Текст книги "Шань"

Несколько мгновений спустя слуха Даниэлы достиг хруст снега под подошвами ботинок Малюты, взбиравшегося по крутому склону.

* * *

Хуайшань Хан сидел за лучшим столиком в “Павильоне певчих птиц”. Ресторан стоял на северном берегу озера, возле которого был некогда воздвигнут Летний дворец, и по сути дела находился на территории, прилегавшей ко дворцу. Всего три четверти часа езды на автомобиле отделяли это место от центра Пекина, и потому это заведение никогда не пустовало. Тем более что оно славилось своей кухней, основу которой составляли блюда из свежей рыбы, пойманной в озере.

Хуайшань Хан не отрываясь глядел на очертания Холма долголетия, в тени которого располагался ресторан. Как иронично и в то же время закономерно, —размышлял он, – что этот холм – творение человеческих рук. Ничто не вечно на свете, и тем не менее человек, выбиваясь из сил, старается устроить так, чтобы хоть какая-то часть его души, приняв материальный облик, пережила бренное тело. Интересно, думали ли об этом, берясь за свой проект, создатели Холма долголетия?

Сооружения, в которых размещался “Павильон певчих птиц”, были недавно отреставрированы. Их изящно украшенные колонны и внутренние стены, как и крыши, выложенные глазурованной черепицей, наводили на мысль о возрождении в миниатюре былого великолепия китайской столицы. По крайней мере так представлялось Хуайшань Хану. Вот почему он так часто обедал в “Павильоне”. И еще потому, что, находясь вблизи Холма долголетия, мог предаваться размышлениям о значении этого необычного сооружения для него. С его виллы, хотя и находившейся неподалеку. Холм виден не был.

Изысканная кухня “Павильона” совершенно не интересовала Хуайшань Хана. Он уже давным-давно утратил способность воспринимать вкус пищи и выбирал блюда исключительно по внешнему виду. Тем не менее, он получал удовольствие от процесса поглощения еды.

Сезон певчих птиц еще не наступил, однако Хуайшань Хана это обстоятельство ничуть не трогало. Тишина, расстилавшаяся над озером, ощущение безопасности, создаваемое громадным комплексом сооружений и строений Летнего дворца, и навеваемые им воспоминания позволяли Хуайшань Хану проводить здесь поистине незабываемые часы. К тому же этому способствовала и близость Холма.

Могло сложиться впечатление, будто Ши Чжилинь при жизни любил рукотворные холмы. Однако на самом деле его привлекали заботливо ухоженные, украшенные скульптурами сады Сучжоу. Объяснение этому, полагал Хуайшань Хан, следовало искать в том, что Чжилинь родился и вырос в Сучжоу, а значит, с первых лет жизни питал особый интерес к садам. Сам Хуайшань Хан находил их слишком искусственными и надуманными.

Вдруг он понял, что теперь все это уже не имеет значения. Эти внутренние дебаты насчет привязанностей потеряли всякий смысл после смерти Ши Чжилиня. Радость Хуайшань Хана была воистину велика.

– Хуайшань тон ши!

–Да?

– Не сделать ли нам заказ?

Хуайшань Хан с усилием отвел глаза от неудержимо притягивающего взор Холма и посмотрел на вытянутую худую физиономию Чжинь Канши.

– Ваш желудок ворчит от голода? – Он вздохнул. – Что касается меня, то я не нуждаюсь в пище, как и во сне. Я уже давно миновал тот возраст, когда трехразовое питание и восьмичасовой сон являются ежедневной потребностью. Теперь, смежая веки, я не засыпаю. Я грежу наяву о полях сражений и реках крови, о политических переменах, о проблемах коммунистических сил. Я слышу голос народа Китая, взывающий ко мне. Благодаря привычке или возрасту, не знаю сам, мой отдых длится всего лишь короткое мгновение. Впрочем, мне не кажется, что это имеет хоть какое-либо значение. – Он махнул костлявой рукой, – Однако не мешкайте. Не позволяйте моей болтовне помешать удовлетворению вашего желудка. – Он снова закряхтел. – Не заказывайте мне сегодня креветок, не надо. Просто парочку чжао цзыи все.

