Текст книги "Россия в Средней Азии. Завоевания и преобразования"

Гейден включил автора доклада в состав новой экспедиции против текинцев, одобрив тем самым его подход к туркменской проблеме.

Спустя много десятилетий Кауфман был снова, и не раз, заклеймен советскими историками. В уже упомянутом труде Н.А. Халфин писал: «Зверское истребление туркменов и разграбление их кочевий, по мнению царских властей, должно было оказать моральное воздействие на хивинское население, подорвав в нем какое-либо стремление к сопротивлению, но фактически это был акт неоправданной жестокости, не находящей никакого объяснения»[235]235
  Халфин Н.А. Указ. соч. С. 268–271.


[Закрыть].

Жестокость, однако, была проявлена только по отношению к племени иомудов, которое терроризировало мирных скотоводов и земледельцев, то есть «хивинское население». Как известно, Кауфман строго взыскивал с тех из своих людей, кто обижал мирных жителей. Узбеки-земледельцы, кстати, с одобрением встретили сообщение о разгроме иомудов, оно их обрадовало, то есть действительно оказало «моральное воздействие». положительное.

Кауфман не был злодеем, совсем наоборот, это был человек весьма гуманный, просто он был верноподданным своего Государя в истинном значении слова. У него был приказ: обеспечить безопасность российских границ и торговли. Сделать это путем мирных переговоров ранее не удавалось. Придя в Хиву, Кауфман обнаружил, что наказывать следует не столько хана, сколько туркмен-иомудов, контролировавших хана. Надеяться на мирные переговоры с этим племенем не приходилось, так как иомуды не желали по собственной воле отказаться от веками сложившегося образа жизни, включавшего захват чужого скота и пленных для продажи в рабство. Кауфману выбирать было не из чего – оставалось принуждение военной силой, которое нежестоким быть не может. Если бы он этого не сделал, его поход в Хиву был бы напрасным делом. Таковы были реалии колониальной войны.

И еще одно обстоятельство: русские проявили жестокость по отношению к противнику воинственному и жестокому, имевшему к тому же ряд преимуществ – численное превосходство, великолепный конский состав, знание местности. Как и хан, туркменские старшины знали, что русские угрожают походом против них, а значит, могли подготовиться, хотя бы приобрести современные ружья. Однако они самонадеянно решили, что русские не дойдут до них, а если дойдут, то будут растоптаны их конницей, лучшей в Средней Азии. Отказавшись от подготовки к иноземному вторжению, они понесли большие потери.

Итак, расправа с непокорным племенем завершилась к удовлетворению хана Мухаммеда Рахима и узбекского населения оазиса. Хан и депутаты от торгово-земледельческого люда благодарили командующего. Хан, кстати, очень привязался к Кауфману, посещал его каждый день, найдя в его лице просвещенного наставника, которого был лишен в свои юные годы. Зная, что русские скоро уйдут, хан стремился как можно больше узнать и перенять от них. Он присутствовал на всех войсковых смотрах и учениях, с помощью русских офицеров и чиновников стал разбираться в запутанных и запущенных делах своего ханства. И это ему понравилось. От природы у него были явно хорошие задатки.

По настоянию Кауфмана хан подписал манифест об освобождении 40 тысяч рабов-персов; они давно ждали русских и теперь в большинстве покинули хозяев, сбились в шайки и стали мстить своим поработителям. Русское командование обещало вывести бывших невольников за пределы ханства, что и было сделано, однако многие, так или иначе связанные с Хивой, остались и поплатились жизнью – иомуды не простили им своего поражения и вынужденного отказа от подневольной рабочей силы.

Отмена рабства и работорговли в Хиве была сильным пропагандистским ходом России в ее соперничестве с европейскими державами, в какой-то степени смягчившим негативные последствия иомудской экспедиции. Поощрительными статьями откликнулись даже британские газеты.

