Текст книги "Шань"

Книга четвертая
Бытие
Вивартасиддха

Весна – лето. Время настоящее
Майами – Москва – Гонконг – Шань – Вашингтон

– Он испарился.

– Что?

– Испарился, дружище. Или слинял, если тебе так больше нравится. Мы упустили этого козла.

– Беннетта?

Мартин Хуанито Гато де Роза наклонил голову и, прищурившись, посмотрел на Симбала.

– Я думал, что выкачал всю воду из твоих легких. Но, может, я ошибся?

– Ну да! Если ты еще немного подышишь мне в рот, я захочу тебя, – ответил Тони.

Холод и мрак окружали их. По правде сказать, Симбалу в его жизни еще не приходилось так мерзнуть. Впрочем, ему следовало благодарить Бога за этот холод. В противном случае он, не придя в себя, пошел бы камнем ко дну и Кубинец ни за что не отыскал бы его без акваланга. Симбал поежился.

Глаза Кубинца затуманились.

– Что за невезение, черт побери. Столько трудов – и все коту под хвост. – Он сидел, завернувшись в серое одеяло, на котором черными трафаретными буквами была выведена надпись “Полиция Майами”. Ему пришлось предъявить свое служебное удостоверение полиции, прибывшей на место происшествия в результате сердитого звонка какого-то местного жителя, которого разбудили звуки выстрелов. Узнав, с кем они имеют дело, блюстители порядка ограничились беглым опросом и под вой сирен умчались на место настоящего несчастья – пожара в одном из отелей в центре города. Пока они беседовали с Кубинцем, прибывшие с ними врачи, возились с Симбалом, получившим несколько травм и повреждений. Они хотели забрать его в больницу и там провести более тщательное обследование, но он отказался.

– Да еще Мария, – продолжал Кубинец. – Она не была похожа на жадных шлюх, с которыми обычно здесь приходится работать. Мозги у нее варили неплохо.

Симбала продолжали грызть воспоминания о том, как он задыхался в холодной темной воде. Его легкие отказались работать. Холод и мрак закрадывались внутрь его тела, проникая в ноздри, протискиваясь сквозь стиснутые зубы. Еще чуть-чуть, и он бы захлебнулся... Тони снова поежился и покрепче укутался в грубое одеяло, оставленное полицейскими.

– Ты только взгляни на мой костюм, – горестным голосом продолжал Кубинец. – Теперь он годится только для мусорного ящика. Ты знаешь, во сколько он мне обошелся?

– Заткнись.

–Что?

– Я говорю, заткнись. За него компания заплатила, скажи, что нет.

Симбал имел в виду ЦРУ.

– Ну да.

– Тогда перестань ныть. Кубинец опустил голову.

– Дело не в этом вонючем костюме, приятель. Черт побери!

Симбал дрожал так, что у него зуб на зуб не попадал.

– Этот мерзавец нажал на курок, и ее не стало. Вот так запросто. Чтобы поступить так, нужно иметь сердце изо льда.

– Мартин, умолкни.

Однако Симбал внимательно прислушивался к Кубинцу, стараясь уловить чувства, скрывавшиеся за его словами.

– С какой стати ты затыкаешь мне рот, а? – обиженно протянул Кубинец. – Кто, как не я, вытаскивал тебя из этой вонючей воды, наплевав на акул и все такое?

– Мартин, здесь нет акул.

– Тебе никогда не доводилось слышать о такой штуке, как поэтическое воображение? О Господи, и я еще спасал эту неверующую свинью из подводной могилы?

– Нет, я признателен тебе за это, Мартин. Честное слово. Но пожалуйста, ради всего святого, будь так добр, закрой свою глотку хоть на минуту.

Кубинец, отвернувшись, взглянул в сторону огней на набережной.

– Признательность обычно выражают несколько иначе.

– Ты сказал, что Беннетт удрал. Гато де Роза уставился в воду.

– Испарился. Растаял вдали, точно утренний туман.

– Возможно, это не совсем так.

Кубинец, повернувшись, пристально взглянул на него.

– Тебе известно что-то такое, чего не знаю я?

– Бегунок Йи.

– Йи из Чайнатауна? Один из трех братьев, которые ведают делами дицуй вНью-Йорке?