Выполняя просьбу старика, Чжинь Канши заказал для него поджаренные клецки, а сам выбрал рыбу, запеченную целиком, и для них обоих мао тай —алкогольный напиток китайского производства. Бутылка почти тут же появилась на столе. Официант наполнил бокалы и оставил посетителей одних. Чжинь Канши предпочел бы не ограничиваться одним блюдом, однако, заказав в присутствии Хана что-либо еще, он рисковал проявить к нему неуважение.

– Скажите, Чжинь тон ши, – промолвил Хуайшань Хан, – снилось ли вам что-нибудь прошлой ночью?

Чжинь Канши уже успел привыкнуть к манере старика задавать кажущиеся странными и неожиданными вопросы.

– Да, мне снились сазаны, резвящиеся в чистом ручье. Их чешуя была золотистой и, когда свет попадал на нее, сверкала множеством крошечных солнц.

– Гм-м-м, – задумчиво промычал Хуайшань Хан. – Это хорошее предзнаменование.

Сеть тонких морщинок покрывала его лицо. Многочисленные темные пятнышки усеивали его бледную кожу на щеках и ладонях.

– Сазаны символизируют Китай, – продолжал он. – Или, точнее, народ Китая. Златокожих людей.

Он закивал головой, мотавшейся, точно тяжелый шар на тонком стебле шеи. Эти кивки выглядели со стороны на удивление странно из-за позы, в которой приходилось сидеть Хуайшань Хану: одно плечо было выше другого. Чжинь Канши слышал, будто его собеседнику много лет назад довелось пережить перелом позвоночника.

– Это хорошо. – Хуайшань Хан задумался. Его глаза затуманились. – У вас есть дети? – вдруг осведомился он странным, неровным голосом.

Чжинь Канши вздохнул про себя. Старик не только знал, что у него есть дети, но и их количество и даже сколько им лет и как зовут каждого. Более того, Хану неоднократно доводилось видеться с ними. Тем не менее, Чжинь Канши сообщил ему, точно заученный наизусть отрывок из сутры, имена и возраст своих шестерых детей.

Хуайшань Хан молча кивал головой, точно выслушивая все это впервые. Потом, как бывало это всегда, он промолвил:

– Иметь детей – это счастье, Чжинь Канши. – Всегда, произнося эту фразу, он называл Чжинь Канши полным именем. – Дети – самое главное в жизни. В течение долгих лет после смерти первой жены я пытался завести потомство. Я женился еще трижды, а один раз завел любовницу с прозрачной кожей. Я пережил их всех, но мне нечем похвастаться. Ни одна из них так и не забеременела от меня. Эти доктора!.. Чуму и сифилис каждому из них! – воскликнул он, впервые оживившись за весь вечер. – Ни один из них не мог сказать мне ничего вразумительного. Я сам был здоров и мог зачать ребенка чуть ли не в восемьдесят лет. Мои женщины не страдали бесплодием. И все же у меня нет детей. Вам неведомо, что это такое, Чжинь Канши. На вас, в отличие от меня, не лежит проклятие.

Чжинь Канши уловил блеск в уголках глаз собеседника. Уж не слезы ли это? —удивленно подумал он. Впрочем, по здравому рассуждению, особо удивляться не приходилось. Мысль о потомстве беспрестанно преследовала Хуайшань Хана.

Даже гибель злейшего врага не могла внести покой в его беспокойную душу. Хуайшань Хану было мало смерти Ши Чжилиня. Он хотел уничтожить и его сына. Единственного оставшегося в живых наследника.

– Меня не занимают мысли о детях, – осторожно промолвил Чжинь Канши. – Мое внимание приковано к другим вещам. Например, к обстановке в Гонконге.

Хуайшань Хан закряхтел.

– Гонконг. Еще одно вечное бедствие! Этот зловонный рассадник капиталистической заразы явится причиной падения Китая. Будь Чжилинь проклят десять тысяч раз за то, что отправился туда! Какие злые духи затмили его разум настолько, что он поверил, будто средства для спасения нашей страны следует искать там! Как часто и как глубоко заблуждаются люди... даже самые влиятельные. Такие, к чьему мнению прислушиваются, чей авторитет является достаточным доказательством достоверности их слов.

