Текст книги "Пылающие скалы"

XX

Отзыв из Комитета по делам изобретений и открытий пришёл отрицательный. Основываясь на заключении кандидата технических наук А. В. Громкова, комитетский эксперт не признавал за новым способом прямого восстановления металлов, предложенным заявителями Доровским, Ланским и Ровниным, ни новизны, ни какой бы то ни было практической полезности.

Марлен хоть и настраивал себя на всевозможные осложнения, но подобного афронта никак не ждал. Его задел не столько сам факт отказа, сколько заключение, уместившееся в четыре строчки. Припомнив подробности своей встречи с Громковым, Малик расстроился ещё больше. Этот пигмей позволил себе полностью игнорировать реальные факты. Чохом отвергнув солидное теоретическое обоснование и экспериментальную часть, он просто-напросто перечеркнул всю их работу. Даже подобрать доказательств не потрудился. Надо думать, посчитал, что ходульный ярлык “лишено принципиальной новизны” полностью развязывал ему руки. Ведь коли “лишено”, то, значит, и интереса не представляет, а уж верно оно или нет – дело десятое. Солидный человек не может позволить себе снизойти до подобной чепухи. Примерно так он и рассуждал, разделавшись, что называется, одним махом с новизной, а заодно и с полезностью. Его не смутило даже очевидное противоречие с формальной логикой, из которой отнюдь не следовало, что полезными могут быть только принципиально новые истины. Да и навряд ли он утруждал свой мыслительный аппарат логическими построениями. Просто воспользовался готовой формулировкой и думать забыл.

И это было для Малика обиднее всего. Он ощущал себя незаслуженно оскорблённым и жалким. Посоветоваться и то было не с кем. Шеф пребывал в двухмесячном отпуске, который взял перед тем, как уволиться, Кира Ланской блаженствовал на далёких берегах Японского моря. Он один отдувался за всех: с утра до вечера гнал эксперимент с его бесконечными анализами, стоял над душой у лаборанток, стеклодувов, электриков, а по ночам вычерчивал графики для будущих публикаций. Одним словом, двигал науку “вбок”, потому что, если, конечно, верить Громкову, повторял зады и вообще занимался ерундой.

Но не верил Малик этому вознёсшемуся зятьку. Ни единому его лживому слову не верил и до зуда в руках жаждал драки. С праведным единоборством, однако, следовало повременить. Без Киры он не решался даже думать об официальном ответе, наивно полагая, что разделаться с наглой писулькой под грифом ИМЕТа не составит труда.

Пребывая в состоянии крайней подавленности, когда всё валится из рук, и ничто – даже интересная книга или новый фильм – не может отвлечь от мозжащей в черепе думы, Малик решился позвонить шефу. Но телефон на квартире не отвечал.

Прослонявшись до обеда по институтским коридорам, где встретил массу знакомых, с которыми во всех деталях обсудил создавшуюся ситуацию, но так ни к чему и не придя, он рванул прямиком в Петушки, надеясь застать Доровского на даче.

Калитку отворила дочь Евгения Владимировича Даша – пышная великовозрастная девица в облегающих джинсах.

– Папа отдыхает, – не слишком приветливо оповестила она, удерживая за ошейник беснующуюся овчарку. – Подождите в саду. – И надменно удалилась, играя туго обтянутыми ягодицами, по дорожке, вымощенной керамической плиткой.

Она вообще не благоволила к Марлену, которого почитала за безнадёжного плебея, зато вся так и таяла в присутствии Киры. Малик, впрочем, не обижался, безропотно снося все её выходки.

Выждав, пока собаку не привязали, он робко просеменил на участок и устроился в шезлонге возле крохотного прудика, в котором водились караси.

Доровский вышел в пижамной куртке, наброшенной прямо на голое тело. Основательно вздремнув после обеда, он был настроен приветливо и благодушно.

– Привет труженикам смычка! – Евгений Владимирович потрепал по плечу привставшего было гостя. – Сиди-сиди… Какие новости в нашей волости? – поинтересовался он, придвигая плетёное кресло.

