Текст книги "Пылающие скалы"

XXIX

“Борец” бросил якорь в трёх милях от главного атолла Руанахива. По законам маленькой островной республики крупным судам запрещалось подходить ближе, чтобы не нанести вреда коралловым колониям. Каждое утро с борта спускали быстроходный катер на воздушной подушке, который доставлял исследователей в лагуну. Защищённая от океанских волн прерывистым овалом небольших атоллов и островков, она напоминала волшебный оазис, затерянный среди необъятной пустыни. Даже в самый сильный тайфун здесь было на удивление тихо. У невидимого кольца рифов с пушечным грохотом разбивались длинные вздыбленные валы, вскипая неистово взлетающей пеной, а по изумрудной поверхности внутреннего озера лишь пробегала лёгкая зыбь. В серёдке окаймлявших его атолльчиков зеленели уже совсем крошечные лагуны, похожие на зацветающие пруды. В этой причудливой галактике, заброшенной в гидрокосмос Пасифика, были свои звёздные скопления, своя структурная иерархия, построенная на ячейке коралла. Согретые дыханием жизни, они множились и умирали, атомы-мотыльки, превращаясь в песок, в перемолотую океанскими жерновами звездную пыль. И размыкались кольца атоллов, и одичалые волны врывались в расширяющиеся промоины. А в подводной голубизне ветвились новые рожки, надстраивались этажи, вырастали ярусы. Башни кораллов тянулись за светом. Отгораживаясь от бушующего напора, смыкались крепостные валы. Нигде жизнь и смерть не выступали в таком обнажённом и тесном единстве, как здесь, на цветущем атолле, окружённом хаосом небытия.

Ползая по раскалённой палубе, слегка затенённой полощущимся на ветру тентом, Светлана Рунова рассматривала свежие колонки керна, извлечённого из океанского дна. Неровно разломанные и рассортированные по ящикам, они хранили тайну рождения и неизбежной гибели пальмового архипелага, взращенного морем на скелетах живых существ.

Лишь на семнадцатый день бур пробился сквозь многометровый чехол кораллового песчаника. В последних порциях керна отчетливо темнела пористая вулканическая порода. Кокосовый рай был вознесён над бездной содроганиями ада. Он родился в огненном выплеске, клубах пара, удушливом серном дыму.

Светлана отобрала несколько крупиц на пробу. Ей предстояло уточнить по смене диатомовых сообществ ключевые моменты геологической истории. Прежде чем спуститься в лабораторию, она раскрутила вентиль и стала под упругую струю забортной воды. На краткий миг повеяло желанной прохладой, но, едва последние капли высохли, опять прихлынула удушливая жара.

Светлана почти оправилась от недомогания, которое всё реже напоминало о себе наплывами изнурительной слабости и ночной перебегающей болью в плечевых суставах. Она исправно загорала на верхней палубе, плескалась в бассейне, часами бродила в тени кокосовых пальм, красиво выгнутых навстречу пассатам.

От Кирилла приходили радиограммы, которые он умудрялся разнообразить то неожиданной шуткой, то завуалированным, но понятным ей напоминанием о своём стоическом ожидании. Отвечать она не могла, потому что “Борей” находился во внутренних водах и радиорубка работала лишь на приём. Только он едва ли об этом догадывался. Запрятанное в словах ощущение тревоги отчётливее проступало день ото дня. Кирилл не давал ей успокоиться, прийти в себя, трезво осмыслить пределы этой затягивающей взаимозависимости.

Невозможность хоть как-то успокоить его мешала Светлане забыться. Почти вопреки желанию она постоянно возвращалась к мыслям о нём, считала дни, оставшиеся до отплытия на Туамоту, когда радист начнет отстукивать накопившиеся вести. Она уговаривала себя, что нужно жить текущими впечатлениями, ни о чём не задумываться, не строить никаких планов. Существует только блистающее заманчивыми переливами сегодня, а остальное – воображение, беспокойный, съедающий краски жизни туман. Но сами собой закрадывались смутные ожидания, которые она гнала прочь, мстительно выискивая в себе и в нём несоединимые звенья.

