Текст книги "Сага о белом свете. Порнократия"

Зал безмолвствовал.

«Не наши» психофармакологии безмолвствовали угрожающе… Но ни один не сорвался с места и не ушел из зала!..

…Владимир Николаевич открыл широко рот, опять не отворачиваясь от зала и долго брызгал туда дезодорантом. Потом, с нескрываемой иронией начал так:

«Товарищи и коллеги! Если у кого-либо из вас возникла хульная мысль, что у меня в дезодораторе наркотик – прошу подойти и попробовать… Я извиняюсь, что часто им пользуюсь, стоя здесь на трибуне, но моя эмоциональная речь вызывает не сухость во рту, а неприятный запах… это, кстати, запах серотонина!»

Зал от такого неожиданного поворота в выступлении, сделанного докладчиком, растерянно охнул! А Владимир Николаевич продолжил, как ни в чем, ни бывало:

«Я заканчиваю. Осталось сказать только самое главное! Я заверяю вас, коллеги, что никто не сможет доказать, что феназепам, имеющий одну и ту же формулу с вашими бензодиазепинами, выработан по вашей схеме! Потому, что ваши бензодиазепины – синтетические психотропные препараты, о которых вы ничего не можете сказать в отношении их действия на организм больного человека, на его психику. А советский бензодиазепин, наш феназапем – эндорфин, и добыт он из органов теплокровных животных! Все, что отличает советский феназепам от инородных бензодиазепинов, относится и к советскому пиразидолу, мягкому антидепрессанту – эндорфину, очень близкому к серотонину… У меня все! Благодарю за внимание и терпение. Каждый из присутствующих, если пожелает, может после дебатов подойти ко мне, здесь поставят стол, на котором будут коробочки – красные. Если коробочка с „серпом и молотом“ – это феназепам… Если же с эмблемой Института Психиатрии Министерства Здравоохранения РСФСР, под которой золотыми буквами написано „Подарок от Григория Яковлевича Авруцкого“ – это пиразидол. Коробочек всем хватит, если будите брать по одной штуке феназепами и пиразидола. Но, на всякий случай, на столе будет лежать на сто коробочек больше, чем присутствующих в зале!»

Зал встал! Гром аплодисментов был такой силы, что старинные люстры из дворцов польских шляхтичей, закачались, хрусталь их мелодично зазвенел, как если бы в зале Шаляпин исполнял бы «Блоху»!..

…Авруцкий получил только Государственную Премию. Владимир Николаевич – ученую степень доктора и звание профессора. Так как Сергей Васильевич был с самого начала включен в группу Авруцкого, ибо апробировал препараты, после их проверке на животных, в больнице, в которой работал. Конечно, с официального согласия директора Института им. В. П.Сербского, академика Г. В. Морозова, ему полагалась степень доктора медицинских наук, от которой он категорически отказался. Мотивируя свой отказ тем, что препараты апробировались в разных советских клиниках, а степень доктора присваивали только ему. По существу, он был прав. А формально – нет. Никто из врачей других клиник, где апробировались препараты, не был официально включен в группу Авруцкого…

«Давай, притормози, я спрошу у мужика, как проехать к Лычаковскому кладбищу. Ты, по своей карте, уже полчаса колесишь возле одних и тех же столбов!» – сказал Сергей Володе. Они решили развеяться и отдохнуть от Конгресса в тени надгробий и тишины знаменитого Лычаковского Кладбища, и заплутали. Впереди шел мужчина, наверняка местный. Володя, догнав мужчину, поехал медленно, а Сережа высунулся в окошко и спросил:

«Товарищ, скажите, как проехать к Лычаковскому кладбищу?»

«Волга» почти касалась бампером ног мужчины, а он продолжал идти, словно не слыша, что к нему обратились! Сергей еще раз, громче повторил свою просьбу. Мужчина продолжал спокойно идти. Тогда Володя, остановив машину, вышел из нее, догнал мужчину и сказал:

«Pan powiedzieć, jak dostać się na cmentarz Łyczakowski we?» Мужчина тут же резко повернулся, лицо его расплылось в улыбке, и он ответил:

«Och, mówisz po polsku bardzo dobry, bardzo dobry panie!» Потом добавил, продолжая улыбаться:

«Czy naprawdę mówić po polsku?» «Nie, bo wiem, że kilka zwrotów tylko zaczął nauczać».

