Текст книги "Россия в Средней Азии. Завоевания и преобразования"

Поразили разветвленная оросительная система и обилие воды в ней; одновременно русские офицеры удивлялись, почему хивинцы не разрушили многочисленные мосты через широкие арыки, похожие порою на судоходные каналы. Если бы они это сделали, экспедиция столкнулась бы с огромными трудностями при продвижении к Хиве.

К 20-м числам мая резко ухудшилось продовольственное снабжение отряда – практически кончились сухари, не стало мяса и даже конины, которой питались последнее время. В то же время русские повсеместно заставали пустые дома, брошенные сады и поля. По приказу хана его слуги согнали местных жителей в Хиву, чтобы защищать ханскую крепость, а их жилища и имущество разорили и разграбили. Русские могли повторить ту же практику и забирать в свою пользу все, что найдут для себя полезным, но был строжайший приказ Кауфмана: «Я строго воспрещаю обижать мирное население и брать у него что-либо бесплатно и произвольно. Я вполне уверен и рассчитываю, что собственно войска мне никогда не придется укорить в нарушении принятого мной по отношению к мирному населению права, которое я объявил жителям Хивинского ханства в моей прокламации к ним»[220]220
  Там же. С. 202.


[Закрыть].

Как свидетельствует корреспондент американской газеты «Нью-Йорк геральд» Артур Макгахан, догнавший Туркестанский отряд 17 мая, приказ этот выполнялся неукоснительно: «Да, говоря правду, я и сам удивлен был сдержанностью русских и строгой законностью, руководившей всеми их действиями»[221]221
  Макгахан. Военные действия на Оксусе и падение Хивы: Пер. с англ. М., 1875. С. 133.


[Закрыть].

В 20-х числах мая установилась постоянная связь командующего с начальниками Оренбургского и Кавказского отрядов, а также с ханом Хивы. Выяснилось, что до места встречи оренбуржцев и кавказцев в городе Кунграде, на Амударье, добрались только войска, вышедшие из Оренбурга, и колонна полковника Ломакина из Мангышлака (побережье Каспийского моря). Красноводская колонна Кавказского отряда «сошла с дистанции» на полпути к реке, столкнувшись с теми же препятствиями, которые в начале мая встали на пути туркестанцев. Красноводская колонна полковника Маркозова вынуждена была вернуться назад, так как ей угрожала гибель в раскаленной безводной пустыне. На очень большом неразведанном этапе маршрута длиною 100 верст не было колодцев, и не нашлось ни одной светлой головы, которая подсказала бы иной выход, кроме попятного движения.

Кауфман напрасно волновался, ожидая, что подчиненные ему отряды из других округов значительно опередят его. Они так же страдали из-за отсутствия воды, теряли время на поиски колодцев и на отражение атак хивинской конницы, которая несколько раз попыталась задержать их продвижение, нападая на обозы и обстреливая из орудий. В результате соединенный Оренбургско-Кавказский отряд подошел к Хиве всего на день раньше Туркестанского.

Русские войска приближались к столице ханства, и все чаще к командующему стали приезжать посланцы от хана. Ханские послания выглядели по-детски наивными. Сначала владетель требовал, чтобы Кауфман убирался из пределов его ханства, и грозил ему страшной карой, но затем, когда отряд подошел к Хиве совсем близко, он резко изменил тон. Хан цветисто излагал свои дружеские чувства к туркестанскому генерал-губернатору и его войску: он сообщал, что ждет их у себя, как дорогих гостей, и очень просит повременить три или четыре дня со вступлением в Хиву, чтобы он смог подготовить для них самое роскошное угощение. Содержание этого загадочного письма развеселило солдат и офицеров на целый день, шуткам и остротам не было конца, да и шагали люди быстрее – торопились к «роскошному застолью».

И все же предчувствия Кауфмана не обманули. Подойдя к Хиве первым, генерал Веревкин не мог удержаться, чтобы не проявить инициативу; к тому же можно предположить, какое давление оказывали на него командиры частей, среди которых был подполковник М.Д. Скобелев.