“Не хочу, не могу, наконец, не желаю”, – некстати вспомнилась песня Вертинского и привязался мотив.

У себя в каюте Светлана, как была в купальнике, встала под душ. Вытравив соль, повесила его на иллюминатор сушиться. Критически оглядев белый халат, явно нуждавшийся в стирке, всё же надела его и пошла в лабораторию.

У трапа, возле колонки с охлаждённой газировкой, ей встретился Серёжа Астахов.

– Вы очень сегодня заняты, Светлана Андреевна?

– Как обычно. А что?

– У меня к вам громадная просьба. Гончарук снова загоняет нас на “Пайсис” – не ладится система газообмена. Третий день бьёмся. А как раз сегодня, сразу после обеда, отправляется катер на остров Гуато. Я давно мечтал там покопаться. Не сможете поехать вместо меня?

– С превеликим удовольствием! Мне это бурение вот где, – она чиркнула ребром ладони по горлу. – Вы только предупредите Германа Кондратьевича. Ладно?

– Спасибо, Светлана Андреевна, – просиял Сергей. – Век не забуду!

– Сочтемся, Серёжа. Кто ещё едет?

– Вся группа ихтиологов и Валера Бурмин. Мы собирались работать в паре.

– Тем лучше. Давно хотела посмотреть, что делают токсикологи.

На море был полный штиль, и катер с парой воздушных винтов на корме едва покачивался возле самого трапа. Акваланги и гидрокостюмы лежали в ящиках под сиденьями, баки были заполнены бензином и пресной водой. До темноты, которая наступает в здешних широтах ровно в семь, оставалось достаточно светлого времени.

Взвыли моторы, ховеркрафт затрясло, он несколько раз подскочил, плеснув резиной, и заскользил, не касаясь воды. Тугой воздух, лаская струйками, приятно ударил в измученные солнцем глаза.

Пастельные тени на безоблачном горизонте сгустились и обрели цвета, превратившись в весёлые островки с взъерошенными пучками зелени. Стремительно приближалась отмеченная пенной каймой полоса.

Катер перескочил через рифы, не сбавляя скорости. Вода вокруг из индиговой неожиданно стала молочно-голубоватой, потом нежно-салатной, пропитанной безмятежным светом. Морщинистый след от воздушных потоков прошёл по ней, как по ледяному катку, взвихряясь и опадая жемчужным туманом. Пальмовые возвышенности придвинулись, набежали со всех сторон, заполнив ставшую тесной лагуну. Узкие проходы открывались в самый последний момент, когда казалось, что сотрясаемое бешеным вращением лопастей судёнышко врежется в перистую чащу.

Его полёт напоминал головокружительный слалом или сплав по горной реке. Безумные повороты сменялись лихими прыжками через песчаные отмели, когда катер подскакивал, как резиновый мяч, и плюхался в воду, взметая брызги и белую крупку провеянного ветрами коралла. Солнечные вспышки, трепет радуг, колючий ветер и вой винтов.

Светлана опомнилась только на берегу, куда их вынесло из-за скалы с маячком и мягко бросило в ракушечную шелуху. Освоившись с тишиной, она услышала, как шуршит песок, кишащий раками-отшельниками.

– Вот это да! – только и могла произнести, переводя дух.

– И какой же русский не любит быстрой езды! – блеснув белозубой улыбкой, подмигнул ей моторист. – В вашем распоряжении четыре часа, товарищ наука.

С великолепием коралловых чащ свыкнуться было никак невозможно. Они вновь поразили Светлану чрезмерным излишеством и подавляющей психику вычурностью. Природа упивалась гениальной щедростью. Она сочетала и пробовала немыслимые цвета, изобретала, бросая на полпути, невероятные формы. В этом пространстве, не знающем тяжести, ей удалось вылепить живые модели, перед которыми самый дерзкий выверт абстракции или сюрреализма выглядел жалкой потугой школяра. От них веяло разнузданным воображением свихнувшегося экспериментатора, бестрепетным холодком убийцы, не ведающего ни зла, ни добра.

