Текст книги "Пылающие скалы"

VIII

Ночь сгорела в полёте навстречу солнцу. Помятая и невыспавшаяся, с головной болью, пульсирующей в левом виске, сошла Анастасия Михайловна с трапа в аэропорту Улан-Батора. Невиданной яркости небо едва не ослепило её. Она и вообразить не могла такую захватывающую дух беспредельность. В безвоздушной сверкающей пустоте снежно серебрились тонко прорисованные завитки облаков. И как неправдоподобно высоко были разметаны они над лесистыми, мягко очерченными зубцами возвышенностей!

В аэропорту, завивая воронками пыль, гулял сухой и холодный ветер. Но невесомые пенные шапки, вместо того чтобы величественно проплывать над зачарованной планетой, пугающе зависли в лазури, пятная неподвижными тёмно-фиолетовыми лоскутами теней первобытную степь.

Неуверенно пошатываясь и не переставая изумленно оглядываться, Лебедева побрела к аэровокзалу. Высматривавший её второй секретарь из аппарата экономического советника безошибочно распознал свою подопечную. Взяв у Анастасии Михайловны паспорт, а заодно и дорожную сумку на урчащих колесиках, он играючи проделал необходимые формальности. Она и оглянуться не успела, как очутилась на стоянке машин, где, нетерпеливо прохаживаясь возле серой “Волги”, изнывал Дмитрий Васильевич Северьянов.

– А вот и ты наконец, – отметил он, поспешно распахивая дверцу. – Давай в темпе, на двенадцать назначено совещание.

– Вы поезжайте, – кивнул второй секретарь, – а я подожду багаж, – он предупредительно передал Лебедевой её сумку.

– Это тебе, – спохватился Северьянов и сунул ей небрежно завёрнутый в газету букет тюльпанов. Плюхнувшись рядом с водителем, он положил на колени пухлую папку с документацией и нетерпеливо расстегнул молнию. – Первый раз тут? – спросил, не оборачиваясь.

– Первый. – Она расправила юбку и, благодарно улыбнувшись, помахала рукой встречавшему её молодому сотруднику посольства. – Ах, какое небо в Монголии! Былинное, вещее…

– Да-да, здесь есть на что полюбоваться, – пробормотал Дмитрий Васильевич, уткнувшись в отпечатанные на ротапринте таблицы. – Жаль только, времени нет. Я кое-какой материальчик для тебя приготовил.

– Ты просто неподражаем, Дима. – Лебедева сделала возмущённое лицо. – Разве можно так с места в карьер? Мне же нужно себя в порядок привести, переодеться хотя бы…

– И так хороша будешь, – сварливо откликнулся Северьянов. – Подумаешь, генеральша!

– Вот именно, – вздохнула Лебедева, и при мысли о том, что не смогла предупредить мужа, служившего в отдалённом округе, о своём внезапном отъезде, она вновь ощутила тревожную досаду.

– Ты чего? – обернулся Северьянов, поймав в зеркальце водителя её приунывший растерянный взгляд.

– Да как-то всё у нас наперекосяк! – Анастасия Михайловна сжала в сердцах кулачки. – Две ночи подряд вызванивала и без толку… Может, учения у них или ещё что?.. Пришлось телеграмму послать.

– Значит, всё в порядке. Телеграмма дойдёт.

– Много ты понимаешь, – вздохнула Лебедева. Она отчётливо представила себе, как, вернувшись с учений в необжитую, вечно пустующую квартиру, Павел найдёт её телеграмму. Голодный, усталый, он, конечно же, сразу позвонит домой: всё ли в порядке, здоровы ли дети и как они ощущают себя в отсутствие нерадивых предков. А как ощущают? Скверно.

– Разве это нормально? – пожаловалась она. – И сами не живём, и детей калечим.

– Телефонный разговор мы тебе устроим, – безошибочно сориентировался в сложной ситуации Северьянов. – А уж как вам далее жить, разберётесь дома.

– Правда? – просияла Лебедева. – Пожалуйста, Дим!

– Да хоть сразу после совещания. – Он посмотрел на часы, прикинув разницу в поясах. – Или вечером… Говори сколько хочешь. Фирма за расходами не постоит.