– Он самый. Я засек его на вечеринке. Он о чем-то беседовал с Беннеттом.

– Ну и что? – Кубинец пожал плечами. – Разве не для этого и проводятся вечеринки?

– Дело в другом. Ты помнишь, что сказал Беннетт? Он убрал Алана Тюна. Между прочим, именно Бегунок Йи был самым большим покровителем Тюна в дицуй.Я слышал, что Йи собирался сильно продвинуть его вверх.

Гато де Роза широко открыл глаза.

– И ты полагаешь...

Симбал кивнул.

– Если Тюн чем-то не устраивал шишек дицуй,то, весьма вероятно, то же самое относится и к Йи. Кто знает, возможно, они на пару снимали пенки с полученных доходов или даже планировали отколоться и начать собственное дело?

– Если ты прав, – промолвил Кубинец, – то мы, отыскав Бегунка Йи, найдем и Беннетта поблизости. Потому что если ты прав, то это означает, что Беннетт здесь для того, чтобы убрать Йи.

– Именно об этом я и подумал.

Кубинец поднялся, сбросив с плеч одеяло.

– Подожди меня. Я сделаю пару звонков. Кто-нибудь должен же знать, где остановился Йи.

Он оказался прав. Кое-кому это действительно было известно.

– Як говорит, что Бегунок заказал номер в “Триллианте” на набережной.

– Як?

– Знаешь, парень, если бы у тебя было бы столько же волос, сколько у этого черта, тебя тоже прозвали бы Яком. – Он постарался хоть немного привести в порядок свой действительно сильно пострадавший в воде шелковый костюм цвета сливок. – Давай сначала раздобудем какие-нибудь сухие шмотки, а затем отправимся на поиски Йи. – Он помог Симбалу подняться на ноги. Несколько секунд они стояли, глядя друг на друга в упор. – Теперь я последую за этой сволочью, куда бы он ни отправился.

– Беннетт – моя добыча.

– Нет, – возразил Кубинец. – Нет, после того, что он сделал с Марией.

* * *

Название “Триллиант” вполне подходило к этому треугольному пирамидальному сооружению, сверкавшему множеством огней, точно самоцвет, и одним своим видом вызывавшему головокружение. Между фасадом отеля и берегом океана располагался громадный, похожий на лагуну бассейн с островком, утыканным посередине пальмами и освещенный так же ярко, как и взлетная полоса ночью. Гато де Роза выразительно хмыкнул, вылезая из огненно-красного “Феррари”, дверцу которого почтительно открыл швейцар в новенькой форме.

– Погоди, ты еще не видел местного поля для гольфа, – заметил он. – Особенно забавна ловушка на семнадцатой лунке. Там, помимо воды, есть еще и настоящий крокодил. – Он коротко рассмеялся. По широким ступеням, сложенным из бледно-розовых плит, они поднялись к роскошным дверям из дымчатого стекла и бронзы. По обеим сторонам от входа росли пальмы и азалии.

– Здесь все по высшему разряду, – заметил Симбал.

– Ага, – согласился Кубинец. – Для тех, кто в состоянии пробыть в этом дерьме хотя бы час.

Когда они вошли внутрь, у них от холода перехватило дыхание: владельцы отеля явно не поскупились на кондиционеры.

– Черт возьми, – промолвил Тони. – Мне бы сейчас не помешала эскимосская парка.

– В чем дело? – осведомился Гато де Роза. – Ты боишься обледенеть?

Он направился к мраморной стойке, на которой стояли рядком одинаковые розовые телефоны для внутренней связи. Подняв трубку одного из них, он спросил у оператора номер Бегунка Йи. Получив отказ, он в свою очередь не захотел, чтобы девушка сама звонила в номер Йи.

Лениво прохаживаясь вдоль конторки, он дождался, когда смуглолицый консьерж закончит разговаривать по телефону Тихо окликнув его, Кубинец протянул ему двадцатидолларовую банкноту Проворство, с которым консьерж принял ее и тут же спрятал в карман, сделало бы честь любому фокуснику. Их разговор, происходивший на испанском, длился от силы секунд двадцать-тридцать.

Через несколько мгновений Гато де Роза вновь очутился рядом с Симбалом.

