Текст книги "В глубине душе (сборник)"

Люсик взял книгу, спрятал ее под пальто, на сердце, и, поблагодарив букиниста, вышел из магазина.

На улице стоял лютый мороз.

Все вокруг как будто остекленело и стало прозрачным и безжизненным.

Только люди неслись, съежившись от холода, и вокруг них, оживляя пространство, теплым облаком клубилось дыхание.

Люсик не чувствовал мороза, его грудь обжигала приобретенная им книга. И это жжение постепенно перерождалось в ужас от им содеянного. Что-то подобное он испытывал во время войны, когда у него украли продуктовые карточки, и перед ним с матерью встала реальная угроза голодной смерти.

«Что я наделал! – думал Люсик, подбегая к троллейбусной остановке. – Регина каждую копейку экономит, чтобы прокормить семью, а я такие деньги за ненужную вещь выкинул!»

На троллейбусной остановке угрызения совести достигли такой силы, что Люсик, пропустив троллейбус, пустился в обратный путь с твердым намерением вернуть книгу букинисту.

Он добежал до магазина и остановился перед погасшей витриной.

– Как же я не заметил? – удивился Люсик. – Уже начало девятого, магазин закрыт. Ну, ничего… – утешил он сам себя. – Скажу Регине, что аванс задержали, а книгу верну завтра.

Всю ночь Люсик читал Гоголя на кухне и увидел его совершенно новыми глазами.

Теперь он читал хорошо знакомый текст так, как будто вел разговор с автором, и для него открывались все новые и новые глубинные мысли этого загадочного гения.

Была это магия книги или просто правильное прочтение Гоголя требовало от человека определенной душевной зрелости, Люсик тогда не понял, но ему стало ясно, что расстаться со своим новым приобретением он сможет только вместе с жизнью.

Ах, зачем, зачем Регина тогда проявила снисхождение и, вместо того, чтобы выставить его за дверь, прижала к себе и прошептала в ухо:

– Ничего, ничего, милый, выкрутимся как-нибудь. Не хлебом единым жив человек…

Ах, если бы она знала, на что обрекает себя и его и всю их еще не состоявшуюся жизнь!

Если бы она только знала, она легла бы поперек порога и не дала бы Люсику вечерами, после работы, рыскать по городу в поисках пищи для своей неутолимой страсти.

Но интуиция Регины спала, убаюканная советами матери, которая приговаривала:

– У мужчины должно быть свое увлечение, он не может жить только интересами семьи. Другие пьют или по бабам бегают, а наш – собирает книжки. Так что же может быть лучше!

И лучше действительно ничего не было.

Люсик знал свою библиотеку наизусть.

Он обладал феноменальной памятью и даже, проснувшись посреди ночи, мог процитировать Толстого или Пруста с указанием страницы того произведения, откуда взята цитата.

Какие беседы, какие споры велись по вечерам в их уютной коммуналке! Какие люди встречались там за столом!

В их доме быт занимал самое незначительное место. Никто не знал, откуда берутся продукты и были ли они вообще в наличии. Иногда друзья приносили что-нибудь с собой на ужин, и тогда посиделки затягивались далеко за полночь.

– Черт их разберет! – жаловалась своей товарке соседка Мария Ивановна. – Всё сидят и сидят, не выпьют, не споют, даже драки ни одной не было. Спрашивается – чего сидеть-то? Штаны просиживать.

– А про что говорят? – выпытывала любопытная гостья.

– Да всё про книжки. Этот еврей – Лазарь – хитрый. Знает, во что деньги вкладывать.

– Во что?

– Вот в книжки-то и вкладывает.

– В книжки? Так это ж макулатура!

– Это для тебя макулатура, а он из этой макулатуры такие деньги делает!

Надо отдать должное прозорливости Марии Ивановны, потому что именно в тот момент, когда она произносила эти пророческие слова, страсть Люсика к собирательству действительно начала приносить первые плоды.

Постепенно среди московских доков коллекция Люсика стала приобретать известность. Она собиралась со знанием дела и большим вкусом.