– И не думай! – запротестовала она. – Я женщина состоятельная. Вот только поменяю чеки и…

– Брось, – досадливо прервал Северьянов. – И вообще, Тася, кончай свою бабскую канитель. У всех семьи, у всех проблемы, и всё как-то улаживается. Пора перестраивать мозг на рабочую волну. Времени на самокопания и прочую акклиматизацию нам не отпущено. Учти. Тридцать минут на душ я уж как-нибудь для тебя урву, а больше ни-и-ни.

– Ты в своём стиле!

– Естественно, в своём, в чьём же ещё?.. Прогляди на досуге, – он передал ей через плечо свернувшиеся в трубку страницы. – Оно полезнее, чем в окно-то таращиться.

– Димуля! И в кого ты только уродился такой! – Приободрённая Анастасия Михайловна обнаружила подколотый к тексту фотоснимок. – Из космоса?

Зная о том, что, заняв ответственный пост в СЭВ, Северьянов большую часть года проводит в разъездах, она не принимала его нарочитую грубоватость всерьёз. Корча из себя деловитого сухаря, бюрократа, он скорее всего пытался прикрыть собственную неустроенность и саморазлад. Впрочем, он и в молодости частенько валял дурака, стремясь выглядеть прожжённым циником, которому всё нипочем. Возможно, обманывал этим сам себя, но скорее всего маскировал болезненно обострённую уязвимость.

Лебедевой, хотя мучившая её головная боль унялась, не хотелось зарываться, вот так с ходу окунаться в работу. Здесь, в машине, это было и бесполезно, и обидно. В приспущенное окно рвался тугой ароматный ветер, от которого в радостном предчувствии сжималось сердце. Мелькали украшенные затейливым орнаментом белые войлочные юрты, осыпанные прошлогодней лиственничной хвоей лесистые склоны, галечные излуки, где по колено в бурной воде застыли, как из бронзы отлитые, кони.

– Безумно интересно! – Анастасия Михайловна с наслаждением вдохнула горьковатую струю. – Полынью пахнет…

– Если будешь паинькой, свезу тебя в гоби, – пообещал Северьянов, – свежего кумыса отведать.

– Да пила я кумыс… А что за совещание, Дим? Ты не шутишь?

– Не до шуток, мать! – он демонстративно постучал по циферблату. – Венгры и чехи уже ожидают нас в холле. Про монголов и наших ребят я уж и не говорю.

– Но к чему такая спешка?

– Так вышло, я не нарочно. Завтра утром улетаем на юг.

– Ну и темпы у вас, Дмитрий Васильевич! А я-то думала, дура, что сумею передохнуть в золотой и дремотной Азии. – Она по-прежнему не воспринимала его торопливость всерьёз. – А меня с собой берёте?

– Естественно, если ты, конечно, не против.

– Я целиком и полностью “за”, хотя не знаю, какой от этого будет толк. Ведь ваша геологическая премудрость для меня тёмный лес.

– Не придуривайся, Тася! Двадцать лет в этом варишься. – Северьянов явно был не расположен шутить. – Газом запахло, понимаешь?

– Да ну! – Только теперь она поняла, что Дима нервничает всерьёз. – Неужели нашли?

– Если бы! Бродим где-то возле, как в игре “горячо-холодно”, а в руки не даётся. Ты хоть понимаешь, что значит для Монголии газ в этом районе? С его сказочными запасами руд?

– Догадываюсь, Дмитрий Васильевич, потому что совершенно случайно слыхала, сколько вы ухлопали на разведку. – Отвернувшись от окна, она затенила, чтоб не отблескивал снимок с белыми уголками масштабной сетки. – Так нашли или нет? Я в самом деле в этом не разбираюсь.

– В чём ты не разбираешься? – Северьянов тяжело повернулся и бесцеремонно выхватил фотографию. – Вот последний шедевр космической съемки, – он очертил замкнутый контур. – Видишь, как чётко отбиваются границы?

– Ну-ка, дай, – Лебедева повернула снимок к себе. Теперь она легко различила размытое тёмное пятно, оконтуренное более светлыми участками. – На мишень похоже.