С достижением хивинских пределов нельзя было считать, однако, решенной задачу обеспечения российских интересов в этом регионе Средней Азии. Уйдут русские солдаты и казаки – и все вернется на круги своя: возобновятся грабежи, охота за рабами, работорговля. Требовалось постоянное российское присутствие. На запрос Кауфмана об отторжении в пользу России части хивинских земель на правом берегу Амударьи к началу августа в Хиву пришла (с нарочным из Ташкента) телеграмма с Высочайшим согласием. После этого можно было заключать мирный трактат.

12 августа 1873 г. в тенистом Гандемианском саду, близ города Хивы, был подписан договор между Хивой и Российской империей. Первым пунктом хан признавал себя «покорным слугой Императора Всероссийского», то есть правителем, лишенным статуса субъекта международного права. Границей между ханством и Россией становилась Амударья, что означало переход под российскую юрисдикцию всего хивинского правобережья. Сама Амударья, древний Оксус, превращалась в русскую реку: «Исключительное и свободное плавание по Амударье предоставляется только русским судам, а хивинские и бухарские допускаются только с разрешения русской власти»[236]236
  Цит. по: Аобысевич Ф.И. Указ. соч. С. 268–271.


[Закрыть].

Своим договором Кауфман закрепил за Россией не только правый берег реки, но и левый, хивинский. На том берегу русская власть получила право строить пристани и склады товаров, охрана которых вменялась в обязанность хану. Целых 7 из 18 пунктов договора касались привилегий русских купцов, получивших свободу торговать на территории ханства беспошлинно, без каких-либо ограничений, через своих представителей, на своих торговых местах, со своими складскими помещениями, подчиняясь исключительно российским властям. Русские торговцы, кстати, проявили значительную оперативность, оказавшись в Хиве со своими товарами чуть ли не на следующий день после вступления в город российских войск. Совсем не напрасно блюл их интересы командующий экспедицией.

Договор требовал от «ханского правительства» выдачи преступников, бежавших от российского правосудия, ликвидации рабства и работорговли. На ханство налагалась контрибуция в размере 2 миллионов 200 тысяч рублей, срок уплаты которой растягивался на 20 лет.

Еще до подписания договора, но сразу же после получения разрешения от Александра II, на правом берегу реки, напротив наиболее удобной переправы, было заложено русское укрепление Петрово-Александровск, гарнизон которого должен был контролировать ситуацию в ханстве, исполнение пунктов договора и при необходимости, как теперь сказали бы, корректировать события. Так надежно закреплялись результаты похода.

В полдень 12 августа трактат был подписан, а через два часа Кауфман выступил со своим отрядом из лагеря близ Хивы. Накануне депутация от хивинских торговых людей просила его не уходить из пределов ханства; того же, судя по всему, желал и хан. Он долго сопровождал отряд и только по настоянию командующего, прослезившись, простился с ним и его свитой и вернулся в свою столицу. Обаяние неведомого мира, иных отношений между людьми растревожило его молодую душу; его потянуло в далекий край, куда под звуки походного марша уходили новые знакомые, но у него на руках оставалось его ханство.

Можно смело сказать, что семимесячный поход в Хиву был беспрецедентным не только в русской военной истории. Ни одной из европейских армий Нового времени не приходилось так долго находиться в условиях безводной песчаной пустыни, преодолевать при этом огромные расстояния. Результатами похода, кроме надежного обеспечения интересов российского купечества, стали и другие выгоды: появился новый водный путь из Оренбурга через Аральское море по Амударье в Туркестан и далее, то есть Туркестан стал надежнее связан с империей; возникла возможность строить Закаспийскую железную дорогу, протянувшуюся на 1500 верст от Красноводска к Ташкенту.