– Честно говоря, неважнецкие, – кисло улыбнулся Марлен, нагибаясь за портфелем. – Пришёл отказ.

– Да, брат, это тебе не фуги Баха, – не теряя довольства, поморщился Доровский. – Впрочем, ничего удивительного. – Он пробежал глазами письмо с траурным уголком. – Я ведь предупреждал вас, что так оно и будет!

– А как же теперь?

– Обыкновенно. Они нас, мы их… Посмотрим, чья одолеет.

– Но ведь это филькина грамота, ни одного аргумента! – Малик был явно разочарован пассивной реакцией шефа. В глубине души он ждал куда более явных проявлений неудовольствия. – Голословное отрицание.

– Ишь чего захотели, аргументов! Он ведь не дурак, этот ваш Громков, чтоб в дискуссии ввязываться. Аргументы, если они в корне ошибочны, легко опровергнуть. Нет, он слишком тонкая бестия, чтобы так глупо подставиться.

– Да он законченный кретин! – взорвался Малик. – Расписался в полной своей некомпетентности. Это же младенцу видно!

– Кому-то, может, оно и видно, – терпеливо объяснил многоопытный Евгений Владимирович, – а вот в комитете на немощные экзерсисы нашего милого рецензента взглянули почему-то иначе.

– Они просто слово в слово повторили всю его белиберду! Формалисты несчастные…

– Правильно, формалисты. Но на это и было рассчитано! Давая вместо заключения аргументированного абсолютно бездоказательное, этот ваш Громков-Пустобрёхов превосходно учитывал механистический характер делопроизводства.

– Но ведь его ничего не стоит положить на обе лопатки!

– Ошибаетесь, Марлен Борисович, категорически ошибаетесь! – Досовский вернул отзыв. – Вы видите перед собой реального, так сказать, оппонента, противника, а его нет. Это бесплотный пар, идеальный газ по Бойлю – Мариотту, подпоручик Киже. Не станете же вы боксировать с тенью? В отсутствии аргументов не слабость, но сила бюрократизма. Так-то, молодой человек…

– Что же вы предлагаете? – растерялся Малик. – Не отвечать вообще? Примириться?

– Ничуть не бывало. Надо немедленно запузырить ответ. Причём в самой категорической форме.

– Но ведь вы говорите, что бессмысленно драться с тенью! Выходит, нам и сказать по существу нечего? Они нам – “не имеет”, мы им – “имеет”? Так, что ли?

– Молодец, – удовлетворённо откликнулся Евгений Владимирович. – Усвоил. Нечего ломать голову. Учитесь у Громкова экономить силы для настоящей схватки. Выразив наше категорическое несогласие с решением за номером таким-то, повторите, не мудрствуя лукаво, все наши прежние доводы, и будет с них.

– А они опять скажут: “нет”.

– Вот и превосходно!

– Так и будем воду в ступе толочь?

– Почему? Рано или поздно мы вынудим наших, так сказать, контрагентов пойти на серьёзное обсуждение. Там-то и произнесём своё веское слово.

– Сколько времени уйдёт на такую канитель!

– И пусть! Вам-то что? Работайте себе на здоровье, спокойно делайте свою, подчёркиваю, игру. Или не согласны?

Ровнин промолчал, затаив сильные сомнения насчёт тактики шефа. Ему, члену-корреспонденту, хорошо было ждать спокойно. Ну ещё одно направление, ещё одна работа. Для него ничего не изменится от того, получит ли она признание или канет в небытие. А вот для них с Кирой дело обстоит совершенно иначе…

– Может быть, вам в инстанции обратиться, Евгений Владимирович? – сделал Малик осторожный заход. – Всё-таки не пустячная проблема.

– Не пустячная? – Доровский удивлённо раскрыл глаза и театрально выбросил руку. – Да у меня в жизни не было ничего более интересного! Архиважная, государственного значения проблема.

– Вот я и говорю…

– Глупости говорите! Имейте терпение, милый мой Паганини. Вам что, работать не дают? Тему вам закрывают? С чем вы пойдёте в инстанции?.. Борьба вокруг авторского свидетельства только завязывается, притом учтите, что это лишь эпизод в длительной эпопее. И Громков, и этот, как его?.. Пупкин-Глупкин, что подмахнул отказную, – всего лишь мелкие сошки. За ними стоят куда более весомые фигуры.