Веревкин сообщил командующему, что 26 мая он станет в 10–12 верстах от Хивы, где и будет ожидать приказаний. Выдержки и верности своему слову ему хватило на один день. Утром 28 мая без предварительной рекогносцировки войска Веревкина двинулись в сторону Шахададских ворот Хивы и были встречены метким и плотным огнем хивинской артиллерии. Несмотря на то что несколько хивинских орудий солдатам Веревкина удалось захватить и многих сарбазов переколоть штыками, им все же пришлось залечь на кладбище за могилами, но это их не спасло от ружейного огня с городских стен и с крыши высокого медресе. Не зная состояния городской стены, в которой были проломы, и не имея штурмовых лестниц, русские отступили, оставив на месте боя своих убитых (впоследствии они были найдены без голов, с вспоротыми животами). Сам Веревкин был ранен в лицо и сдал командование своему начальнику штаба полковнику Саранчеву.

На следующий день, 29 мая, когда между командующим и хивинскими властями были оговорены условия капитуляции, Веревкин получил от Кауфмана записку: «Я полагаю с частью отряда и с войсками от вас войти в город и занять цитадель и ворота. Грабежа не должно быть. Нужна большая осторожность, теперь даже больше, чем прежде. Я беру ваши роты, орудия и кавалерию, чтобы они были представителями Кавказского и Оренбургского округов. Поздравляю Вас с победой и с раной, дай Бог скорее выздороветь»[222]222
  Цит. по: Терентьев М.А. Указ. соч. Т. II. С. 258.


[Закрыть].

Константин Петрович любил шутку, слыл острословом, да и, как свидетельствует все тот же Терентьев, каламбуры и шарады были тогда в моде в русском обществе Ташкента.

Веревкину ничего не оставалось, как смириться «с победой и с раной», однако с такой «победой» не мог смириться лихая голова – М.Д. Скобелев. Будущий герой Плевны и Шипки пробил узкую брешь в крепостной стене и с двумя ротами двинулся к ханскому дворцу, имея приказ «стоять на месте и не лезть вперед». Веревкин грозит Скобелеву расстрелом, но тот отвечает: «Идти назад страшно, стоять на месте – опасно, остается взять ханский дворец». Он его берет, и пусть потом историки спорят, кто на самом деле захватил Хиву.

После самовольной выходки Скобелева Веревкин напишет командующему: «В Хиве две партии: мирная и враждебная. Последняя ничьей власти не признает и делает в городе всякие бесчиния. Чтобы разогнать ее и иметь хоть какую-нибудь гарантию против вероломства жителей, я приказал овладеть с боя одними из городских ворот, что и исполнено»[223]223
  Там же. С. 259.


[Закрыть].

Хива фактически сдалась без боя. Если бы внутри ее стен была некая вооруженная враждебная партия, то она смогла бы, засев за глухими дувалами городских усадеб, нанести немалый урон и ротам Скобелева, и колонне Оренбургско-Кавказского отряда, которая утром 29 мая шла на соединение с отрядом туркестанцев. Враждебная партия находилась вне Хивы – это были туркмены-иомуды, к которым с приближением русских сбежал хан Мухаммед Рахим II. Своим многочисленным женам и рабам хан приказал следовать за ним, но возмущенный побегом своего владыки народ не выпустил женщин из дворца, собираясь подарить их победителям и тем умилостивить последних.

В сдавшийся город передовая колонна российских войск входила торжественно, чеканя шаг, под звуки хорошо известного тогда даргинского марша, исполненного музыкантами Ширванского полка. Оренбуржцы выделялись безукоризненно чистым новым обмундированием, которое привезли за сотни верст в сундуках. Жители следили за этим маршем «белых рубах» настороженно; но постепенно они успокоились, увидев, что солдаты не разбегаются в стороны ради того, чтобы учинить грабеж и насилие. Зато ликовали и безобразничали сами себя освободившие рабы-персы.