Кауфмана-триумфатора Ташкент встречал 28 сентября 1873 г. (туркестанские войска все еще были в пути). В 4 верстах от города в роскошных шатрах был накрыт банкет, звучали подобающие случаю речи, а когда стемнело, был устроен фейерверк с вензелями генерал-губернатора и названиями его побед. Утром он въезжал в Ташкент через триумфальную арку; по пути стояли войска, держа ружья «на караул», и громким «Ура!» приветствовали покорителя Хивы. Весело играла музыка. Ничего лучше и торжественнее ташкентцы не смогли бы придумать, если бы встречали даже самого Монарха.

По именному повелению на доске побед К.П. фон Кауфмана в Николаевском инженерном училище появилась надпись «Хива. 1873»; победитель хана и туркмен стал кавалером ордена Святого Георгия 2-й степени. Как обычно, после завершения очередной кампании он отправился в Петербург с докладом.

В 1875 г. к России были присоединены земли Кокандского ханства. В течение восьми лет Кауфман решил задачу создания обширного, внутренне замиренного и внешне защищенного колониального владения.

С момента учреждения Туркестанского генерал-губернаторства в 1867 г. каждый год происходило приращение его территории, и к 1876 г. она увеличилась на 30 процентов, составив 5189 квадратных километров. Население края увеличилось почти вдвое – в 1876 г. на его просторах проживало 1 171 514 человек[237]237
  См.: Костенко А.Ф. Туркестанский край: Опыт военно-стратегического обозрения Туркестанского военного округа. СПб., 1880. С. 292.


[Закрыть]. Фактические размеры края были больше официальных, поскольку его составными частями можно было считать формально независимые, но реально управляемые из Ташкента ханства Бухарское и Хивинское.

Ликвидация Кокандского ханства

Казалось, русская природа

Его из меди отлила

И в руки меч ему дала

Во славу русского народа.

Я.П. Полонский. 25 июня 1882 г.

В один год с Бухарой Кокандское ханство вошло в состав Российской империи на правах протектората. Ханство, частью которого был густонаселенный плодородный Ферганский оазис, превратилось в гарантированный рынок сбыта для российских товаров и источник сырья для российской промышленности; оттого туркестанские власти дорожили добрыми отношениями с ханством и были заинтересованы в его внутренней стабильности. На кокандском престоле в то время сидел Худояр, правитель недалекий и редкостно алчный. Заключив соглашение с Россией о протекторате, Худояр, видимо, решил, что теперь ему сам черт не страшен, и стал выдавливать из своих подданных последние соки. В своей непомерной жажде обогащения Худояр утратил чувство меры. С жителями городов и кишлаков он обращался как с рабами, заставляя их работать на себя без вознаграждения. Люди хана отбирали у населения лес, продовольствие, любые необходимые хану товары. Ослушников жестоко карали. Когда около 30 дехкан, занятых уборкой своего урожая, не явились на рытье ханского арыка, их зарыли по шею в землю и оставили в таком положении умирать. Один за другим вводились новые налоги, рождаемые буйной фантазией ханских приближенных. Подданные были в отчаянии от ханского произвола и время от времени бунтовали.

Ташкентская администрация была обеспокоена обстановкой в ханстве, понимая ее взрывоопасность и не желая потерять лояльного вассала. Кауфман слал хану послания, предупреждал опомниться, пока не поздно: «Лучшие люди идут против Вас, и народ неспокоен. Если Вы не перемените образа вашего управления народом и будете неласково обращаться с русскими, то я Вам предсказываю дурной конец»[238]238
  Цит. по: Халфин Н.А. Присоединение Средней Азии к России. М., 1965. С. 316.


[Закрыть].