– Чего и следовало ожидать, – бросил он. – Тридцать семь ноль один и ноль два. Номер на верхнем этаже. Пять штук за ночь.

– Уж он-то, я думаю, может себе это позволить, – отозвался Симбал, направляясь вслед за спутником к сверкающим дверям лифта, на которых, как и на дверцах соседних кабин, красовался треугольный значок – эмблема отеля. Он был вышит и на ковре, устилавшем пол в вестибюле.

– Ты выяснил, у себя старый Йи? – спросил Симбал.

– Этот парень полагает, что у себя.

– Посетители?

Кубинец скептически посмотрел на Тони.

– Послушай, он ведь всего лишь консьерж, а не господь Бог. “Триллиант” не придорожная гостиница. Пройди сюда хоть взвод морских пехотинцев, он может и не заметить этого.

– Но ты хоть уверен, что ты первый, у кого он взял деньги сегодня ночью?

Гато де Роза рассмеялся в ответ. Его смех оборвался в ту секунду, когда из одного из дальних лифтов вышел Беннетт собственной персоной.

– Черт побери!

Вестибюль был битком набит разодетыми в пух и прах гостями. Где-то слева гремела музыка, и основной поток людей устремлялся туда. Шоу в ночном клубе при отеле было в самом разгаре.

Беннетт проталкивался через толпу к выходу. Он явно не спешил и не оглядывался назад. Подобно большинству маньяков (после общения с ним Симбал не сомневался в том, что Беннетт психически ненормален) он был совершенно уверен в себе. Симбал и Кубинец, не сговариваясь, бросились вслед за ним, цепляясь ежеминутно за платья от “Никон” и “Унгаро” и буквально задыхаясь от умопомрачительного аромата “Норелль” и “Шанель №5”.

Беннетт исчез в боковом выходе, и они прибавили шагу. За дверью открылся коридор с бетонными стенами. Надпись на табличке на стене гласила: “Заходить в купальных костюмах в вестибюль запрещается”. Прочитав это, Симбал громко выругался и пустился бежать во весь дух. В его памяти всплыли слова Кубинца, утверждавшего, что Беннетт появляется только там, куда молено добраться по воде.

Пройдя через стеклянную дверь, автоматически скользнувшую в сторону при их приближении, они очутились на краю залитого светом бассейна. Позади просторной бетонной площадки, на которой ровными рядами стояло не менее сотни шезлонгов, начиналась широкая лестница, спускавшаяся к берегу океана. Симбал и Кубинец в мгновение ока сбежали вниз, перепрыгивая через три ступеньки.

В отблеске света прожекторов, освещавших бассейн, они увидели Беннетта, уже добравшегося до самой кромки воды. В следующее мгновение он прыгнул навстречу волне и, вынырнув на поверхность, поплыл, делая мощные и уверенные гребки руками. Кубинец бросился в воду за ним следом.

Почти тотчас Симбал разглядел узкий силуэт “сигареты”, покачивавшейся на якоре.

– Проклятье! – выругался он и, развернувшись, помчался назад в отель.

Двойная дверь из красного дерева в номере Бегунка Йи оказалась незапертой. Самого Йи Симбал нашел лежащим с закрытыми глазами на зеленой софе в гостиной. Кожа на его плоском кантонском лице была белой как мел. Грудь его неровно трепетала.

Опустившись рядом с ним на колени, Симбал нащупал пульс.

– Досточтимый Йи, – промолвил он на кантонском диалекте, – с вами будет все в порядке. Я знаю, что это сделал Беннетт. Эдвард Мартин Беннетт. Почему?

Бегунок Йи открыл глаза, но Симбал, заглянув в них, понял, что пожилой китаец не видит ни его, ни комнаты, но лишь нечто происходящее в его воображении.

– Беннетту нужна была моя смерть, – тихо протянул Йи.

В его голосе слышалось страдание.

– Так же, как и смерть Алана Тюна?

–Да.

– Зачем?

Йи не ответил. Его глаза закатились от боли.

– Зачем, досточтимый Йи? Зачем Беннетту нужна была смерть ваша и Алана Тюна?

Китаец пробормотал нечто нечленораздельное, и Симбал в отчаянии громко переспросил:

–Что?