Малик понимающе кивнул.

– Тогда наберитесь терпения. Что рекомендует нам военная наука? – Доровский энергично принялся загибать пальцы: – Во-первых, не нарушать боевые порядки, во-вторых, не раскрываться преждевременно, а в-третьих, выполнять приказы начальства!.. Короче говоря, делайте, что велят, Марлен Борисович.

– Понял, – с готовностью согласился Марлен, не слишком, впрочем, разубеждённый. – Молчу.

– Что творится в лаборатории? – без особого интереса спросил Евгений Владимирович, достаточно полно осведомлённый об институтских делах.

– Ничего особенного. Народ в основном разъехался: каникулярный сезон.

– Но вы-то хоть работаете?

– Мы-то работаем, – Малик почти в точности воспроизвёл патетическую интонацию шефа. – Я вот о чём хотел посоветоваться, Евгений Владимирович… Время у нас, сами понимаете, смутное. Качаемся по волнам без руля и без ветрил. Пока назначат исполняющего обязанности, пока улягутся всяческие сомнения и страсти… В общем, вы меня понимаете.

– Разве что в общем. – Доровский насупился, давая понять, что разговор становится для него неприятным. – Сколько можно объяснять, что до сентября лаборатория остаётся за мной? Я в обычном отпуске, на который имею такое же конституционное право, как и все вы…

– Я понимаю, – поспешно заверил Малик. – Разве я про себя, Евгений Владимирович?.. Меня лично технический персонал волнует. Отпускные настроения и общая, никуда не денешься, неопределённость здорово сказываются на продуктивности. Участились, например, случаи невыполнения анализов.

– Нехорошо, Марлен Борисович, не дело.

– Чего ж хорошего? Мы вихревую камеру поставили, темпы наращиваем, а аналитики не поспевают… Может, на принцип личной заинтересованности нажать? Я бы включил кой-кого из девочек и, конечно, Бошарина в число авторов. Как вы на это смотрите? Мы тут с Кирой как раз новую серию статей готовим…

– Первый раз слышу, чтобы механики и лаборантки подписывали научные публикации, – развёл руками Доровский. – Но почему бы нет, в принципе? Если вы считаете, что столь экстравагантная мера даст надлежащий эффект, у меня нет возражений. Валяйте…

По интонации, а ещё более по устало-небрежному взмаху руки Малик лишний раз убедился, что шефу глубоко безразлично, кто подпишет очередную статью, где и когда она появится и как будет называться. Напечатав триста, а то и более трудов, он мог позволить себе не вникать в подобные мелочи. Но Ровнину, чьё сердце счастливо замирало, когда он видел свою фамилию, набранную типографскими литерами, это показалось обидным.

– Погребу, пожалуй, Евгений Владимирович? – он потянулся за портфелем.

– Куда вы рвётесь? – удержал его Доровский. – Ведь вы на машине? Оставайтесь к ужину. Марья Васильевна может неправильно понять, если сбежите от её грибов. – Он оживлённо причмокнул. – Это же нечто особенное!.. Дарья утром нашла с десяток белых. Причём, не поверите, прямо здесь, на участке. Тугие, как теннисные мячи, один к одному! Представляете, что будет, если их порезать кружочками, слегка обжарить в масле, а после залить сметаной?.. Нет, Ровнин, для этого у вас не хватит воображения… Или хватит?

– Конечно, не хватит, Евгений Владимирович. Мне правда пора. Нужно ещё заехать кое-куда, поискать сок для девок и вообще подшустрить по хозяйской части.

– Сок? – Доровский вздернул седые всклокоченные брови. – Какой сок вам нужен?

– Какой подвернётся. Моим девахам без разницы.