В ней не было ничего случайного, лишнего.

Человеку, покупавшему книгу из такой коллекции, имя библиомана служило определенной гарантией качества.

Особенно важно это было для людей, желающих приобрести какое-нибудь редкое издание и не особо разбирающихся в материи.

В таких случаях Люсик являлся незаменимым экспертом. Но деньги приносили не только антикварные книги, настоящим источником доходов был книжный дефицит.

Ненасытная, бездонная прорва потребителей тянула к Люсику руки, умоляя продать тот или иной томик по цене половины их жалкой зарплаты, и Люсик, как мог, удовлетворял запросы советских эрудитов.

Он был вездесущ, его всклокоченную голову хорошо знали во всех издательствах, во всех редакциях, во всех книжных и букинистических магазинах.

Он брал в одном месте, сдавал в другое, на вырученные деньги приобретал что-то редкое в третьем месте и нес в четвертое.

На заработанные таким образом деньги он неустанно расширял свою библиотеку.

Тем временем в двух комнатах их коммунальной квартиры становилось тесно.

Книги были повсюду: на столе, под столом, на кровати, под кроватью.

Книги заполонили все места общественного пользования: коридор, кухню, опасно провисала набухшим животом антресоль.

При этом Люсик каким-то непостижимым образом завоевал расположение довольно скандальной соседки Марии Ивановны и умудрился втиснуть несколько коробок в ее маленькую каморку.

Мария Ивановна чувствовала себя хранительницей несметных сокровищ, и это слегка приподнимало ее над ее некрасивой судьбой, над безутешным одиночеством и вносило неведомый доселе смысл в ее никому не нужную жизнь.

Иногда по вечерам она приподнимала верх одной из картонных коробок и с затаенной гордостью рассматривала переплеты книг, своим скудным умом пытаясь проникнуть в великую тайну, которая толкает человека на путь познания.

И, видимо, это непосильное напряжение умственных способностей со временем привело несчастную женщину к полнейшему помешательству.

Однажды вечером, ничего не подозревая, Люсик постучался в дверь к соседке. Ответа не последовало, но из-за двери отчетливо слышалось дребезжащее, монотонное пение. Люсик постоял некоторое время, прислушиваясь, и, наконец, решившись, приоткрыл дверь.

Картина, которая открылась его взору, вызвала у Люсика что-то вроде мгновенного паралича.

Мария Ивановна сидела за столом совершенно голая, только на голове у нее красовался большой капроновый бант, и резала на крохотные кусочки одно за другим ценнейшие издания.

Какое-то время Люсик стоял с выпученными глазами не в силах шелохнуться, потом, как бы мгновенно налившись нечеловеческой силой, он рванулся с места, подлетел к старухе и, сжав ее мертвой хваткой, заорал на всю квартиру:

– Регина, вызывай психиатричку!

Мария Ивановна, оказавшись обездвиженной, выронила из рук ножницы, кокетливо пошевелила плечами и, глядя на Люсика с неподражаемой нежностью, произнесла:

– Зачем вам это, Лазарь Яковлевич, вы что, себе помоложе найти не можете?

В этот же вечер Мария Ивановна оказалась в сумасшедшем доме, где через месяц благополучно скончалась в состоянии радостного безумия. Освободившаяся таким образом комната перешла в распоряжение семьи Люсика.

Посягательства жены и тещи на свободные метры Люсик пресек сразу, аргументировав свои права на комнату тем, что уже при жизни соседки на этой территории располагалась часть его библиотеки. И вот, с этого момента, именно с этого момента, в поведении Люсика стало появляться нечто маниакальное. Он как будто ушел из семьи в эту проклятую комнату. Первое время Регина пыталась бороться. Она продолжала приглашать друзей, чувствуя, что это единственная возможность выманить мужа из его берлоги, и Люсик ловился на эту хитрость, принимал участие в посиделках. Но его присутствие за столом становилось все короче и короче, а со временем и вовсе свелось на нет. Твой муж великое дело делает – утешали Регину друзья. Такой частной библиотеки не сыщешь во всем Советском Союзе! Да этому цены нет!