Йи повторил. На сей раз более ясно. Однако Тони показалось, что он ослышался.

– Оружие? – переспросил он. Не дождавшись ответа, он произнес еще более настойчиво. Вы сказали, оружие?

Веки Йи затрепетали.

– Я умираю, – хриплым гортанным голосом промолвил он. – Вы должны сообщить моим братьям.

– Да, да. Конечно.

– Я призываю всех богов в свидетели, – прошептал Йи. – Я проклинаю моего убийцу до шестнадцатого колена.

– Беннетт желал вашей смерти из-за оружия? – Симбал еще ближе придвинулся к китайцу, так что теперь их лица едва не соприкасались.

Он ясно чувствовал знакомый запах смерти, исходивший от Йи.

– Да, – губы Йи дрожали, точно от волнения. – Почему здесь так холодно?

– Оружие, досточтимый Йи?

– Это новое увлечение молодых. Беннетта, Мако и других.

– Кто эти другие?

Йи то терял сознание, то снова приходил в себя. Его глаза закрылись. Казалось, что он собирается с силами.

– Эти... вооружения... противопехотные гранаты... “Блэкмэн Т-93”... Мы получили приказ заняться их скупкой и переправкой. Однако дело не в деньгах. Они не предназначены для продажи.

– Тогда для чего же?

– Они поступают на склады.

– В Азии?

– В Азии, Южной Америке, Европе, Штатах... повсюду.

– Но для чего все это затеяно?

Розовый пузырь надулся между трясущихся губ Йи.

– Тюн был против. Я тоже. Нам бы следовало быть умнее. Но ведь это так опасно. Опасно для всего мира.

– А в чем эта опасность?

Симбал, понимая, что Йи может умереть в любую минуту, старался выжать из него максимум информации.

– Страшная, смертельная опасность.

– Что вы...

– Это оружие способно уничтожить весь мир. – Капли холодного пота катились по плоскому лицу Йи. Его кожа начала приобретать ужасный землистый оттенок. – Когда Беннетт...

Симбал ждал, затаив дыхание. Кровь бешено стучала у него в висках. Матерь Божья!– думал он. – Во что я ввязался?

—Когда Беннетт что?

– Беннетт – джинн, который отворяет дверь. Симбал не понял, что это значит.

– Куда он должен направиться?

– В Шань, – ответил Йи и, вздрогнув, добавил. – К истоку.

– Досточтимый...

Симбал попытался нащупать пульс и, убедившись, что его нет, выпустил руку Йи. Сев на пол, он задумался.

Неужели дицуй занялись переброской вооружения? —недоумевал он. – Причем не просто вооружения, а именно противопехотных гранатометов. Зачем? И потом, каким образом эти штуки могут уничтожить весь мир? Тут что-то не так.

Симбал поежился. Ему вдруг стало холодно и неуютно.

– Ну, как дела? Что ты узнал? – Гато де Роза вошел в комнату.

Он оставлял за собой на полу лужицы.

– Что Беннетт? – не глядя на него, осведомился Симбал.

– “Сигарета” ждала его. Я не мог угнаться за катером.

Симбал вздохнул.

– Я устал, – промолвил он.

– Послушай, дружище, перестань пудрить мне мозги. – Кубинец явно не хотел отставать от него. – Ты ведь говорил о чем-то с этим китаезой. Я слышал твой голос.

– Он бредил, – сказал Симбал. Ему казалось, что тяжесть всей планеты вдруг навалилась на его плечи.

– Брехня!

– Да пошел ты! – взорвался Тони. Он поднялся с ковра. – Я справлюсь с Беннеттом сам.

– Черта с два!

– У тебя нет выбора. Теперь тебе не добраться до не го.

– Ты так считаешь?

Что-то в тоне, которым Кубинец произнес эти слова, заставило Симбала насторожиться. Он вспомнил, как пытался, но не мог понять, что крылось за словами Гато де Розы там, на пристани.

Не говоря ни слова, он вдруг направился к двери. Он был в шаге от нее, когда услышал голос Кубинца.

– Куда ты собрался, приятель?

– Надеюсь, мы еще когда-нибудь увидимся, Мартин. Гато де Роза чуть не подпрыгнул от неожиданности.