Потом был традиционный смотр войск на небольшой площади перед цитаделью. То был звездный час невысокого лысого человека с веселыми голубыми глазами, который, имея 55 лет от роду, расстроенное на Кавказе здоровье, за три месяца прошел страшные безводные пустыни, деля тяготы со своими товарищами-подчиненными. Они не подвели друг друга. «Генерал Кауфман, – рассказывает Макгахан, – говорил о своих солдатах чуть ли не со слезами на глазах. По его словам, никакой другой солдат в целом мире не вынес бы то, чему русский солдат подвергся в этом походе. И я вполне разделяю его мнение на этот счет»[224]224
  Макгахан Указ. соч. С. 128.


[Закрыть].

В полной парадной форме Кауфман выехал перед фронтом войск, построенных «покоем», и громким взволнованным голосом поздравил всех с победой, со славным походом, с достижением цели и именем Государя Императора благодарил солдат и офицеров за службу, труды и подвиги. Подтверждением права благодарить от Высочайшего имени были находившиеся рядом с главнокомандующим Великий князь Николай Константинович и герцог Евгений Максимилианович Лейхтенбергский.

Он выполнил просьбу Государя, сделал то, что не удавалось его предшественникам.

И опять командующий объезжал войска, посещал лазареты, в которых содержалось 80 человек, поздравлял и благодарил людей, заслуживших великую благодарность и уважение.

30 мая была отправлена депеша на имя Императора о взятии Хивы. Нарочный повез ее в Ташкент, откуда по телеграфу, который к тому времени дотянули из Верного, ее должны были передать как телеграмму № 1. В тот же день в войсках отслужили панихиду за упокой Петра I – то был день его рождения – и воинов, погибших в походе.

Однако без сдачи беглого хана победа была неполной. К.П. Кауфману нужен был хан здесь, в Хиве, то есть хан униженный, с которым следовало заключать мирный договор. И Кауфман уговорил Мухаммеда Рахима вернуться, пообещав ему полную безопасность. Встреча победителя и побежденного состоялась 2 июня близ Хивы в тенистом Гандемианском саду, служившем хану загородной резиденцией. Эту встречу описал очевидец, единственный профессиональный журналист, находившийся в тот момент в Хиве, американец Макгахан.

В сопровождении свиты, одетой в богато расшитые халаты, хан появился в Гандемианском саду:

«Хан – человек лет тридцати, с довольно приятным выражением лица, когда оно не отуманивается страхом, как в настоящем случае; у него большие глаза, слегка загнутый орлиный нос, редкая бородка, усы и крупный чувственный рот. По виду он мужчина очень крепкий и могучий, ростом в целых шесть футов и три дюйма (около 2 метров. – Е. Г.), плечи его широки пропорционально этой вышине, и, на мой взгляд, весу в нем должно быть никак не меньше даже семи пудов (более 100 килограммов. – Е. Г.). Одет он был в длинный ярко-синий шелковый халат; на голове была высокая хивинская баранья шапка. Смиренно сидел он перед генералом Кауфманом, едва осмеливаясь поднять на него глаза. Едва ли чувства хана были приятного свойства, когда он очутился в конце концов у ног туркестанского генерал-губернатора, славного ярым-падишаха…

– Так вот, хан, – сказал генерал Кауфман, – вы видите, что мы наконец пришли вас навестить, как я вам обещал еще три года назад.

– Да, на то была воля Аллаха.

– Нет, хан, вы сами были причиной тому. Если бы вы послушались моего совета три года назад и исполнили тогда мои справедливые требования, то никогда не видели бы меня здесь. Другими словами, если бы вы делали, что я вам говорил, то никогда не было бы на то воли Аллаха.

– Удовольствие видеть ярым-падишаха так велико, что я не мог бы желать какой-либо перемены.

Кауфман рассмеялся:

– Могу уверить вас, хан, что в этом случае удовольствие взаимно. Но перейдем к делу. Что вы будете делать? Что думаете предпринять?

– Я предоставляю это решить вам, вашей великой мудрости. Мне же остается пожелать одного – быть слугой великого Белого царя.