– Тогда считайте, что он у вас в кармане. Марья Васильевна закатала несколько банок превосходнейшего вишнёвого сока. Получите целую бутыль. И без разговоров! Кстати, кроме грибков, ожидаются вареники с вишнями. Как вы относитесь к вареникам? Или даже это совершеннейшее творение, сваренное в вишнёвом сиропе, не способно пробудить вашу усталую фантазию?

– Способно, – сдался бедный Марлен, чувствуя, как потекли слюнки. После бледных сосисок и сиротского винегрета в столовке набросанная сочными мазками перспектива показалась особенно впечатляющей.

– Вот и отлично. – Доровский удовлетворённо расправил плечи, надолго устраиваясь в любимом кресле. – Тяпнем по рюмочке? От настойки на смородиновых почках, кажется, ещё никто не отказывался?

– Уж как водится, Евгений Владимирович.

Малик улыбнулся, вспомнив, как прошлым летом Кира выловил всех карасей под восхищённые возгласы профессорской дочки. Негодование Доровского не знало предела. Он обозвал их тогда браконьерами и почему-то вивисекторами, запретив появляться на даче в осенне-летний период. К вечеру, однако, подостыл и даже отведал, ворча и стеная, запечённых в яичнице карасей.

– Как карасики, Евгений Владимирович, не отродились? – спросил Малик, когда Даша с вызывающим стуком водрузила на стол запотевшую банку.

– И не стыдно, молодой человек? Я бы на вашем месте прикусил язык!

– Уж кто-кто, а я тут абсолютно ни при чём! – откровенно рассмеялся Марлен. – Вы бы лучше с неё спросили, – мстительно кивнул он на удалившуюся Дарью.

– Все вы одним миром мазаны, – буркнул Доровский, наливая в стаканы. – Лучше уж пейте.

Вскипевший мелкими пузырьками мутноватый напиток, в котором болтались разбухшие изюмины, оказался на диво хорош.

– Почему Ланской не приехал? – удовлетворённо отдуваясь, спросил Евгений Владимирович.

– На море блаженствует, рыбку промышляет.

– Ишь ты!

– А что делать? У вас-то он уже всех переловил.

– Ладно-ладно. – Доровский строго пристукнул ладонью. – Когда возвратится?

– Скоро уже, на будущей неделе, надо думать.

– Тогда вы вот что сделайте. – Евгений Владимирович озабоченно прищурился, как бы оценивая неожиданно осенившую его идею. – Навестите-ка вы этого самого Пупкина! Побеседуйте, присмотритесь, словом, разведайте, что он за птица… Вы поняли меня, Марлен Борисович?

– Вполне.

– Тогда давайте соорудим партийку в шахматы. Сходите, пожалуйста, за доской.

– Что же всё-таки с нами будет, Евгений Владимирович? – задал Малик мучивший его вопрос, бездумно разыгрывая привычный гамбит. – Кому отдадут лабораторию?

– Поживём – увидим. Пока я держу ситуацию под полным контролем. Лично для вас, думаю, ничего не изменится.

– Легко сказать!

– Или почти ничего. Защиту я вам с Ланским гарантирую. Вы, главное, не бездельничайте, а то знаю вас, охламонов…

– Мы не бездельничаем, – пробормотал Малик, поймав на вилку неприятельскую ладью. – Шах, Евгений Владимирович.

– Ладно, сдаюсь. – Потеряв качество, шеф утратил к игре интерес и признал себя побеждённым. – Не играется что-то в жару… Значит, вы всё поняли? Нужно как следует прощупать противника, но только культурно. Без склоки.

XXI

Светлану доставили в райцентр на вертолёте и поместили в районной больнице.

Вертолёт вызвал Астахов, когда врач биостанции вынес заключение, что состояние пострадавшей критическое и требуется срочная госпитализация. Везти её по приморским дорогам на рафике показалось рискованным. Ни подкожные инъекции адреналина и эфедрина, ни массированное искусственное дыхание существенного воздействия на развитие процесса не оказали. Больная бредила, пульс слабел, в сердце прослушивались фибрилляции. Сказывалась, очевидно, потеря времени. Ведь не менее четырёх часов прошло, прежде чем была оказана первая помощь. Да и то счастье, что совершенно выбившийся из сил Кирилл наткнулся в лесу на ребят с биостанции. С этого-то момента в его памяти произошёл своего рода провал, временная отключка. С трудом удалось восстановить связность событий. Высвечивались, вспыхивая и замедленно угасая, отдельные путающие фрагменты: её бессильно свисающая рука, тонкая струйка, выброшенная из шприца, тёмное, медленно расползающееся пятно – то ли пролитое лекарство, то ли просто горячая вода. Набегая дымчатым фильтром, оно почему-то постоянно маячило перед глазами. И ещё врезалась в мозг, прочертив круговые незаживающие бороздки, суматоха вокруг кислорода.

