Текст книги "Символические образы. Очерки по искусству Возрождения"

Рыб, как и Овна, сопровождают много созвездий, из них для иллюстрации выбрано последнее:

В последнем градусе Рыб, с левой их стороны, встает Кит (Belua)… Рожденные при восходе этого созвездия будут рыбаками, но будут ловить крупную рыбу… (VIII, 17, 5).

Медальон, изображающий ловцов крупной рыбы, которые Гете счел иллюстрацией к Филострату357357
  Philostrats Gemaelde, No 74.


[Закрыть], возможно, воспроизводит часть подробностей из Манилия, который живописно рисует охоту на кита.358358
  Manilius, V, 660 sqq.: “…extendis laqueare profundum retibus et pontum vinclis armare fürentem. et velut in laxo securas aequore phocas carceribus claudet raris et compede nectent incautosque trahent facularum lumine thynnos”.


[Закрыть]

Влияние Манилия становится очевидным в медальоне под Овном. Корабли на заднем плане могут иметь отношение к Кораблю, который, как мы видели, первым встает под Овном. Сцена же на переднем плане явно взята из другого зодиакального знака. Она изображает качества рожденных под Дельфином (Delfnius), который встает с Козерогом – ему, как расположенному в углу, собственно, было положено два медальона.

Здесь Фирмик кратко сообщает:

В восьмом градус Козерога встает Дельфин (Delfinus). Всякий, рожденный при восходе этого знака будет рьяным пловцом, но, если присутствует Сатурн, он станет ныряльщиком… (VIII, 15, 2).

У Манилия тот, кто советовал Джулио, мог найти описание, словно напрашивающееся на иллюстрацию:359359
  Manilius, V, 415–45.


[Закрыть]

 
Когда же Дельфина огни начинают вставать
В созвездье Весов, и по жидким плывут небесам,
Неведомо, к суше иль к морю рожденных способность направят:
Въедино собравшись, то в сторону ту, то в другую
Совместным усилием будут они увлекать.
Подобно тому, как Дельфин то нырнет, то всплывает со дна,
То прыгнет, а то повернет и причудливо чертит фигуры,
Рожденный под этим созвездием мощной рукою
Прибой рассечет и к чужим берегам устремится,
Иль будет ногами брести по дну глубочайшего моря,
Как будто по мелям, как будто по твердому полю.
И воды его понесут на себе и удержат,
Когда на боку, на спине ль отдохнуть он захочет,
Забудут текучесть свою и под ним не расступятся ввек.
Иль будет нырять в безграничной пучине подводной,
Нерея-царя навещать и дщерей его нереид,
С разбитых сбирать кораблей под водою товары,
Купцам уменьшая ущерб, океану же алчному – прибыль.
А с ними и те, кто посредством машины взлетают на воздух
И облаков выше проносятся, словно кометы,
Иль, севши на доску, в черед свой друг друга толкая,
Взмывают и падают, в небо и снова на землю.
Иль те, что огонь перепрыгнуть умеют, на жесткую землю,
Как будто на воду умеют упасть невредимо;
Лишенные крыл, их тела тем не мене Дельфину
В воздушной стихии, созвездию их, подражают…
 

Сам ли Джулио захотел поместить эту сцену, столь привлекательную для ренессансного художника, на переднем плане медальона, под Овном, посвященного Кораблю, или для этого имелись более глубокие основания?

Даже есть оставить в стороне «детей Дельфина», трудно понять принцип, по которому выбраны эти медальоны. Все, кроме одного, изображают судьбу родившихся при восхождении того или иного созвездия. Исключение – мрачная темница, предназначенная тем, кто родился при заходе Арктура.

У девяти знаков из двенадцати просто взяты первые или первые два созвездия из перечисленных у Фирмика: Заяц в Близнецах, два Осла в Раке, Сириус в Льве, Корона в Деве, Стрела в Весах, Жертвенник и Кентавр в Скорпионе, Арктур в Стрельце, Змееносец и Дельфин в Козероге, Орел в Водолее. По большей части использованы первые фразы каждого отрывка, но в двух из тринадцати названных медальонов явно выбрано более благоприятное толкование – победитель зверей, а не преступник под Сириусом, военачальник, а не грабитель под Орлом. В случае Тельца (Fissio ungulae) и Рыб (Belua) взяты последние из упомянутых созвездий, в случае Овна – первое (Корабль) и четвертое (Козленок) в наиболее благоприятном своем виде. В Стрельце (восход и заход Арктура) первым положительным вариантом пренебрегли, вероятно, потому что верного друга изобразить труднее, чем стража, а может, по другой, неведомой нам причине.