– Очень хорошо. Если хотите, вы можете быть не слугой, а другом. Это зависит от вас. Великий Белый царь не желает свергать вас с престола. Он только хочет доказать, что он достаточно могуществен, чтобы можно было оказывать ему пренебрежение, и в этом, надеюсь, вы теперь достаточно убедились. Великий Белый царь слишком велик, чтобы мстить вам. Показав вам свое могущество, он готов теперь простить вас и оставить по-прежнему на престоле при известных условиях, о которых мы с вами, хан, поговорим в другой раз.

– Я знаю, что делал очень дурно, не уступая справедливым требованиям русских, но тогда я не понимал дела, и мне давали дурные советы; впредь я буду лучше знать, что делать. Я благодарю великого Белого царя и славного ярым-падишаха за их великую мудрость и снисхождение ко мне и всегда буду их другом»[225]225
  Там же. С. 202–203.


[Закрыть].

Хан ничуть не лгал, когда говорил, что «не понимал дела и мне давали дурные советы». Только заняв Хиву, российские офицеры смогли разобраться в делах ханства и убедиться, что Мухаммед Рахим ничего не смыслил в государственных делах. Он ими просто не занимался, перепоручив проведение и внутренней и внешней политики одному из своих приближенных, Мат-Мураду. Сам же властитель проводил большую часть суток в своем гареме, среди четырех официальных жен и сотни наложниц. Еще он охотился. Правитель независимого азиатского государства в конце XIX в. был чудовищно невежествен. Он ничего не знал об окружавшем его мире, не ведал, где какие страны расположены, не знал, как велико ближайшее соседнее государство – Российская империя, никогда не слышал о существовании Америки. Хан носил при себе золотые часы – подарок английского эмиссара, но они показывали неверное время. Для него в диковинку были астрономические инструменты, которые ему демонстрировал астроном экспедиции.

На несколько часов энергичный американец превратился в «янки при дворе короля Артура» – он рассказывал хану о телеграфе, пароходах, современном вооружении. Хан верил и не верил. Ни о чем подобном ему никогда не говорили его ученейшие мудрецы-улемы, которые всю жизнь читали только Коран. Об этих мудрецах писал Вамбери: «Не менее мучили меня улемы города Хивы. Они желали, чтобы я, как представитель турецко-исламской учености, решил многие мезеле (религиозные вопросы). Как досаждали мне эти тупоумные. в своих колоссальных тюрбанах, когда заводили разговор о том, как следует мыть руки, ноги, лицо, затылок, как согласно со святой религией нужно сидеть, ходить, лежать, спать и т. д.»[226]226
  Вамбери А. Указ. соч. С. 111.


[Закрыть].

Можно было посочувствовать молодому хану, которому приходилось общаться с этими унылыми религиозными догматиками.

Кауфман хотел понять, почему Мухаммед Рахим так легкомысленно относился к его предупреждениям о неизбежности русской карательной экспедиции. Ему удалось выяснить, что ханские советники уверяли своего владыку, будто слухи о таком походе возникали чуть ли не каждый год в течение многих лет, но ни разу не подтвердились, а потому не следовало обращать внимания и на письма начальника Туркестанского края. Оттого так поздно, кстати, хивинцы начали готовиться к отпору.

Константину Петровичу открылось еще одно важное обстоятельство: туркмены-иомуды подчинялись хану Хивы лишь номинально; более того, они фактически диктовали хану свою волю. Иомуды вели полукочевой образ жизни, промышляя грабежом. Они грабили оседлое население, в том числе и узбеков, составлявших земледельческое население оазиса. Без ведома хана иомуды захватывали персов-шиитов (их тоже считали неверными) и русских в пограничных районах, а затем продавали на хивинском невольничьем рынке. Время от времени хан собирал войско и шел на иомудов войной. Сарбазы строили укрепления, устанавливали на нем пушки и ждали. Иомуды собирались вокруг такой крепости, носились с визгом и гиканьем, а орудия били по ним ядрами, не нанося всадникам никакого ущерба. Для иомудов то была большая потеха, род традиционных соревнований. Потом люди хана договаривались с туркменами, и все возвращались восвояси. Жизнь текла своим чередом, без каких-либо изменений.