– Эй, постой. Так нельзя. Эй, ты, слышишь? Симбал развернулся на сто восемьдесят градусов.

– Ты что, собираешься сесть мне на хвост? – На его лице заиграла едва заметная улыбка. – Ты сам знаешь, что этого делать не стоит.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

– Послушай, в этом номере скоро поднимется вонь, как в рыбной лавке, – сказал наконец Кубинец.

– Мартин, ты не хочешь сказать мне, кому ты звонил с пристани?

– Я уже говорил тебе.

– Ах, да. Как же, как же.

– О, черт возьми. – Гато де Роза приблизился к Тони. – Он велел мне не спускать с тебя глаз. От него-то я и узнал, куда ты направляешься. Мне кажется, он не доверяет тебе.

– Кто это “он”? – осведомился Симбал, заранее зная, каков будет ответ.

– Макс, конечно. Кто же еще?

Макс Треноди. Опять он, —пронеслось в голове у Симбала. – Вначале он использовал Монику, а теперь – Кубинца. Однако Гато де Роза являлся сотрудником АНОГ, в то время как Треноди возглавлял УБРН. Что, черт возьми, он задумал?

—Передай Максу, что если он хочет следить за мной, то вполне может заняться этим сам. Я знаю, куда держит путь Беннетт, и сам направляюсь именно туда, – с каждым словом он подходил все ближе и ближе к Кубинцу.

– Тогда я составлю тебе компанию.

– Попробуй, – предложил Симбал. Стремительным движением он запустил руку под пиджак Гато де Розы и вытащил оттуда маленький пистолет 22-го калибра. – Дамская игрушка, – заметил он. – Однако ты не хуже моего знаешь, сколько бед она может наделать на таком расстоянии.

– Эй, эй, приятель. Ты, часом, не спятил?

– Я ничего не имею против тебя, Мартин. – Симбал взял его на прицел. – Залезай на софу.

– Ради бога, только не горячись, а?

– Делай, как я сказал, – прорычал Симбал. Он связал Кубинцу руки за спиной поясом от шелкового халата Йи.

– Я не возражаю, если тебе захочется размять ноги, – сказал Тони. – Полиция прибудет сюда, прежде чем тебе удастся освободиться. К тому времени я уже буду далеко.

– Далеко? Куда ты собрался? – Глаза Кубинца приобрели кофейный оттенок. Симбал вынул обойму из пистолета и бросил и то и другое к ногам Гато де Розы.

– Когда Макс прибудет сюда, – промолвил он, – скажи ему, что я отправился в Шань.

* * *

Ци Линь спала.

– Вы видите, какое чудо представляет человеческий мозг. – Хуайшань Хан с такой жадностью пожирал глазами распростертое перед ним тело девушки, что Чень Чжу содрогнулся внутри от отвращения. – О, это необычайно сложная машина. – В резком свете электрической лампочки, не прикрытой абажуром, телосложение Хуайшань Хана казалось еще более уродливым, чем было на самом деле, что делало его похожим на злобного паяца. – Полковник Ху хорошо знал и ценил этот факт.

– Полковник Ху мертв, – проворчал Чень Чжу. Хуайшань Хан улыбнулся, и Чень Чжу вновь ощутил легкую дрожь, пробежавшую по его телу. Такая улыбка могла принадлежать только основательно повредившемуся рассудком человеку.

– Вы всегда остаетесь прагматиком, мой друг, не так ли? – Хан кивнул. – Однако я понял ваш намек. – Он осторожно провел рукой по ясному, чистому челу Ци Линь. – Да, она прикончила полковника Ху и сбежала из его лагеря, который, должен заметить, представляет собой хорошо укрепленный военный объект.

– У меня такое впечатление, – заметил Чень Чжу, – что все усилия, затраченные на нее полковником, были напрасными. Его методы оказались бессильными против нее.

