Текст книги "Символические образы. Очерки по искусству Возрождения"

Через два года после насильственного слияния, численность «Compagnia di Raffaello» настолько выросла, что Козимо де Медичи постарался ее расколоть. Он предложил ее членам основать еще одно братство – «della Purificazione di S.Zanobi, detot di S.Marco» – которому предоставил место для встреч в своем любимом монастыре Сан Марко. Была ли это попытка добиться подкупом того, чего не удалось достичь силой? Не была ли «Compagnia di Raffaello» всего лишь «подпольным» вариантом “Compagnia della Misericordia” – объединением недовольных политикой Медичи?

Лишь кропотливый труд в неисчерпаемых архивах Флоренции может обратить эту догадку в убедительную гипотезу. Однако даже догадка не будет вполне бесполезной, если напомнит, что эти картины, помимо своего религиозного смысла, еще и составляли часть того общественного контекста, о котором мы так мало знаем.

Боттичелли: Паллада и кентавр. Флоренция, Уффици

Мифологии Боттичелли
Исследования неоплатонического символизма

Постскриптум вместо предисловия

Статья о мифологиях Боттичелли задумана и написана почти двадцать пять лет назад. Ее целью было показать, что мифологические картины Боттичелли можно связно прочесть в свете неоплатонического истолкования. Чтобы обосновать эту точку зрения, прежде в литературе не встречавшуюся, я собрал большое количество текстов, принадлежащих главным образом Марсилио Фичино, лидеру неоплатонического Возрождения во Флоренции. Хотя сейчас я не столь уверен в правильности избранной тактики, не могу упрекнуть себя в излишней категоричности.

Два исследователя интересующего нас периода согласились с моей гипотезой – Фредерик Харт в предисловии к книге «Сандро Боттичелли» (Амстердам, 1954) и Андре Шастель во введении к аналогичной книге, изданной в Лондоне в 1959 году. Эрвин Панофский в своей монографии «Ренессанс и “ренессансы” в западном искусстве» (Стокгольм, 1960) не только согласился с неоплатоническим прочтением, но и признал значимость основного отрывка из Фичино, на котором строилось толкование. Эдгар Винд в книге «Языческие мистерии в эпоху Ренессанса» (Лондон, 1958) предложил другое неоплатоническое прочтение. Обсуждая «Рождение Венеры», В.С. Хекшер5656
  Heckscher W.S. The Anadyomene in the Mediaeval Tradition (Pelagia-Cleopatra-Aphrodite); A Prelude to Botticelli’s Birth of Venus. – Nederlands Kunsthistorisch Jaarboek. Vol. VII. 1956. P. I f.f


[Закрыть] подчеркивает средневековые традиции, которые он видит в картине. П.Франкастель5757
  Francastel P. La fête mythologique au Quattrocento. Expression litétraire et visualision plastique. – Revue d’Esthetique. Vol. V. 1952. P. 276 suivv.


[Закрыть] подчеркивает этот элемент преемственности, идущий от средневековых мистерий и романов. Во второй статье5858
  Francastel P. Un mito poético y social del Quattrocento: La Primavera. – La Torre, Revista General de la Universidad de Puerto Rico. V. 1957. P. 276 sq.


[Закрыть] он еще теснее увязывает «Весну» с «Комментариями на некоторые свои сонеты» (Commento sopra alcuni de’ suoi sonetit) Лоренцо Медичи и прославлением семейства Медичи.

Наконец, два автора ставят под сомнение аллегорическую трактовку картин и предлагают вернуться к более ранней концепции, которая возводит их не к философским взглядам Фичино, а к любовной поэзии Анджело Полициано, чей отрывок из стансов на турнир Джулиано Медичи долго считали ближайшей параллелью к картинам Боттичелли. Из этих двоих А.Б. Ферруоло5959
  Ferruolo A.B. _Botticelli’s Mythologies, Ficino’s De Amore, Poliziano’s Stanze per la Giostra: Their Circle of Love. – Art Bulletin. Vol.XXXVII. 1955. P. 17 f.f


[Закрыть] все же допускает определенную связь с неоплатонической философией любви, а Чарлз Демпси6060
  Dempsey Charles. Mercurius Ver: the sources of Botticelli’s Primavera. – Journal of the Warburg and Courtauld Institutes. Vol.XXXI. 1968. P. 251–273.


[Закрыть] считает «Весну» прямой иллюстрацией классических текстов, связывающих Венеру с весной, а, следовательно, и параллелью к поздней поэме Полициано «Рустикус», восходящей к той же традиции.

Таким образом, результаты обсуждения – не в мою пользу, и я, естественно, сомневался, включать ли в книгу столь длинный очерк, который, повторяю, не претендует на доказательность. Решился я ради той самой проблемы метода, о которой рассуждаю во введении. Мне кажется, что иконологический анализ не должен сводиться к поиску текстуальных источников. Литература о «Весне» с избытком доказала – если это еще надо доказывать, – что древняя и ренессансная литература содержит бесчисленные упоминания о богине любви, красе ее садов, Флоре и грациях и даже о Меркурии. Я не отрицаю, что когда мы читаем эти гимны любви и весне, перед нашими глазами встают картины Боттичелли. Мало того, такие ассоциации не ограничены более ранними текстами; читая изящные описания Спенсера, трудно не вспомнить Боттичелли. Я не сомневаюсь, что художники и поэты действительно черпают из общей копилки идей и образов, которые проясняют друг друга. Я отнюдь не хочу принизить ученость моих коллег, указавших на многие пропущенные мной литературные параллели, но мне кажется, что именно их многочисленность не столько выявляет, сколько затемняет проблему. Во введении я привлек внимание к сформулированному Хиршем принципу, согласно которому, прежде чем интерпретировать тот или иной труд, надо по возможности установить его жанр. Эта моя исходная точка и даже самый принцип подхода как-то затерялись в последующем обсуждении. Может быть, в таком смещении акцентов виновен я сам – тем, что привел слишком много документов и апеллировал к господствующей теории о неоплатоническом характере Возрождения, а это создает опасность движения по кругу.