Уяснив суть взаимоотношений хана и 175-тысячного племени иомудов, Кауфман пришел к выводу, что после ухода русских войск туркмены снова будут навязывать хану свою волю, а это значило, что поход не достиг своей цели. Командующий попробовал договориться со старшинами туркменских родов и потребовал от них прекращения набегов, но те не захотели его понять. Несмотря на требование русского командования и распоряжение хана, туркмены Хивинского оазиса не отпустили ни одного раба, отказались прислать продовольствие для русских войск.

Как обычно, с поверженного среднеазиатского ханства предполагалось взять контрибуцию, чтобы покрыть экспедиционные расходы, но не было никакой уверенности, что хану удастся получить с иомудов соответствующую долю контрибуции, а потому было решено сделать это до ухода всех отрядов. После совещания с ханом и его сановниками, которые дали сведения о состоятельности того или иного туркменского рода (эти сведения оказались преувеличенными), определено было взыскать с хивинских туркмен 600 тысяч рублей.

Н.А. Халфин, автор фундаментального труда «Присоединение Средней Азии к России», писал, что на туркмен наложили контрибуцию, «связанную с войной, к которой они не имели никакого отношения»[227]227
  Халфин Н.А. Указ. соч. С. 307.


[Закрыть]. Однако иомуды и другие туркменские племена были подданными хана Хивы, и именно они оказывали действенное сопротивление продвижению трех русских отрядов, а вовсе не мирные узбеки-земледельцы, которые тоже вынуждены были нести тяготы контрибуции.

Поскольку русские отряды собирались покинуть оазис в начале августа, срок сбора половины штрафных денег был определен всего в 15 дней. Заранее было понятно, что этот срок нереален.

Иомуды возмутились: все требования российского командования вели к разрушению их традиционной экономической деятельности, основанной, в частности, на подневольном труде рабов. Российские генералы рассчитывали, видимо, именно на такую реакцию, чтобы получить предлог для наказания непокорного племени. Практически сразу же, как только туркменским старшинам был объявлен срок сбора денег – 6 июля 1873 г., появилось злосчастное предписание № 1167 генерал-адъютанта фон Кауфмана 1-го генерал-майору Головачеву. Впоследствии из-за этого предписания на Константина Петровича посыпались обвинения и проклятия мировой прессы, что наверняка сократило его жизнь.

В предписании говорилось: «Дабы ближе следить за ходом сборов с иомудов, прошу Ваше Превосходительство отправиться 7-го сего июля с отрядом в Хазават, где и расположить его на удобном месте. Если Ваше Превосходительство усмотрите, что иомуды не занимаются сбором денег, а собираются дать войскам отпор, а может быть, откочевать, то я предлагаю Вам тотчас же двинуться в кочевья иомудов, расположенные по хазаватскому арыку и его разветвлениям, и предать эти кочевья иомудов и семьи их полному и совершенному разорению и истреблению, а имущества их, стада и прочее – конфискованию»[228]228
  Цит. по: Терентьев М.А. Указ. соч. Т. II. С. 269.


[Закрыть].

Получив предписание, Головачев назначил в состав карательного отряда 8 рот пехоты, 8 казачьих сотен, 10 орудий и 8 ракетных станков, то есть около 3 тысяч солдат и казаков.

Как и предполагалось, иомуды не могли собрать требуемую сумму за две недели, а потому наиболее состоятельная часть племени собралась откочевать в сторону Аральского моря. Через лазутчиков это намерение стало известно Головачеву, и он отдал приказ преследовать туркмен. В процессе преследования русские входили в туркменские селения, только что оставленные их жителями, постройки и скирды необмолоченного зерна предавали огню. Иомуды отстреливались от догонявших их казаков, вступали с ними в рукопашные схватки, бросали скот и арбы с имуществом, выпрягали лошадей и уходили налегке. «Преследование кавалерии, – сообщает Ф.И. Лобысевич, – продолжалось до большого озера у края песков. Здесь казакам представилась страшная картина: глубокий и быстрый проток был буквально запружен туркменами: молодыми, стариками, женщинами, детьми; все бросались в озеро от преследовавших их казаков, тщетно усиливаясь достигнуть противоположного берега. Туркмен погибло здесь до 2 тысяч человек разного пола и возраста; часть их утонула в самом озере, часть – в окружающих его болотах.