– Неужели? – Хуайшань Хан снова улыбнулся той же самой улыбкой. – Война в Камбодже наложила неизгладимый отпечаток на душу полковника Ху. Нет сомнений, он был истинным мастером своего дела. Однако он каждую ночь напивался мертвецки пьяным. Среди его подчиненных начался недовольный ропот. Его власть над ними пошатнулась. Вы сами знаете, что это означало. Люди в его отряд подбирались с расчетом на бездумное и беспрекословное выполнение любых приказов. Это имело исключительно важное значение, тем более, если им предстояло совершить налет на Камсанг, разоружить военную охрану объекта, взять под стражу всех, включая работающих там членов секретных служб, и забрать то, что нам нужно.

Хуайшань Хан вздохнул.

– Короче говоря, друг мой, полковник Ху превратился для нас из помощника в помеху. – Он снова погладил лоб Ци Линь. – Однако моя драгоценная лизи,моя ягодка, сделала так, как я просил. Неужели вы думаете, что она лишь по воле судьбы наткнулась на воинов генерала Куо? О нет. Убив Ху и явившись сюда, она выполняла программу, заложенную в нее.

– Каким образом? – На лице Чень Чжу было написано сомнение.

– Вот каким.

Хуайшань Хан извлек откуда-то пузырек со спиртом и кусочек ваты. Подняв руку Ци Линь, он повернул ее так, чтобы внутренний сгиб локтя смотрел прямо на него. Смочив ватку, он аккуратно протер кожу в этом месте. Затем в его руке очутился шприц. Сняв предохранительный колпачок, Хуайшань Хан выдавил из шприца капельку прозрачной жидкости и ловким движением погрузил иглу в вену Ци Линь.

– Все дело в регулярном применении этого средства. Честь открытия принадлежит полковнику Ху. Лекарство воздействует целенаправленно на кору головного мозга, подавляя “я” и “сверх-я”. По сути дела, оно стимулирует примитивные эмоции. Ненависть, страх, желание занимают у пациента центральное место в жизни. В столь неустойчивом состоянии он превращается в кусок глины, которому умелая рука мастера может придать практически любую форму.

Он спрятал пузырек и шприц в карман.

– И она ни о чем не подозревает?

– Ее сознание заблокировано в этом направлении, – ответил Хуайшань Хан. – Она моя снаружи и изнутри. Моя навсегда. Появившись здесь, несмотря на все преграды, стоявшие на ее пути, она доказала, что обладает незаурядными способностями. Теперь ей предстоит выполнить исключительно трудное задание.

Он взглянул на Чень Чжу.

– Многие до нее пытались убить Джейка Мэрока Ши. И все до единого потерпели неудачу. Судьба, не так ли? Однако судьба подобна океанскому прибою. Часы отлива и прилива чередуются друг с другом. Понимаете?

Я хочу править миром, —думал Чень Чжу, – а старого, сумасшедшего калеку заботят такие пустяки, как овладение сознанием юной девушки. Это настоящий позор. Он стремится лишь к удовлетворению свой жажды мести – занятие жалкое и пустое. Падение в колодец изуродовало не только его тело, но и разум. А ведь было время, когда он мог понять величие моего замысла и присоединиться ко мне в его осуществлении.

Чень Чжу покачал головой. Годы, проведенные в Шань, незаметно изменили его самого. Теперь богатство не значило для него ничего, да и неудивительно. Вожди местных племен разгуливали по своим владениям с карманами, битком набитыми великолепными рубинами, сапфирами и прочими самоцветами. Практически в одиночку распоряжаясь судьбой обильных урожаев маковых полей, они оставляли себе львиную долю прибыли. Однако не сокровища, имевшие в Шань второстепенное значение, но власть над своими людьми – вот что являлось главным источником их силы. И американцы, и русские оказывались неспособными утвердить свое могущество на этой земле именно потому, что не имели власти над ее обитателями. КГБ и ЦРУ пытались прибрать к рукам Шань, пользуясь, по сути, одними и теми же методами, а проще говоря, соря деньгами направо и налево.

Местное население открыто потешалось над жалкими потугами чужеземцев. Вожди, презрительно усмехаясь, отказывались вступать в какие-либо сделки. Здесь деньги пасовали перед властью. Власть контролировала крестьян, выращивавших сырье для производства опиума; власть распоряжалась воинами, охранявшими кустарные фабрики по переработке этого сырья; власть гнала караваны мулов, груженных зельем, по крутым склонам гор туда, где их поджидали предприимчивые и жадные торговцы.