Из всего этого следует, что главной идеей цикла никак не мог быть конкретный гороскоп, скажем, Федериго Гонзага или Палаццо дель Тэ. – ясно, что в конкретном гороскопе лишь одно созвездие встает и одно садится. Значит, цикл, скорее всего, носит общий дидактический характер, и цель его – напомнить, скольким влияниям подвержен человек, сколько звезд, согласно надписи, могут «его пленить», направить ум к размышлениям о космическом порядке в духе введения к восьмой книги Фирмика, из которой выбраны темы для медальонов:

Воззри на небеса, мой славный Маворс, отверстыми очами, и пусть твой дух всегда созерцает прекрасное устройство божественного творения. Ибо тогда наша душа, проникшись собственным величием, освободится от низких пороков тела, сбросит помехи бренности и устремится к своему создателю… ибо это знание позволяет нам хоть на миг заглянуть в то, как творит божественная мудрость, и ведет нас к тайне нашего собственного происхождения. Ибо, если мы будем всечасно заняты размышлениями о божественном и устремим наш дух к небесным силам, пробуждая их в божественных обрядах, мы избавимся от низких желаний. И все это приведет нас к большим достижениям, так что мы будем презирать все, что почитается дурным или удачным в человеческой доле. (VIII, 33, 2-3)

При таком толковании нет ничего языческого в размышлении о небесах и небесных законах. Как и более популярные серии, на которых изображались «дети планет», эти фрески иллюстрируют научное учение, которое вовсе не обязательно противоречит вере, поскольку затрагивает вполне земные вопросы, здешнюю судьбу рожденный под тем или иным созвездием. В медальонах Салы деи Венти это псевдонаучное учение представлено в живописной форме, которая, похоже, сознательно избегает избитого и очевидного, опять-таки в духе Фирмика Матерна, подчеркивающего эзотерический характер своих откровений:

… природа Божества скрывается за многими завесами, чтобы нелегко было к ней приблизиться и открыть на всеобщее обозрение величие ее происхождения. Мы в своей книге тоже пытались сделать ее чтение ясным для верных, но недоступным для невежд и безбожников, чтобы достославные слова древних не замарались святотатственным обнародованием. (VIII, 33, 2-3)

Кто бы ни сочинял программу для этой комнаты, ему вполне удалось создать атмосферу мистической таинственности360360
  И Вазари, побывавший во дворце в 1541, и Джакомо Страда в 1577, считали, что медальоны представляют собой календарный цикл с занятиями каждого месяца. Отдельные медальоны также получили ошибочные названия. Скажем, А.Саламанка в 1941 (В, XV, 29, 2) воспризвел гладиаторов в «Ungula Tauri» с подписью “Trigeminorum Horatiorum Curatiorumque pro Patria Gloriosum Certamen” (Славное сражение трех Горациев и Куриациев за Отечество).


[Закрыть] – хотя использованный метод не вполне нов. Во всяком случает, поворот от «вульгарной» планетарной астрономии к более «эзотерической» мудрости Манилия предвосхищен в знаменитом астрологическом цикле Феррары, города, из которого ведет род сиятельнейшая матушка Федериго.361361
  Ср. A.Warburg, “Italienische Kunst und Internationale Astrologie im Palazza Schifanoja zu Ferrara”, Gessammelte Schrifetn, II, S. 459 f.


[Закрыть] В обоих циклах планеты, обычно изображаемые совместно с зодиакальными знаками, заменены двенадцатью олимпийцами, каждому из которых, по Манилию, поставлен в соответствие знак.362362
  Manilius, II, 439-47. Cp. Warburg, loc. cit., fgi. 107 и p. 470. Двенадцать олимпийцев на потолке идентифицировал и отделил от двенадцати месяцев Frederick Hartt, op. cit.


[Закрыть] При взгляде на потолок Салы деи Венти видно, что и здесь, как в Ферраре, сохранена приведенная у Манилия последовательность, хотя сопоставление с зодиаком и нарушено из-за необходимости вместить изображения в имеющееся пространство.363363
  Полный обзор потолка см. Frederick Hartt, op. cit., Pls. 192, 193.


[Закрыть]

Если начать с начала календарно года, то есть с Водолея в юго-восточном углу комнаты и двинуться по зодиакальному кругу, Юнона, как ей и положено, окажется за Водолеем, Нептун – за Рыбами, Минерва – за Овном. Продвигаясь параллельно стенам, мы увидим идущих в правильном порядке Венеру, Аполлона, Меркурия, Венеру, Юпитера и Цереру, хотя из-за общей геометрии цикла они оторвались от своих зодиакальных знаков. Завершив обход, мы увидим, что оставшиеся четыре знака в правильном порядке помещены по центральной оси свода: Вулкан (золоченая лепнина), Марс, Диана (с Актеоном), и, наконец, Веста (снова лепнина).