В то время, когда Боттичелли писал свои мифологии, они не принадлежали к какой-либо устоявшейся категории. Верно, что мифологические темы часто изображались в светском искусстве главным образом на на свадебных сундуках, ларцах или на шпалерах, но, насколько нам известно, Боттичелли первым написал мифологические картины такого монументального рода, размером и серьезностью сопоставимые с религиозными творениями эпохи. То, что благодаря трудам Тициана и Корреджо стало привычным в XVI веке, было новаторством в конце 1470-х, когда Боттичелли писал «Весну», первую из своих мифологий. Имеем ли мы право рассматривать их в свете позднейшего развития? А ведь именно так поступают те, кто восхваляет Боттичелли как открывателя языческих сюжетов в живописи, первым написавшего нагую Венеру, и объявляют его глашатаем возрождения язычества, которое для большинства ассоциируется с Флоренцией Лоренцо Медичи. Как увидит читатель, мой очерк начинается с утверждения, что такая трактовка утратила значительную часть своей убедительности. Даже для XVI века Панофский и другие исследователи предлагают новое прочтение мифологического жанра и концентрируют внимание на неоплатонической концепции мифа как выражении не столько современной чувственности, сколько древней мудрости. Конечно, остается методологическая проблема – из того, что данный миф может быть истолкован символически, еще не следует, что в данном случае предполагалось именно такое прочтение. Вот почему я настаивал и настаиваю на предположительном характере моего неоплатонического толкования. Однако свою гипотезу я строил не на текстах, а на реконструкции исторической ситуации. Она-то, на мой взгляд, и может объяснить, как появился новый жанр картин, представленный «Весной». Ни в одной из последующих дискуссий не упоминалась моя реконструкция обстоятельств, побудивших заказать картины нового типа.

И «Весна», и «Рождение Венеры» написаны для виллы Кастелло, принадлежавшей троюродному брату Лоренцо Медичи – Лоренцо Пьерфранческо, для которого Боттичелли работал и после. Документы показывают, что виллу для него приобрели в 1478 году. Лоренцо было тогда всего пятнадцать лет. «Весна» стилистически точно вписывается в этот период, и потому давно высказано предположение, что ее заказали, отделывая виллу для Лоренцо Пьерфранческо. Теперь выяснилось, что в том же году Фичино направил юному Медичи моральное наставление в форме аллегорического гороскопа. Оно заканчивалось призывом к молодому человеку устремить взор на Венеру, олицетворяющую Humanitas («гуманность», «человечность»): пусть он отдастся очарованию этой прекрасной нимфы, которая полностью в его власти. Есть свидетельства, что Фичино очень серьезно относился к этому моральному поучению. Наставникам юноши он написал сопроводительное письмо, в котором просил, чтобы ученик выучил послание наизусть.

Я не утверждаю и не могу утверждать, что картина Боттичелли иллюстрирует послание. Я скорее предполагаю, что оно должно было служить той же цели. Мы знаем, что Фичино придавал большое значение силе зрения. В частности, он вслед за Цицероном считал, что на юношей легче повлиять зримой демонстрацией, чем абстрактными наставлениям. «Не говорите им о добродетели, – писал он, – но представьте добродетель в виде прекрасной девы, и они в нее влюбятся». Может быть, красота боттичеллиевской Венеры обязана своим появлением этой педагогической теории?

Есть еще один аспект исторической ситуации, который я, быть может, недостаточно подчеркнул: той самой Humanitas, которую Фичино так пылко рекомендует молодому человеку, Лоренцо-младшему, по всей видимости, и недоставало. Всю свою жизнь он отличался гневливостью, и мне удалось выяснить, что от его вспышек страдал сам Лоренцо Великолепный6161
  См.: Приложение, письмо 3.


[Закрыть]. Богатый, но политически инертный родственник изрядно досаждал неофициальному правителю Флоренции. Вот бы приручить его, внушить ему ценность Humanitas, которая означает не только образованность, но и обходительность. В статье «Символические образы» (Icones Simbolicae), также помещенной в этой книге, я утверждаю, что неоплатоническая концепция живописи сближала ее с музыкой – и та, и другая оказывают длительное психологическое воздействие. Возможно, ради такого воздействия Фичино и придумал новый род живописи. Она должна была смягчить характер молодого человека, как влияние планеты Венеры определяет душевный склад тех, кто под ней рожден. Если заказчики верили в такое влияние богини, их должен был заботить ее подлинный облик. Ибо, подобно тому как амулет действен только тогда, когда изображение на нем правильно, так и картина для благотворного воздействия обязана быть верной.