Отдельные выступления в 1875 г. слились в мощное антиханское движение, которое возглавили близкие хану люди, его родственники. Даже сын Худояра, наследник престола Насреддин, присоединился к недовольным. Русские власти могли бы не реагировать на смуту в этом «независимом» ханстве, если бы не изменение ее характера. Как это всегда бывает на мусульманском Востоке, социальный протест приобрел религиозную окраску, поскольку во главе движения (тоже как всегда) оказались фанатичные исламские богословы и священнослужители. Во всех трудностях кокандского населения были объявлены виновными русские, которые подчинили своей воле Худояра и ради выгоды которых он якобы и творил свои беззакония. Такого рода версии всегда доходчивы и с легкостью поднимают «ярость масс». Исламские авторитеты звали правоверных на священную войну против гяуров.

Предвидя неизбежность нового вооруженного столкновения в Средней Азии, Михаил Дмитриевич Скобелев начал хлопоты о переводе его в Туркестанский военный округ. При этом он был настолько уверен в успехе, что уверял знакомых, что будет назначен начальником экспедиции, о которой ничего еще не было известно. Кауфман согласился на приезд Скобелева, удалось преодолеть возражения других влиятельных лиц.

Покинув Петербург, чета Скобелевых с комфортом доехала до Нижнего Новгорода, где предстояло пересаживаться на пароход, и тут супруга Мария Николаевна попросила сделать остановку для отдыха. Михаил Дмитриевич требовал отправляться в путь вниз по Волге незамедлительно. Вышла семейная ссора, в которой Скобелев не стал уступать (менее одержимый человек обязательно бы уступил), бросил молодую жену в Нижнем, а сам уплыл на пароходе. Жена же его вернулась в Петербург.

Начался «третий Туркестан» М.Д. Скобелева, о котором он попытался рассказать в неоконченной автобиографии. Вот что он пишет: «В мае 1875 г. я прибыл в Ташкент, в распоряжение генерал-адъютанта Кауфмана, в чине полковника и флигель-адъютанта. Возвращение в Туркестанский край после неприятностей в 70-м году, вынудивших меня два раза драться на дуэли, не могло быть названо ни легким, ни приятным. Боевое братство под стенами Хивы войск трех округов, можно предполагать, должно было ослабить присущую Туркестанскому военному округу зависть и вражду ко всему прибывающему в край, в особенности в таком положении, в каком я был, но на деле все оставалось по-старому…»[239]239
  Цит. по: Маслов А..Н Завоевание Ахал-Теке. СПб., 1887. С. 249–250.


[Закрыть]

К моменту появления Скобелева в Туркестане (в ташкентском обществе шутили: появилась комета, предвещающая войну) антиханские выступления еще не превратились в угрозу для российских владений в Средней Азии, так что о карательной экспедиции пока разговора не было, и Скобелев затосковал. «Лично я, – сообщает он в автобиографии, – томимый жаждой деятельности, отчаиваясь на скорое начало военных действий, решился предложить генерал-губернатору двинуться в Кашгар, через все ханство Кокандское и представить ему военно-стратегическое описание Ферганы и Кашгара. Генерал-губернатор сначала колебался, но, как часто бывает, неожиданный случай помог нам: на Чаткале, в верховьях реки Ангрена, на самой границе русско-кокандских владений, поднял знамя бунта против хана родной его племянник Абдулкерим-бек. Разбитый ханскими войсками, Абдулкерим бежал в русские пределы, где и был схвачен. Генерал-губернатор, стремясь к сохранению мирных отношений, которые настоятельно требовались от Петербурга, решился выдать Абдулкерим-бека Худояр-хану и воспользоваться этим случаем, чтобы вновь посоветовать хану изменить свое отношение к народу, а также доставить нам возможность изучить ханство Кокандское и доступы в Кашгар через Алайский Тянь-Шань. Посланником к Якуб-хану (кашгарскому. – Е. Г.) был назначен я, а посланником к Худояр-хану – покойный статский советник Вейнберг. Генерал-губернатор снабдил нас письмами и богатыми подарками на сумму более 20 000 рублей; посольство до Коканда должно было следовать вместе. Простившись с генерал-губернатором, мы двинулись в путь 10 июля 1875 г., оставив Ташкент во всем блеске его беззаботной, даже роскошной полуазиатской-полуевропейской жизни; войска округа стояли в лагере по садам, состоялось распоряжение о предстоящем отпуске бессрочно отпускных, которых, помнится, в этом году впервые хотели отправить не пешком, а на верблюдах. Словом, ничто не предвещало близость грозы.