В заливе Петра Великого она не ощущала ничего подобного. Пусть рядом с коралловым рифом Японское море выглядело бедным родственником, как до него казалось совершенно нищим Балтийское побережье, но там пловец чувствовал себя покорителем, а не жалким пигмеем, трепещущим перед непостижимым могуществом чуждых идолов. Возможно, под влиянием пережитого Светлана и сделалась чересчур мнительной, но чувство, которое она испытывала, ничего общего не имело с естественной настороженностью против реальной опасности.

Она знала, чем грозит прикосновение к бледно-жёлтым щупальцам анемона с малиновым пятном в середине, где невредимо шныряли жёлто-полосатые рыбки-чистильщики, помнила про оранжевых слизняков и даже отдёрнула руку от набитой зубами мурены, бурой лентой взметнувшейся из какой-то дыры. Если она и вздрогнула в этот момент, то сразу же успокоилась, поняв, с кем имеет дело. Вот исполинская раковина – тридакна, сплошь заросшая мшонками, желудями и потому едва отличимая от скалы. Стоит сунуть в её змеящуюся расселину руку, ногу, как молниеносно сомкнутся каменные створки, поймав человека в смертельный капкан. Но разве её боялась Светлана? Она помнила, где расположены запирающие мускулы, и могла в любую минуту выхватить укреплённый под коленом нож, чтобы их перерезать. Нет, её потрясённое воображение никак не укладывалось в разумную настороженность, в охранный инстинкт человека, попавшего в неведомый мир, где за каждым неподвижным кустом, за каждой ажурной порослью мерещится ядовитый хищник. Не было в этом почти суеверном чувстве и благоговейного преклонения перед совершенным многообразием мира, столь свойственного человеческому сердцу. Природа, хоть это и лишено всякого смысла, представляется нам доброй. Она находит глубокий отклик в душе и, по крайней мере так кажется, отвечает ей тем же. Но в том-то и суть, что от подводного сверхсовершенства не веяло ни сочувствием, ни благодатью. Оно не могло утешить в печали.

Сверху Светлану страховал Бурмин, набравший полную сетку моллюсков и иглокожих. На дне забавлялись ихтиологи, приманивая кусками мяса жадных морских рыб.

Но невнятное ощущение одиночества не покидало. Как в неведомом храме, где творится непостижимое действо, и возникают фантастические химеры, и причудливые курильницы источают многоцветные испарения среди бесчисленных звероподобных колонн, и не дано знать, кто ты: жрица или жертва, принесённая на алтарь.

Лёгкий акваланг и тонкая резиновая оболочка не стесняли движений. Светлана вскоре освоилась, и подсознательные импульсы погасили жадное любопытство исследователя. В коралловых лесах паслись необыкновенные рыбы. Жёлтые, зелёные, огненно-красные попугаи выклёвывали каких-то рачков. Радужные губаны перемалывали могучими челюстями каменные соты, выплёвывая крошки и муть через щели жаберных крышек.

Многих обитателей рифа Светлана вообще видела впервые. Например, эту изящную голубую рыбку с жёлтой полоской по диагонали или этого вислоногого рака в длинных лохмотьях.

Башенные колонии перемежались ветвистыми, как оленьи рога, переплетениями и фиолетовыми кустиками горгонов. Кружевное “венерино опахало” прикрывало известковые канделябры трубчатых червей, которые то прятали, то снова высовывали свои дразнящие перья. Лимонные “бабочки”, малиновые рыбы-солдаты кружились над пёстрым танцующим хаосом, где каждый клочок пространства был захвачен самоутверждением жизни.

Нащупав ластами дно, Светлана принялась за пробы. Скупыми отточенными движениями счищала ланцетом накипь с моллюсков и звёзд, скребла кораллы, стараясь не касаться рукой, даже попробовала потрогать невообразимо громадного каменного окуня, тупо разевавшего пасть, где можно было спрятаться, как в люке.