«Ну, тогда я буду говорить по вашему, по-русский… Но вас я не люблю… Мой отец сражался против вас. Как раз на Лычаковском кладбище, прятался в старинных склепах… Обязательно туда сходите! Они с шестнадцатого века… Красноармейцы не могли справиться с нашими вплоть до пятидесятого года. Потом все поубивали и в склепах оставили…»

«Так ты, сын власовца или бандеровца?» – не выдержал Сергей, выскакивая из машины. Мужчина обернулся к нему, видимо собираясь что-то резко ответить, но вдруг словно остолбенел, Володя и Сергей с любопытством смотрели на него. Потом, придя в себя, весьма дружелюбно заговорил: «Парень, ты знаешь, что очень похож на Сергея Есенина?»

«Знаю! Только внешне…»

«Я перевел почти всего Есенина. Очень люблю его стихи. Я – поэт и переводчик… Еще я люблю Лермонтова. Тоже небольшую книжечку его лирики выпустил на польском… Пушкина не смог перевести, хотя люблю и понимаю…»

«Интересно!» – в слух сказали Сергей и Володя. Мужчина открыл небольшую сумку, вынул оттуда тоненькую книжке и сказал:

«Только одна и осталась! Все раздарил! Но тебе, Сережа, подарю!»

«А я и действительно Сережа! Только не „Александрович“, а „Васильевич“ и фамилия моя не Есенин, а Хорошко… Прошу, так и подпишите: Сергею Хорошко…»

«Странная у тебя фамилия – Хорошко, да и ты, наверняка ей соответствуешь!..

…«Простите, ребята, за первоначальную негостеприимность… А, что, может ко мне забежим? По рюмочке настоящей „Сливянки“ выпьем…»

«Спасибо, у нас через час банкет. Мы с Конгресса. Видели, наверное, афиши? Весь город ими расклеен!»

«Вы – врачи?» «Врачи».

«Мой отец тоже был врач…».

Мужчина присел на корточки и на колене подписал книжку Сергею, по-русски:

«Другу Сергею Хорошко на добрую память! За то, что он очень похож на моего любимого поэта Сергея Есенина!»

Поблагодарив львовского поэта – поляка, останки отца которого покоятся в старинном склепе Лычаковского кладбища, с автоматом рядом, сражавшего неистово против Советской Армии, друзья пошли к машине. Захлопнув дверь, Сергей на прощанье крикнул мужчине:

«Do widzenia, panowie! Dziękuję bardzo za Esenina!» «I dziękuję do życia Esenina Serge!»

…На обложке книжки было: JESIENIN. На развороте, где оставил надпись польско-львовский поэт – Sergiusz Jesienin. POEZJE. И мелким шрифтом – Poezje wybral i przełożył TADEUSZ NOWAK.

Глава 4. У бурятки все в порядке

«Amour et Voyage. Ça c’est ce que j’appelle un gros câlin!»44
  Вот, что называю Жизнью!


[Закрыть]

«Как – голыми? Даже без трусов?» – Испуганно воскликнул Владимир Николаевич, даже баранку «Волги» чуть не бросил. Они ехали за тремя мини автобусами где-то в огромной степи, темной-претемной ночью, только фары передних микроавтобусов и собственной машины, освещали… весьма широкую и хорошо асфальтированную дорогу. Они ехали на банкет. А куда, – держалось хозяевами Общества невропатологов и психиатров Западной Украины, в полном секрете. Одно было известно всем, что они ехали на банкет. Нет, не на обычный банкет, который организуют хозяева каждого Всесоюзного слета невропатологов и психиатров после работы, а какой-то экстравагантный, прямо-таки, пикантный!

