, усаживаясь напротив Артема. – Неплохо, очень неплохо. Я бы даже сказал – талантливо. У моей жены всегда был хороший нюх на молодые дарования.

В слово «молодые» он постарался вложить двойной смысл, отчего все сказанное приобрело какой-то неприятный каламбурный оттенок. Вера подняла голову и посмотрела на Вадима с ненавистью.

– Напечатаешь? – спросила она, поднимаясь на ноги.

– Надо подумать…

– О чем тут думать?! – воскликнула Вера. – Сам же говоришь: «талантливо»! Как бездарей печатать, так небось не думаешь!

В нападках Веры на мужа чувствовалась невысказанная обида, и было видно, что право на эту обиду Вадим за ней признает.

– Понимаешь, детка, – Вадим величественно развалился на стуле, – бездари – это благодатный материал. Они знают свое место и поэтому всегда готовы служить. А человек талантливый двигается как заяц, никогда не знаешь, куда вильнет, а мне потом разбирайся с начальством.

– Замолчи! – Вера болезненно сморщилась и закрыла уши руками. – От твоего цинизма хочется умереть!

– Ну, зачем же так серьезно, детка? – смутился Вадим и заговорил нормально, по-человечески. – Ты пойми, чтобы вывести писателя на орбиту, одного рассказа мало. Я правильно понимаю, что молодой человек находится в начале своего пути?

Он обращался к Вере так, как если бы Артема вообще не было на кухне.

– Прекрати называть меня «деткой», – выпалила Вера вместо ответа. – Ты знаешь, что я этого терпеть не могу! У тебя все твои девчушки «детки», потрудись исключить меня из общего ряда!

– Хорошо, не буду… – Вадим положил ногу на ногу. – Так что, молодой человек, есть у вас что-нибудь в таком же роде?

Обратился Вадим теперь уже к Артему и ткнул холёным пальцем в рукопись. Не успел Артем раскрыть рот, чтобы сказать: «Нет, это – мой первый опыт, и я не знаю, смогу ли написать что-нибудь еще…» – как инициативу перехватила Вера.

– Конечно, у него есть рассказы и в таком роде, и в другом, один лучше другого!

Артем не верил своим ушам! Она лгала! И эта ложь могла обернуться для него катастрофой.

– Хорошо, приносите завтра, – услышал Артем насмешливый голос Вадима.

«Все пропало!» – подумал он.

– Завтра мы не можем, – быстро отреагировала Вера. – У меня горящая путевка в Дом творчества, приедем через две недели, и тогда…

– Отлично! – Вадим встал, давая понять, что аудиенция окончена. – Приносите через две недели, напечатаем в следующем номере.

Всю свою жизнь Артем не мог ответить на вопрос – что было бы с ним, если бы Вера тогда не подвергла его этому мучительному испытанию, не заставила напрячь все свои силы и за две недели сделать то, на что у других уходят годы.

Она действительно на следующий день увезла его, но не в Дом творчества, а на свою дачу в Переделкино. И там, в обморочной тишине, посреди заснеженного леса Артем с ужасом понял, что в его голове нет ни одной мысли, что рассказ, который он написал несколько дней назад, был результатом аварийной поломки мозга. Там в его голове произошло что-то вроде короткого замыкания, и больше этого никогда не повторится.

– Зачем ты обманула его, Вера? – упрекал Артем свою возлюбленную. – Я – бездарь, я ничего не могу, этот рассказ – случайность.

– Ты так говоришь, потому что не знаешь законов искусства, – утешала его Вера. – В этой сфере случайностей не бывает. Не думай ни о чем. Просто смотри. Как падает снег.

И Артем смотрел на незатейливый танец снежинок, на белое небо, на белые крыши домов и чувствовал, как его душа затихает, из головы уходят суетливые, ненужные мысли, она становится пустой и легкой, и в этой приятной пустоте что-то такое происходит, что-то непроизвольное, зыбкое, как навевающийся сон.