В своей статье я предполагаю, что главным источником здесь послужило описание Венеры и ее свиты в «Золотом осле» Апулея, а именно в пантомиме, изображающем суд Париса. Эту гипотезу мои критики приняли в штыки. Панофский, в частности, отвергает ее по филологическим и сущностным основаниям, и доводы его, безусловно, заслуживают уважения. Однако он соглашается, что «можно допустить наличие сходства» между картиной и описанием Венеры в обществе танцующих граций с орами, разбрасывающими цветы, хотя «эта аналогия, и без того не очень убедительная, еще больше ослабляется тем, что число времен года на картине сведено к одному»6262
  Panofsky E. Renaissanсе and Renascences in Western Art. Stockholm, 1960. P. 195.


[Закрыть]. Я по-прежнему считаю, что ученый, желавший снабдить художника точным описанием Венеры, какой ее видели древние, мог помнить этот отрывок, но из всего сказанного ясно, что эта частность не влияет на мою главную гипотезу о категории картины «Весна». Как ни подчеркивал я предположительный характер связи с Апулеем, я не помог себе, предположив, что программа могла строиться на ошибке в тексте. Такое возможно, но мы вступим на зыбкую почву, если начнем перекраивать текст, приближая его к картине. Я не хотел бы исключать Апулея из списка авторов, к которым мог прибегнуть советчик Боттичелли, но согласен, что часть текстов, предложенных Демпси также годятся на эту роль.

В одном отношении я всегда был ближе к антифилософской позиции Демпси, нежели к тем, кто считает «Весну» (либо отдельно, либо вместе с «Рождением Венеры») сложной философской аллегорией. В моем отрывке о трех грациях, который Эдгар Винд отверг на философском основании, речь шла как раз о трудностях, с которыми сталкивается интерпретатор, пытаясь прочесть в картине определенное символическое высказывание. Я не хочу защищать конкретную формулировку или отрицать, что эта триада связана с традицией, представленной в отрывке из Прокла, который приводит Винд, однако проблема метода, которую я поднимаю, по-прежнему кажется мне существенной: являются ли эти картины своего рода философскими диаграммами в духе аллегорий Леонардо и позднейших исследователей иероглифики, или это скорее изображения божеств ради их образа и назначения? В отсутствие противоположных свидетельств мифологии Боттичелли представляются мне именно такими, хотя в случае «Минервы» можно предположить и более развернутую философскую «программу».

Основываясь на близости патрона Боттичелли к Фичино и на обстоятельствах, в которых эти картины были заказаны, можно предположить, что они рассматривались не просто как украшения. Смысл, а следовательно и психологическая действенность предполагались не столько в картине, сколько в самом мифе. Не так важно, считать ли «Весну» аллегорией времени года или изображением Венеры со свитой, видеть в «Рождении Венеры» противопоставление ей Венеры Небесной или подчеркивать влияние Апеллесовой Афродиты Анадиомены и сходных описаний в «Турнире» Полициано. Гораздо важнее наша идея о том, как к этим работам подходить. Я предполагаю, что именно неоплатонический подход к мифу «открыл для светского искусства эмоциональные сферы, бывшие до того прерогативой религиозного поклонения». Я по-прежнему считаю, что моя гипотеза заслуживает внимания, вот почему я решился перепечатать эту статью.

Август, 1970

Вместо введения

Историю славы Боттичелли еще предстоит написать6363
  О его славе в Англии см.: Levey Michael. Botticelli and Neneteenth-century England’. – Journal of the Warburg and Courtauld Institutes. Vol XXIII. 1960. P. 291–306.


[Закрыть]. Важная часть этой славы – любовь, которую его открыватели в XIX веке питали к «языческим» сюжетам6464
  Полную библиографию по Боттичелли до 1931 года см.: Marle, Raimond van. Italian Schools of Painting. XII (The Hague, 1931). P. 14 f.f К этому следует добавить монографии: Gamba C. (Milano, 1936); Ventury L. («Phaidon») (Wien, 1937); Mesnil J. (Paris, 1938) (bibliographie raisonnee); Betitni S. (Bergamo, 1942); Spender S. («Faber Gallery») (London, 1946); Bargellini P. (Firenze, 1946). Среди работ, не упомянутых в Art Index, я бы хотел назвать еще: Terrasse C. Botticelli, Le Printemps. Paris, 1938; Renzio T. del. Lustful Breezes make the Grasses sweetly tremble. – Polemic. May. 1946; Stern H. Eustathe le Macrembolithe et le «Printemps» de Botticelli. – L’Amour de l’Art. 1946 (IV); Salvini R. Umanesimo di Botticelli. – Emporium. 99. January 1944. Последняя во время работы над статьей была мне недоступна.