Олимпийцы втиснуты таким странным образом, потому что двенадцать сплюснутых шестиугольников, непосредственно прилегающих к знакам зодиака, оставлены двенадцати месяцам. Они, разумеется, идут в верном порядке – январь рядом с Водолеем, февраль между Водолеем и Рыбами, Март между Рыбами и Овном и так далее. У такого расположения есть даже преимущество перед традиционным – оно учитывает, что Овен, скажем, встает не первого марта, и что на каждый месяц приходится по отрезку от двух знаков.

И вот, при том, что цикл зодиакальных знаков с изображениями месяцев – самый что ни есть расхожий средневековый календарный сюжет, советчик Джулио вновь обнаружил свою оригинальность. Это особенно заметно в изображениях месяцев. Вместо привычных картинок364364
  Ср. J.C. Webster, The Labors of the Months in Antique and Mediaeval Art (Evanston and Chicago), 1938.


[Закрыть] мы видим довольно обескураживающий набор классических сюжетов, призванных, без сомнения, явить подлинный облик этих месяцев. Тот, кто задумывал этот цикл, явно имел доступ ко всем античным календарным премудростям, например, к той, что обсуждается в «Фастах» Овидия, в «Сатурналиях» Макробия и в других менее известных источниках. Гуманисты и астрологи шестнадцатого века как раз начали тщательно собирать и сличать эти материалы – и один из характерных их представителей, Лука Гаурико, возможно, подскажет нам разгадку большинства этих образов.365365
  Ср. Lucas Gauricas, Opera Omnia (Basileane, 1575). Месяцы обсуждаются в Calendarium Ecclesiasticum, p. 694 (на ней ошибочно напечатан номер 946) и далее, а также в De Geometria et eius Partibus, p. 1753 sq.


[Закрыть]

Januarius, разумеется, представлен двуликим Янусом, держащим ключ; (согласно Овидию, «Фасты», I, 99 ключ должен быть в левой руке). Рядом с ним змея, кусающая свой хвост – иероглиф вечности, столь дорогой сердцу каждого ренессансного философа. Februarius обрел форму фавна с двумя факелами, явная аллюзия на Луперкалии “Fauni sacra bicornis” (Овидий, «Фасты», II, 268). «А в течении двенадцати дней в феврале весь народ приносит жертвы с восковыми факелами».366366
  Gauricas, loc. cit., p. 694 (напечатано 946).


[Закрыть] Март, разумеется, изображен в виде самого Марса, от которого, как мы слышали, производят его название многие, хотя и не все.367367
  Ibidem, p. 693 и 1760.


[Закрыть] Апрель иллюстрирует рождение Венеры, ибо, по Макробию, одно из толкований возводит название месяца к греческому названию пены, из которой встала богиня.368368
  Ibidem, p. 1760.


[Закрыть] Для Мая из многих предложенных Макробием этимологий выбрана Майя, мать Меркурия369369
  Ibidem, p. 1762.


[Закрыть] (который сидит у нее на коленях, держа кадуцей). Для июня советчик Джулио также выбрал из всех возможных вариантов Юнону, которую проще изобразить.370370
  Ibidem, p. 1762.


[Закрыть] Июль и август – разумеется, Юлий Цезарь и Август.371371
  Ibidem, p. 1763.


[Закрыть] Но дальше выбор ясных и понятных образов явно оказался затрудненным – как изобразить простые, без всякой таинственной подоплеки числительные, содержащиеся в названиях месяцев с сентября по декабрь? Похоже, что для сентября-октября сочинитель программы нашел-таки искомое у Макробия и других авторов. У них мы читаем, что в древности делались попытки присвоить имена императоров и этим двум месяцам. Тиберий, Домициан, Антоний Пий и Коммод пытались захватить эти месяцы и тем обессмертить свое имя.372372
  Ibidem, p. 1764.


[Закрыть] Для ноября-декабря, впрочем, не осталось и такой возможности. Похоже, здесь решили вернуться к традиционным занятиям месяца в maniera antiqua. Едва ли мы угадаем, какой именно текст лежит за веселой ноябрьской сценкой с крылатыми путтами. Для декабря можно отыскать отдаленную аллюзию все у того же Луки Гаурико, который отождествляет его с египетским месяцем Choeac, «плодоносным».373373
  Ibidem, p. 1765.


[Закрыть] Однако хотелось бы знать более веские основание, по которым этот месяц представляют «путты, собирающие маслины», как сообщает нам современник.374374
  Ср. письмо Каланды от 27 сентября 1527: “No veduta la camera dei venti, alla quale se lavora et de stucchi et de pictura;… in la volta hanno dipinte doi di quelli spattii che dicono mandole ed comincio a tertza, in uno hanno fatot un Jano, in l’altra putti che coliono d’una oliva”. (Я видел комнату ветров, где идут работы лепниной и фреской… На своде они написали две или три истории, которые называют lozenge и приступил к третьей. В одной они изобразили Януса, в других – путтов, которые собирают маслины.) Ср. S. Davari, Il Palazzo del Te, L’Arte (1899, и Mantua, 1904 и 1925). Согласно стихам Драконтия, маслины собирают не в декабре, а в ноябре; ср. D. Levi, The Allegories of the Months in Classical Art”, The Art Bulletin, 1941, p. 270.