Светлана пожалела, что Кирилл не может увидеть такого буйного, захваченного единым ритмом великолепия. Заполнив последнюю пробирку и упрятав её в привязанный к свинцовому поясу резиновый чехол, она легонько взмахнула ластами. Дно под ней медленно опускалось в мутную синеву, переходившую в непроглядную черноту вечной ночи. Стаи серебристых коранксов словно стерегли крайнюю границу круто обрывающегося шельфа. Без устали кружившие вокруг рифа рыбы словно страшились пересечь невидимый рубеж, за которым уже явственно ощущалось дыхание океана. Как она понимала и этот их страх перед мраком неведомого, и притягательный зов глубины!

Безупречно выполнив разворот, она поспешила назад под спасительное прикрытие коралловых бастионов, где кипела, упиваясь коротким праздником, жизнь, ставшая вдруг такой понятной и близкой.

– Как улов? – спросила Светлана у Бурмина, освобождаясь под сенью панданусов от резиновых доспехов.

– За пять минут набрал полную сетку! Такое изобилие всего. Даже противно. А вы рисковая женщина. Я внимательно следил за вашими эволюциями. Высший пилотаж!

– Спасибо за комплимент, но я вела себя вполне смирно. Опять начнёте терзать бедных морских зверушек? Вываривать, экстрагировать, перегонять в колбах.

– Что поделать? Приходится. Создалась парадоксальная ситуация. Даже люди, тесно связанные с океаном, не подозревают, насколько мощными резервами обладают его обитатели. Токсины моллюсков и рыб в тысячи, в сотни тысяч раз превосходят яд самых опасных змей. Впрочем, кому я рассказываю? Я видел, как вы работали с конусом. Виртуозно, ничего не скажешь. Меня, честно говоря, трепет охватывает, когда берёшься за эту тварь. Но ведь надо!

– Вы знаете про последние американские работы?

– Естественно. И ничуть не удивляюсь. Язык моря – это, по сути, язык токсинов. Самое время разворошить этот муравейник.

– Но-но! – Светлана предостерегающе подняла руку. – Только не за счёт кораллов. Ломать живые кораллы – это в полном смысле слова перепиливать сук, на котором сидишь. Здесь ведь тоже люди живут.

– Кораллы можно выращивать на искусственных островах. – Бурмин ловко схватил шуршавшую в сухих листьях ящерицу. – Ишь ощерилась! Как маленький крокодил! – Он отпустил пленницу, которая тут же пропала в переплетении корней. – Странная фауна, однако. Только крысы да ящерицы. Даже птиц нет.

– Далеко, – невольно вздохнула Светлана, щурясь на бьющее сквозь пальмовые верхушки сияние. – На многие тысячи миль никакой земли. Куда нас с вами занесло, Валерий Иванович?

– Но зато интересно. Я, например, первый раз на необитаемом острове. А вы?

– Я тоже. Но нам не быть робинзонами. Без воды долго не протянешь.

– При желании можно найти и воду. Где-то ж должна она собираться? Муссонные ливни и всё такое… На худой конец я готов пить кокосовое молоко. Вон их сколько, пальм! Где пальмы, там и вода. Я бы не прочь пожить хоть несколько дней в эдакой первобытности. Построим шалаш из той же пальмы…

– Они сами выросли, как думаете?

– Наверняка! Пригнало течением один орех, другой, а там пошло. Подробно описанный процесс.

– А мне всё-таки кажется, что их посадили островитяне. Слишком правильными рядами растут. Наверняка эта прелестная роща кому-то принадлежит.

– Надеюсь, это не помешает нам полакомиться орехами?

– Ну, коли вы умеете лазать по пальмам… – она не договорила, изобразив лёгкое сомнение.

– К сожалению, не умею… А что, если как следует потрясти?

– Это пальмовый ствол-то!

– Да, пожалуй, не получится, – с сожалением согласился Бурмин.

– И хорошо, что не получится.

– Почему? – удивился он.

– Орех может случайно свалиться на голову. Он, конечно, останется целым, а вот голова…

– Жестокая вы женщина, Светлана Андреевна!