[Закрыть]. Для поколений любителей живописи эти картины служили декорацией флорентинского кватроченто, на фоне которой разыгрывалась красочная драма Возрождения. По мере того, как этот сон рассеивался, яснее становилась потребность в более строгом историческом толковании мифологий Боттичелли. Мы слишком много узнали о встречных течениях на исходе XV столетия, чтобы согласиться с той трактовкой, какую по большей части предлагают книги о Боттичелли6565
  Сравнительный обзор предыдущих дискуссий см.: Chaslel A. Art et Religion dans la Renaissance Italienne, Essai sur la méthode. – Bibliothèque d’Humanisme et Renaissance. VII (1945); Kristeller P. O. Humanism and Scholasticism in the Renaissance. – Byzantion. XVII. 1944/1945. P. 346 f.; две книги не упомянуты в этих статьях: Trincaus C.E. Adversity’s Nobleman. New York, 1940; Dulles A. Princeps Concordiae. Cambridge, Mass., 1941. Fergusson W.K. The Renaissance in Historical Thought. Cambridge, Mass., 1948; Cantimori, Delio. La Periodizzazione dell’eta del Rinascimento nella storia d’Italia e in quella d’Europa. – X Congresso Internazionale di scienze storiche. Roma, 4–10 sentembre 1955. Vol. IV. Firenze, 1955; Panofsky, Erwin. Renaissance and Renascences in Western Art. Stockholm, 1960; Hay, Denys. The Italian Renaissance and its historical background. Cambridge, 1961; Tinsley, Helton (ed.). The Renaissance, a Reconsideration of the Theories and Interpretations of the Age. Madison, 1961; Gabel, Leona et al. The Renaissance Reconsidered. – A Symposium. – Smith College Studies in History. Vol. XLIV. Northampton, Mass., 1964. Короткая сводка есть у A.Вентури: Venturi A. Botticelli. Roma, 1925; см. также в цитированных выше монографиях Ж.Месниля и ван Марля.


[Закрыть]. На следующих страницах я попытался предложить гипотезу, более соответствующую тому, как мы сегодня понимаем Возрождение. Отправной точкой для нее послужили тексты, свидетельствующие, что Марсилио Фичино духовно руководил заказчиком Боттичелли в то время, когда создавалась «Весна», и что в их переписке обсуждалась неоплатоническая концепция классических богов. Я не претендую на то, чтобы представить «доказательства» там, где доказательства невозможны, и лишь утверждаю, что мифологии Боттичелли можно связно истолковать в свете неоплатонической образности.

Множество отрывков из Фичино, цитируемых в поддержку этого взгляда, не должно замутнять тот факт, что целые слои подобной литературы по-прежнему не изучены и дальнейшие поиски могут выявить лучшие, более близкие параллели. Хотя мне не удалось совсем избежать полемики с более ранними интерпретациями, не следует понимать это так, будто данная попытка претендует на окончательность. На самом деле есть одно важное допущение, которое предлагаемая гипотеза делит со всеми предыдущими. Это допущение может быть в любой день опрокинуто удачной находкой: гипотеза, что мифологии Боттичелли – не прямая иллюстрация существовавших литературных отрывков, но основаны на программе, написанной гуманистом специально для этого случая. Что такие программы для картин в кватроченто существовали, можно заключить из источников того времени, но до наших дней дошел лишь один ранний пример этого странного рода литературы – подробное наставление, которое Париде да Чезаре составил для Перуджино относительно росписи кабинета (Studiolo) для Изабеллы д’Эсте6666
  Foerster R. Studien zu Mantegna und den Bidern in Studierzimmer der Isabella Gonzaga. – Jahrbuch der Preussischen Kunstsammlungen. XXII. 1901. S. 166. Английский перевод см.: Cartwright, Julia. Isabella d’Este. London, 1904. I. P. 331 f.


[Закрыть]. Надежда отыскать подобные документы для картин Боттичелли, увы, крайне мала. Без них реконструкция подобных недостающих звеньев между произведением искусства и образом мыслей, преобладавшим в кругах заказчика, всегда остается достаточно рискованной.

Марсилио Фичино. Фрагмент фрески Козимо Росселли. 1486

Сандро Боттичелли. Автопортрет. Деталь картины Ботичелли «Приношение волхвов». Галерея Уффицци

«Весна»

Для всякого, кто интересуется проблемой метода, нет ничего лучше, чем обратиться к противоречивым толкованиям «Весны» и связанной с ней дискуссиями6767
  Короткая сводка есть у A.Вентури: Venturi A. Botticelli. Roma, 1925; см. также в цитированных выше монографиях Ж.Месниля и ван Марля.


[Закрыть]. Мы можем обойтись без подробного разбора литературы, поскольку каждый последующий автор обычно останавливался на слабых местах предшественника; но пелена этих интерпретаций – как допустимых, так и фантастических – осела на картине подобно толстому слою цветного лака, который не удалить, не выяснив хотя бы в общих чертах его составные части.

Во-первых, есть магия имени, приставшего к картине с легкой руки Вазари, когда он не вполне точно назвал ее «Венерой», которую осыпают цветами грации, знаменуя наступающую Весну6868
  Vasari G. con comment. di G.Milanesi. III. P. 312. «Venere, che le Grazie la fioriscono, dinotando la primavera». Не следует чересчур серьезно воспринимать это описание, сделанное через семьдесят пять лет после завершения картины. Всякий раз, когда мы можем проверить Вазари по независимым источникам, мы видим, что он склонен путать сюжеты. В этом смысле с библейскими фресками Боттичелли в Сикстинской капелле он обошелся не лучше, чем с потолками Микеланджело или со «Станцами» Рафаэля. Пример, более близкий к нашему случаю, – описание Вазари пира Венеры у Тициана. Вазари не знал источника – Филострата, у которого нимфы по обету приносят Венере дары, и потому принял тициановских нимф за аллегории Милости и Красоты (Vasari G. VII. P. 434). Двойной смысл, подразумеваемый его рассказом о боттичелиевской картине «Венера… знаменует весну», – скорее всего, плод такой же догадки. Она подозрительно хорошо вписывается в практику «маньеристского» периода и круга, в котором вращался Вазари. Он мог иметь в виду Венеру Анджело Бронзино, которая действительно «знаменует собой» весну, обозначенную тремя знаками зодиака (Panofsky E. Studies in Iconology. New York, 1939 [далее: Studies]. P. 85). О ненадежности Вазари в иконографических вопросах см. Введение.