Он грустно покачал головой.

– Ши Чжилинь считал себя избранником небес, стражем Китая. – Он кисло улыбнулся. – Что за идиотское представление о собственной роли! Что за вздор вся эта мистическая трескотня. Подумать только, избранник небес! Он отослал членов своей семьи в Гонконг и хотел передать в их руки свою власть и, надо сказать, власть обширную. Передать ее за пределы Китая. Что бы мы ни делали и ни говорили сейчас и в будущем, одно совершенно ясно: Гонконг навсегда останется Гонконгом. Тем, во что превратили этот остров заморские дьяволы. Порча проникла слишком глубоко в его почву. Пытаясь изменить там что-то, мы просто потеряем время. Гораздо лучше пресечь всякие отношения с ним и забыть даже о самом его существовании.

Еда, принесенная несколько минут назад, остывала на тарелках, однако Хуайшань Хан не обращал на нее внимания. Чжинь Канши, мучимый голодом, также не притрагивался к своей рыбе. Он не мог приступить к трапезе, не дождавшись, пока это не сделает старший, и еще белее непростительной ошибкой с его стороны стало бы напоминание старику о столь очевидной вещи. Поэтому он молчал, продолжая слушать собеседника. Впрочем он не возражал, ибо находился в присутствии человека, обладавшего грандиозной, чуть ли не ощутимой на ощупь, властью. Ради этого Чжинь готов был терпеть – и терпел – гораздо большие страдания, чем муки голода.

– Почему Джейк Ши все еще жив? – осведомился Хуайшань Хан. – Почему месть, задуманная мной, до сих пор не осуществлена?

– Полковнику Ху требуется больше времени, чем предполагалось, – ответил Чжинь Канши. – Он утверждает, что процесс созревания нашей ягодки наталкивается на серьезные трудности. – Он внимательно наблюдал за выражением лица Хана. – В любом случае, с самого начала было ясно, что, имея дело с человеческим мозгом, невозможно выдерживать жесткий график. Вы говорили...

– Я итак уже жду слишком долго! – рявкнул Хуайшань Хан. – Передайте это полковнику Ху!

Хуайшань Хан все больше и больше утрачивал способность ориентироваться во времени и окружающей обстановке. У Чжинь Канши подчас складывалось впечатление, что он вообще живет в ином мире. С каждым днем рассудок старика все заметнее замыкался в себе. Однако, в таком случае, откуда же бралось его неизмеримое могущество? Он обладал богатством, подлинные размеры которого не мог представить себе ни один из знакомых Чжинь Канши. Что служило источником этого богатства? Чжинь Канши чувствовал, что не успокоится, пока не отыщет ответ на этот вопрос.

– Мы должны дорожить нашей лизи, – промолвил он.

—В этом, как мне кажется, у нас нет разногласий.

Хуайшань Хан улыбнулся.

– О, да. Именно дорожить нашей крошкой.

Он метнул на Чжинь Канши проницательный взгляд:

– Почему вдруг теперь, когда все уже давно решено и обговорено, вдруг вновь поднимается вопрос о ее норове?

Чжинь Канши постарался скрыть свое раздражение. С Хуайшань Ханом явно творилось что-то неладное. Возможно, просто старость брала свое. Должно быть, у него начинался самый обычный старческий маразм или сходное расстройство мозговой деятельности. Что случилось бы с его планами, —подумал Чжинь Канши, – если бы не я? Кто бы проследил за тем, чтобы все протекало гладко, без сучка и задоринки? И какова же моя награда за труды?Хуайшань Хан обращался с ним, как с самым обычным бухгалтером, в то время как Чжинь Канши рассчитывал – и по праву! – на часть несметных сокровищ старика.

– Да, все обговорено, Хуайшань Хан, – согласился он. – Однако, по счастливому стечению обстоятельств, Ши Чжилиня больше нет в живых. Надо ли нам в самом деле идти дальше?

– Что значит надо ли? Разве Ши Чжилинь не продолжает жить?

При этих словах в мозгу Чжинь Канши мелькнуло: Ну, вот и приехали наконец. Он окончательно спятил.