В Ходженте присоединился к нашей миссии Абдулкерим-бек и при нем конвой в 22 сибирских казака, и мы торжественно двинулись, везде встречаемые властями и провожаемые с большим почетом.

Абдулкерима везли в арбе, и бедный мальчик грустно смотрел кругом, убежденный, что дядя немедленно прикажет его зарезать. То обстоятельство, что у Вейнберга в кармане было письмо, в котором генерал-губернатор именем Государя требовал помилования Абдулкерима, было ему неизвестно. Въехали в Коканд мы вечером и остановились в доме мирзы Хакима — парваначи (кокандский посол в Ташкенте, сочувствовал русским. – Е. Г.), который встретил нас крайне радушно и гостеприимно. Правда, кормили сальным азиатским пловом и изюмом, но в шампанском недостатка не было.

Город Коканд произвел на меня волшебное впечатление: дворцы, сады, мечети, богатейший базар, – все это ставит Коканд в ряду лучших азиатских городов. Коканд не уступает Самарканду. Разумеется, аудиенция у хана не могла состояться очень скоро, тому препятствовал азиатский этикет. Принимал он нас, кажется, 17-го числа, окруженный двором более чем в 5000 человек. Все окружающее хана представляло вид азиатской пышности, и только сам повелитель встретил нас скромно, сидя в уголку одной из великолепных арабских зал дворца. Хан сидел даже не на ковре, а на старой истрепанной кошме, одет он был в зеленый халат, на голове громадная белая чалма. Когда мы вошли, Худояр играл четками и, не спуская глаз с Корана, шептал молитву. Как было установлено, мы с Вейнбергом сели, не ожидая приглашения хана, что, видимо, было ему неприятно, засим Вейнберг, передав хану письмо генерал-губернатора, объяснил ему, что мы привели на двор Абдулкерима-бека и что отныне его племянник находится в его руках. Хан молча кивнул головой и приказал ввести Абдулкерим-бека; бледный как смерть, вошел юноша и, не доходя до хана саженей пятнадцать, повалился в ноги и громко стал кричать: «Девлет зарет бу сын!» («О великий государь!»). Хан несколько минут равнодушно на него смотрел и совершенно спокойно при нас отдал приказание отвести его к палачам и казнить на дворе. Этого только и дожидался Вейнберг; спокойно попросил он обождать хана с исполнением приказания, пока не прочтет второе письмо генерал-губернатора. Хан молча прочел письмо, изменился в лице, но тут же с редким самообладанием сказал нам, что просьба его друга для него закон, и приказал отпустить Абдулкерима на все четыре стороны. Во время движения от Ходжента к Коканду мы очень полюбили Абдулкерим-бека, а потому, во избежание случайностей, предложили ему оставаться при посольстве.[240]240
  Впоследствии Абдулкерим предал русских.


[Закрыть] 17 июля в Коканде все казалось спокойным. Правда, наш домохозяин мирза Хаким казался особенно задумчивым, но, по азиатскому обычаю, он ни слова не проронил при нас о событиях дня.

Вечером 19 июля мирза Хаким наконец решился нам сообщить, что вся восточная часть ханства восстала против правительства, насильно завладела наследником престола, бывшим тогда андижанским беком; что сборищем восставших командует ближайший любимец хана Худояра, Абдуррахман-автобачи[241]241
  Автобачи – придворный титул, буквально «податель воды для рук».


[Закрыть], что бек маргиланский и некоторые другие объявили себя также против хана и что в данную минуту около 30 тысяч инсургентов с артиллерией находятся в двух переходах от столицы. «Хану всей правды сказать никто не смеет, – заметил при этом парваначи, – но события идут так быстро, что развязки надо ожидать очень скоро»..