Лучше бы он все продал и оставался нормальным человеком – сетовала Регина.

«Это безответственно, – упрекали друзья-интеллектуалы. – Ты являешься женой сподвижника, в каком-то роде гениального человека! Твоя задача помогать ему на этом трудном пути».

Но Регина устала помогать. По сути, она являлась соломенной вдовой. Книги, как китайская стена, встали между ней и мужем. Постепенно у нее появлялось устойчивое отвращение ко всему печатному. Она даже перестала читать в знак протеста.

– Я больше не могу жить в этом архиве! – выговаривала она мужу. – Ты совсем сошел с ума, нам скоро ходить негде будет!

– Потерпи, потерпи немного, – утешал ее Люсик, – сейчас новую картотеку составлю. И станет ясно, что можно продать. Вот увидишь, половина уйдет. Мы с тобой богатыми людьми станем и поедем в Сочи.

Но обогатить семью Люсику так и не удалось, потому что в стране стали происходить события, трагических последствий которых тогда никто предвидеть не мог.

Начало перестройки семья Люсика встретила с энтузиазмом. Еще бы! Плюрализм, свобода, демократия! Какие слова! Какие понятия! Люсик даже на время забыл о своих книгах. Он чувствовал, что вокруг творится история, и он находится в самом ее эпицентре. И опять, как много лет назад, после войны, из маленького частного на его глазах на свет появлялось огромное общее, и он, Люсик, вместе со всеми своими страстями, становился частью этого пульсирующего, живого организма, который демонстрациями растекался по улицам, собирался на митинги и верил, что всё в его руках. По прошествии нескольких лет Люсик заглядывал в погасшие лица прохожих и думал – неужели это те же люди, которые увлекали его за собой по улице Горького, которые часами стояли на морозе перед зданием Моссовета в надежде изменить мир к лучшему. Где, на каком отрезке пути надежда оставила их? Когда, в какой момент их светящиеся свободой лица превратились в мертвые маски? Лицо Люсика тоже превратилось в такую маску, он больше не верил ни во что. Он только видел, как бледнеют и подменяются уродливыми карикатурами понятия, за которые еще совсем недавно он готов был отдать жизнь, как дробится на маленькие составные части общество и как бессильно оно противостоять беспощадному ходу событий. А события в семье Люсика разворачивались самым неблагоприятным образом. Конструкторское бюро, в котором Люсик проработал всю жизнь, распалось, и ему пришлось уйти на пенсию. Таким же образом обстояли дела у Регины. Их общие сбережения уничтожила инфляция, и перед ними, вот уже в который раз за их долгий век, раскрыла свои безобразные объятия нищета. Только тогда, после войны, нищета не пугала, потому что было ощущение начала, теперь же во всем происходящем явно усматривалось настроение конца, конца для таких людей, как Люсик. Мир вокруг него, надежный, прочный, в стенах которого он прожил всю свою жизнь, накренился под опасным углом. Люди стали неузнаваемы. Даже у близких друзей появился в глазах нездоровый блеск, и все куда-то побежали на большой скорости, чтобы успеть, не пропустить. Такого момента больше не повторится! И были такие, которые успели. А Люсик не успевал. Увлекаемый общим потоком, он тоже метался из стороны в сторону в поисках какого-то заработка, но траектория его маршрута неизменно заканчивалась на книжном рынке, где на деревянных ящиках сидели интеллигентные старики и старухи и торговали каким-то литературным мусором. Правда, надо отдать должное, что среди прочего стали появляться и серьезные издания. И на приобретение этих изданий Люсик, не задумываясь, выкладывал всю свою пенсию. Страсть к собирательству, на какое-то время приостановленная перестройкой, накрыла его с новой силой. Он как бы выпал из действительности, которую не понимал, не принимал. Ушел в свой мир, до прозрачности знакомый, ясный, в котором не было живых людей, а были только литературные образы, созданные разумными, талантливыми людьми. И в поведении этих литературных героев все было по-человечески – и плохое и хорошее. Во всех их поступках усматривалась определенная логика, которая невидимыми нитями была связана с их душой. А те существа, с которыми Люсик сталкивался ежедневно на улицах, в метро, на рынках, где-то растеряли свои души и теперь бегали легкие и пустые, опасно подхватываемые ветром и ничего не ведающие о своей пустоте. Их Люсик боялся. Это от них он прятался в своем убежище, до потолка заполненном коробками с книгами.