[Закрыть]. Как результат, ученые набрали в классической литературе целый ворох отрывков, упоминающих Венеру и Весну6969
  Важнейший отрывок из трактата Лукреция «О природе вещей» будет более полно обсуждаться по другом поводу.


[Закрыть], так что в итоге получилась целая антология сладостных гимнов любви и маю. Во-вторых, интерпретаторов заворожил «Турнир» Полициано. Начало этому положил Варбург, который попытался установить связь между тем, как поэт и художник зрительно передают классическую древность в терминах движений. В своей знаменитой докторской диссертации на эту тему7070
  Sandro Botticelli’s «Geburt der Venus» und «Frühling». Leipzig, 1893. I. S. 1 f.f (переиздание: Gesammelte Schrifetn. Leipzig– Berlin, 1932); см. также мою книгу: Aby Warburg. London, 1970.


[Закрыть] Варбург не только протягивает нить между «Рождением Венеры» и стансами Полициано, но и указывает на отрывок из той же поэмы, чьи атмосфера и образный строй напоминают «Весну». Позднее Марраи и Супино в более подробном сравнении доказали, что сходство между поэмой и картиной на самом деле невелико, но сладкозвучные стансы Полициано по-прежнему приводят рядом с картиной Боттичелли и даже называют ее «иллюстрацией» к «Турниру»7171
  По этому поводу чаще всего приводят три отрывка. В одном описана первая встреча Джулиано с его дамой:
Candida è ella, e candida la vesta,Ma pur di rose e fior dipinta e d’erbaLo inanellato crin dall’aurea testaScende in la fronte umilmente superba…Она бела и в белое одета;Убор на ней цветами и травойРасписан; кудри золотого цветаЧело венчают робкою волной…  Это описание довольно сходно по атмосфере, но не в конкретных деталях. У «Венеры» Боттичелли на платье нет роз, и волосы ее не соответствуют чарующим строкам Полициано.
Ell’era assissa sovra la verdura,Allegra, e ghirlandetat avea contestaDi quanti fior creassi mai natura,De’quai tutat dipinta era sua vesta.E come prima al gioven puose cura,Alquanta paurosa alzo a testa;Poi colla bianca man ripreso il lembo,Levossi in piè con di fior pieno un grembo.На радостной траве она сидела,Плетя венок из всех земных цветов,Которые найти вокруг сумела,Которыми пестрел ее покров.Но вот на Юлия она возделаГлаза, не сразу ужас поборов,И встав, цветы на лоне удержалаТем, что рукою их к себе прижала.(Пер. Е.Солоновича)  Зримое очарование этих строк вновь настолько заворожило читателей, что многие готовы пренебречь различиями. Полициано представляет робкую нимфу, которая сидит на траве, глядит на приближающегося Джулиано снизу вверх и встает, прижимая цветы к лону. В конце концов, в итальянской литературе и живописи есть и другие прекрасные девы, плетущие венки по весне. Они принадлежат образной системе куртуазной любви, отраженной на многих картинах интернационального стиля – скажем, на фреске «Май» Торре дель Акила в Тренте. Другая часто цитируемая строфа может указывать в том же направлении. В ней Амур возвращается во владения матери:
Al regno ov’ogni Grazia si diletat,Ove Biltà di fiori al crin fa brolo,Ove tutot lascivo, drieto a Flora,Zefiro vola e la verde erba infiora.…царство…Где каждой Грации привольно цвесть,Где кудри красоты – в цветочных гроздах,Где вожделенно Флору на летуЗефир объемлет и земля – в цвету.(Пер. А.Баранова)  Здесь мы опять имеем зыбкое сходство с картиной Боттичелли. Зефир и Флора обитают в царстве Венеры. Но у Полициано описание этого царства по-настоящему разворачивается только после приведенных строк, и вскоре мы узнаем, что эти двое, наравне с Красотою и Милостью, обитают бок о бок с такими персонификациями, как Страх, Утеха, Скупость, Подозрение и Отчаяние. Любовный сад Клавдиана, который Полициано взял за образец, архетипичен для всех аллегорических средневековых садов. Эта традиция достигает вершины в «Романе о Розе», «слабый отзвук» которого Л.Ф. Бенедетто услышал в «Турнире» («Il Roman de la Rose» et la Letetratura Italiana. – Beihefet zur Zeitschrift für Romanische Philologie. XXI. 1910). Возможно, не просто совпадение то, что Хёйзинге персонажи «Романа о розе» тоже напомнили Боттичелли (The Waning of the Middle Ages. London, 1924; русский перевод: Осень Средневековья. М., 1988). Мне кажется, что эти стороны «Турнира» часто недооцениваются. Если его образный строй Полициано напоминает нам Боттичелли, то не потому ли, что картина принадлежит к тому же широкому течению, а вовсе не иллюстрирует стансы? Характер этой традиции, образный ряд, связанный с любовью и весной, прекрасно проследил К.С.Льюис в книге «Аллегория Любви» (Oxford, 1936; далее: Lewis C.S. Allegory).