«Я случайно подслушал, как один профессор львовского медицинского института, смеясь, рассказывал своему коллеге-якуту, что его ждет на банкете, – начал свой долгий рассказ Сергей, повернувшись лицом к Володе, – сначала накормят деликатесами и напоят заморскими винами, а потом всех узкой лестницей, цепочкой, поведут в… башню. Там, львовская сауна. Так вот, в предбаннике все должны раздеться догола и оставить одежду в одной из многочисленных ячеек вместе с часами, драгоценностями и с содержимом карманов. В сауну, хотя она и огромная, будут пускать абсолютно голыми и порциями. Как в крематорий! Назад хода нет. В трусах тоже хода нет. В сауне полумрак. Устроена она так, что для всех найдется место: и для любителей погорячее, и для тех, кто жар плохо переносит… Но, самое интересное – это выход из сауны. Как только ты готов, подходишь к одной из дверей – в сауне их несколько. У двери стоит студент или студентка медицинского института, естественно, совершенно голый, или голая! Он, или она, скажет: „Не бойтесь. Это не смертельно!“ И быстро, открыв дверь, мгновенно толкнет тебя в кромешную темноту… И ты полетишь по почти вертикальной металлической, винтами, горки, с невероятной скоростью! И попадешь… в небольшой и достаточно глубокий для мужчины среднего роста, бассейн с ледяной водой. По краю бассейна стоят голые студенты обоего пола. Каждый – у лестницы из бассейна. Он, или она, кого выберешь, подадут тебе руку, и помогут подняться по лестнице из ледяной воды в теплое помещение, в котором царит полумрак. Тебя проводят к одной из дверей. Дверь откроется, как только ты подойдешь к ней. И ты оказываешься в огромной комнате, с точно такими же шкафчиками, какие были на верху. И на том же самом месте, в „той же самой“ (удивительно!) ячейке, где ты оставили одежду, найдешь свою одежду в целости и сохранности, точно так, как ты ее положил! Там, но уже одетые в национальную пляжную одежду – пестрые разноцветные трусики – на мальчиках и девочках, заметь, без лифчиков… Студент или студентка, как пожелаешь, начнут тебя нежно и ласково протирать супер мягким полотенцем ВСЕГО! Особо нежно, прямо таки с эротическими ласками, твою задницу и передницу… Они, протирая, непременно спросят тебя: а не желаешь ли ты получить релаксирующий массаж? Если ты желаешь, они спросят: с мальчиком или с девочкой? А, если хочешь, то с мальчиком и девочкой, с двумя мальчиками, с двумя девочками… Если согласишься и выберешь, с кем, тебя протрут и отведут в одну из многочисленных комнат с массажным столом и массажистом или массажисткой, или обоими… Во, что нас ждет, Володя! Ты газу-то прибавь, а то остановились и автобусов уже не видно…»

«Сережа, я, кажется, два раза спустил, пока ты говорил…, придется, прежде, чем трусы снимать, их выстирать… там это предусмотрено?»

«Думаю, Володя, там все предусмотрено!..»

«Ну, тогда я уже не боюсь и не стесняюсь… Но мне неприятно будет сидеть голым рядом с голой Марией Васильевной… ей уже около 65…»

«Да ты будешь, как на конвейере. Сидеть придется, если только в сауне, но она огромная: возьмешь студентку или студента и полезешь с ней или с ним на самый верх, ты, ведь, к жаре и проституткам привык, когда работал в Аддис-Абебе…»

«Не смей называть наших студентов проститутками! Это у них трудовой семестр! Кстати, ты не знаешь, а трахать их можно?..»

«Да это знаменитый Свиржский замок! – воскликнул Володя, выходя из машины и потягиваясь. Сонливость с него, вперемежку с эротической усталостью, как рукой сняло! – Я тебе сейчас, вкратце, расскажу, куда нас занесло, друг мой Серега!» И Володя, радостным и бодрым голосом начал рассказывать еще осоловевшему от усталости, Сергею…