Сначала долго искали где-то на складах баллон, потом спешно подгоняли к редуктору трубки от акваланга. Кажется, всё это происходило уже под гром вертолёта, который завис над дорогой, взвихряя пыль. Вопреки каким-то инструкциям врачу удалось забрать кислород с собой. Нужно было через считанные минуты повторить инъекции, и он опасался непредвиденных осложнений.

Для Кирилла места в кабине не хватило, потому что высокий парень, принявший баллон, так и остался в зелёной машине, которая плавно оторвалась от земли, неуклюже развернулась хвостом вперёд и как-то боком пошла над морем. Потом он узнал, что это и был тот самый Астахов – его тоже не сразу нашли, – у которого хранилась ракетница.

Возвращаться в лагерь мучительно не хотелось. Здесь, на биостанции, даже воздух пронизывало живое дыхание Светы, её осязаемое присутствие, и было страшно нарушить хрупкую связующую нить. Напряжённо ожидая вестей из этого доселе неведомого ему Приморского, на котором отныне сосредоточились надежды и тревоги, Кирилл жадно выспрашивал всех, кому так или иначе довелось соприкоснуться с проклятым крестовичком. Отзывы были самые разные. Одни считали, что всё ограничится несколькими днями больницы, другие глухо пророчили длительный паралич, и становилось понятно, что их умолчание говорило о самом страшном. Но даже в таких отрывочных беседах таилась для него неодолимая притягательность. По крупицам вбирая слова утешения, он ненадолго успокаивался, преисполняясь горячей веры в благополучный исход.

Незаметно отгорел день. Впечатление, которое произвело на людей происшествие, потеряло свою остроту, растворившись в насущных заботах. Хочешь не хочешь, а надо было уходить. Докурив на ступеньках лабораторного корпуса последнюю сигарету, Кирилл спустился на дорогу. Здесь, уже на подходе к белому камню, его и догнал полный пожилой человек в тренировочном костюме и кедах, занимавшийся, судя по всему, оздоровительным бегом.

– Решили прогуляться? – спросил он, переходя на шаг.

– Да нет, просто возвращаюсь к себе в лагерь.

– Как, разве вы не отсюда? Но ведь это вы принесли вместе с Беркутом Светлану Андреевну?

– Я. – Кирилл замедлил шаг, припомнив, что, кажется, видел “бегуна от инфаркта” возле вертолёта. – А вы здесь работаете?

– С вашего позволения. – Церемонно наклонив голову, представился: – Александр Матвеевич Неймарк.

– Морские ежи? – обрадовался Кирилл. – Мне о вас Светлана Андреевна рассказывала, – пояснил он, назвавшись.

– Бедная женщина! Только этого ей не хватало. Вы не знаете случайно, как оно произошло?

– К сожалению, знаю. Это случилось на моих глазах. Крестовичок оказался в куче водорослей…

– Подумайте, какая неприятность! – Неймарк озабоченно поцокал языком. – Вообще-то, оно так и бывает. Крестовички всегда держатся возле зарослей. Их не было здесь года четыре, если не больше, а теперь, значит, нагнало. Придётся временно воздержаться от моря. Без гидрокостюма ни-ни! С гонионемой шутки плохи.

– Как вы думаете, профессор, это очень серьёзно? – с замиранием сердца осведомился Кирилл.

– Вы же видели, в каком она состоянии?.. Но будем надеяться на лучшее. Патогенное действие яда сказывается очень различно. Одни, как говорится, отделываются лёгким испугом, у других это протекает много сложнее.