[Закрыть]. Такое полное слияние картины с поэмой особенно дорого эстетическому движению и породило третий компонент мифа. Это легенда о «Прекрасной Симонетте». Если «Турнир» и впрямь вдохновил создание «Весны», то нет необходимости прощаться с любимой романтической сказкой, связавшей Боттичелли и суинберновскую красавицу, умершую от чахотки в двадцать три года и оплаканную Лоренцо и его кругом в гиперболизированных в духе Петрарки стихах. Распространение этой легенды отчасти вызвано ошибочным примечанием к Вазари в издании Миланези; гораздо удивительнее, что она продолжает жить, хотя Хорн и Мениль доказали: нет никаких свидетельств, что Боттичелли когда-либо писал юную супругу Марко Веспуччи7272
  Во втором издании Вазари (III. Р. 322) всего лишь пишет, что одна из женских голов Боттичелли, как говорят (si dice), – возлюбленная Джулиано Медичи. Возможно, Вазари имеет в виду любовницу Джулиано, мать Папы Климента VII. Тем не менее «Прекрасную Симонетту» видели едва ли ни во всех боттичеллиевских красавицах. А.Ф.Рио (Rio A.F. L’Art Chretien. 4 tt. Paris, 1861– 1867) начал с Юдифи. Затем Рёскин во «Флорентинской Ариадне» напечатал письмо некоего мистера Тирита о нравственном аспекте изображения с голой натуры. Автор ни мало не сомневается, что именно Симонетта позировала Боттичелли для Венеры, для Истины – в «Клевете» и для многих других фигур. Далее он размышляет о том, что должен был чувствовать художник, видя ее «неприкрытой». Затем возникло предположение о связи с «Турниром», побудившее таких ученых, как Варбург, Боде, Ясиро и Сезнек, принять либо отвергнуть легенду, к негодованию Ж.Мениля, воскликнувшего: «И не английские прерафаэлиты, не изнывающие от безделья старые девы забавляются этой странной игрой, а серьезные доктора и профессора…» (Conaissons-nous Botticelli?– Gazetet des Beaux Arts. LXXII. 1930. II. Р. 87). Появись эта отповедь чуть раньше, может, ван Марль и не написал бы, что «Боттичелли – художник, который в “Рождении Венеры” идеализированно изобразил любовь Джулиано к Симонетте, отзвук которой, полагаю, он чувствовал в своем сердце» (Marle, Raimond van. Italian School of Painting. XII. P. 6).


[Закрыть]. Ее связь с турниром Джулиано следует рассматривать в свете представлений о рыцарстве, согласно которым «дамы были столь же незаменимы на турнире, как доспехи и кони» (Хорн).

Привлекательность этих интерпретаций и то, как пылко их отстаивают в отсутствие мало-мальски ощутимых свидетельств, – наглядный пример романтического подхода к прошлому. История для сторонников этого подхода – не фрагментарная запись бесчисленных событий и судеб, но упорядоченный спектакль, в котором любимые эпизоды следуют один за другим7373
  Эта тенденция, так замечательно спародированная сэром Максом Бирхольмом в «Savonarola Brown», породила нелепейшие теории о живописи кватроченто. Утверждали даже, что два воина в рельефе «Воскресение Христа» в Барджело, приписываемом Вероккьо, изображают Лоренцо Медичи, оплакивающего убийство своего брата Джулиано (Barfucci, Enrico. Lorenzo di Medici e la Società Artistica del suo tempo. Firenze, 1945. P. 183).


[Закрыть]. Знаменитая картина вроде «Весны» должна быть связана с самым прославленным меценатом эпохи – Лоренцо Великолепным, ее должна была вдохновить самая известная поэма того времени – стансы Полициано; она должна отражать самое красочное событие той поры – великий турнир, и воспевать его самых привлекательных героев – Симонетту и Джулиано. Менее грубый вариант романтической интерпретации допускает, что картина не прямо иллюстрирует поэзию или изображает событие. Она отступает на позицию более привлекательную и не так легко опровергаемую – например, что «Весна» символизирует пору Возрождения, ее весенний прилив юности и восторга7474
  «Никакая другая картина не может быть более подходящим символом Возрождения» (Fiocco G. La Pitturs Toscana del Quattrocento. Novara, 1945). Подобной же чести удостоилась и Симонетта. Джузеппе Портильотти (Portigliotit, Giozeppe. Donne del Rinascimento. Milano, 1927) она видится «как символ весны, аллегория мимолетной юности». Если подобные утверждения – просто риторические красоты, то возразить против них нечего. Однако в истории подобные метафоры имеют свойство закрепляться как «интеллектуальные озарения». В итоге «типичными» считаются лишь те документы эпохи, которые соответствуют символу, а толкования, явно выстроенные по принципу порочного круга, преподносятся как серьезные проявления духа истории.


[Закрыть] или «выражает» дух времени7575
  «Она изображает весну Ренессанса во Флоренции, которой предстояло вскоре омрачиться бедствиями, эпидемиями и религиозным фанатизмом» (Стивен Спендер). В другом месте я просил поточнее употреблять слово «изображение» (Wertproblem und mitetlalterlisсhe Kunst. – Kritische Berichte zur Kunstwissenschaft. VI. 1937; переиздано: Meditations on the Hobby Horse. London, 1963).


[Закрыть] и тот языческий карнавал, который непременно подкрепляется цитатами из вакхической песни Лоренцо7676
  Э. Вальсер (Walser E. Gesammelte Studiеn zur Geistesgeschichte der Renaissance. Basel, 1932. S. 116) предостерегал от переоценки значимости этих песен, окрасивших для XIX века всю ту эпоху.


[Закрыть].