– Мишень! Только какая мишень? В “яблочке” определённо ничего нет. Зато всё сходится на том, что месторождение следует искать где-то тут, на окраине, в “молоке”, так сказать…

– И в чём проблема?

– В том, что это сотни и сотни километров. Если бурить вслепую, можно канителиться до морковкиных заговен. Улавливаешь?

– Не совсем. – Анастасия Михайловна задумчиво поправила волосы. – Если я не ошибаюсь, газосъёмка и геофизика подтвердили ваше предположение?

– Полностью, но мы по-прежнему топчемся на одном месте.

– Тогда я совсем ничего не понимаю! Ведь минуту назад ты сказал, что запахло? Это как же понимать?

– Вот ты о чём! – догадался Северьянов. – Смотри сюда. – Он поймал на лету выскользнувший фотоснимок. – Здесь, – последовал энергичный щелчок по тёмному пятну, – обычные латеритовые породы, словом, сплошной красноцвет, а тут, где мы, собственно, ковыряемся, сероцветные толщи. Словно чёртик из коробки. Теперь усекла?

– Ты полагаешь, это не случайно? – Лебедева озадаченно помассировала висок, вновь ощутив приближение боли. – Думаешь, есть связь?

– А чем чёрт не шутит? Скажи мне, отчего красноцвет переходит в сероцвет, и я, возможно, пойму, где следует искать газ. В природе всё жестко взаимосвязано, спутано в плотный клубок.

– Ты слишком плохо думаешь о природе. Она значительно изощрённее, чем это кажется вам, геологам.

– Ты ругаться сюда приехала?

– Я же не утверждаю, что геология не наука, – улыбнулась Анастасия Михайловна, припомнив давний их ожесточённый спор. – Но это не точная наука, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Не обольщайся, Дима. Твой эмпирический интуитивизм может никуда и не привести.

– А я верю, – упрямо тряхнул головой Дмитрий Васильевич. – Верхний мел определённо дышит газом, и это как-то связано с превращением красноцветных пород.

– С восстановлением, – поправила Лебедева.

– Что ты сказала? – насторожился Северьянов.

– Я сказала, что трёхвалентное железо восстанавливается до двухвалентного, и это, на мой взгляд, никак не связано с присутствием газа.

– Моё дело сформулировать задачу, а дальше делай что хочешь. Лишь бы выдала результат. Ваша химическая ахинея не для меня.

– А зря. Тем более что она не выходит за рамки средней школы. Придется, Димуля, всё-таки сделать шаг навстречу друг другу, иначе мы не сможем совместно работать.

– Раньше ведь как-то уживались?

– С тех пор много воды утекло. Ты забурел, стал ленив и нелюбопытен. Знаешь одно – гнуть свою линию. Пока я сама не разберусь, не жди от меня никаких готовых результатов.

– Не валяй дурака.

– Я говорю абсолютно серьёзно. Зачем ты меня вызвал?

– Я хочу, чтобы ты взяла анализы в свои руки. Кроме тебя, никому в таком деле довериться не могу.

– Весьма лестно, конечно, но это ты зря, физико-химический анализ – штука до ужаса прозаичная. В Москве ли, в Улан-Баторе, даже на Гавайских островах он даст одну и ту же цифирь.

– А что мне с неё? Мне идея важна, осмысление, можно сказать, геологического процесса.

– В самом деле? – Анастасия Михайловна позволила себе лукаво прищуриться. – Тогда не мечи икру. Дай мне почувствовать себя человеком. Не торопи меня, Дима. Когда будет надо, я сама попрошусь в поле. Пока поживу тут, освоюсь, осмыслю, как тебе мечтается, – словом, изучу материал.

– Мне каждый день дорог.

– Именно поэтому.

– А как же Гоби? Аймак? Нас ведь ждут. Грандиозный сабантуй небось затевается…

– Летите, пируйте. И вообще, не втягивай меня в свои геологические авантюры. Подлинная наука не терпит суеты. Она требует сосредоточенности.

– Очень мило. Вот уж не знал, что ты стала такой. Одно слово, дамочка с норовом, – было похоже, что он сдался.

– Да, я такая. Генеральша! У меня, Дима, муж генерал… Нам долго ещё?

– Скоро будем на месте, – откликнулся молчавший всю дорогу шофёр.