Между тем старик запальчиво продолжал:

– Разве жизнь Ши Чжилиня не продолжается в его сыне Ши Джейке?

Сморщенная голова Хана мелко тряслась от ярости. Он судорожно комкал рукой скатерть.

Чжинь Канши промолчал: всякие комментарии были излишни.

Хуайшань Хан сердито посмотрел на собеседника.

– Я так долго ждал в тени своего часа, Чжинь тон ши. Слишком долго. Власть Ши Чжилиня была настолько велика, что я в течение многих лет не мог вернуться в Пекин. Однако он не мог воспрепятствовать моим набегам, совершавшимся с помощью выбранных мной людей, стоявших у власти, министров. Иногда я выступал под своим именем, в других случаях под чужим, исключительно для того, чтобы Чжилинь не узнал о моей деятельности. Теперь вы и другие люди называете меня самого министром, но это вовсе не так. Я, скорее, отношусь к числу природных ресурсов Китая. Моя власть отлична от правительственной и лежит вне пределов последней. И все из-за Ши Чжилиня. Его жизнь оказалась непомерно долгой, и в результате мне отпущено слишком мало времени на мои труды. Однако наконец это время наступило, Чжинь тон ши. Моя звезда подходит к зениту. Все мои приготовления делались ради достижения одной цели, и теперь эта цель близка. После того как десять месяцев назад Ши Чжилинь покинул Пекин, давние друзья тепло встретили меня здесь. Моя личная армия в сборе и ожидает последнего приказа. И сейчас, обладая возможностью стереть с лица земли саму линию рода Ши Чжилиня, чтобы он умер окончательно, я смогу отдать этот приказ.

Словно очнувшись от сна, Хуайшань Хан увидел еду на столике. На его лице появилось удивительное выражение: казалось, что он вспомнил, что сидит в ресторане и для чего вообще предназначены подобные заведения.

– Я проголодался, – заметил он.

Сделав это заявление, он принялся за клецки, предварительно обильно полив их соевым и острым томатным соусами.

До окончания трапезы они не промолвили больше ни слова. Хуайшань Хан быстро расправился с тем, что лежало у него на тарелке и, отложив в сторону палочки, задумчиво уставился куда-то в пространство перед собой. Он не обращал никакого внимания на собеседника, точно тот внезапно исчез, растаяв в воздухе, или, того больше, вовсе не существовал.

Тем не менее, когда Чжинь Канши закончил есть, и официант принес чай, Хуайшань Хан промолвил:

– Где вы служили, когда были в армии, Чжинь тон ши?

– По большей части в Камбодже, – ответил Чжинь Канши. – Так же, как и полковник Ху.

– А, наш друг Ху... Общение с красными кхмерами не прошло для него даром, не правда ли? Он перенял у них кое-какие довольно мрачные трюки. – Хуайшань Хан зловеще рассмеялся. – Его душа черна, словно опаленное огнем дерево.

– Можно сказать, что и так, – задумчиво согласился Чжинь. – Полковник был дважды ранен. Первое ранение оказалось пустяковым. Однако во второй раз ему повезло меньше. Трассирующая пуля угодила ему в живот. Он нуждался в сложной операции. Ему вырезали кишку длиной в метр. С тех пор боли в животе преследуют его. – Чжинь пожал плечами. – Надо думать, поэтому он с такой горечью вспоминает наше наступление в Камбодже. Собственные страдания заставили его забыть о насущных интересах Китая.

– Русские поддерживали Северный Вьетнам. Американцы, сменив французов, по примеру последних соблазняли сладкозвучными посулами принца Сианука.

– Китай выбрал наиболее простое, с моей точки зрения, решение. Он принял сторону восставших красных кхмеров. Их варварство и жестокость в сложившихся тогда обстоятельствах были вполне оправданны, вы не находите? Они были вынуждены каленым железом выжигать все остатки политического и морального растления, составлявшего прошлое целого народа. После чего им предстояло соорудить на пепелище новый режим, новое государство, новое общество.

Хуайшань Хан пристально всматривался в лицо собеседника.

– Расскажите мне, Чжинь тон ши, какой была Камбоджа в то время? – попросил он.