Казаками было пригнано в отряд 780 голов рогатого скота, 1609 баранов, 305 телят, 18 верблюдов, 3 лошади, 12 ишаков. Рогатый скот, бараны и телята розданы войскам в мясную порцию»[229]229
  Аобысевич Ф.И. Указ. соч. С. 253.


[Закрыть].

Это первое столкновение с иомудами произошло 9 июля. Как видим, выполнялась двуединая задача: устрашить непокорных и добыть провиант для войск.

Кауфман был, видимо, обескуражен рвением Головачева, так как на следующий день после первой экзекуции он направил ему новое предписание: «Если жители не будут уходить с мест своего жительства, а займутся сбором контрибуции, Ваше Превосходительство, приостановитесь их разорять, а будете наблюдать за тем, что делается в их среде…»[230]230
  Цит. по: Терентьев М.А. Указ. соч. Т. II. С. 269.


[Закрыть] В том же предписании давался совет не усердствовать по части поджогов, поскольку фуражные запасы могут пригодиться.

Война с туркменами продолжалась десять дней; стычка следовала за стычкой. 15 июля иомуды, соединившиеся с родами гокленов, чаудоров, имралов и др., численностью около 10 тысяч человек, сами напали на отряд Головачева. Они подкрались к русскому лагерю затемно и ринулись в атаку, когда солнце только появилось над горизонтом. Хотя этот налет не был неожиданным, в русских рядах возникло замешательство. Совсем плохо показали себя тогдашние ракеты, которые рвались прямо на станках, нанося увечья самим «ракетчикам». Туркмены дрались с дерзостью отчаяния; подскакивая к самому фронту солдат по двое на одном коне, они спешивались и, надвинув папахи на глаза, кидались на русских с саблями и топорами. Офицеры отбивались шашками, солдаты работали штыками.

В какой-то момент туркменские наездники на своих замечательных конях начали теснить казаков, и те не устояли. По словам Макгахана, находившегося на поле боя, то была страшная минута! Пронзительный звериный визг, звон клинков, храп коней, грохот орудий, ослепительные вспышки выстрелов, на доли секунды освещавшие ожесточенную схватку, – картина адская. Американцу показалось, что русские сейчас побегут, а он неминуемо погибнет.

Дело спасла пехота, вернее, две роты стрелков, которые отвлекли на себя внимание нападавших. Туркмены решили, что пешие солдаты – совсем легкая добыча, и понеслись на быстро строившуюся шеренгу. «Они (стрелки. – Е. Г.), – рассказывал журналист, – подходят беглым шагом, и движение их несколько напоминает движение заброшенного аркана. Офицер выстраивает их в боевую линию. Они выстраиваются, левая нога вперед, ружья наготове, через минуту раздается команда: «Пли!», и воздух с шумом и свистом пронизывает туча летящих пуль»[231]231
  Макгахан. Указ. соч. С. 271.


[Закрыть].

Стреляли почти в упор, хладнокровно, как на учениях. Прекрасные командиры рот, капитаны Бекман и Ранау, обладали огромной выдержкой, которую сумели передать подчиненным. Раздавалась команда «Клац!», и, если после этого кто-нибудь в нетерпении спускал курок, капитаны командовали: «Оставь». Следовал затем строгий вопрос: «Кто стрелял без команды?» Опять команда «Клац!», а затем «Пли!». Залпы получались безупречные, как на показательных стрельбах. Всадники валились из седел сотнями. Были и очень храбрые, прорывавшиеся сквозь строй стрелявших, но там, в тылу, они все погибли на штыках второй шеренги. После боя за фронтом стрелков обнаружили до 80 трупов туркмен.