Однажды на пороге бывшей комнаты Марии Ивановны Люсик увидел Регину. Он не сразу узнал в этой измотанной неухоженной тетке свою жену. Регина выглядела на двадцать лет старше той женщины, которую зафиксировала его память. Она стояла в дверном проеме, в старом, изношенном до дыр халате, и во всем ее облике было что-то сильно смахивающее на сумасшедшую старуху, которую много лет назад из этой комнаты увезли в психиатрическую больницу. И тем сильнее поразили Люсика слова, которые произнесла Регина прямо с порога.

– Ты совсем сошел с ума, – сказала она, обводя взглядом его бумажное царство.

– Кто, я? – удивился Люсик.

– Ну, а кто же еще! – устало вздохнула Регина, зашла в комнату, прикрыла за собой дверь, огляделась по сторонам и, не найдя ничего лучшего, уселась на одну из коробок, – знаешь, я уже давно смирилась с тем, что у меня нет мужа.

– Как это нет! – взбудоражился Люсик. – Я здесь! Я еще живой! – Для убедительности Люсик даже похлопал себя руками.

– Живой! – Регина горько усмехнулась. – Да разве это жизнь! Ты за последние годы хоть раз поинтересовался, на какие деньги мы влачим это жалкое существование? Ведь ты же не видишь ничего вокруг себя, кроме своих книг, ты даже не заметил, что умерла моя мама.

– Как умерла? – испугался Люсик. – Мы же ее отвезли в больницу.

– Отвезли, три года назад, только из больницы она не вернулась. Ты хоть раз спросил, здорова ли я, как дела у твоей дочери.

– У моей? – Люсик вскинул на Регину удивленный взгляд. Какой смысл Люсик вкладывал в этот вопрос, оставалось неясным. Может быть, Люсик хотел подчеркнуть, что Вика является не только его дочерью, и тем самым поделить ответственность на двоих? Но Регина, как всегда, поняла все буквально. Она посмотрела на мужа пробирающим до костей взглядом и с неподражаемым равнодушием произнесла:

– Не вижу ничего удивительного в том, что ты забыл о наличии у тебя ребенка. Странно, что ты вообще еще дорогу домой находишь. Неужели ты не видишь, что служишь призракам, что твое время давно ушло, что весь этот хлам, – Регина обвела рукой комнату, – уже давно никому не нужен.

– Регина! – На лице Люсика появилось выражение священного ужаса. – Как ты можешь называть книги хламом!

– Лазарь, – Регина тяжело вздохнула, – люди книги на помойку выносят, не до книг им сейчас, понимаешь. Все, что ты когда-то приобретал за большие деньги, теперь ничего не стоит. Посмотри, книжные магазины забиты. А ты все покупаешь, покупаешь, вместо того, чтобы хоть что-нибудь попытаться продать. Я знаю, тебе тяжело признать, что дело всей твоей жизни потерпело банкротство. Ну, что ж теперь делать! Ты не один. Вся страна потерпела банкротство. Если бы мы были помоложе, то, наверное, могли бы начать все заново, организовать какой-нибудь бизнес, что ли, сейчас такие возможности. Но мы слишком устали, у меня ни на что нет сил.

Все это время Люсик сидел нахохлившись, как больной воробей. Вот и она про бизнес, думал он, глотая комок в горле. Куда подевалась та девочка, которая шептала ему в ухо: не хлебом единым жив человек. Что сделалось с ними со всеми? Почему они перестали походить на людей?

Регина молчала, она смотрела перед собой невидящим взглядом и о чем-то думала.