– Я жестокая женщина, – сразу согласилась она, отбив всякую охоту к мечтаниям о первобытном рае. – Пальмовому шалашу я предпочитаю квартиру на двух уровнях в кирпичном доме индивидуальной застройки. Расскажите лучше о ваших токсинах.

– Вас в самом деле интересует?

– Почему нет? Как-никак я тоже занимаюсь морскими животными. Лично вы что надеетесь получить?

– В последнее время я как-то охладел к токсинам. Многие ими занимаются, и, надо признать, куда успешнее меня. Думаю переключиться на медносодержащую органику.

– Вы совершенно правы. Там, где переносчиком кислорода в крови служит не железо, а медь, могут таиться такие резервы, о которых мы даже не подозреваем. Желаю вам всяческого успеха, Валерий Иванович!.. Глядите, ихтиологи возвращаются. – Она небрежно качнула ногой в сторону моря, где на блестящей, как алюминиевый лист, поверхности обозначились чёрные точки. – Кончилось наше островное одиночество. Собирайте манатки, сердечный друг.

– Не знаю, как вам, а мне жаль, – проворчал Бурмин, срывая развешанные на побегах пандануса махровые полотенца.

– Полно, – Светлана бросила на него насмешливый взгляд. – Неужели вы не проголодались? А ведь у нас на ужин трубочки с заварным кремом! Грех пропустить… Замечательный день получился сегодня. Верно?

Она не ждала ответа. Ей и впрямь открылось нечто необыкновенно значительное, чего никак не удавалось выразить в простых словах: обескураживала банальность. Но радость, которую она испытала, когда спешила, изо всех сил работая ластами, к празднично освещённому рифу, осталась в теле. Так бывало в детстве в ночные дожди. За окном неистовствует непогода, бегут редкие прохожие, а ей тепло и надёжно под родной крышей. И сырость залитых мостовых, как холодок того чернильного мрака за косяком взбудораженных рыб, била в ноздри незабываемым запахом пены из водосточных труб.

XXX

Утром повалил мокрый липучий снег. Улицы, заполненные спешащей на службу толпой, потемнели и съёжились. Слепое небо, чёрные тротуары, промозглый туман. Не успевшие облететь деревья торопливо сбрасывали последние листья. Покореженные, с невыгоревшей ещё зеленцой, они прилипали к стеклу телефонных будок, вминались, скользя под ногами, в слякоть.

Малик ожидал Кирилла в скверике возле метро “Дзержинская”. Невзирая на погоду, настроение было приподнятое. Эпопея с изобретением выходила на решающий круг.

Благополучно перебравшись в Академгородок, шеф развил бурную деятельность. Пошли авторитетные письма, заключения экспертов, какую-то важную бумагу направил даже председатель Сибирского отделения. Михаил Владимирович тоже поднажал со своей стороны. О новом направлении заговорили в высших сферах. Создавшаяся благоприятная конъюнктура, возможно, и не вылилась бы в конкретные формы, если бы не случай.

Тесть Малика, рядовой труженик автобазы, оказался в приятельских отношениях с начальником отдела Комитета по делам изобретений и открытий Соскуновым, которому и высказал за кружкой пива всё, что он о его высоком учреждении думает. Пожалуй, именно эта встреча и оказала определяющее воздействие. Тёртый калач Соскунов затребовал заявку и в порядке личной инициативы рассказал о ней помощнику председателя комитета.

Когда обо всём доложили самому председателю, человеку старой партийной закалки и глубокой порядочности, тот устроил разнос и, не пожелав никаких дополнительных отзывов, распорядился разобраться по существу дела на открытом обсуждении. Евгений Владимирович срочно прилетел в Москву и позвонил профессору из нефтяного института. Володя Орлов пообещал привести Герберова.