[Закрыть]

Впрочем, название свое в документах того времени комната получила не от росписи, а от золоченых лепных масок шестнадцати ветров – по одному над каждым медальоном – которые отделяют безбурную небесную сферу от тревожных сцен на земле. Действительно ли шестнадцать ветров375375
  Гаурико (loc. cit., p. 1741 sq.) обсуждает классическую терминологию ветров по Витрувию, а также обсуждает дополненную розу ветров с шестнадцатью ветрами, которую называет новейшим изобретением.


[Закрыть] – главное в комнате, или эти маски, как и орлы в соседней, были выполнены раньше остального убранства, а имя, появившееся в ранних документах, осталось и после росписи?

Вряд ли следует придавать этому названию слишком большое значение, ибо другой современный источник говорит о “camera delli pianetti et venti”,376376
  G.Romano, Cronaca del Soggiorno di Carlo V in Italia (Milano, 1892), p. 262. См. ниже.


[Закрыть] и если планеты эти не были изображены на шпалерах, от которых не осталось следа, то остается присовокупить это упоминание к великому множеству других свидетельств, убеждающих, что загадки ренессансной иконографии свою задачу выполнили – остались загадками.

Однако, вне сомнений, были исключения. Когда император Карл V в 1503 году посетил Палаццо дель Тэ, он много восхищался этой комнатой, которая в то время служила жилищем самому маркизу. Нам сообщают, что он провел здесь час в разговоре с кардиналом Чибо, попросил в подробностях все ему объяснить, очень хвалил комнату, тех, кто расписал ее и придумал.377377
  Ср. G.Romano, op. cit., p. 262 (рассказ записан, скорее всего, со слов Л.Гонзага): “Poi entro nell’altra camara qual si chiama la camara delli Pianetti et Venti, dove ora alloggi il prefato Sr. Marchese, quale cammara sommamente piacque a sua Maestà…” (Затем вошел в другую комнату, которая зовется комнатой Планет или Ветров, где помещается вышесказанный синьор маркиз, и она чрезвычайно понравилась Его Величеству…) стр. 266: “…et sua Maestà si rittirò nella camara delli venti, et raggionò per un’hora cosi publicamente con il Cardinale Cibo, laudando molto queste ca-mare, et cosi il Maestro et inventore di esse, et di tante diversitate di cose vi fürno et erano, et cosi minutamente sua Maestà volse intendere il tutot…” (… и Его Величество удалились в комнату ветров и, видимо для всех, в течение часа разговаривали с кардиналом Чибо, всячески превознося эти комнаты, а также тех, кто их придумал и выполнил, и все разнообразие содержащихся в них вещей, и так Его Величество хотели получить полнейшее объяснение вплоть до самой малой подробности.)


[Закрыть]

Так кто же ее придумал? В отсутствие документальных свидетельств можно лишь высказать догадку. Это мог быть тот самый Лука Гаурико, в чьих трудах мы отыскали ключ к изображениям большинства месяцев. Даже без этого свидетельства, которое само по себе еще бы ничего не говорило, он – наиболее подходящий кандидат в астрологические советчики Федериго Гонзага. Мы знаем, что он поддерживал с семейством Гонзага самую тесную связь.378378
  Ср. E.Percopo, “Luca Gaurico, ultimo degli Astrologi”, Società Reale di Napoli, Atti della Reale Academia di Archeologia, Letetre e Belle Arti, XVII, parte II, 1895.


[Закрыть] Он сочинил поэму-предсказание о будущем Мантуи,379379
  Lucae Caurici Neapolitani Prognotica ad illustrissium ac invictissium Mantuae Marchionem … 1503–1535; Op. Omnia, p. 1572.


[Закрыть] провел несколько лет в этом городе380380
  Он жил в Мантуе в 1512 и около этого года, а также, вероятно, в 1524. Ср. E. Percolo, loc. cit.