– Это неправда! – вдруг воскликнул Люсик.

От неожиданности Регина подпрыгнула. В тишине комнаты голос мужа прозвучал неожиданно резко.

– Что неправда? – Регина с удивлением посмотрела на Люсика.

– Все, что ты говоришь, неправда! Потому что все настоящее безвременно, а моя коллекция настоящая! Понимаешь? Это настоящая культурная ценность! И она не поддается тлению, которому подвержено все вокруг. Мы все умрем, а мои книги будут жить вечно! И не беда, что сейчас никто не дает за них настоящую цену, их ценность все равно не измеряется денежными знаками.

– А чем, чем она измеряется? – воскликнула Регина. – Ты благородная натура, тебя денежные знаки не интересуют, потому что их для тебя добывают другие.

– Неправда, – обиделся Люсик, – я тоже получаю пенсию!

– Пенсию! – Регина недобро усмехнулась. – Да на твою пенсию ты не смог бы прожить и нескольких дней! И где она, твоя пенсия? Я лично ее ни разу не видела. Ты все спускаешь на свои книги и даже не замечешь, что мы с дочерью торгуем тряпьем на рынке.

– Неправда! Наша дочь работает врачом в поликлинике.

– Эх, Лазарь, Лазарь! – Регина встала, подошла к мужу и, усевшись рядом, обняла его скованные недоумением плечи, – ты идешь мимо нашей жизни, как мимо пустого места, потому что для тебя пустым является все, что не заполнено книгами. Вика уже давно оставила службу в поликлинике.

– Почему? – вяло поинтересовался Лазарь. – Она не должна была этого делать.

– Конечно, не должна, – устало вздохнула Регина, – но в поликлинике ничего не платят, а у нее на руках два старика.

– Я не старик! – встрепенулся Лазарь.

– Ты не старик, – Регина погладила мужа по костлявой спине, – ты безумец, а безумец в семье – это дорогое удовольствие.

Лазарь не возражал. Конечно же, он безумец, если за норму взять то, что происходит вокруг. Так что если они все нормальны, то лучше уж он будет оставаться сумасшедшим.

Теперь они сидели молча, и Люсик чувствовал слабое тепло женщины, которую когда-то любил, и этого тепла было так мало, что оно не в состоянии было пробудить в душе Лазаря ничего, кроме печали.

– Давай уедем, – вдруг произнесла Регина.

– Уедем? Куда? – удивился Лазарь.

– Мы уедем в Израиль, – Регина стала слегка покачиваться, и теперь ее речь напоминала колыбельную, – там тепло, там море, и там мы будем среди своих. Вика опять станет работать врачом, выйдет замуж, родит нам внуков, а мне больше не придется мерзнуть на рынках. Мы сможем вести достойный образ жизни. Поехали, Лазарь, давай попробуем спасти хотя бы то, что осталось.

Лазарь чувствовал проникающее действие этих волшебных слов – тепло, море, беспечность на берегу безбрежного водного пространства. Когда это было в последний раз и было ли когда-то вообще? Конечно, конечно, надо уехать. Регина и дочь – два последних человека в этом мире, которые его понимают или хотя бы пытаются понять. Лазарь прижался к жене покрепче, почувствовал биение ее сердца, и ему показалось, что это его сердце бьется в ее груди.

– Милая, – прошептал он, – сколько же ты со мной натерпелась! А ведь была такая красавица! Могла бы выйти замуж за нормального человека.

– Если бы мужей выбирали, как яблоки на рынке, я бы, конечно же, выбрала себе что-нибудь попроще, – улыбнувшись, вздохнула Регина, – но мужей не выбирают, замуж идут по любви. Я не смогла бы никого любить так, как любила тебя.

– Любила! А сейчас больше не любишь.

– Если бы не любила, не звала бы с собой. Давай, собирайся, Лазарь. – Регина встала и направилась к выходу. – Мы уже подали документы на выезд, сейчас оформляют быстро, а нам еще нужно успеть продать квартиру и библиотеку.