Сам Малик вновь отбыл на металлургический комбинат, где два конструктора заводского КБ трудились над рабочими чертежами стенда. Назад он вернулся с заключением генерального директора и выплавленным в специальной электропечи слитком. Сталь была сварена из железного порошка и кусков губки, накопленных в бесконечных опытах с кварцевой трубкой. Научная ценность сего наглядного пособия была равна нулю, но наученный горьким опытом Малик возлагал надежды на эмоциональное воздействие. Притом немалые. Слиток был зеркально отшлифован по косому срезу. К нему даже прилагалась рентгенограмма кристаллической решётки.

Только Ланской, увлечённо осваивавший новые земли, оставался пока в стороне. Ему надлежало появиться на авансцене в самый кульминационный момент. По зрелому размышлению, Доровский решил вывести на первый план молодёжь, а самому остаться в качестве мощной поддерживающей силы. Само собой вышло, что докладывать будет Кира.

Он выскочил из арки метро за двадцать минут до начала. Прищурился на падающие хлопья, смахнул с ресниц и пошёл к цветочному киоску, где с рулоном чертежей переминался с ноги на ногу Малик.

– Чего так долго, старик? – Ровнин нетерпеливо кинулся навстречу.

Кирилл молча показал на часы.

– Давай в темпе! Надо ж ещё развеситься.

– Успеем, – успокоил Кирилл. – Всё в норме?

– Пока не знаю наверное…

– От ИМЕПа кто ожидается?

– Громков, конечно. Кто же ещё?

– А директор?

– Кто его знает.

Они скорым шагом завернули за угол в заставленный машинами переулок. Раздевшись в гардеробе, взбежали по высокой мраморной лестнице на второй этаж. В пустынном конференц-зале плавал синеватый сумрак. Малик размотал обёрнутые газетой листы, достал коробочку кнопок и молоточек от детского набора инструментов, чтоб побыстрее вколачивать.

Когда забили последнюю кнопку, Кирилл критическим оком окинул материал. Схема и фотографии установки, таблицы, графики, формулы термодинамических расчётов, спектры электронного парамагнитного резонанса. Вычерчено было образцово. Малик не поленился даже выполнить наиболее важные надписи цветной тушью.

– Впечатляет? – спросил он, самодовольно ухмыльнувшись.

– По-моему, да, – признал Кирилл.

Понемногу стали собираться приглашённые. Пришёл пунктуальный Герберов в сопровождении свежеостепенённого Володи, потом шеф с Зинченко и ещё кто-то незнакомый, очевидно от металлургов. С Громковым, который, оглядывая зал, на секунду остановился на пороге, Малик обменялся молчаливым рукопожатием. Кирилл ограничился сдержанным кивком.

Громков, наклонясь к Герберову, приветливо поздоровался и подсел к тому, неизвестному. Они тут же принялись перешёптываться. Один за другим начали появляться работники комитета.

– А Пупкина нет, – нервно оглядываясь, шепнул Малик. – Не пригласили!

Соскунов и с ним ещё двое, как стало потом известно членов коллегии, возникли в дверях в последнюю минуту. Почтительно расступившись, они пропустили седого человека в строгом чёрном костюме. Кирилл догадался, что это и есть председатель.

– Все в сборе? – спросил он, возвысясь над столом президиума. – Заявители? Рецензенты?.. Значит, можно начинать? Начнём, товарищи. Мы решили собрать вас здесь, у нас, чтобы вместе по-деловому разобраться в создавшейся ситуации и привести к общему знаменателю весьма, должен отметить, противоречивые заключения. Думается, будет правильно, если мы вначале заслушаем заявителей. Нет возражений?.. Тогда пожалуйста. Вы будете говорить, Евгений Владимирович?

– Зачем же? – Доровский сановито выпятил грудь. – Тут со мной непосредственные исполнители. Им, как говорится, и книги в руки. Люди высоко эрудированные, знают, а главное, помнят, в отличие от нас, стариков, каждую мелочь. Давайте, Кирилл Ионович!

– Пожалуйста, – пригласил председатель.

Кирилл взял указку.

– Существо изобретения изложено в его формуле, – начал он, преодолев волнение. – В отличие от всех известных способов прямого восстановления металлов мы предлагаем процесс, основанный на активном воздействии высоких молекулярных масс.