– А как насчёт поесть в монгольской столице? – поинтересовалась Лебедева, закрепляя одержанную победу. – Чего-нибудь оригинального? – Она уже знала, что без стакана горячего чая головной боли не одолеть.

– Есть свои проблемы, – задумчиво откликнулся Северьянов. – Впрочем, у тебя в гостинице вполне респектабельный ресторан. Акклиматизируйся хоть там для начала, – мстительно акцентировал он и демонстративно отвернулся.

Анастасия Михайловна вновь с интересом приникла к окошку. Машина как раз въезжала на широкий мост через своенравную Толу, взбухшую от талых снегов. Впереди открывалась ничем не примечательная панорама стандартных городских кварталов с типовыми домами, строительными кранами и асфальтированными, заполненными народом улицами.

Лишь однажды промелькнула в разъёме между многоэтажными постройками чешуйчатая с загнутыми углами крыша.

– Ой, что это? – радостно вскрикнула Лебедева, успев схватить глазом какие-то пёстрые устрашающие личины и колючие драконьи хребты.

– Музей, – односложно ответил шофер.

– Бывший дворец государственного оракула, – пояснил Северьянов и вдруг добавил просительно: – Но на совещании ты всё-таки появись.

IX

Сквозь сон Рунова слышала, как пробили склянки в домике водолазов. Она долго следила, как ползут по стенам лунные тени. Потом окна стали понемногу светлеть и обозначились узорно вырезанные листья дуба. Накопившаяся усталость сладкой ломотой ощущалась в теле, но спать не хотелось.

Она нехотя вылезла из спального мешка, натянула просохший за ночь купальник и ступила на мокрые от обильной росы доски веранды. Над водой ещё висела дымка. Нарисованный на фасаде лабораторного корпуса огромный красный кальмар, обвивающий химическую колбу, – герб станции, едва угадывался тёмным расплывчатым силуэтом.

До начала “торжища”, как называли здесь разбор собранных водолазами морепродуктов, оставалось ещё два часа. Нужно было успеть искупаться и закончить просмотр альбома Серёжи Астахова, описавшего четыреста видов диатомей. Фотографии он сделал отличные, но в определении, особенно по части систематики, допустил множество досадных ошибок. Умолчать о них Рунова никак не могла и потому вся исстрадалась, подыскивая наиболее деликатные, щадящие самолюбие формулировки. Серёжа ей нравился. Он был чутким и совестливым парнем, прекрасным руководителем, добрым товарищем, и всё такое. И руки у него были золотые, и терпение завидное. Словом, всё при нём. Не доставало лишь самой малости: эрудиции и таланта, но на весах науки эта малость решала всё. “А может, не всё?” – спрашивала себя Светлана Андреевна. Ведь столько посредственностей достигли на её глазах высших учёных степеней! Знавала она и таких деятелей, которые во всём, что хоть чуточку выходило за узенькие рамки специализации, выказывали себя обыкновенными примитивами. Зато в своих тщательно выгороженных научных сотах достигали завидных высот.

Научный сотрудник – профессия массовая. Нечего удивляться, что среди учёных не так много по-настоящему умных людей. Как бы этого хотелось. И вообще ум и талант – понятия, часто не совпадающие, а эрудиция – дело наживное, хватило б терпения. Но ведь есть же, чёрт возьми, нечто такое, что сразу бросается в глаза? То, что отличает настоящую повесть от убогой жвачки, настоящую научную работу от оформленных по всем правилам, но никому не нужных сообщений, заполонивших научную периодику?

“Нет, Серёжа в сущности ничем не хуже многих, – убеждала себя Рунова. – И вообще, кто дал мне право судить его высшим судом?” – спрашивала она отстранённо, сознавая в глубине, что есть у неё такое право, как есть оно у каждого подлинного профессионала, который не только владеет всеми приёмами ремесла, но и гордится им.

Налив в рукомойник воды из дождевой кадки и ополоснув лицо, Светлана Андреевна окончательно решила, что ограничит свой отзыв только конкретными поправками. И чтобы избавиться поскорее от нависшего гнёта, решила пренебречь утренним купанием. Поставила чайник, схватила непрочитанные листы и прилегла на оленью шкуру. Ласковое шелковистое касание лишний раз напомнило ей, сколь многим обязана она хозяину этого дома.