С этими словами Регина вышла из комнаты, а Лазарь остался сидеть на своем месте. Очарование момента постепенно рассеивалось, и перед его взором на месте Регины теперь отчетливо вырисовывался старый букинист, который тогда, сто лет назад, на Арбате предсказал Лазарю его судьбу. Он хотел только предупредить Лазаря, а получилось пророчество. Как его звали, этого старика? Кажется Герман Карлович? Лазарь не верил в мистику, он был реалистом, но в данный момент он отчетливо ощущал в себе волю другого человека, человека, который уже давно умер и теперь блуждал в книжных лабиринтах, только уже в других мирах. И этот человек как будто принуждал Лазаря в точности повторить ту ошибку, которая привела его самого к гибели.

– Я не могу оставить библиотеку, – громко проговорил Лазарь. Кому предназначались эти слова, неизвестно, поскольку в комнате больше никого не было. – И вывезти самые ценные издания я не смогу, меня с ними не выпустят.

На какое-то мгновение он почувствовал себя как человек, который всю жизнь своими руками строил себе убежище, и вот наступил момент, пришли люди, надели на дверь засовы, и человек понял, что это не убежище, а темница, из которой ему уже не выбраться никогда. Лазарь не дрогнул. Его физическое тело за последние годы стало таким неприхотливым, что он был готов к любым невзгодам. Единственное, чего он никак не мог лишиться, – это веры в то, что, в конце концов, разум воздержит верх над невежеством, и тогда он сможет передать труд всей своей жизни в достойные руки.

Регина с дочерью собирались недолго.

– Прошлое с собой не заберешь, – сказала Регина, – а барахлом и там обрастем.

Лазарь не поехал в аэропорт.

– К чему все эти душераздирающие сцены, – весело выкрикивал он, помогая выносить вещи, – вы еще хорошенько устроиться не успеете, как я к вам приеду. Вот только разберусь с библиотекой.

Регина молчала. Она молчала, когда они застегивали чемоданы, когда ехали в родном, ухающем, как сова, лифте вниз, когда мучительно утрамбовывали в багажнике старого такси поклажу, а Лазарь все это время тарахтел, как подвыпивший одессит, который решился любой ценой развеселить общество. И только когда багажник закрыли и таксист включил зажигание, Лазарь вдруг замолчал и стал переводить испуганный взгляд с жены на дочь и опять на жену.

Вика заплакала первая. Она обняла отца и срывающимся голосом произнесла:

– Береги себя, папочка! И приезжай поскорее, мы тебя будем ждать.

– Я приеду, я обязательно приеду… – всхлипывал Лазарь.

Когда Вика уселась в такси, Регина подошла к мужу.

– Мне нужен примерно месяц, – заторопился Лазарь, – я все самое ценное продам…

– Не надо, – остановила его Регина, – не трать последние мгновения на ложь. Давай лучше посмотрим друг другу в глаза и поблагодарим за все хорошее.

– Ну вот, вечно ты сгущаешь краски! – попытался сохранить водевильный тон Лазарь.

Но Регина как будто его не слышала.

– Знаешь, все-таки хорошего было больше, чем плохого, – продолжала она, – и я, пожалуй, все хорошее возьму с собой в Израиль, а плохое брошу здесь, зачем таскать за собой по миру ненужный груз. Прощай, Лазарь.

Регина обняла мужа.

– Почему прощай? – прошептал Лазарь ей в воротник.

– Потому что я знаю и ты знаешь, что мы больше никогда не увидимся. – С этими словами Регина села в машину, захлопнула дверь, и такси тронулось.

Регина ошиблась. Много лет спустя им все-таки предстояло встретиться еще раз.