И покатилось, как по писаному. Он рассказал об установке, по таблицам и графикам спокойно объяснил полученные результаты. Дальше пошла чистая физхимия: свободные радикалы, гетерогенный катализ, парамагнитный резонанс. Всё, как было задумано. Теоретическое обоснование процесса, сравнение его с существующими, экспериментальное доказательство. Выводы, наглядно представленные тушью, говорили сами за себя. На аппаратурном оформлении, единственно уязвимом месте изобретения, Кирилл предпочёл не задерживаться. Лишь вскользь упомянул о строящейся полупромышленной установке. Зато позволил себе надавить на эмоции.

– Не нужно быть химиком, – сказал он, скользнув указкой слева направо, – чтобы понять основное. Опровергнуть полученные результаты невозможно по той простой причине, что неопровержимы законы природы. Химическая реакция столь же очевидна, как вращение Земли вокруг Солнца, энергетические уровни атома, как, наконец, дважды два. Недаром существует такое школьное понятие, как уравнение реакции. Но, оказывается, то, что нельзя опровергнуть, можно попросту проигнорировать. Именно так и поступил присутствующий здесь товарищ Громков, разделавшись в трёх строчках с большой, как вы видите, научной работой, выполненной в Институте химии твёрдого топлива под руководством члена-корреспондента Академии наук СССР Доровского.

Выговорив заранее продуманное, Кирилл тем не менее опять разволновался. Сомкнув задрожавшие губы, он отошёл в сторонку, многозначительно поигрывая слитком, о котором даже не упомянул. “Сами небось разберутся, – подумал с весёлой дерзостью, – не дети”.

– Какие будут вопросы к докладчику? – спросил председатель.

– Разрешите? – поднялся сидевший рядом с Громковым, когда стало ясно, что вопросов не будет. – Вот вы тут говорили о свободных радикалах! Это что, ваше теоретическое предположение или установленный факт?

– Факт, – подтвердил Кирилл, обведя указкой парамагнитные спектры. – Причём общеизвестный. В ячейках кристаллической решётки органические соединения расщепляются с образованием короткоживущих и очень активных частиц с неспаренными электронами. На рисунке зафиксировано их появление в ходе эксперимента.

– Ещё вопросы?.. Кто желает выступить, товарищи? Может быть, рецензенты?

С видимой неохотой поднялся Громков.

– Мы в нашем отзыве, собственно, не отрицаем полученных результатов, тем более теории. Так что ни с чем и ни с кем мы, товарищи, не “разделывались”. Некорректное выражение, смею заметить, в научной дискуссии. Но химия есть химия, особенно чисто лабораторная, а металлургия… – он не нашёл подходящего слова. – Это уже наша, непосредственная епархия. Мы судили с позиций металлургической науки и практики. В таком аспекте предложенный способ представляется сомнительным, в заводских условиях он не пойдёт. И вообще, в нём нет надобности.

– Почему не пойдёт? – спросил председатель. – Обоснуйте, пожалуйста, ваше заключение.

– Так ведь сразу видно, – дёрнулся Громков и пошёл на своё место.

– Не может быть, потому что не может быть никогда, – отчётливо произнёс кто-то в зале, осмелев после замечания председателя.

– Какие ещё имеются суждения?

Слово попросил профессор Зинченко.

– В металлургии я не разбираюсь. Скажу прямо. Моя специальность нефтехимия. И здесь у меня нет сомнений в достоинствах представленного исследования. Оно выполнено на высоком теоретическом и экспериментальном уровне и делает честь нашей советской науке. Авторам удалось соединить в едином процессе химическое расщепление топлив с восстановлением металлов из руд. Уже это одно делает их работу уникальной. Приоритетный характер её несомненен. У меня всё!

– Спасибо, – поблагодарил председатель. – Позвольте и мне вопросик к заявителям. Почему у вас сформулировано в такой общей форме: металлы, окислы, топливо? Вы считаете, что можно восстанавливать не только железо?