Эти романтические построения не распространились бы так широко, не будь в творчестве Боттичелли определенных качеств, дающих простор самым немыслимым толкованиям. В своей незаслуженно забытой лекции Л. Розенталь еще до конца прошлого столетия указывал, что своей популярностью – тогда находившейся на пике – Боттичелли обязан именно тем, что в странно неоднозначное выражение его фигур каждый может вложить желаемый смысл7777
  Rosenthal L. Sandro Botticelli et sa réputation à l’heure présente. Dijon, 1897. Об общей проблеме интерпретации физиогномических выражений см. интереснейшую книгу: Laban, Ferdinand. Der Gemuet sausdruck des Antinous. Berlin, 1891. То, как позднейшие наблюдатели выстраивают вокруг произведения целую историю, чтобы объяснить загадочные выражения лиц, обсуждал Э. Крис (Kris E. Die Charakterköpfe des F.X.Messerschmidt. – Jahrbuch der Kunsthistorischen Sammlungen in Wien. Neue Folge.


[Закрыть]. Он мог бы добавить, что именно это свойство боттичеллиевских лиц не только допускает, но и требует истолкования. Эти загадочные лица не отпускают нас, пока мы не выстроим вкруг них теорий, не объясним их таинственное выражение. Литература о «Весне» прекрасно иллюстрирует этот занятный психологический факт. Жесты и выражения ее фигур породили самые различные объяснения, и убежденность, которая вкладывалась в эти разноречивые прочтения, ни разу не помешала следующему автору с той же уверенностью изливать на бумаге свои собственные домыслы. Пятнадцать текстов, собранных в примечании7878
  VI. 1932). Я имел честь принимать участие в дальнейших исследованиях др.Криса, касавшихся выражений лица в искусстве. Проблему проекции, неотделимую от этих вопросов, я попытался полнее описать в статье: Portrait Painting and Portrait Photography. – Apropos. No.3. 1945; см. также мою статью: The Evidence of Images. – Interpretation. Theory and Practice, ed. C.S. Singleton. Baltimore, 1969. Pater W. The Renaissance. London, 1870. Oн «пишет богиню удовольствий… но не без некой тени смерти в сероватой плоти и увядших цветах». Binyon L. The Art of Botticelli. London, 1913: «В “Весне” <Венера>… появляется вновь, какая печальная, с какими задумчивыми глазами, словно знает о боли, которая приходит с рождением, и о печали, переплетенной с человеческим восхищением». Plunkett, Count. Sandro Botticelli. London, 1900: «…печальная ликом женщина, может быть Венера Детопитательница или Обращающая Сердца или та, которой Цезарь воздвиг алтарь. Лик ее печален и задумчив, как и пристало матери человеческого рода…» Gebhart E. Sandro Botticelli et son époque. Paris, 1907: «Ее правая рука как бы благословляет; ее глаза ни на кого не смотрят… сурова роль этой Венеры…» Schmarsow A. Sandro del Botticelli. Dresden, 1923: «Только беспечный маленький сынок, парящий над головой с натянутым луком, и позволяет узнать в ней Владычицу Царства Любви. В остальном подательница блаженства скромна и сдержанна, голова ее наклонена, черты почти меланхоличны и насторожены, так что мы не знаем, завлекает ли она Марса разделить с ней ложе в лесу или вспоминает погибшего Адониса».
  Marrai B. La Primavera del Botticelli. – Rassegna intrnazionale della letetratura e dell’arte contemporanea. Anno 2. Vol.5. 1901: «Эта Венера… беременна. Обратите внимание на ее походку, на особенность ее позы, на необычную бледность ее лица (лица, которое мы называем „характерным“ для Боттичелли)…»
  Portigliotti G. Donne del Rinascimento. Milano, 1927: «В “Весне” мы замечаем, в частности, сужение шеи, припухлость мышечного волокна, углубление яремной впадины, что напоминает нам стольких женщин, страдающих от чахотки».
  Uhde W. Zu Botticellis Primavera. – Monatsheft für Kunstwissenschaft. Vol.1. 1908: «…в счастливом ожидании… задумчиво она поднимает правую руку, задумчиво наклоняет голову, словно ждет озарения…»
  Jacobsen E. Der Frühling des Botticelli. – Preußische Jahrbücher. 92. III., 1898: «Молодая, окутанная грезами женщина… это Симонетта с возлюбленным; страдающие черты ее последних дней… теперь и мы понимаем волнение юной женщины, обращенной к себе, как если бы ее душа растворялась в мечтательных образах. Вспомним, что она была мертва, и вот она опять живет. Она жива! Жива! Новые, слишком сильные чувства переполняют ее, она простирает руку, словно защищаясь…»
  Escherich, Mela. Botticellis Primavera. – Repertorium für Kunstwissenschaft. XXXI. 1908: «<Венера>… чье полублагословляющее, полу-обороняющееся движение руки, кажется, выражает глубоко серьезное Noli me tangere547547
  Не прикасайся ко мне (лат.).


[Закрыть]».
  Steinmann E. Botticelli. Bielefield, etc., 1897: «…она медленно выступает вперед, ее… голова слегка склоняется набок, она с грациозной улыбкой смотрит на зрителя…»
  Schaefefr E. Sandro Botticelli. Die Zeichnungen zu Dante Alighieri «Die Göttliche Komödie». Berlin, 1921: «…c задумчивой улыбкой Венера обозревает свое вечное царство…»
  Cartwright J. Isabella d’Este. 2 vols. London, 1904: «<Венера>…выходит приветствовать весну».
  Venturi A. Botticelli. Romа, 1925: «Венера приближается усталой раскачивающейся походкой, правая рука ее движется, словно отбивает ритм танцующим грациям…»
  Muther R. Die Renaissance der Antike. Berlin, 1903: «Цветущие ветви… под которыми стоит, смеясь, богиня Красоты».