…На кухне у Ирины Николаевны было как в парной. Батарея шпарила на полную катушку, при этом форточка была широко раскрыта, и оттуда тянуло морозным воздухом. Смешно, конечно, отапливать улицу, но в этом было что-то грандиозное, широкое, великодушное, и Регина Павловна, уставшая от крохоборских расчетов в мире строгой экономии, сидела под форточкой и дышала полной грудью. На столе перед ней лежали два листа, исписанных мелким, пляшущим, до боли знакомым почерком. Это была рука ее мужа Лазаря. Вот уже битый час Регина Павловна не решалась приступить к чтению. Наконец, Ирина Николаевна догадалась оставить гостью одну.

– Я пойду прилягу, – сказала она, – что-то с утра сердце побаливает, а вы здесь в покое почитайте, а потом поговорим.

Соседка вышла. Регина Павловна взяла в руки документ и приступила к чтению.

Заявление

Я, Лазарь Яковлевич Готлиб (1931 г.), оказался полтора года назад в трудном положении. Не имея возможности проживать в собственной квартире, захламленной мною до такой степени, что в нее невозможно даже открыть входную дверь, я стал спать под дверью своей квартиры и через некоторое время был изгнан соседями по коридору. Я стал жить по лестничным клеткам разных домов, и отовсюду меня гнали, как бомжа. К тому же мною были утеряны все документы, удостоверяющие личность. В конце марта этого года в таком состоянии меня встретила на улице моя соседка – Лазарева Ирина Николаевна (1937 г.) Ирина Николаевна через общих знакомых связалась с моей женой Готлиб Региной Павловной, проживающей уже много лет с дочерью в Канаде, и предложила помочь в восстановлении моих утерянных документов и в определении меня в пансионат. На что моя жена согласилась и обещала приехать, как только будут готовы все документы для решения моей дальнейшей судьбы. Ирина Николаевна отвела меня в «Социальный патруль» в Теплом Стане, но меня не приняли, так как я фактически бомж, а не юридически. После этого Ирина Николаевна отвела меня в санпропускник на Ярославском шоссе, дом 9 и, получив справку о моей дезинфекции, добилась, чтобы мне разрешили ночевать на лестнице дома, где она проживает и где расположена моя квартира. Затем Ирина Николаевна водила меня по всем инстанциям для восстановления утраченных мною документов. Сейчас мы получили в собесе пакет документов для оформления меня в пансионат престарелых (дом-интернат).

У меня есть знакомый по району Юрий Свалыгин. Это уличное знакомство. Он знал, что я имею квартиру. В конце апреля сего года Юрий предложил мне жить у него на полном пансионе, и за это я ему должен подарить свою долю квартиры, т. е. одну вторую, где я являюсь собственником вместе с женой. С 29 апреля я начал жить у него, но, прожив несколько дней, понял, что хочу в пансионат. Ирина Николаевна, которая навещала меня у него, говорила ему неоднократно, что вопрос квартиры будет решен, только когда приедет жена, и если это будет не в пользу Юрия, то ему будет уплачено за мое проживание у него. 14 мая 2011 года Юрий заставил меня против моей воли написать дарственную на его имя. Я написал дарственную собственноручно, но не подписал, так как все равно мой паспорт, в целях безопасности, находится у Ирины Николаевны. На что Юрий ответил, что это не проблема, он за несколько дней сделает мне новый паспорт, а этот будет считаться утерянным. В случае если Юрий заставит меня официально оформить дарственную, так как у меня нет сил противостоять его давлению, прошу дать официальный ход моему заявлению, с целью дискредитации дарственной.

Отложив в сторону заявление, Регина Павловна достала из сумочки пакетик с бумажными носовыми платками. Внешне она казалась спокойной, только руки ходили ходуном, и у нее никак не получалось вытащить из упаковки платок.

– Не нервничайте вы так, – послышался голос соседки.

Регина Павловна подняла голову кверху и увидела над собой доброе морщинистое лицо Ирины Николаевны.

– Успокойтесь, – произнесла она, заботливо заглядывая Регине Павловне в глаза, – все самое страшное уже позади.

Этот заботливый взгляд и успокаивающий голос как будто развязали в горле у Регины Павловны жесткий узел, который сковал ее дыхание во время чтения.

– Нет, нет, не беспокойтесь! – произнесла она, громко вздохнула и разрыдалась с такой силой, что сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.