Чжинь Канши резким движением отодвинул от себя пустую тарелку. От целой рыбины на ней не осталось ничего, даже костей.

– Вам приходилось бывать в аду? – осведомился он. Впервые за все время своего знакомства с Хуайшань Ханом он увидел такое выражение. Выражение, запечатлевшее нечто совсем иное, чем внутренняя боль и всепоглощающая жажда чести, к которой, несмотря на постоянные заявления Хана о его озабоченности будущим Китая, казалось, сводился для него смысл жизни.

– Ад, – сказал старик, – это место, в котором я провел последние тридцать восемь лет.

* * *

– Уехал? Куда? – спросила Блисс.

– В Японию.

– Куда? В какое место?

– Об этом знает только он, боу-сек, —ласково промолвил Цунь. – Не нам спрашивать о том, куда и зачем держит путь великий Чжуань.

Блисс уловила в его тоне какие-то настораживающие нотки, но была слишком расстроена и сбита с толку, чтобы обратить на них более пристальное внимание.

– Почему его нет? – вновь удрученно воскликнула она.

Блисс только что приехала из больницы, где ее мозг подвергли всем тестам и анализам, какие только существовали в медицинской науке. Так и не обнаружив ничего, что позволило бы вынести окончательное заключение, врачи предложили Блисс пробыть в больнице еще несколько дней: им очень хотелось продолжить обследование, но она отказалась.

– Что у меня не так? – спросила она их.

– Мы не знаем, – последовал ответ. У нее перед носом очутились белью полосы бумаги, исчерченные волнистыми линиями. – Мы предлагаем вам остаться у нас еще на некоторое время.

–Зачем?

– Чтобы мы смогли разобраться.

– В чем разобраться?

– В том, почему все наши тесты дают отрицательный результат.

– Значит, что-то все-таки не так?

– Нам ничего не удалось обнаружить. Пока.

– А ЭКГ? – Всякий раз разговор возвращался к энцефалограмме, не дававшей им покоя.

– На ней ясно выражены пики, один или два из которых имеют некоторое расхождение с нормой.

– Стало быть, по вашему мнению, какая-то проблема все же есть?

– Нам пока об этом ничего не известно. Пока. Если бы вы согласились остаться еще на...

Блисс уехала оттуда, порядком устав от загадочных ответов врачей. Эти люди походили на древнегреческих оракулов: они не говорили пациентам ничего определенного, оставляя их наедине со своими страхами.

Три бригады рабочих трудились в поте лица, ремонтируя судно ее отца. Сам Цунь Три Клятвы, выбрав из своей обширной флотилии другую джонку, поставил ее на якорь возле первой и разместился там вместе с семьей. Туда он и отвез Блисс, забрав ее из больницы.

Он ни словом не обмолвился о Джейке и его отъезде в Японию до тех пор, пока они не взошли на борт. Блисс неоднократно пыталась расспрашивать его о своем возлюбленном еще в больнице, но ему всякий раз удавалось уходить от ответа. У нее хватало поводов для тревог, так что незачем было добавлять новые.

– Так куда же в Японии он отправился? – повторила она свой вопрос.

– Этого я не знаю, боу-сек. —Он пожал плечами. – Скорее всего в Токио. Там, кажется, живет его друг из якудзы?

—Микио Комото? Да.

– Якудзаимеет непосредственное отношение к убийству Цзяна. Джейк поехал в Японию, чтобы самому на месте разобраться во всем.

Только теперь Блисс почувствовала, в каком необычно напряженном состоянии пребывает ее отец. Так и должно быть, —подумала она. – Ведь Ши Чжилинь был для него всем.

С того самого момента, когда Блисс пришла в сознание, она изо всех сил старалась не думать о Чжуане. Впрочем, в больнице она большую часть времени спала, Напичканная до бесчувствия снотворным. Случалось, у нее бывали видения, полные света и чудесных ощущений. Ей снилось, будто она плывет или летит. Ей снились облака, такие близкие и реальные, что ей хотелось дотронуться до них рукой. Иногда она видела во сне гигантские сферы, такие огромные, что в ее воображении могла бы поместиться только небольшая часть любой из них. Эти сферы величественно вращались в необъятном пространстве мрака, расцвеченного яркими блестками.