[Закрыть] и включил особый совет Федериго в предсказание на 1526 – велел тому опасаться в июне женщин и лошадей, двух основных своих увлечений.381381
  В памфлете-предсказании “Al Clemente 7 Pontifici clementissime…” мы читаем такой совет: “A Federigo Gonzaga, marchese de Mantua, Illust. Il-lustrissimo Signore, per tutot Junio 1526 te aquisterai qran gloria in lo mistiero dele arme et li nimici poco poteranno offendere tua Maiesta, starite sano sa fu-girite el superfluo coito et alcun sinistro de Cavalli per liquali haverite gran dan-no, tua Matre clarissima havera uno poco de alteratione…” (Федериго Гонзаге, Сиятельному маркизу Мантуи: Сиятельнейший синьор, весь июнь 1526 ты будешь одерживать большие победы в предприятиях, подобных военным и твои супротивники не смогу сильно повредить Твоему Величеству; ты будешь здоров, если будешь избегать излишних сношений с женщинами и некой дурной лошади из твоих конюшен, которая может сильно тебе повредить; здоровье твоей светлейшей матушки малость изменится.) Гороскоп Федериго напечатан и обсуждается Гаурико в его “Tractatus Astrologius” (Venezia, 1552), p. 44.


[Закрыть] весной этого года, как раз когда задумывался Палаццо дель Тэ, Гаурико состоял с маркизом в переписке и, возможно, даже приезжал в Мантую.382382
  Ср. предисловие к “De Rebus Coelestibus” Bonicontri (Venezia, 1526). “Illustrissimo Mantuae Marchioni Federigo Gonzagae… L.Gauricus Neapoli– tanus Felicitatem. Quom septimo Idus April. 1526 statuissem invictissime Im– perator, pro communi utilitate, Laurentii Miniatenis Bonicontri De rebus cum naturalibus, tum Divinis Libellum Aldinis typis excudendum promulgare, e vestigio oblatae sunt nobis literae Maiestatis tuae, quibus ultro accersitus nefas duxi absque munuscolo tuam adire celsitudem, imitates Parthorum consuetudinem, apud quos non licebat quempiam ire salutayum claros sine munere reges. Suscipe igitur Augustissime Princeps Fausto Sidere pro Gaurici Munusculo Bonicontri opusculum paene divinum…” (Сиятельнейшему маркизу Мантуанскому, Федериго Гонзаге… Л.Гаурико из Неаполя желает радоваться. Когда, непобедимый военачальник, я седьмой иды апреля 1526 года решил напечатать книгу Лоренцо Бониконтри о предметах естественных и божественных в Aldinis typis, для общественного блага, в этот миг мне принесли письма Твоего Величества, от которых я пришел в восхищение и счел за преступление явиться к Твоему Высочеству без какого-нибудь скромного дара, следуя примеру парфян, которые не разрешали подступить к своему славному царю иначе как с подарками. Прими же, августейший государь, под счастливой звездой, этот скромный труд Бониконтри в дар от Гаурико.) Исследования, которое директор Архива Гонзага, доктор Джованни Пратико, любезно предпринял в Мантуе, подтверждают, что Гаурико писал маркизу из Венеции 9 апреля 1526 года, выражая желание приехать в Мантую и служить ему “viribus et ingenio”, однако никаких свидетельств их дальнейших отношений пока не найдено.


[Закрыть] В любом случае он презентовал Федериго первое печатное издание “De Rebus Coelestibus” Бониконтри, а в посвящении превозносил его как второго Александра, Цезаря, Августа, Гектора и Ахилла. Возможно, у Пьетро Аретино был резон, в свою очередь, посвятить Федериго Гонзага сатирическое предсказание на год 1527, в котором он высмеял Гаурико и его астрологические выкладки.383383
  Pietro Aretino, Judicio over prognostico de mastro pasquino quinto evangelista de anno 1527, a marchese Federico Gonzaga. В предисловии высмеивается Гаурико и “quella pecora de Abumasar”. Памфлет, к сожалению, не сохранился. Ср. E.Percopo, loc. cit., p. 25.


[Закрыть]

Как раз в это время Аретино приобрел поразительное влияние на маркиза, пообещав удовлетворить разом и его стремление к славе, и любовь к эротической живописи.384384
  Ср. A. Luzio, Pietro Aretino… e la Corte dei Gonzaga (Turin, 1888). В другом месте я привожу хвалебное высказывание Аретино о Венере Сансовино. Продолжение отрывка еще более откровенно: “Ho detot a Sebastiano, pitotr miracoloso, che il desiderio vostro e che vi faccia un quadro de la invenzione che gli piace, purche non ci sien su ipocrisie ne stigmati ne chiodi. Egli ha guirato di dipingervi cose stupende”. (Я сказал Себастьяно, этому замечательному художнику, что Вы хотите, чтобы он написал Вам картину, и что подойдет любая выдумка, лишь бы там не было ханжества, стигматов и гвоздей. Он поклялся, что напишет для Вас изумительные вещи.) Pietro Aretino, Il Primo libro delle Letetre, ed. F. Nicolini (Bari, 1913), p.16.