«Мы находимся в 40 км. от Львова. Или, если быть точный, в 42 км. от Львовской Оперы. Замок находится между Бобровкой и Перемышляны, поселками с 20 тысячами, не больше, населения. Это – чрезвычайно историческое место: все, что происходило на Западной Украине, так или иначе захватывало Свиржский замок. Просто удивительно, как он сохранился в первозданном виде! НЕ вздумай куда-нибудь уйти от замка. Тут кругом непроходимые болота, даже в лесу. Здесь много озер и течет прекраснейшая река Свирж, богатая рыбой, как лес богат всяким зверьем, даже волки есть…»

«А медведи и тигры есть? Рыси, снежные барсы есть? – прервал Володю Сергей и с гордостью добавил, – тогда мне не интересно… Ты, что забыл, откуда я и где я вырос? Один Сихотэ-Алинь, с его тайгой, болотами, реками и озерами – чего стоит! По сравнению с ним, все, что здесь есть – просто парк!»

«Э, зато здесь есть улитки с твой кулак. Такие есть на Сихотэ-Алине? Нет! А здесь… Наверняка нас будут ими угощать… Последний владелец Свиржского замка был фанатом французской кухни и активно этих улиток разводил. После войны, улитки остались без присмотра и, не будучи востребованными местным населением, расплодились в огромных количествах».

«С удовольствием попробую. Чего я только не ел! Иногда в тайге ничего не найдешь на обед, наловишь мышей и жаб, нажаришь их с грибами, вот тебе и обед!»

«Я бы тоже мышей и жаб, фаршированных грибами, с удовольствием поел. Особенно сейчас, когда есть так хочется, что, не будь здесь страшных болот, пошел бы ловить улиток! – Володя сделал вид, что принял рассказ друга, как он ел жаренных мышей и жаб с грибами, за чистую монету, и продолжил, – а как ты их жарил?»

«Да, просто! С жабами вообще никаких проблем: насаживаешь на прутик гриб, лучше мухомор синий, потом жабу, потом опять синий мухомор… А, вот с мышами сложнее, пока их протыкаешь, они кусают тебя за руку. Укусы долго болят… Мышь лучше всего чередовать…»

«Бледными поганками!» – перебил его Володя, и друзья так громко захохотали, что небольшая кучка гостей, дружно развернулась в их сторону…

…«Нас ждут огромные залы, потайные ходы с голенькими и тепленькими студентками львовского медицинского института…»

«А, с узких бойниц в крепостной стене, нас будут пугать приведения, в рыцарских доспехах и с длинными мечами…»

«Только бы стрелы не пускали в нас из своих арбалетов…»

Им было радостно, они предвкушали романтические приключения. Но только после основательного приема пищи и горячительных напитков… Сережа прихватил с собой целых три десятка своих «фирменных» сигар, из обыкновенной махорки и родных трав… Он тут же представил, как будет дурачить коллег, когда приступят к сигаретам и кофе. (Сигар уже в СССР трудно было купить, и редко, кто их курил) – заставляя отгадать, где гавайские, а где гаванские?

«Интересно, в галереях мы увидим портреты владельцев замка. Свиржский замок имел много владельцев за сто лет, и каждый хоть как-нибудь, изменял его внутренний облик…»

«А когда его возвели?» – спросил Сережа.

«В 16-том веке как родовое гнездо польских магнатов Свиржских. Но в 17-том веке его основательно перестроил немец, барон Цетнер, превратив его в неприступную крепость с многочисленными рвами, раздвинув с одной стороны до скал, с другой стороны – до непроходимых болот. Он страдал врожденным пороком сердца, ему вечно не хватало воздуха, поэтом он распределил парковую зону так, что замок словно утопает в зелени, сохраняя при этом много воздуха. Он также перестроил костел 15-го века, а двор разделил на два самостоятельных, соединенных каменной лестницей через глубокий ров. У замка должно быть четыре башни…»

«Завтра, днем посчитаем. Они несимметричны. Вообще Цетнер ненавидел симметрию, считая, что то, что симметрично, то опасно для всего живого, особенно для людей: болезнями, несчастными случаями с травмами физическим и психическими и смертью…»

«Не немец он был, а еврей, который хорошо знает кабалу и верит в нее!»

«А ты откуда знаешь? – спросил Володя друга, удивленный, его неожиданным высказыванием о национальности барона Цетнера, – может быть ты тоже еврей?»