– Я думала, я думала… – всхлипывала она, – что он нас забыл, нашел себе другую женщину. Все эти годы я холила свою обиду и не могла простить ему предательства, а, оказывается, он просто не сумел изменить своей идее и от этого сошел с ума. Господи, а ведь я же когда-то была в состоянии его понять! Наверное, он до последнего рассчитывал на мое понимание. И получается, что это не он меня, а я его предала.

– Да не убивайтесь вы так! – попыталась успокоить соседку Ирина Николаевна. – Сейчас главное понять, что делать с содержимым квартиры.

– С содержимым? Как деликатно вы это назвали… – Регина Павловна горько усмехнулась.

– Ну да, он последнее время приносил мусор с помойки, там развелись крысы. Я вообще не знаю, осталось ли что-нибудь от библиотеки. – Ирина Николаевна смущенно откашлялась. – Вам необходимо освободить квартиру, отремонтировать и сдать. На вырученные деньги вы сможете оплачивать интернат, в который помещен ваш муж. До сих пор я сама вносила деньги на его содержание. Это всего два месяца, но вы поймите меня правильно, я больше платить не могу.

– Что вы, что вы! Вам не надо ничего платить! – испугалась Регина Павловна. – Вы и так столько для нас сделали! Вы такой замечательный человек! Как мало осталось людей, которые готовы помочь, вот так, совершенно бескорыстно! – Регина Павловна взяла соседку за руку и попыталась заглянуть ей в глаза, но та отвернулась. – Вы только не волнуйтесь, деньги я вам немедленно верну, и с процентами. А насчет квартиры, вы правы, нужно что-то делать, но я даже не представляю себе, как взяться за эту задачу.

– Вы знаете, я кое-что надумала, – Ирина Николаевна села, – нужно найти съемщика, который будет готов самостоятельно решить эту проблему и сделает ремонт, а вы за это какое-то время не будете брать с него квартирную плату.

– А где же я такого найду? – Регина Павловна продолжала плакать, но теперь уже тихо, без надрыва.

– У меня есть такой один на примете, – проговорила Ирина Николаевна, смущенно спрятав глаза.

– А он сумеет правильно распорядиться библиотекой? Вы поймите, там есть ценнейшие издания, они не должны пропасть. Если бы я была помоложе, я бы сама перебрала всю библиотеку, подержала бы в руках каждую книжку. Но мне скоро восемьдесят…

– Регина Павловна, – прервала ее соседка, – вы должны понять – трехкомнатная квартира забита до отказа. Лазарь Яковлевич спал долгие годы, сидя на коробках, потому что лечь было негде. Для того чтобы все это разобрать, даже молодому человеку понадобится полгода, а нам с вами и того дольше. Претендент на вашу квартиру согласился вывезти книги в отапливаемый гараж и потом уже потихоньку заняться их классификацией. У нас с вами нет другого выхода. Мы должны ему верить.

– Да, вы правы, – согласилась Регина Павловна, – у нас нет другого выхода. Я не могу оставаться здесь дольше пяти дней. Вике нужна моя помощь. Она работает, двое детей, сами понимаете.

– Вот и замечательно! – обрадовалась Ирина Николаевна. – Завтра в одиннадцать он будет здесь. Я знала, что сумею вас убедить, и заранее обо всем договорилась.

На следующий день с утра Регина Павловна снова сидела у соседки на кухне. Время подходило уже к половине двенадцатого, а обещанного съемщика все не было.

– Может быть, он передумал? – нервничала Регина Павловна. – Это было бы ужасно! Ведь у меня билет на субботу.

– Не волнуйтесь, – уговаривала ее Ирина Николаевна, – он приедет. Задержался где-нибудь, вы же знаете, в Москве такие пробки!

Наконец, в районе двух часов в дверь позвонили. Это был особый звонок – продолжительный, требовательный, по такому звонку в тридцатые годы узнавали НКВД. Регина Павловна вздрогнула, и сердце ее непроизвольно наполнилось страхом.