Снимки, выполненные с увеличением до полутора тысяч, были наклеены лишь на одной стороне листа. Переворачивая страницу за страницей, Рунова то и дело встречала карандашные наброски на чистой стороне. По ним можно было проследить всю эволюцию бунгало. От первого замысла и фантастической программы-максимум до тщательно разработанных чертежей того самого милого домика из дерева и стекла, который янтарной капелькой повис над голубым полукругом бухты.

Творчество неотделимо и от чисто механической работы. Исследователь не только отыскивает новое, сравнивает, анализирует, сопоставляет, он ещё и возится с микроскопом, меняет стёклышки на предметном столике и нажимает кнопку спускового тросика фотоаппарата. А потом вырезает из отпечатанных фотографий нужный объект и приклеивает его на страницу альбома. Одни, тихо посвистывая, думают в такие минуты о футболе или рыбной ловле, другие рассказывают анекдоты или спорят по поводу летающих тарелок, а этот Астахов разрабатывал проект бунгало.

“Может быть, он просто взялся не за своё дело? – подумала Рунова, исправляя очередное латинское наименование. – И его истинное призвание совсем в другом? В той же архитектуре?”

“Я хочу, чтобы на месте палаток появились коттеджи и бунгало, подходящие к нашим зелёным сопкам, дубам с плоской кроной и синей бухте, – как-то сказал ей Сергей. – Наиболее интересные по архитектуре образцы диатомей я беру на заметку. Это пригодится, когда мы развернём здесь большое строительство. Если вам попадётся в Москве книга по японской архитектуре, пришлите, пожалуйста”.

Большинство видов, описанные Сергеем как новые, были известны. Сверившись с записями, Светлана Андреевна привела соответствующие ссылки. Делала она это почти механически, любуясь, наверное в тысячный раз, простотой и математической изощрённостью форм.

Она не задавалась вопросом, почему, например, её любимые диатомеи двигаются по принципу танковой гусеницы. Ответить на это было попросту некому. И всё же любопытно, что живая природа предусмотрела такой вариант. Вообще изощрённость эволюции, её изысканное эстетство воистину беспредельны. Всё, что выдумал человеческий гений, давно уже разработано на испытательных полигонах природы. Впрочем, человек – это тоже часть природы, звено в одной из её эволюционных цепей. Лишь эта банальная истина утешает исследователя, созерцающего постоянное торжество великого и слепого соперника. Слепого? Как знать… Может быть, нам лишь кажется, что у природы нет конечных целей. Мы прошли ничтожный участок бесконечного пути, но судим уже о всей дороге.

Рунова управилась с работой за какую-нибудь минуту до склянок. Прислушиваясь к разлившемуся над бухтой ледяному клекоту меди, она удовлетворённо потянулась. Пусть ценой отказа от купания и физзарядки, но всё же свалила с себя эту ношу, успела. Можно было, конечно, обойтись и без жертв, тем более что никто никаких сроков Светлане Андреевне не назначал. Ей также вовсе не вменялось в обязанности участвовать в “торжище”, потому что материал для исследования она собирала в море сама. Что ж, тем возвышеннее было её торжество, тем чище радость освобождения. Жаль только, что не испытывала она ни радости, ни торжества. Так, влачилась себе по течению, шевеля для вида плавниками.

Неторопливо, с безмятежной лёгкостью человека, исполнившего свой долг, она обошла сопку и по крутой деревянной лестнице спустилась на берег. Водолазы в мокро блестящих гидрокостюмах уже сваливали собранную на дне живность в отгороженный камнями бассейн. Зрелище было, конечно, захватывающее. Аскетичная суша не знает таких насыщенных сочных красок, какими переливалась на мелководье лениво усыпающая добыча. Вспыхивая каплями солнца, кишели в едином клубке пунцовые пульсирующие асцидии и васильковые анемоны, всевозможные голотурии, судорожно меняющие свой колер осьминоги, и сиреневые, карминно-красные, муарово-чёрные морские звёзды, заламывая лучи, беспомощно шевелили рядами оранжевых присосков. Казалось, это корчится в предсмертной страде, безмолвно моля о пощаде, сама непостижимая природа.