За долгие годы, проведенные в изгнании, вдали от родного Гонконга, Чень Чжу твердо усвоил одну истину: подлинная власть заключается в господстве одного человека над другим. Обладатели же сколь угодно гигантских сокровищ, считающие, будто располагают какой-то властью, пребывают в плену иллюзий.

Хуайшань Хан, в течение многих лет отстраненный от подлинной власти, набивал свою виллу всевозможными редкостями и диковинами, стоившими норой целые состояния. И что с того? После смерти владельца сокровищница неминуемо опустеет. Ее содержимое окажется разграбленным, растащенным по частям случайными людьми, проходимцами или даже государством. И что останется в результате? Ничего такого, что навсегда запечатлело бы в себе образ ушедшего в небытие человека.

Но то, что замыслил Чень Чжу, рискованное и грандиозное предприятие, затеянное им, должно было навеки преобразить весь мир. Подобно египетским фараонам, он собирался воздвигнуть себе вечный монумент – свидетельство его недолгого пребывания на этой планете.

Я оставлю жадность для тех, чьи мелочные души трепещут при виде добычи, —рассуждал он сам с собой. Именно жадность и была написана на лице Хуайшань Хана, когда тот разглядывал спящую девушку, представлявшую для него такую большую ценность. Он жаждет завладеть тем, что недоступно ему, —подумал Чень Чжу. – А это фактически и есть определение жадности. Он хочет ребенка. Из-за этогонеобычного желания, ощущения лишенности чего-то необходимого и проистекает его лютая ненависть к Ши Чжилиню. И, быть может, в этом причина его привязанности к бедной девушке, его открытого восхищения ею и непонимания тяжести мучений, которым он подвергает ее.

Глядя на Хуайшань Хана, Чень Чжу поражался разрушительному влиянию времени на тело и душу смертного. Ну чтож, – сказал он себе. – Тем более мне следует поторопиться с осуществлением своих планов. Мир стоит на пороге новой эры.

* * *

Утром каждого четверга Даниэла Воркута получала донесения от Митры. Их доставлял специальный связной. У Даниэлы уже вошло в привычку выделять час перед обедом, на протяжении которого она внимательно изучала шифрованные послания своего лучшего агента в Азии, неутомимо искавшего доступ к секретам Камсанга.

Однако в этот день все шло наперекосяк. Одно неприятное известие следовало за другим. Рано утром ее разбудил звонок дежурного офицера. Он сообщил, что военная разведка срочно требует связи с ее людьми в Афганистане. Поспешно одеваясь, она одновременно отдавала необходимые распоряжения и кое-как уладила назревавший конфликт. Явившись в офис, она узнала, что четыре проводимых ею операции оказались под угрозой срыва. Две из них находились на заключительной стадии и поэтому требовали ее постоянного внимания. Срочно вызвав своих помощников, занимавшихся этими делами, Даниэла битый час обсуждала с каждым из них возникшие трудности, изобретая способы сохранить агентов, над головами которых начали сгущаться тучи.

Ей не удалось отдохнуть даже в обед, ибо сумасшедшее утро заставило отложить все текущие и административные вопросы до преодоления кризиса. В ураганном темпе она провела запланированные на более ранние часы встречи с добрым десятком руководителей отделов.

На этом ее неприятности не закончились. После обеда она получила известие о том, что, несмотря на все усилия, один из ее агентов-нелегалов провалился. Он был взят живым, и теперь Даниэле предстояло начинать трудные и унизительные переговоры по его возвращению домой.

Вечером она встретилась с Карелиным, который привез ее в небольшую квартиру на верхнем этаже кирпичного дома неподалеку от Покровского бульвара. Он не хотел ехать к Даниэле домой, ибо сознание того, что там они постоянно находятся под наблюдением Малюты, стало вконец невыносимым для него. Этой же квартирой он пользовался редко, и можно было рассчитывать, что о ее существовании никому не известно.

Слишком измученная и физически, и эмоционально, чтобы ужинать, Даниэла стянула с себя одежду и закрылась в ванной. Она стояла под душем так долго, что Карелин, не выдержав, принялся барабанить в дверь и громко осведомился, не утонула ли она.