Часто она просыпалась с чувством непоколебимой уверенности, что различает до боли знакомые черты на поверхности ближайшей сферы. Внезапно, так что Блисс даже вздрагивала от испуга, изображение становилось четким: перед ней вставало лицо Ши Чжилиня таким, какое оно было за секунду до смерти.

Усилием воли она заставляла себя отвлечься от этого видения и затевала разговор с врачами или отцом, если он был поблизости.

Однако однажды это видение явилось к ней во сне. И тогда Блисс удалось разобрать выражение, застывшее в предсмертный миг на лице Чжуаня. Его глаза были закрыты, это она знала наверняка, но с неменьшей уверенностью чувствовала, что он наблюдает за ней. Как такое было возможно?

Она вспомнила о да-хэй,великом мраке, попав в который человек освобождается от телесной оболочки.

Не раз она спрашивала себя, простит ли ей Будда ее деяние. Ши Чжилинь просил ее об этом как об услуге. В конце концов, она ведь спасала его от пуль убийц.

В первый раз за все это время Блисс удивилась, вспомнив, что Цзян знал об их приближении заранее. Откуда ему было известно об этом? И, если ему было известно, почему он не предпринял ничего, чтобы спасти себя? Несомненно, у него и Блисс хватило бы времени покинуть джонку и спрятаться в надежном укрытии.

– Боу-сек? —словно издалека до нее донесся голос Цуня Три Клятвы. – Ты не ответила на мой вопрос.

Я его просто не слышала, отец, —подумала она.

– С тобой все в порядке?

Она было открыла рот, собираясь ответить, но промолчала, поняв, что не знает, что сказать. Внезапно ее охватила странная слабость. Словно змея, проснувшаяся после долгой зимней спячки, в груди Блисс зашевелилось непонятное чувство. Оно затмило собой все остальные, и у Блисс появилось ощущение полета.

Вновь, как это было в страшные предсмертные мгновения Ши Чжилиня, она распласталась над безбрежной равниной Южно-Китайского моря.

Блисс увидела черные пузатые танкеры, только-только выбравшиеся из Малаккского пролива. Ее ушей достигли крики морских чаек: крупные пестрые птицы ныряли и резвились в воздушном течении у нее над головой. Снизу доносились протяжные трубные звуки, разносимые морскими течениями на многие мили.

Прислушиваясь к этой древней, таинственной песне китов, Блисс испытала потрясение, какое случается только в миг подлинного откровения. Ее сознание беспомощно замерло, и в ту же секунду забилось внутреннее глубинное сердце ее разума, пробужденное к жизни яркой вспышкой вдохновения. Блисс увидела и ощутила источник непонятного чувства. Ее кибыло связано неразрывной цепочкой с...

Бога, бога, этого не может быть! —в ужасе подумала она. – Наверно, я схожу с ума!

—У тебя такой вид, словно ты увидела привидение. Дрожа всем телом, она все же сумела сосредоточить внимание на встревоженном лице отца.

– Клянусь Голубым небесным драконом, – промолвил он, – ты бледна как мел. Может, ты больна?

Будда! —взмолилась она. – Будда, защити меня от этого безумия.

—Мне... – Она прижала руку ко лбу. – Мне действительно что-то не по себе.

Ее ноги подкашивались, так что ей едва удавалось удерживать равновесие.

– Прости, пожалуйста.

Вцепившись в поручень борта, она перегнулась вниз. Она хотела, чтобы ее вырвало, но из этого ничего не вышло.

– Боу-сек!

Больше всего она желала перестать чувствовать себя одновременно находящейся в двух местах. Южно-Китайское море манило своими таинственными звуками.

Что творится со мной? —повторяла она. Когда ее киринулось вниз, в морскую пучину, Блисс схватилась за голову. Симфония звуков гремела в ее ушах. И Блисс слушала ее. Слушала ее...