«Не больше, чем тот, на кого я похож… я даже знаю, почему наш неожиданный знакомый, польско-львовский поэт TADEUSZ NOWAK, перевел Сергея Есенина. Некоторые биографы Есенина считают, что в нем есть польская кровь по линии матери…»

«Первый раз слышу!» – удивился Володя.

«Возможно поэтому он, Сергей Есенин, так осторожно говорит о своей вере…»

«Давай, оставим эту тему! Мы перед польско-немецким замком, и скоро нам опустят мост и мы, перейдем ров и войдем в прекраснейший двор… С огромными клумбами цветов и аккуратно подстриженными деревьями».

«Интересно, а кому этот замок принадлежит? Нет символов Партии и Правительства… А на фасаде замка вместо красного знамени или серпа и молота – барельеф в виде грифона!

«Ну, и что скажешь, друг? – обратился Володя к Сергею… Как оно? Не будем о еде и напитках. Но, танцы в укромных малюсеньких комнатках, с низкими каменными потолками, освещенных только камином, на двоих?.. В полумраке, тихая музыка и, вжимающаяся в тебя юная особа… Это нечто! Я в залы танцевальные не ходил, и в одежду шляхтича 16-го века не переодевался, но и гопак не танцевал… Я с девушками обжимался…»

«И сколько их, которые тебе дали?»

«Ни одна! С трудом, правда, одну уговорил, чтобы разрешила потрогать и меня потрогала… Правда, потом, поломавшись, все же сделала отличный минет… Вот и все! Стоило из-за этого в замок ехать? В городе бы больше подцепили…»

«На Лычаковском кладбище, в склепах… Да не нравимся мы им, русские, особенно москвичи…»

«Тебе, что, ни одна не дала?»

«Мне – нет. Есенину – три! Одна вообще в любви призналась, и даже, делая минет, прерывалась, чтобы Есенина читать… Почти, как в той песни: Я Гагарина любила, а Титову я дала. И такое наслаждение, словно в Космосе была!»

«Ух ты, ах ты – все мы космонавты! Завидую! Но скоро постареешь, перестанешь быть похожим на нашего гения-красавца, и бабы перестанут на тебя кидаться!»

«Я этого не боюсь. У меня столько было женщин, что, если больше ни одной не будет, а я доживу лет до семидесяти, – согласен! Не забывай, что я свыше тысячи, их вскрыл, 300 – были совсем юные. И еще есть момент – если в юности познал узкоглазых аборигенок ДВ, с личиком, где много – много места для поцелуев, на своих, как-то не так смотришь! Мне с европейкой всегда чего-то не хватает… Объяснить не могу!»

«А ты не объясняй. Знаешь, а поехали со мной в Бурятию! Я приглашен туда местным обществом невропатологов и психиатров – читать лекции: в медицинском институте, и в Университете. Я им поставлю условия: поеду, если они пригласят и тебя!.. Говорят, у буряток… она поперек…»

Сергей, услышав о таком, неожиданном предложении, сильно задумался. Потом сказал:

«Это хорошая идея. Улан Уде не так уж далеко от Спиридоновки! Поеду. Но при условии, что заедем ко мне. О сестре соскучился, о тайге – готов на коленях туда ползти! А при слове „океан“ – спина покрывается липким потом!»

«Лады! Едем!»

А дома Сережу ждала Лера с грудной Танюшей! О них он совсем забыл…

Володя лихо подкатил к огромным металлическим воротам больницы, в которой работал Сергей и на территории которой жил, точно, как в Институте Сербского, и прощаясь с другом под пристальным взглядом вертухая, вдруг спросил:

«Серега! Ты обратил внимание, что красивых студенток почему-то не было! Представляешь, грубое тело в шелковом белье из Парижа? Короче, мне львовчанки не понравились…»