К залпам первых двух рот присоединился такой же плотный огонь подоспевших к побоищу других рот стрелков; вскоре подключилась и артиллерия – атака, так энергично начатая, захлебнулась. С рассветом, гикая и завывая, но уже не так воинственно, как вначале, туркмены стали отходить, получая в спину картечь.

Потери туркмен были велики, но, поскольку они очень ловко умели подбирать и увозить своих убитых и раненых, точную цифру погибших в деле у селения Чандыр назвать невозможно; по показаниям местных жителей – где-то около 800 человек. Русские потеряли убитыми четверых, был ранен в руку генерал Головачев.

Ветераны туркестанских походов сошлись во мнении, что никогда еще их среднеазиатский противник не был таким отважным и настойчивым в нападении на регулярные части, как в бою 15 июля. В то же время это сражение стало отличной проверкой боевой выучки русских солдат, показавших образцы воинского мастерства и стойкости. Офицеры получили возможность узнать тактику самых лучших воинов Средней Азии – туркмен, обнаружить в ней органические пороки. Так, выяснилось, что туркмены, будучи прежде всего скотоводами, привыкшими угонять чужие стада, во время конной атаки отвлекаются на отсечение лошадей и вьючных животных, а это сводит на нет эффект внезапности их налета.

Обитатели затерянного в песках оазиса при всей их свирепости продемонстрировали детскую наивность. До выступления в поход карательного отряда Головачева у иомудов сложились вполне дружеские отношения с чинами Оренбургского отряда. Когда же Головачев пошел на них войной, иомуды обратились за помощью к оренбуржцам: «Мы поклялись с вами в дружбе и считаем себя вашими союзниками, но другое племя русских из Туркестана затеяло с нами войну, и мы считаем, что вы должны помогать нам против них, как и мы стали бы помогать вам против ваших врагов».

Им, простым душам, еще предстояло узнать великую силу военного приказа, перед которой любая, самая крепкая клятва не могла устоять.

Преследование иомудов продолжалось еще два дня. Были стычки, перестрелки, снова жгли разный скарб, захватили несколько тысяч голов скота. Туркменское сопротивление пошло на убыль – урок был очень жестокий, но размер контрибуции пришлось сократить: где же было взять средства после такого разорения?

Деньги Кауфману были очень нужны. Поход тянулся пятый месяц, и в походной кассе образовалась пугающая пустота. Как всегда бывало в родном отечестве, первоначальная смета экспедиционных расходов оказалась липовой. После окончания Хивинского похода выяснилось, что разным лицам и частям войск недоплачено 145 411 рублей – сумма очень большая по тем временам.

Головачев и другие исполнители жестокого предписания № 1167 получили благодарность командующего и награды, самому же Кауфману пришлось расплачиваться душевным дискомфортом, собственным здоровьем, наконец. Сколько раз в течение нескольких лет после Хивинского похода Кауфман проклинал тот миг, когда в порыве раздражения написал: «Предать эти кочевья иомудов и семьи их полному и совершенному разорению и истреблению». Ну хотя бы не упоминал «семьи»!

Право же, наивные были времена, наивными были люди! Иомуды верили, что русский народ, как и туркмены, делится на племена и что некое «оренбургское племя» поддержит их в борьбе против некоего «туркестанского племени» русских, а опытнейший военачальник и политик (чего стоил один только опыт его губернаторства в Северо-Западном крае) доверил бумаге жестокое распоряжение и надеялся, что оно пребудет втайне от всех, кроме единственного адресата. Пройдет лет эдак шестьдесят, и взаимопонимание между начальством, отдающим приказы, и исполнителями этих приказов достигнет такой высокой степени совершенства, когда можно будет изъясняться эвфемизмами типа «нейтрализовать» или «обезвредить» либо отдавать приказания в устной форме, даже по телефону, и они будут исполняться неукоснительно.