[Закрыть] Странно ли, что поневоле видится, как два разума, представлявшие полярные аспекты своего времени, борются за верховенство в жутковато-фантастическом мире Палаццо дель Тэ?385385
  Невозможно не заметить «аретинианскую» составляющую в Сале де Псиче. Тем более интересно задуматься над надписью, идущей по карнизу этой странной комнаты: FEDERICVS GONZAGA. II. MAR… HONESTO OCIO POST LABORES AD REPARANDAM VIRT. QUIETI CONSTRVI MANDAVIT. (Федерико Гонзага, маркиз… повелел воздвигнуть для честного отдохновения от трудов для восстановления сил в тиши.) Возможно, ударение на здоровое и восстанавливающее действие “honestum ocium” – не более чем попытка упредить критику. Но только ли совпадение, что все у того же Луки Гаурико есть трактат, озаглавленный “De Ocio Liberali”, в котором мы читаем следующий отрывок: “Est huiusmodi ocium nihil aluid, nisi vacatio quaedam, et intermissio a gravibus seriisque rebus, ad relaxationem animi, atque vires aliquantum reparandas quum nullum in se turpitudinem habeat, sed potius honestatem”? (И этот вид отдыха есть ничто иное, как своего рода опустошение и прерывание серьезных дел, для отдохновения души и некоторого восстановления духа, ничуть не зазорное, но скорее заслуживающее чести.) (Ed. cit., p. 1849.) Правда, этот трактат опубликован позже, но совпадения в формулировках все равно примечательны.


[Закрыть]

Сюжет пуссеновского «Ориона»386386
  Статья напечатана в The Burlington Magazine, 1944, pp. 37–41.


[Закрыть]

 
То было видение, или аллегория:
Мы слышали, затрепетали листы, хоть не было ветра,
У брода, у стесанных частой ходьбою камней,
И гром прокатился по лесу, объятому тенью;
И вышел тогда Орион-исполин из-за древа
Сам ростом со ствол, на плечах же его человек
Главой задевал облака…
 

Сачверелл Ситуэлл, «Пейзаж с великаном Орионом»387387
  Sacheverell Sitwell, Canons of Giant Art. Twenty Torsos in Heroic Landscapes (London, 1933). В этом томе содержатся две поэмы и заметки об «Орионе» Пуссена.


[Закрыть]

Беллори рассказывает нам, что из двух пейзажей, написанных Пуссеном для М. Пассара, один изображает «историю Ориона, слепого великана, о размере которого можно судить по человеку, стоящему у него на плечах и указывающему ему, куда идти, в то время как другой с земли глазеет на великана».388388
  “Per lo Signore Michele Passart, Maestro della Camera de’ Conti di Sua Maesta Cristianissima, dipinse due paesi; nell’uno la fauola d’Orione cieco gigante, la cui grandezza si comprende da uno hommacino, cho lo guida in pie sopra le sue spalle, et un’altro l’ammira”. G.P. Bellori, Le Vite de’ pitotri, scultori, et architetti moderni (Roma, 1672) (reprint of 1968), Quaderni dell’Instituto di storia dell’arte della Università di Genova, 4), p. 546.


[Закрыть] Идентификацией и публикацией этого шедевра, находящегося сейчас в нью-йоркском музее Метрополитен, мы обязаны профессору Танкреду Борениусу.389389
  T. Borenius, “A Great Poussin in the Metropolitan Museum”, The Burlington Magazine, LIX, 1931, pp. 207–8.


[Закрыть] Странный рассказ об исполинском охотнике Орионе, который был ослеплен за попытку обесчестить хиосскую царевну Меропу и прозрел от лучей встающего солнца – заманчивый сюжет для художника. И все же Пуссен первый – если не единственный – кто его написал.

Быть может, сюжет и впрямь привлек живописца – как полагает Сачверелл Ситуэлл – «своим поэтическим характером и возможностью изобразить великана, наполовину стоящего на земле, наполовину скрытого в облаках, на восходе солнца», но, тем менее, идея воплотить Ориона в живописи принадлежит не ему. Она впервые пришла не художнику, а литератору, этому плодовитому журналисту поздней античности – Лукиану.

В своем риторическом описании Благородного Чертога, Лукиан перечисляет фрески, которыми украшены стены:

Отсюда следует изображение другого древнего мифа: Орион, сам слепой, несет на плечах Кидалиона, который указывает несущему его путь к свету. Появившийся Гелиос исцеляет слепоту, а Гефест с Лемноса наблюдает за происходящим.390390
  Luciani de domo, 28–29; рус. пер. Н. П. Баранова в: Лукиан, Собрание сочинений, т. I. М.–Л., 1935, стр. 73 слл.


[Закрыть]

Можно почти не сомневаться, что этот отрывок – непосредственный источник пуссеновской картины. Подобно «Клевете Апеллеса» у Боттичелли и «Вакханалии» Тициана, «Орион» обязан своим происхождением курьезному литературному жанру классической античности – экфрасису, который воспламенил воображение позднейших столетий подробными описаниями подлинных или вымышленных произведений искусства.