«Историю нужно знать! По чужим странам мотаешься, а свою не изучил! Когда-то женщины Львова были красивейшими в Европе. Ведь там были дома знатных, древних родов, шляхтичей и немцев. Но, аристократия Львова стала удирать еще в 1919 году. Окончательно она покинула Львов в 1940, после подписания пакта Молотова и Риббентропа в Москве, 23 августа 1939. Вместе с аристократией из города выехало почти все польское и немецкое население. Тогда по приказу Сталина, город был заселен надежными крестьянами из Юго-Восточной Украины. Вот откуда и юных львовчанок, внучек украинских крестьян большие ладони, длинные руки, большие стопы, и лицо, с грубыми чертами. Да и кожа грубая и нечистая! Но, общаясь с тремя студентками, которые отдавались в моем лице Есенину, я убедился, что они нежные, умные и эмоционально весьма тонкие создания…»

Володя вздохнул и не без ехидства сказал:

«На опыте сексуального общения с тремя, это понять можно… А когда только с одной минетчицей… Ладно, созвонимся. Готовься в Улан Уде. А я буду готовиться к встрече с бабой Любой! 45 размер обуви у нее, говоришь… И 2 с лишнем метра роста… подсчитаю по формуле, какое ей подойдет платье… Или лучше купить мужской костюм и джинсы?..»

Друзья расстались.

To be, or not to be, that is the question:

Whether ’tis nobler in the mind to suffer

The slings and arrows of outrageous fortune,

Or to take arms against a sea of troubles

And by opposing end them. To die – to sleep,

No more; and by a sleep to say we end

The heart-ache and the thousand natural shocks

That flesh is heir to: ’tis a consummation

Devoutly to be wish’d. To die, to sleep;

To sleep, perchance to dream – ay, there’s the rub:

For in that sleep of death what dreams may come,

When we have shuffled off this mortal coil,

Must give us pause – there’s the respect

That makes calamity of so long life.

For who would bear the whips and scorns of time,

Th’oppressor’s wrong, the proud man’s contumely,

The pangs of dispriz’d love, the law’s delay,

The insolence of office, and the spurns

That patient merit of th’unworthy takes,

When he himself might his quietus make

With a bare bodkin? Who would fardels bear,

To grunt and sweat under a weary life,

But that the dread of something after death,

The undiscovere’d country, from whose bourn

No traveller returns, puzzles the will,

And makes us rather bear those ills we have

Than fly to others that we know not of?

Thus conscience does make cowards of us all,

And thus the native hue of resolution

Is sicklied o’er with the pale cast of thought,

And enterprises of great pitch and moment

With this regard their currents turn awry

And lose the name of action.

(Монолог принца Гамлета «Быть или не быть?…» У. Шекспир)

Поэт и национальный герой венгерского народа, чистокровный славянин папа серб, мама словачка, погиб в ходе битвы при Шегешваре (ныне Сигишоара) в Трансильвании 31 июля 1849 в стычке с казаками царской армии Паскевича. Общепринятое мнение о смерти Петёфи в сражении основывается на записи в дневнике русского полевого врача Афонникова. Тем не менее, точные обстоятельства его смерти не ясны и по сей день. Поэтому существует гипотеза о его пленении и смерти в русском плену в Сибири.

В 1983 закарпатский литературовед Василий Васильевич Пагиря наткнулся на вырезку из газеты «Мадьярорсаг» (венг. Magyarország) со статьей Чика Йожефа Мадьяра «Отрабатывается версия о пребывании Шандора Петёфи в сибирском плену», сообщающая об обнаружении в Забайкалье венгерским военнопленным Ференцом Швигелем, попавшим в русский плен в Первую мировую войну, могильного креста с надписью «Александр Степанович Петрович, венгерский майор и поэт, умер в Иллсунске, в 1856 году, май месяц». Статья была фотография креста и текст последнего стихотворения Шандора Петёфи с автографом, датированного 1853. В 1984 В. В. Пагиря опубликовал в иркутском журнале «Сибирь» статью «Правда или легенда о Шандоре Петефи?», вызвавшую интерес бурятских краеведов и венгерских исследователей наследия Петёфи.