[Закрыть], показывают, что в прелестных чертах «Весны» видели целый спектр эмоций, от печали до радости. Одни рассуждали о ее меланхолии, другие находили на ее лице типичные признаки беременности или чахотки, третьи утверждали, что она «улыбается» или даже «смеется». Равным образом и движение ее правой руки воспринималось по-разному: у одних она «приветствует Весну» или «отбивает ритм танцующим грациям», у других выражает «священный трепет», у третьих – «полублагословляет, полуобороняется». Не удивительно, что сама картина вызвала столь противоречивые толкования, как «Пробуждение Симонетты в Элизиуме», «Брак Менипповой сатиры с Меркурием», «Загадка женственности», «Возвращение медичейской весны» или «Два божества замышляют устроить встречу влюбленных»7979
  Эти названия давали картине Э. Якобсен, Ф. Уиккоф, В. Уде. Г.Ф. Янг (развивая идеи Стилмана и основывая свое толкование на турнирном девизе Лоренцо «Le Temps revient»548548
  «Время возвращается» (фр.).


[Закрыть]) и Стивен Спендер, который предваряет свое толкования обезоруживающей ремаркой: «Во всяком случае, картину легко понять как шараду… Борей… выталкивает вперед робкую юную особу… Венера руководит… Купидон целит стрелой в молодого человека».


[Закрыть].

Из всего этого можно сделать вывод, что эстетический подход впечатлительного критика для непроницаемой тайны искусства Боттичелли ничуть не безопаснее романтического взгляда историка-фантазера. Язык выражений в изобразительном искусстве остается двусмысленным. Чтобы обрести определенный смысл, его элементы нуждаются в контексте. В случае Боттичелли это затруднение усугубляется еще его странной исторической позицией. Мы лишены того руководства в толковании жестов и ситуаций, который дают жесткие формулы средневекового искусства, а его мастерство в передаче тонкости выражений не поспевало за новой проблемой8080
  Приведенные выдержки, похоже, не подтверждают мнение Танкреда Борениуса, нашедшего у Боттичелли «совершенное владение выражениями человеского лица» (Italian Рainting up to Leonardo and Raphael. London, 1945).


[Закрыть]. Боттичелли вполне мог бы подписаться под словами Альберти, что лишь тот, кто пытался рисовать смеющееся или плачущее лицо, знает, как трудно их различить8181
  Alberti L.B. Kleinere Kunsttheoretische Schrifetn, ed. H. Janitschek. – Quellenschrifetn für Kunstgeschichte. XI. Wien, 1877. S. 120 (русский перевод А.Г. Габричевского: Леон-Баттиста Альберти. Десять книг о зодчестве. М., 1937).


[Закрыть]. Чудесные страницы, которые мастера прозы посвятили эмоциональному воздействию боттичеллиевских фигур, останутся чисто субъективными, пока мы не сумеем установить их контекст иными средствами8282
  Nahm M.N. Aesthetic Experience and its Pressupositions. New York, 1946. Р. 270 f. Взяться за этот вопрос автора заставила проблема иконографии Боттичелли – открытие Э.Виндом истинного сюжета «Покинутой» (The Subject of Botticelli’s Derelitat. – Journal of the Warburg and Courtauld Institutes. IV. 1940–1941). Поразительно, сколько труда потрачено, чтобы объяснить выражения боттичеллиевский лиц. Мистер Тирит, запустивший легенду о Симонетте, усмотрел на лицах его обнаженных, что даме не нравилось позировать. Приведу еще только один пример, поскольку из него многое становится ясным. Вазари говорит, что голова святого Августина работы Боттичелли «достойна наивысшей похвалы, ибо на лице этого святого он выразил ту глубину, остроту и тонкость мысли, которая свойственна лицам, исполненным премудрости и постоянно погруженным в исследования предметов высочайших и наитруднейших». О той же голове Л.Бинион пишет: «В 1478 году во Флоренции разразилась чума… кажется, что-то от трагического восприятия жизни, многократно повторенного в повседневной уличной обстановке… проникло в его видение Августина» (Binyon L. The Art of Botticelli. P. 71). Это показывает, насколько далеко может завести «физиогномическое» толкование произведения искусства, если видеть в них «выражение» эпохи, причем от этого не застрахованы даже такие чуткие исследователи, как Л.Бинион.


[Закрыть]. Те, кто хочет защитить суверенность художественного чувства, часто критикуют «иконологический» подход к историческим исследованиям. Критики упускают тот факт, что лишь во взаимодействии темы и исполнения, ситуации и жеста рождается выражение. Попытки установить его конкретное значение не разрушают творения прошлого, а лишь помогают нам воссоздать их исторический смысл8383
  Я обсуждаю то, что назвал «приматом смысла» в статье «Использование искусства для изучения символа» (The use of art for the studies of symbols. – The American Psycologist. Vol. 20. 1965; теперь переиздана: James Hogg, ed. Psychology and the Visual Arts. Harmondsworth, Middlessex, 1969).


[Закрыть].