– Любые металлы. В рамках химизма предложенного процесса, – осторожно заметил Доровский. – И любыми видами топлив, – закончил категорически, – нефтью, углём, торфом, горючими сланцами. Общая формулировка, таким образом, является следствием универсального характера пиролиза органических соединений.

– Такой патент широко пойдёт за рубежом, – достаточно громко заметил один из членов коллегии.

– Хотелось бы узнать мнение академика Герберова, – одобрительно кивнул председатель.

– По-моему, и так ясно, – взяв вместо указки молоток, Герберов прошёлся по графикам, пустившись в дотошные объяснения механизма реакций.

Он рассказывал, как рвутся химические связи, рисовал в воздухе электронные конфигурации, приседал, изображая энергетические ямы. Представление, несомненно, доставило присутствующим удовольствие, хотя мало кто разобрался в столь сложных материях. “Долины Ленарда – Джонса” и “пи-электроны моноядерных аренов” явно превышали уровень понимания. Но в главном академик был, без сомнения, прав. Никто из собравшихся, включая Громкова, не сомневался уже в конечном решении Комитета.

Неожиданным для Кирилла и Малика оказалось заключительное слово шефа. Сначала он, как положено, благодарил и кланялся, отметив как положительный фактор даже импотентскую потугу Громкова, – дескать, заставило задуматься, подойти с возросшей ответственностью и т. д., – а потом вообще завернул не в ту степь.

– Чтобы понять, почему наука в наши дни стала самостоятельной производительной силой, мы должны вглядеться в облик современного учёного, – ни с того ни с сего провозгласил Евгений Владимирович, патетически воздев руку. – Возьмите моих учеников, – он улыбнулся обоим. – Один из них тонкий знаток средневековой поэзии, читает в подлиннике провансальских трубадуров, вагантов и как их там ещё, другой – превосходно играет на скрипке. Но за последний год я не видел в руках у них ни поэтического томика, ни смычка. Почему, хотите знать? Я отвечу. В их жизнь вошла проблема с большой буквы и полностью подчинила себе. Всецело! Семья, личные неурядицы, хобби, досуг – всё побоку. Вне проблемы учёного не существует как оригинально мыслящей личности. Разберитесь в сути головоломных вопросов, которые днём и ночью одолевают исследователя, и лишь тогда вы поймёте, что он за человек. Мои ученики – прекрасные люди, талантливые, стойкие, трудолюбивые. Я рад, что наши судьбы объединила проблема столь крупного масштаба. Но мне приятно и другое. Благодаря усилиям работников Комитета, щедрой помощи таких крупных учёных, как академик Герберов и профессор Зинченко, нам удалось разобраться во всех тонкостях. Мы поняли с вами проблему, товарищи, и, следовательно, её скромных подвижников. – Доровский неожиданно зааплодировал.

Его нерешительно поддержали.

Кирилла мучил вопрос: “Зачем?” Слушать шефа было занятно, хотя говорил он явно не по существу. Но разумного объяснения – для чего понадобилось устраивать театр – не находилось.

– Представленная работа, несомненно, опирается на крупномасштабное научное исследование, – поспешил выразить общее мнение председатель. – Особо хочется отметить вклад, который внесли теоретики. Такое единство теории и эксперимента, всецело нацеленного на заводскую практику, отвечает задачам, поставленным июньским 1983 года Пленумом. Видимо, мы не ошибёмся, если поддержим заявку и посодействуем скорейшему внедрению нового оригинального метода. Других мнений нет?.. На том и порешим.

Затем начались поздравления. К Кириллу – Малик по-прежнему держался в тени – подходили совершенно незнакомые люди, пожимали руку, произносили лестные слова.

Особенно обрадовал Герберов.

– Пора защищаться, молодой коллега! – уверенно заявил он. – Вполне готовая диссертация, причём выходящая за рамки обычной кандидатской.

– Нас двое, – напомнил Кирилл.

– Ничего не значит. Нужно только разумно разделить материал. Время одиночек в науке давно минуло. Если пожелаете, могу представить вашу работу в наш учёный совет.