Кстати, во времена Кауфмана в среде государственных мужей весьма популярными были секретные циркуляры, скрывавшие истинные намерения авторов, но Константин Петрович отличался редким и для своей эпохи прямодушием. В обращениях к местным правителям он выражался предельно откровенно. Например, так: «Я не трону тех, кто дорожит дружбой великой Русской земли, но горе тем, которые не поймут благодетельных видов миролюбивого Белого царя; войска Его Величества всегда готовы, по знаку моему, наказать беспокойного соседа, и никакие крепости, никакие вооружения не спасут тогда виновного»[232]232
  Цит. по: Аобысевич Ф.И. Указ. соч. С. 250.


[Закрыть]. Такое заявление можно было проигнорировать, но невозможно было не понять.

Скандал разразился очень скоро: американский дипломат Скайлер, находившийся в то время в Туркестанском крае (как и Макгахан, добравшийся до Кауфмана под Хивой на свой страх и риск, он намеревался присутствовать при взятии Хивы, но был задержан русскими властями), сообщил в рапорте американскому посланнику содержание пресловутого приказа, и оно было затем воспроизведено в Красной книге официальных донесений американских дипломатических агентов. Газетчики, как им положено, разразились «неподдельным» гневом по обе стороны океана, в том числе и в России. Английские газеты, получившие нечаянный подарок, клеймили русских «гуннами» и «варварами». Все получилось ужасно неудобно и некстати – именно в это время российская пропаганда обличала турецкие зверства против южных славян.

Константину Петровичу пришлось объясняться и оправдываться, уверяя, будто употребил он жесткую формулировку единственно ради максимальной выразительности, не имея в виду буквального исполнения и надеясь на здравый смысл Головачева.

Были, однако, независимые наблюдатели, которые свидетельствовали не столько в пользу командующего экспедицией, сколько ради восстановления доброго имени русского солдата. Так в книге, которая вышла в свет вскоре после Хивинского похода, бесстрашный Макгахан написал: «Я должен сказать, однако, что случаи насилия против женщин были крайне редки; и хотя русские сражались здесь с варварами, которые совершили всевозможные жестокости над пленными, что в значительной мере могло бы извинить жестокость со стороны солдат, тем не менее поведение их было бесконечно лучше, нежели поведение других европейских войск в европейских войнах»[233]233
  Макгахан. Указ. соч. С. 280.


[Закрыть].

Схожее мнение высказал в печати другой иностранный очевидец сражений с туркменами, прикомандированный к штабу Кауфмана прусский офицер Штумм.

Несмотря на громкий общественный резонанс, операция против иомудов в русских военно-колониальных кругах была встречена с одобрением и стала в определенном смысле образцовой. Наказание иомудов в 1873 г. было всего лишь прелюдией к войне с другими туркменскими племенами, к которой исподволь готовились в военном ведомстве и Кавказском военном округе. Имея целью сбор разведывательной информации, ранней весной 1879 г. полковник Генерального штаба Н.И. Гродеков, участник Хивинского похода и будущий генерал-губернатор Туркестана, совершил поездку из Ташкента в Афганистан и Персию. Он собирал сведения о туркменах, методически разорявших пограничные районы этих стран. В обширном докладе на имя начальника Главного штаба Ф.Л. Гейдена разведчик сообщал, что победы над туркменами-текинцами можно будет достичь, если «действовать. так, как действовали против иомудов туркестанские войска в 1873 году, то есть беспощадно истребить все попадающееся на пути и наложить на оставшихся от погрома тяжелую контрибуцию лошадьми и отчасти деньгами. Это будет одно из самых человеколюбивых дел нашего Императора. Туркмены – это черное пятно на земном шаре, это стыд человечеству, которое их терпит. Если торговцы неграми поставлены вне законов всех наций, то и туркмены должны быть поставлены в такое же положение. Что бы там ни писали Скайлер и К° о же-стокостях русских в иомудскую экспедицию 1873 года, во всяком случае приказ генерала Кауфмана об истреблении иомудов есть, по моему мнению, самый человеколюбивый акт, который когда-либо был издан, ибо он клонится к спасению и благополучию миллионов людей»[234]234
  Цит. по: Терентьев М.А. История завоевания Средней Азии. Т. II. С. 280.


[Закрыть].