В 1987 в село Баргузин (Бурятская АССР), что на берегу Байкала, отправилась первая венгерская экспедиция в составе кинодокументалистов Андраша Балайти и Ласло Сирти. Через год литературовед Эдит Кери обратилась за финансированием раскопок возможной могилы Шандора Петёфи на Баргузинском кладбище к известным и преуспевающим лицам венгерского происхождения. Но мецената нашел только в лице владельца фирмы «Мегаморв» – Ференца Морваи. Меценат выделил, при поддержке венгерского правительства, 7 миллионов форинтов на снаряжение новой экспедиции в Баргузине.

В 1989 в Забайкалье прибыла антропологическая экспедиция в составе венгерских, советских и американских специалистов, снаряжённая возглавляемой Морваи национальной комиссией «Петёфи». Обнаружив останки, которые, по мнению её участников, могли принадлежать венгерскому поэту, комиссия отправила их в Москву, откуда их предполагалось перевезти в Будапешт для эксгумации. Нужно сказать, что кладбище это было заброшенным. Многие надгробия упали, могилы провалились, вокруг кладбища было болото. Экспедиция, с помощью местных добровольцев, перекопала все могилы и перезахоронила останки. К кладбищу провели железнодорожную ветку. Останки Петефи, с сохранившимся лоскутами одежды и даже личным холодным оружием – кортик и сабля – подтверждали, что действительно это – великий венгерский поэт Шандор Петефи. Для венгров, несмотря, что Петефи был славянин, это означало обретение в его лице мощей святого, погибшего за свободу Венгрии, в борьбе с монархиями Габсбургов и Романовых!

Но, как при таких исторических событиях бывает, сразу же, чуть прямо не на кладбище, группа раскололась: одни ликовали, что нашелся Петефи, а значит, Венгрия обрела свою святыню. Другая группа выражала сомнение, что это действительно останки Петефи. Представители сомневающихся дошли до Совета Министров СССР. Оттуда было предложено вначале образовать независимую авторитетную международную комиссию, для проверки принадлежности обнаруженных останков Шандору Петёфи. Экспертиза, проведенная в Московском Республиканском Центре судебной медицины, поставила под сомнение правильность выводов комиссии Морваи. Сначала эта комиссия, возглавляемая одним из учеников Михаила Михайловича Герасимова, дала заключение, что останки уже не подлежали идентификации. А затем, того более – скелет, который половина экспертов считала Шандора Петефи… женский! Никто даже не обратил внимание на то, что одно заключение по логике, противоречит другому: «не подлежит идентификации», следовательно, в первую очередь по полу. И – «скелет женский»!

Наконец, к кампании присоединились венгерские политические деятели, добившиеся передачи контейнера с прахом комиссии, направившей его в Нью-Йорк. Там останки были изучены американской комиссией, в которую были привлечены представители 15 научно-исследовательских институтов. А также специалистами из Швейцарии и Японии. В итоге было подтверждено заключение российских экспертов, согласно которому найденные останки принадлежали женщине европеоидного типа…

…Сергей приехал в Бурятию по приглашению одного из первых исследователей документов о пребывании и смерти Шандора Петефи в Бурятии, историка Алексея Тимоненко. Намечалась большая драчка, между сторонниками и противника обретенных и украденных – Тимоненко догадывался, кем и почему, останков Шандора Петефи. Вместо останков Петефи якобы положили останки монашки из Моисеевского монастыря, который обнаружили при раскопках Манежной площади. А друзья Владимира Николаевича из компетентных органов, вычислили человека, кто это мог сделать. Володя сообщил данную информацию Сергею и основательно его вооружил. Ибо человек, совершивший кражу и подмену, был весьма известным и авторитетным в своих кругах, судебно-медицинским экспертом – палеоантропологом. Крайне честолюбивый, он подобные, прямо сказать, криминальные штучки, вытворял не ради денег, а ради своего гипертрофированного renomme, планку которого постоянно поднимал любой ценой! Но он по крупному обломался, как профессионал, и, самое интересное, тоже в Бурятии, давая интервью бурятскому телевидению о главе буддистов России Хамбо ламы Итигэлова, умершего 78 лет назад, и извлеченного из могилы в целости и сохранности… Живым! То, что Интигэлов живой – и подтвердил человек, используя свой авторитет… А подменил он останки Петефи, как полагают, только по одной причине – его не включили в международную комиссию! Конечно, это все предположение. Доказательств, которого никогда не найдут. Разве, что мошенник признается на исповеди перед смертью. Тимоненко, который был председателем оргкомитета, пригласил человека, лишившего из-за своего честолюбия Венгрию реликвии, на свою конференцию. Но тот побоялся и не приехал… Этим косвенно продемонстрировал, что у него рыльце в пуху. Но Тимоненко никто бы и не разрешил сказать прямо о подмене. Он это понимал, и хотел только одного, чтобы в присутствии мошенника прозвучало «возможна случайная подмена останков Петефи останками монашки Моисеевского монастыря…» Останки хранились в одном месте…