Растаяла дымка, обнажив прокатанный лист неподвижной воды. Синими тенями обозначились острова на горизонте. Заповедная бухта равнодушно платила пустячную дань человеку за своё спокойствие, за мириады жизней, мелькающих в вечном круговороте.

Со смешанным чувством интереса и лёгкой брезгливости Рунова наблюдала за коллегами, которые, как придирчивые хозяйки где-нибудь на одесском привозе, копались в груде живности.

– Ну как, нравится вам здесь? – вежливо поинтересовался Неймарк.

– Прелестное местечко.

– Я сюда каждый год приезжаю.

– Если мне повезёт, тоже сделаюсь старожилкой. Возьмёте в компанию?

Бесспорным вожаком этой несколько комичной в своей повседневной увлечённости братии был Александр Матвеевич Неймарк. В старомодных, так называемых семейных трусах он заходил по колено в воду и вынимал садки с ежами. Прежде чем бросить очередную жертву в эмалированное ведро, которое почтительно держала на весу лаборантка, он опасливо катал её в ладонях, словно печёную картофелину, критически оглядывал с разных сторон и всегда неожиданно, но с поразительной точностью швырял через плечо. При этом он смешно приседал, ополаскивая резиновые перчатки, и зачем-то хлопал себя по голому животу.

Это было настолько смешно, что Рунова всякий раз отворачивалась, до боли прикусив нижнюю губу.

Прислушиваясь к жестяному стуку падающих ежей, она сделала несколько быстрых соскобов со звёзд и голотурий. На этом её роль в “торжище” была исчерпана.

– Как улов? – приветливо спросила Светлана Андреевна, когда профессор выбрался на берег.

– Как обычно, очаровательница, – польщённо просиял Неймарк. – Чего-чего, а этого добра в океане вдоволь.

– Я давно хотела спросить вас, Александр Матвеевич. – Рунова помогла лаборантке вынести на берег полное ведро. – Вы хоть однажды пробовали своих ежей?

– Что? – профессор недоверчиво покосился на Рунову. – Чай, смеётесь над старым человеком, шалунья?

– Как можно! – запротестовала Светлана Андреевна. – Но разве вы не знаете, что ёж высший деликатес? В ресторанах Флориды или, скажем, Лазурного берега его подают за бешеные деньги. Некоторые эксцентричные любители специально проводят летние каникулы в бухтах, где водятся ежи. Я где-то читала, что князь Монако заказал для какого-то приёма целую партию, которую доставили на специальном самолёте. Одним словом, рекомендую отведать, хотя бы ради любопытства.

– А сами-то вы их ели?

– Дальневосточных, честно говоря, нет, но тропических однажды попробовала. Знаете, такие большие с иглами, как у дикобраза?

– Ну, и каково впечатление?

– Потрясающе! Нечто среднее между стерляжьей икрой и соком из крабовой банки. Представляете?

– С трудом, но соблазнительно крайне. Вы, Светлана, самая настоящая сирена… Во всех смыслах. – Неймарк закашлялся мелким смехом. – Интересно, куда это вы клоните?

– Я? Никуда, милый Александр Матвеевич. Просто предлагаю вам поставить совместный эксперимент. Хотите? Риск, как водится, пополам.

Подслеповато прищурившись, Неймарк заглянул в озорные, смеющиеся глаза Светланы Андреевны.

– Хорошо-с. – Он задумчиво поцокал языком. – Прошу ко мне, – приглашающим жестом указал на зелёный павильончик, сколоченный на скорую руку возле самой воды. – Только позвольте сначала одеться. Пляжный наряд не очень подходит для, так сказать, приёма. Не правда ли?

Пока Неймарк переодевался в укромной тени маньчжурских орехов, Светлана отобрала для себя сетку с крупными, покрытыми разноцветной мозаикой обрастаний мидиями. Ополоснув их для верности с мостков, она зашагала прямиком по камням к зелёной времянке.

– Неплохо устроились. – Рунова с интересом оглядела лабораторный стол, щедро заставленный стеклом, микроскопы, ручную центрифугу, компрессор и прочее оборудование. О такой лаборатории можно только мечтать.