– Но она… – Кирилл поперхнулся, не в силах выговорить до конца.

– Конечно же, нет, – понял его Александр Матвеевич. – Даже думать про это не надо… Однако последствия могут быть самые разные. По сути, гонионема единственное по-настоящему опасное животное в наших водах.

– А морской дракончик? – напомнил Кирилл.

– Не идёт ни в какое сравнение, хотя ваша правда, он вполне заслужил свою дурную славу… В конечном счёте всё зависит от вовремя оказанной помощи. Хочется верить, что она не опоздала. Нам очень повезло, что отыскался этот баллон. Вот уж действительно счастливая случайность! Ведь у нас никто не работает с кислородом.

– Вы случайно не знаете, профессор, как лучше всего добраться до Приморского?

– Хотите поехать? Очень похвально, молодой человек! Мне тоже обязательно следует навестить Светочку. Мы ведь с ней старые приятели, хоть так и не принято выражаться в отношении женщин. Особенно юных… Думаю, что мы сообразим что-нибудь насчёт машины.

– Тогда, если позволите, я подойду утром?

– Утром? – Неймарк на мгновение заколебался. – Впрочем, вы совершенно правы, утречком будет лучше всего! Давайте так и договоримся… Вы что, плавали вместе со Светланой Андреевной или по работе знакомы? – деликатно полюбопытствовал он.

– По работе, – с лаконичной твёрдостью ответил Кирилл.

– Её многие знают, – удовлетворённо кивнул Неймарк. – Очень яркая женщина, очень… Значит, до завтра, молодой человек?

Придя в лагерь, Кирилл зашёл к начальнику – попрощаться. Отделавшись от неизбежных вопросов общими замечаниями насчёт здоровья и аллергических особенностей местной флоры, естественно вымышленных, он оставил записку для Тамары, препоручив ей всё своё барахло. Что и говорить, это было не слишком великодушно, но обычно щепетильный до крайности, он словно оглох к угрызениям. Ничто не задевало его, кроме единственной сверхзадачи. Не таскать же за собой палатку, в конце-то концов? И чехлы с охотничьим снаряжением были бы до крайности неуместны. Решив взять только самое необходимое да ещё подводную камеру, чтобы загнать, когда подопрёт нужда, он забрался в спальный мешок и, вопреки ожиданиям, провалился в беспамятство.

Но просыпался зато тяжело, продираясь сквозь разрозненные видения с таким громоздким ощущением беды, что дыхание перехватывало. О том, что ждёт его в Приморском, даже думать боялся, заклинал непокорное воображение.

До посёлка они с Неймарком добрались без всяких приключений. Опытный Александр Матвеевич догадался остановить рафик у райкома. Наливайко оказался уже в курсе событий. Из кратких замечаний его на пространные разглагольствования профессора Кирилл понял одно: слава богу, жива! Хоть ночь прошла для медиков хлопотно и состояние всё ещё остаётся тяжёлым, зажавшая горло стальная рука ослабила волчью хватку – жива! В больницу поехали вместе с секретарём, что существенно облегчило общение с медицинским персоналом.

Главный врач, пожилая румяная женщина с обесцвеченными гидропиритом волосами, никого до больной, конечно, не допустила, слегка обнадёжив, что наблюдаются изменения к лучшему.

– Невзирая на то что она всё ещё без сознания? – попытался уточнить Неймарк.

– Дыхание выровнялось, – объяснила главврач. – А это сейчас главное.

– Сердце? – он продолжал обстоятельно расспрашивать.

– Пока без существенных перемен. Но сердце мы ей поддерживаем. Давление падает, вот что тревожно.

– Давление? – Александр Матвеевич сосредоточенно пожевал губами. – Отчего же давление? Значит, сердце всёже не справляется?

– Ох, милый вы мой! – певуче вздохнула женщина и объяснила ему, как ребенку: – Борется сердце, изнемогает, потому как трудно ему. У больной наблюдаются патологические изменения печени.

– Это типично при подобных поражениях?

– К сожалению.