…Останки монашек после исследования, сожгли…

…Когда мэром Москвы был Юрий Лужков, человек, на которого падает подозрение о подмене останков Шандора Петефи останками монашки Моисеевского монастыря, уже ради денег, больших денег, собрался было доказать, что Юрий Лужков является прямым потомком Юрия Долгорукова. Алексей Тимоненко, доктор исторических наук, написал монографию, в которой доказал, что опальный прокурор России Юрий Скуратов является прямым потомком Малюты Скуратова… Но сколько до этого должно еще воды утечь! А тогда, в начале дружбы Владимира Николаевича Дурново и Сергеем Васильевичем Хорошко, много, что с друзьями произошло!

Так, Сергей, вернувшись в свою квартиру, что была на территории филиала институт Сербского, в лесу, узнал, что Валерия, кормящая грудью Танюшу, беременна. Подсчитали, разница между детьми будет год и три месяца… А Владимир Николаевич, вернувшись из Львова с триумфом и насмотревшись на студенток-крестьянок, вдруг понял, что ему пора с женой разводиться. Детей у них не было. И вообще, ничего общего не было. Жили они в большом достатке. В огромной, четырехкомнатной квартире в кооперативе «Лебедь», что был построен для врачебной элиты. Как вошел в этот кооператив Володя, еще, не будучи даже кандидатом наук, не известно. Видимо, судьба смотрел вперед. Сейчас он жил в нем по праву. Жена его была тусклым, вялым созданием, работала в районной поликлинике отоларингологом. Володе привез ее из Фрунзе, когда был там в командировке. Она только что окончила медицинский институт и была свежа и привлекательна во всех отношениях. Они прожили обычной советской жизнью десять лет. Она была немка, дочь бывшего гитлеровского офицера, попавшего в плен, и отправленного на работу в Киргизию. К офицеру из Германии приехала его жена, баронесса. У нее были деньги, но в СССР тогда еще за деньги военных преступников не выкупали. Фамилия у них была Деобольт. Голубоглазую девочку, которая родилась у них через девять месяцев после приезда на постоянно жительство в СССР баронессы, назвали Светой. Бывший офицер был пилотом одной из эскадрилий Геринга. Но, в первом же бою был сбит советским асом, и попав плен, направлен в Киргизию. После войны, отсидев положенное, он как-то вошел в доверие к Первому секретарю КПСС города имени Фрунзе, и вскоре получил должность начальника гражданского аэропорта. Баронесса короткое время проработала официанткой в центральном ресторане, и стала его директором. Света окончила и школу, и медицинский институт во Фрунзе. Родители не порывали со своей Родиной – ФРГ, где у них был маленький замок под Мюнхеном, в котором жили бабушка и дедушка Светы Деобольт. Володя, женившись на Свете, работая у Авруцкого, сумел побывать с женой в замке 17-го века Деобольт. После объединения Германий, Светлана – одинокая советская немка, тут же уехала к старикам вместе с мамой. Папа, как ни странно, остался во Фрунзе, вернее в Бишкеке, только иногда, на Рождество и Новый год уезжал к себе на родину. Живет и сейчас, когда семидесятилетний Сергей Васильевич встретился с девятнадцатилетней Дашей, один, на пенсию, в однокомнатной советской квартире в Бишкеке. Помощь от родных не принимает, и возвращаться на Родину не собирается.