– О да! – с готовностью согласился профессор. – Недаром я езжу сюда уже четвёртый сезон. Жаль, правда, что более сложные приборы – ультрацентрифуги, спектрографы и дозиметрические устройства находятся, как вы знаете, в лабораторном корпусе, – он махнул рукой в сторону сопки. – Это не так удобно, но ничего не поделаешь. Налетит очередной тайфун, и от моего домика не останется и следа. Ну как, приступим?

– Прямо сейчас?

– А что нам мешает? – Неймарк высокомерно вскинул подбородок. – Или уже трусите, прелестнейшая?

– Ничуть. – Светлана привлекла к себе лаборантку. – А вы не хотите принять участие, Ирочка?

– Я?! Эту гадость? – девушка негодующе тряхнула куцыми косичками и выскочила из павильона.

– Воображаю, что она расскажет про нас, – с унылой опаской заметил профессор.

– Совсем не то, что вы думаете, – сдерживая смех, покачала головой Рунова. – Действуйте, Александр Матвеевич. – Осторожно, чтобы не наколоться, она достала утыканный шевелящимися иглами тёмно-фиолетовый шар.

– Предпочитаете начать именно с интермедиуса?

– Почему нет? Он больше всех похож на тропических.

Профессор без лишних слов надел на левую руку брезентовую рукавицу и, вооружившись ножницами, с противным фарфоровым хрустом расколол скелет. Внутри оказалась черноватая жидкая масса с какими-то камушками и четырьмя оранжевыми мазками.

– Вот это и есть икра или молоки, потому что различить можно только под микроскопом.

– Отлично, – одобрила Светлана Андреевна и, поддев мизинцем, храбро слизнула оранжевую эмульсию. – Потрясающе! – вынесла своё заключение, демонстративно облизываясь.

– В самом деле? – Неймарк с сомнением прищурил глаз.

– Выше всяких похвал, – заверила его Рунова. – Давайте ещё, – потребовала, выбросив на стол нового ежа.

Это уже была чистейшая бравада. Икра хоть и оказалась достаточно вкусной, но не настолько, чтобы просить добавки.

Неймарк пожал плечами и покорно захрупал ножницами.

– Теперь ваша очередь, – неумолимо напомнила Светлана Андреевна, глотнув из промывалки дистиллированной воды.

С той же обречённостью жертвы Александр Матвеевич совершил новую операцию. Затем, собравшись с духом, отделил малую толику деликатеса ланцетом и, непроизвольно зажмурившись, отправил в рот.

– М-м, ничего, – выдавил он из себя, скривившись от омерзения. – В самом деле, ничего, – признался, облегчённо переводя дух, когда понял, что лакомство проявило себя далеко не столь отвратительно, как ожидалось. Опасаясь, что Рунова заставит его съесть всё до конца, он поспешно придвинул бинокулярный микроскоп.

– Посмотрим теперь, что мы съели, – произнес он елейным голоском.

– Икру или молоки? – засмеялась Светлана Андреевна, привычно склоняясь к окуляру.

Неймарк наполнил чашу Петри свежей морской водой, включил продувку, затем бросил туда нетронутый ястычок.

– Позвольте, дражайшая? – он опустил чашку на предметный столик.

– Икра, – удовлетворённо отметила Рунова, различив плотные сомкнутые ряды полупрозрачных шариков.

– Да свершится таинство, – Неймарк поспешно взрезал несколько ежей и рассмотрел пробы под микроскопом. – А вот и молоки. – Наполнив содержимым пипетку, он осторожно внёс её в чашу Петри.

В поле зрения Светланы Андреевны появилась огромная труба с чёрными полосами, оттеняющими ртутно сверкающий канал. Прямо на глазах, в считанные секунды с икринками начали происходить удивительные превращения. Сначала на их поверхности вспухли какие-то бугорки, но вскоре разгладились, после чего вокруг каждого зародыша новой жизни образовалось нечто вроде нимба. Рунова догадалась, что видит защитную оболочку, оберегающую оплодотворённую икру от новых сперматозоидов.