– Неужели ничего нельзя сделать? – не выдержал Кирилл. – Может, переливание крови? Так у меня первая группа!

– Всё, что необходимо, мы делаем.

– Может, связаться с Москвой? – обратился Александр Матвеевич к Наливайко. – Директор института тропической медицины мой хороший приятель, и я бы мог узнать…

– Да оставь ты в покое своего приятеля! – досадливо оборвал его Пётр Фёдорович. – Как что, так сразу Москва! Мы здесь лучше их знаем, что нужно делать. Думаешь, первый случай такой? Как бы не так! Слушай лучше, что Анна Спиридоновна тебе толкует. – Он дружески подхватил врачиху под локоток. – Она не одного на моих глазах выходила. А в твоей тропической медицине они бы загнулись, так и знай! Правду я говорю?

– Случай не простой, – уклончиво ответила Анна Спиридоновна. – И пока не прошёл острый период, трудно делать прогноз. На данный момент, говорю со всей ответственностью, непосредственной угрозы не наблюдается, а там посмотрим.

– Сколько он продолжается, острый период? – спросил Кирилл.

– Обычно дней пять… Потом можно будет провести все необходимые анализы и назначить лечение.

– Иные по полгода маются, – заметил Наливайко. – Вот же проклятый крестовичок!

– И часто у вас такое случается? – не отставал от Анны Спиридоновны неугомонный Неймарк.

– В плохие годы – три-четыре случая, а так крайне редко. Последнего больного – помните Арзамасова, Пётр Фёдорович? – благополучно выписали три года назад.

– Но намучился он, бедняга, основательно!

– Да, довелось-таки повозиться. В печени возникли длительные и стойкие изменения.

– Ему даже пришлось на материк переселиться. Он, понимаете, водолазом у нас работал, а после такого камуфлета человеку на море делать нечего.

– Почему? – тревожно ловя каждое слово, осведомился Кирилл.

– Яд гонионемы обладает способностью вызывать анафилоксию – повышенную чувствительность – к повторному введению даже очень небольших доз того же токсина, – объяснила главврач. – Почти все смертельные случаи приходятся поэтому именно на повторное поражение. Так что выбирать не приходится. Уж очень велика степень риска.

– Значит, первичные?.. – попытался поставить точку Кирилл, преданно глядя на Анну Спиридоновну.

– С ними, разумеется, проще, – поняла она недосказанное.

– И на том спасибо, – нехотя отступил Неймарк, склонив голову.

– Куда вы теперь? – поинтересовался Наливайко, присев покурить в тени тополей. – Сразу назад или у нас погостите?

– Домой поедем, Петр Фёдорович, забот полон рот.

– Я бы остался, если можно, на несколько дней, – попросил Кирилл, упрямо сдвинув брови. – Здесь есть какая-нибудь гостиница?

– Гостиниц у нас в райцентре пока не построено, мил-человек, – сообщил Наливайко. – Но устроить, конечно, можно. Турбаза сгодится?

– Буду очень благодарен.

– Значит, замётано… А с работы начальство отпустит? Астахов, я знаю, насчёт этого строг.

– Я здесь на отдыхе, товарищ Наливайко, в лагере СКАН живу. Как говорится, сам себе хозяин.

– Тогда дело другое. – Петр Фёдорович посмотрел на часы. – Садитесь ко мне в машину, подброшу… Ну, в таком разе прощай, Матвеевич, – он протянул Неймарку руку. – Звони, если чего понадобится, не стесняйся.

– До скорого, Фёдорович. Можешь не сомневаться, я позвоню.

– Сам из Москвы? – спросил Наливайко, усаживаясь рядом с Кириллом.

– Из Москвы, Петр Фёдорович.

– А по специальности кто?

– Химик, в научно-исследовательском институте работаю.

– Не по нашей, океанической, части?

– Ничего общего, к сожалению, но море люблю.

– Если б не любил, не приехал… Вон оно как обернуться может, море. Жаль Светлану Андреевну, это же надо, чтоб так не повезло человеку?

Кирилл ничего не ответил, глядя в окно, за которым проносились розовые и голубые домики и тополя, тополя.