* * *

– Искусство – это истина, – объяснял Фо Саан Джейку. – Из ничего – чистого листа бумаги или пустого холста – оно создает нечто впечатляющее. Искусство можно определить только по чувству, пробуждаемому им у зрителя. Оно не предполагает, не утверждает, не спорит. Подобно великим рекам и морям Земли, оно является одним из Повелителей впадин.Его сила проистекает из глубины.

Фо Саан учил Джейка умению правильно пользоваться своим разумом и телом. Именно его Ши Чжилинь послал к сыну в качестве наставника, когда Джейку шел всего восьмой год. Фо Саан в известном смысле также являлся членом йуань-хуаня,круга избранных. В его обязанности входило заниматься воспитанием не только Цзяна, но и его лучшей подруги детских лет Блисс.

Фо Саан познакомил Джейка с понятием чам хай,погружения, и его высшей ступенью – ба-маак.

—Наступит время, – говорил Фо Саан юному ученику, – когда ты вдруг обнаружишь, что сражаешься против теней. Неважно, будешь ты знать своего врага или нет. В любом случае его намерения будут неизвестны тебе. Ты станешь наносить удары и попадать в пустоту, задевая лишь тени противников. Тогда ты должен будешь вспомнить мои слова и найти путь к Повелителям впадин.Тебе так же надо будет уйти в глубину.

Сообщая Цуню Три Клятвы о своем намерении ехать в Японию, Джейк держал в уме эти слова наставника. Разумеется, главным фактором была его тревога за судьбу Микио Комото. Однако Джейк отчетливо сознавал, что йуань-хуаньподвергается постоянным нападениям. Он не знал, кто его враги и какие цели в конечном итоге они преследуют. Момент, некогда предвиденный Фо Сааном, наконец наступил, и, покидая Гонконг, место, где разворачивались основные события, Джейк уходил на глубину. Уходил в надежде, что впоследствии ему удастся привлечь на свею сторону могущество Повелителей впадин.

На борту самолета, вылетевшего из аэропорта Токио, Джейк заснул и увидел во сне яркие глаза-пуговки Фо Саана. На протяжении последних недель он спал только урывками, а с момента гибели отца и вовсе не сомкнул глаз. К тому же поединок с дантайхотя, к счастью, и обошелся для Джейка без серьезных повреждений, тем не менее отобрал у него немало энергии, как физической, так и эмоциональной. Мысль о том, что какой-либо из кланов якудзыпричастен к убийству отца, не была совсем уж лишена смысла. У Джейка мороз пробегал по коже, когда он думал об этом, ибо его связь с преступным миром Японии осуществлялась напрямую через Микио. Означал ли налет на джонку, что события в войне между кланами приняли зловещий оборот? Был ли Микио жив или пал-таки жертвой вражеского катана?

Фо Саан...

– Ты больше не ребенок и не можешь чувствовать себя в полней безопасности.

Он берет Джейка за руку и выводит на улицу. Уже довольно поздно. На небе ни единого облачка. Звезды кажутся дождем ярких вспышек, осыпающихся на землю. Чаша небес полна света и движения.

– Где мы? – спрашивает Джейк.

– На склоне горы.

– Куда мы идем?

– Вверх.

Они бредут очень долго. Наверху сверкающие звезды продолжают медленно ползти по некогда Предначертанному им пути. Неподалеку раздается крик совы. Вот она взлетает с ветки, шумно хлопая мощными крыльями. Огромные желтые глаза вглядываются в темноту у земли, и в следующее мгновение птица стремительно бросается вниз.

– Два спутника – мужчина и мальчик – с чудовищной отчетливостью слышат треск ломающихся крошечных косточек.

– Шань, гора... – говорит Фо Саан, – из горы земные драконы черпают свою силу.

– Из этой горы? – спрашивает Джейк. – Или из любой?

– Спроси у ветра и воды, – отзывается Фо Саан.

– Фэн-шуй.

—Да, фэн шо,искусство геомантии. Оно заключается в умении разгадывать магические знаки земли, воздуха, огня, воды и металла – пяти главных элементов.

Фо Саан выглядит ничуть не утомленным, хотя подъем долог, а склон местами весьма крут.

– У земли есть свое ки, —продолжает он свои наставления, – так же, как оно есть у каждого из нас. Ku – это великая спираль. При вдохе она стремится вниз, к центру Земли, а при выдохе – вверх, в долины, реки, ручьи... и Шань, горы. Вблизи от них люди строят свои жилища.