Однако, хотя отрывок из Лукиана и объясняет, вероятно, выбор сюжета, не похоже, чтобы он остался единственным литературным источником. По меньшей мере в одном пункте Пуссен расходится с Лукианом – Гефест не «смотрит на происходящее с Лемноса», но подает советы вожатому и указывает путь на восток, к встающему солнцу. Роль зрительницы отведена другому божеству, Диане, которая тихо смотрит вниз с облака. То же облако, на которое она опирается, образует пелену перед глазами Ориона; таким образом, можно предположить связь между присутствием богини и участью великана. Фелибьен, возможно, чувствовал эту связь, когда описывал картину словами “un grand paysage ou est Orion, aveugle par Diane”391391
  A. Felibien, Entertiens sur les vies et sur les ouvrages des plus exellens Peintres… (Trevoux, 1725), vol. 4, Entertien VIII.


[Закрыть] – при том, что ни в одном античном варианте мифа такого нет. Ориона ослепила не Диана, как бы часто история богини-охотницы не переплеталась с историей охотника-великана. Сказано, что он был в нее влюблен, пытался ее обесчестить, за что и был ею убит (либо за свою похвальбу, что перебьет всех зверей в мире), а затем превращен в созвездие и помещен на небо. Ни в одной версии мифа не говорится, чтобы Диана была замешана в историю его ослепления. Именно ее загадочное появление в виде «безмолвной каменной статуи в открытом небе» и толкнуло мистера Сачверелла Ситуэлла на поэтическое истолкование картины, строящееся на том, что «она (Диана) растает в небе, как только к Ориону вернется зрение». Впрочем, присутствие богини станет менее загадочным, если мы обратимся от античности к справочникам, которыми мог пользоваться Пуссен для более глубокого знакомства с упомянутым у Лукиана мифом.

В четырех сатирических строках Марстона кратко перечислены самые модные тогда у поэтов и художников справочники:

 
Reach me some poets’ index, that will show
“Imagines Deorum”, Book of Epithets,
Natalis Comes, thou I know recites,
And makest anatomy of poesy.392392
  Цитируется в книге Douglas Bush, Mythology and the Renaissance Tradition in English poetry (Minneapolis, 1932), p. 31.


[Закрыть]
 

Никола Пуссен: Орион. Нью-Йорк, Музей Метрополитен

(Дай-ка мне список поэтов, там будет “Imagines Deorum”, Книга Эпитетов, Natalis Comes, ты, я знаю, пересказываешь, и анатомируешь поэзию).

Современный читатель, обратившийся к книгам вроде Natalis Comitis Mythologiae, едва ли увидит связь между сухой ученостью, замешанной на безответственных компиляциях, и просветленным олимпийским миром Пуссена.393393
  Charles Mitchell, “Poussin’s Flight into Egypt”, Journal of the Warburg Institute, I, 1937–1938, p. 342 и примечание 4, в котором впервые привлекается внимание к использованию Пуссеном Наталиса Комеса.


[Закрыть] Самые апокрифические и дикие версии классических и псевдоклассический мифов приводятся и комментируются как величайшая эзотерическая мудрость. Уже из подзаголовка книги: “Explicationis fabularum libri decem; in quibus omnia prope Naturalis et Moralis Philosophiae dogmata in veterum fabulis contenta fuisse perspique demonstrantur” (Разъяснение преданий в десяти книгах, в котором ясно показано, что все учение Естественной и Моральной философии содержалось в древних преданиях) видно, что она принадлежит к обширной традиции, поддерживающей веру в то, будто посвященные могут отыскать в древних преданиях символически или аллегорически зашифрованные тайны Естественной Истории и Моральной философии.394394
  J. Seznec, The survival of the Pagan gods, trans. B.F.Sessions, Bollingen Series, XXXVIII (New York, 1953).


[Закрыть]

Главный метод этого странного искусства герменевтики – произвольная этимология, в котором звуки и значения слов и имен искажаются до тех пор, пока не выдадут своих воображаемых секретов. При том, насколько дикой и нелепой выглядят эти «толкования» сегодня, нельзя отрицать, что они отвечали по меньшей мере одному требованию к успешной интерпретации – самые разрозненные элементы мифа сводились к одному общему деноминатору и даже самые противоречивые эпизоды становились различными символами и проявлениями одной и той же «скрытой истины». В своем толковании мифа об Орионе Наталис Комес решил разбирать различные эпизоды в свете довольно отталкивающей апокрифической истории, согласно которой великан был зачат совместно Нептуном, Юпитером и Аполлоном. Согласно Комесу, это означает, что Орион представляет собой порождение воды (Нептун), воздуха (Юпитер) и Солнца (Аполлон). Вооружившись этим ключом и воображаемым «научным» толкованием метеорологических явлений, он смело приступает к разбору всей легенды как завуалированного символа взаимодействия названных стихий в образовании и развитии грозовой тучи:

…совместной мощью этих трех богов возбуждается субстанция ветра, дождя и грома, которая зовется Орионом. Поскольку более тонкая и разреженная часть воды остается на поверхности, говорится, что Орион научился у своего отца ходить по воде. Когда разреженное вещество рассеивается в воздухе, об этом говорится как о приходе Ориона на Хиос, название которого происходит от «рассеивания» (ибо cheen значит рассеиваться). Когда же затем он попытался овладеть Аэропой395395
  Комес пишет Аэропа вместо Меропа, чтобы истолковать ее имя как «aer»– воздух.