Наконец она вышла, завернутая в толстое махровое полотенце. На ее осунувшемся лице не было и тени улыбки, почти неизменно присутствовавшей на нем во время свиданий с возлюбленным. Их взгляды встретились, и Карелин, наклонившись вперед, нежно поцеловал ее в щеку. Потом он зашел в ванную и закрыл за собой дверь. Через несколько мгновений Даниэла услышала шум бегущей воды.

Она улеглась в постель и некоторое время прислушивалась к умиротворяющему стуку капель дождя по крыше. В темном небе за окном время от времени вспыхивали яркие зигзаги молний: первая гроза пришла в этом году в Москву необычайно рано. Даниэла закрыла глаза и вдруг вспомнила о так и не прочитанном донесении Митры. Она настолько устала, что в первое мгновение решила подождать до утра, однако в конце концов любопытство взяло в ней верх. Желание узнать о прогрессе в деле по проникновению в Камсанг было слишком велико. Перевернувшись на живот, она дотянулась до своей сумочки, лежавшей в кресле рядом с кроватью. Даниэла отнюдь не собиралась делиться своими секретами даже с Карелиным, однако опасаться было нечего. Ключ к шифру был известен только ей и сэру Джону Блустоуну.

Устроившись поудобней на подушках, она вскрыла конверт и стала не спеша читать послание.

Прочитав несколько строк, она опустила донесение и уставилась на закрытую дверь ванной так, словно пыталась увидеть сквозь нее, что творится внутри. Ее сонливость как рукой сняло. Она выпрямилась и, начав заново, прочитала донесение до конца. Информация, содержавшаяся в нем, была поистине шокирующей. Блустоун сообщал сведения, полученные им от Неон Чоу касательно агента Куорри в Москве по кличке Аполлон. В последней строчке было напечатано имя шпиона: Михаил Карелин.

Когда Даниэла дошла до этого места, то почувствовала такой спазм в желудке, что ее чуть не вырвало. Откинув голову на подушку, она долго старалась прийти в себя.

Михаил Карелин являлся шпионом, работавшим на иностранную державу, более того, на самого закоренелого врага Даниэлы.

По чисто профессиональной привычке она тут же стала изобретать способы выведать, в чем состоит задание Карелина. Ей следовало перевербовать его или, если бы это оказалось невозможным или нецелесообразным, вывести на чистую воду. В конце концов, он ведь был предателем, изменившим родине.

Однако Даниэла думала совсем о другом. Потрясенная до глубины души, она вдруг отчетливо осознала, что ее отношение к Карелину ничуть не изменилось. Предатель или патриот, он все равно продолжал оставаться мужчиной, которого она любила. И она знала, что не сделает ничего, что могло бы поставить под угрозу их роман.

Даниэла Воркута, генерал КГБ, представитель высшей партийной элиты, воспитанная с младенческих лет в духе преданности делу социализма, родине и партии, неожиданно почувствовала себя самой обычной женщиной. Она поняла, что ни ее высокое звание, ни пост главы Первого управления, ни даже членство в Политбюро не имеют для нее столь важного значения, как ей когда-то казалось.

Карьера, служба, власть были для нее ничто по сравнению с ее любовью. Как это возможно?—спрашивала она себя. Даниэла провела пальцами по низу живота и дальше, пока они не очутились между бедер. Она не убирала руки оттуда, пока не удостоверилась в своих ожиданиях: момент, которого она дожидалась с нетерпением и опаской уже более двух недель, наступил. Поднеся чуть липкие от выделений руки к лицу, Даниэла увидела, что они дрожат. Наверное, я сошла с ума? —пронеслось у нее в голове. Да и как еще можно было объяснить принятое ею совершенно сумасбродное решение? Однако она сознавала всю нелепость поисков каких бы то ни было разумных объяснений. Это решение не имело никакого отношения к разуму. Его породил неконтролируемый поток чувств, захлестнувших ее.

Через несколько минут Карелин, шлепая босыми ногами по полу, вошел в комнату. Увидев, что свет потушен, он решил, что Даниэла уже заснула. Когда он лег рядом с ней, она лениво потянулась, точно во сне, повернувшись, прижалась к нему своим великолепным, обнаженным телом и начала нежно гладить его спину.