– Чтобы писать, нужно забыть себя… – шептала Вера.

И Артем понимал, что она имеет в виду. Забыть, забыть все, что держит его в материальном пространстве, выйти туда, где обитают ее стихи.

Перехода он не заметил. А просто очнулся на четырнадцатый день, окруженный ворохом исписанной бумаги.

– Вера… – позвал он. Ответа не последовало.

– Вера! – крикнул Артем громче, и по тому, как гулко вернулся назад звук, понял, что дом пустой.

– Странно… – Артем потер лоб. – Я где-то был. Но где?

Он встал и пошел по шуршащим страницам. В доме было холодно, и все вокруг было так незнакомо, странно.

«Я чего-то хотел… – подумал Артем. – Мне что-то было нужно».

Он пришел на кухню и вспомнил, что ему очень хотелось есть. Холодильник оказался пустым. Да-да, стоящий с открытой дверцей холодильник был мертв.

Артему сделалось страшно в этом чужом, выстуженном доме. Он быстро бросился к входной двери, сунул ноги в стоящие под вешалкой валенки, натянул пальто, нахлобучил шапку, выбежал на улицу и увидел, как, утопая в снегу, к дому идет Вера.

И по мере ее приближения Артем чувствовал, как к нему возвращается жизнь, и он вспоминает все эти долгие дни и бессонные ночи, вспоминает ощущение счастья – сильного и яркого, такого, которого не бывает в обычной жизни.

– Я тебя люблю! – крикнул Артем и бросился в снег, чтобы принять у Веры сумки.

Вера улыбалась.

– Я что-то писал, но еще не знаю… – бормотал Артем. – Пойдем, я тебе прочту.

– Нет! – возразила Вера. – Сначала тебе надо поесть, ты уже неделю сидишь не вставая.

– Я не хочу есть, я должен знать, что получилось. Может быть, это все мусор!

Они зашли в дом.

– Мусор? – Вера посмотрела на Артема сияющим взглядом. – Да это лучшее, что я читала за последнее время!

– Откуда ты знаешь? – не поверил Артем. – Ты же не читала. Там же в комнате всё разбросано.

– Не всё… – Вера подтолкнула его в гостиную, и он увидел на столе аккуратно уложенные стопки листов. – Я время от времени выгребала завалы. Здесь шесть рассказов, и каждый из них – чистое золото!

– Вера! – Артем подхватил Веру и закружил по комнате. – Это ты вдохнула в меня талант, ты пробудила меня к жизни! Без тебя я бы никогда не проснулся!

Весь следующий день они пили вино и читали, и Артем, прислушиваясь к собственному голосу, все не верил, что это он написал такие непостижимые для его еще полудетского сознания вещи. Что это его воображение породило такие удивительные по своей красоте и силе образы.

– Из тебя выйдет большой писатель… – пообещала Вера, когда чтение было закончено. – Это только начало.

На следующий день она поехала к Вадиму одна.

– Так будет лучше! – заявила Вера. – Жди.

Артем ждал долго. Полдня и весь вечер, и потом еще до середины ночи.

И ожидание это было ужасно, потому что он думал об этом противном Вадиме, с отвращением представлял, как тот трогает своими белыми пальцами листы, на которых осталась какая-то часть самого Артема, содрогался от мыслей о том, как Вадим смотрит своими масляными наглыми глазами на Веру, будто оставляя на ней жирные пятна.

Он готов был бежать туда, на Пресню, вломиться в квартиру и отнять рассказы и Веру. И пусть, пусть он испортит себе все, пусть его больше никогда не напечатают, но он сохранит то, что ему дороже всего на свете, – свою любовь и творчество.

И если бы Артем тогда решился выйти из дома и действительно реализовал свой порыв, вся его жизнь пошла бы совершенно по другому пути. Но он не трогался с места. Он пытался дисциплинировать свои чувства. И это было первым опытом подавления в себе иррационального ради рационального.