– Для природы достаточно, чтобы оплодотворились, развились и, превратившись во взрослых ежей, дали потомство всего две икринки, – прокомментировал Неймарк. – Лично мне, чтобы добиться хорошей статистики, нужно, чтобы оплодотворилось как можно больше. По счастью, это же требуется и тем, кто работает над воспроизводством морской фауны. Чем выше процент оплодотворённых, тем, естественно, быстрее восполняется убыль выловленных животных. В море этот процент низок. Природа слепа.

– Природа, может, и слепа, но нам с вами слепыми быть никак не годится.

– Интересно, Александр Матвеевич! – Рунова оторвалась от микроскопа и выключила освещение. – Я начинаю жалеть, что ушла от живой природы в ископаемые.

– Вам ли сетовать на судьбу, чаровница? Да одна ваша Атлантида стоит всех загубленных нами ежей!

– Ах, они настоящее чудо, эти ваши ежи! До чего благородный объект. Вот уж никак не думала…

– Объект действительно уникальный. – Сев на любимого конька, Неймарк принялся увлечённо жестикулировать. – Для современной генетики морской ёж почти то же, что горох для Менделя или мушка дрозофила для Моргана.

– Это связано со специализацией клеток? Расскажите, Александр Матвеевич, я ведь только понаслышке знаю. Зарылась в геологию, перестала следить за литературой…

– Не прибедняйтесь, милочка. Мне попадались кое-какие ваши работы. О том, что величайшей победой науки нашего века явилась принципиальная расшифровка генетического кода, вы, разумеется, осведомлены?

– Об этом осведомлена, – улыбнулась Рунова.

– Про то, что нуклеиновые кислоты открыли новую эру, знаете? Знаете… Однако, несмотря на то что в принципе мы научились синтезировать белки, далеко не на все “почему?” удаётся дать ответ. Никто, например, не может сказать сегодня, как и в какой момент клетки в организме делаются разными. Действительно, после оплодотворения клетка начинает делиться. Геометрическое удвоение как будто бы должно было привести к появлению миллионов одинаковых клеток. Но на самом деле получается совсем иное. Клетки в какой-то момент, то ли сами по себе, то ли под влиянием неизвестной команды, вдруг начинают приобретать специализацию. Одни группы клеток, грубо говоря, образуют глаза, другие – сердце, третьи – пальцы. Вот пока и всё, очаровательная, что я могу вам сказать.

– Но почему вам нужны именно морские ежи?

– По многим причинам. Во-первых, уридин, содержащий радиоактивную метку углерод‑14, особенно легко проникает в их клетки. Во-вторых, а может быть, именно это обстоятельство и явилось определяющим, ёж дает до восьми миллионов икринок.

– Все они легко умещаются на языке! – засмеялась Рунова.

– Увы, – развёл руками профессор. – Однако восемь миллионов это не шутка. Ведь чем больше исходных единиц, тем лучше статистика. По той же причине на морских ежей уходит совсем немного дорогостоящего меченого уридина.

За дощатой стеной послышались переборы гитары.

– Кому-то неймётся, – сердито пробурчал Неймарк. – Ведь как-никак рабочий день.

– Не будьте столь строги, профессор. Вспомните свою молодость.

– А я и не забываю. Мы, прекраснейшая, были иными.

– Это вам теперь так кажется. Тоже, небось, на гитарах бренчали. И за барышнями ухаживали. Или нет?

– Не знаю, – буркнул Неймарк. – Может, вы и правы.

– Нет, правы, пожалуй, вы. Ведь через вашу юность прошла война. Поэтому вы целиком и полностью правы, милый и добрый Александр Матвеевич. Только не мне об этом судить.

– Как, разве вам не нравится Бухта?

– Бухта мне очень нравится. Зато по части эффективности исследований и хорошего настроения у меня слабовато. Никак себя не найду, вот в чём дело… Да шучу я, шучу, – взмахнула руками Светлана Андреевна, увидев озадаченно вытянувшееся лицо Неймарка. – Не обращайте внимания на бабьи капризы… Спасибо, дорогой мой, за увлекательнейший рассказ. Не стану вам больше мешать, – она решительно поднялась и взяла сетку с мидиями, от которой осталась на линолеумном полу солёная лужа. – У меня тоже дела. Поручено хорошенько провялить этих товарищей.