[Закрыть] (sic), был изгнан из этого места и свет его очей потух – это потому, что это вещество должно пройти сквозь воздух и подняться в высшие сферы, когда же оно рассеивается в этой сфере, сила огня иногда ослабевает. Ибо все, что движется не своим движением, теряет свою силу, которая ослабевает по мере движения.

Орион, ласково принятый Вулканом, идет к солнцу, исцеляется и возвращается на Хиос – это, естественно, означает ничто иное, как циклическое и взаимное порождение и уничтожение стихий.

Говорят, он был убит стрелами Дианы за попытку к ней прикоснуться – ибо как только пары восходят в высочайший слой воздуха, так, что словно касаются луны или солнца, сила луны собирает их и обращает в дожди и бури, то есть низвергает своими стрелами; ибо сила луны действует здесь подобно закваске. Наконец, говорят, что Орион был убит и обращен в небесное созвездие – ибо под этим знаком сбираются бури, часты ветра и грозы…396396
  Natalis Comes, Mythologiae, sive Explicationis fabularum libri decem… (Padua, 1616), книга VIII, глава XIII, стр. 459.


[Закрыть]

В этом странном толковании Диана-Луна и впрямь неотъемлема от драматического процесса, символизируемого эпизодом на Хиосе – круговорота воды в природе.

Однако текст Наталиса Комеса, похоже, объясняет не только присутствие Дианы. Длинное грозовое облако, через которое шагает исполин, и которое встает из-за деревьев, растекается по долине, собирается в воздухе и касается ног Дианы – это облако есть ничто иное, как сам Орион в его «реальном» эзотерическом смысле. Можно лишь восхититься тем, как Пуссен совместил общедоступный и сокровенный аспекты мифа в одной картине. Непосвященным облако представляется удачным живописным решением, трюком, который позволяет изобразить слепоту Ориона как переходное состояние – зрение вернется, едва он пройдет сквозь пелену и приблизится к встающему солнцу. Для круга ученых, знакомых с «доктринами Естественной и Нравственной философии, скрытыми в преданиях древности», встающее в грандиозном пейзаже облако представляет самый миф на более высоком уровне: вечную драму «взаимного порождения и уничтожения стихий».

Нам, приученным искать в произведениях изобразительного искусства прежде всего зрительные достоинства, трудно даже и сказать что-нибудь об этом замысловатом интеллектуальном трюке, когда иллюстрация включает в изображение античного мифа еще и ученый комментарий. И впрямь, держись этот трюк лишь на связи с писаниями Наталиса Комеса, его вполне вероятно забыли бы начисто. Достижение пуссеновского гения в том, что он сумел обратить литературную диковинку в живое видéние, что его картина выражает в живописных терминах, то, что обозначает в терминах аллегории. Чуткие созерцатели проникали во внутренний смысл картины без всякого рационального «ключа» к ее эмблематическому языку. Об этом пейзаже Пуссена Хэзлитт по странному наитию написал в своих «Застольных беседах»: «при его прикосновении слова превращаются в образы, мысли становятся предметами»397397
  W. Hazlitt, Table Talks, vol. II (London, 1822).


[Закрыть]фессор Борениус, переоткрыватель картины, сказал: «то, как использованы изобразительные средства суши, неба и моря предполагает природную драму, для которой мифологические средства – всего лишь символы».398398
  loc. cit., p. 208. Icones Simbolicae


[Закрыть]

Читая отрывок из Наталиса Комеса можно не сомневаться, что он буквально описывает подход Пуссена к созданию мифологического пейзажа. Художник, подобный Пуссену, мог взять аллегорическое прочтение мифа как дополнение к лукиановскому экфрасису, только если принимал весь подход целиком. Он тоже воспринимал древний рассказ о колдовстве и насилии как завуалированный эзотерической «иероглиф» меняющихся природных явлений. Таким образом, пейзаж обозначал для него много больше, чем просто сцену для странного и живописного действия. Глубинное значение поднимает пейзаж над сферой реалистического ландшафта или грез об Аркадии – напитанный значением мифа, он стал видением и аллегорией самой Природы.