Незадолго до рассвета они поднимаются на вершину. Звёзды, ставшие заметно ближе, уже начали тускнеть на востоке. Однако прямо над головой они сияют с прежней силой.

– Ложись на землю и закрой глаза, – обращается Фо Саан к Джейку.

Тот послушно делает, что ему говорит наставник.

– Чтобы отвести от себя смерть, – продолжает учитель, – ты должен генерировать энергию, достаточную для того, чтобы осуществить маневры, которым тебя обучили. Тренировка – это одно, а поединок – совсем другое. Быстрота, ловкость, гибкость тела и ума – все это будет иметь для тебя жизненно важное значение, если ты не собираешься погибнуть в первой же настоящей схватке. Сила, энергия, мощь... Ки...

Джейк не столько слышит, сколько ощущает рядом с собой какое-то движение, но не открывает глаза.

– Ты больше не ребенок. Ты больше не дитя. – Есть ли какой-либо скрытый смысл в том, что Фо Саан повторяет вновь и вновь эти слова, Джейк не знает. – Ты должен начать все заново. Ты должен познать самые основы жизни, раз тебе предстоит впредь жить в соответствии с этим.

Неожиданно Джейк шумно выдыхает воздух, но с его губ не срывается ни единого звука. На его груди лежит страшно тяжелый груз, который, как уверен мальчик, вот-вот расплющит его. Его веки дрожат, но Фо Саан приказывает:

– Не открывай глаза!

И Джейк подчиняется.

– Я не могу дышать, – с трудом выдавливает он из себя. – Я умираю.

– На твоей груди лежит камень. – Фо Саан словно не слышит слов воспитанника. – Огромный, тяжелый камень. Быть может, это кусочек чешуи дракона, опавшей в конце зимы.

– Я не могу дышать.

– Значит, тебе надо заново научиться дышать, – заявляет Фо Саан, и лишь теперь до Джейка доходит смысл повторяющихся фраз: Ты больше не дитя. Ты больше не ребенок.

В его легких не осталось ни капли кислорода. Ему кажется, что не один камень, но вся Шаньнавалилась ему на грудь всем своим чудовищным весом. Тебе надо заново научиться дышать.

—Ты спросишь, – продолжает Фо Саан, – почему я не учу тебя дышать в спокойной обстановке, там, где ветерок ласкает щеки и у тебя было бы достаточно времени для учебы?

Его голос приближается к уху Джейка. Словно назойливое насекомое, он жужжит над его ушной раковиной.

– Я отвечу тебе, что это иная форма обучения. Мы говорим с тобой об инстинкте. Когда на тебя нападают, инстинкт заставляет тебя задержать дыхание и напрячь мышцы. Тогда поток ки останавливается. И это означает, что ты обречен на смерть. Поэтому ты должен научиться сохранять дыхание, даже когда на тебя нападают. Научиться держать мышцы расслабленными так, чтобы поток кине останавливался ни на мгновение. Сейчас на тебя напали! Ты должен дышать!..

Голос затихает в ночи. У Джейка перед глазами появляются красные крути. Он видит их и думает, откуда они взялись и что означают. Его сердце бешено колотится в груди, напрягающейся под гнетом непомерной тяжести. Удары пульса громовыми раскатами отдаются в ушах. Я умираю, —думает он.

Затем его тело или разум – он сам не знает, что именно, – приходит в движение и выбирается на свободное пространство. Пространство потустороннего мира. Он не чувствует боли, только легкое щекочущее прикосновение какого-то светящегося потока. Неужели это то самое ки, окотором говорил Фо Саан?

Джейк концентрирует все внимание на одной точке, где ощущается это прикосновение. Ему кажется, он видит залитую серебристым светом луны одинокую поляну посреди темного душного леса. Он двигается по этой поляне. Он поднимается вверх.

Он чувствует, как постепенно набирает силу. Все его мышцы сокращаются и расслабляются в унисон, точно управляются мгновенными импульсами, исходящими откуда-то изнутри него и связанными с этой внутренней энергией.