Все продолжавшиеся более и более тревожные слухи из города и с базара заставили меня. предложить начальнику миссии поехать на базар и посмотреть, что там делается.

Г. Вейнберг согласился.

Какую перемену нашел я в городе! На всех улицах густые массы, очевидно пришлого вооруженного пешего и конного народа; все указывало на близость кровопролития. Толпы дервишей и мулл виднелись на всех перекрестках людных улиц; все они при виде гяуров (я ехал с казаком) отплевывались и, бренча четками, громко напевали, обращаясь к толпе, стихи из Корана. Все кофейни были переполнены, и массы пьяных от курения опиума и хашиша шатались по улицам. Я заехал в оружейный ряд большого базара, но тут пробраться я не мог, так как толпа была сплошная и, как мне показалось, еще более возбужденная; в лавках недоставало рук точить оружие. В эти дни оружейники, как говорили, очень нажились.

Вернувшись домой, я доложил начальнику миссии обо всем, что видел; со своей стороны он узнал, что вертящиеся дервиши в одной из главных мечетей уговаривали народ сделать угодное Богу и избежать бедствия избиением русских, находившихся в Коканде. Возможность подобного исхода подтверждалась еще: а) прибытием к нам, с просьбой о защите, всех русских купцов и поверенных купцов; б) бегством со двора ханского конвоя; в) народными массами, со всех сторон окружившими наш дворец; даже ночью с 20 на 21 июля напролет слышны были дикие голоса, напевающие стихи из Корана об избиении неверных. Колебаться было более нельзя, решено было привести несколько комнат в оборонительное положение И, если придется, возможно дорого продать свою жизнь. Большим утешением служила уверенность, что наши войска, мстя за нас, камня на камне не оставят в Коканде»[242]242
  Там же. С. 252–260.


[Закрыть].

Рукопись обрывается на самом интересном месте. (Цитата получилась длинная, но ведь это – рассказ самого Скобелева; не служебная записка или официальный отчет, а свободный рассказ для заинтересованного читателя.) Русское посольство оказалось в том отчаянном положении, в каком много раз оказывались европейские посольства, направленные ко дворам афро-азиатских владетелей. Как правило, европейцы погибали. Посольство Вейн берга – Скобелева не погибло.

Положение в Коканде становилось серьезнее с каждым часом. Вооруженное восстание, охватившее Ош и Маргилан, быстро распространялось в сторону столицы ханства. Ханская армия и ханская гвардия покинули Худояра; в ханской цитадели осталось около 500 человек конвоя. Пятитысячная армия при 72 орудиях находилась в городе, но уже не подчинялась приказам хана и его военачальников, ожидая прихода восставших.

Худояр растерялся, плакал и не выходил из дворца, куда тоже проникла измена. Придворные-изменники пытались выманить хана из его покоев, зазывая в гарем, где якобы без него страдают его жены. Планировалось зарезать Худояра именно там. Хан не поддался на уговоры и тем спасся. Руководители мятежа хотели сделать дело тихо, то есть убить хана и забрать его казну, не делясь с «рядовыми революционерами».

Скобелев в это время оставался верен себе: ездил по городу с несколькими казаками и успел набросать кроки города – он еще собирался сюда вернуться. Русские послы приняли решение уходить из Коканда и взять с собой совсем раскисшего Худояра. По совету хитрого мирзы Хакима хан раздал немало денег солдатам, остававшимся в цитадели. Кроме того, все тот же Хаким распустил слух, что хан собирается взять свою армию и двинуться в Маргилан, чтобы наказать мятежников. Начальникам войск, находившихся в городе, было объявлено повеление хана выходить на Маргиланскую дорогу и там дожидаться своего повелителя. При этом Хаким многозначительно подмигивал: «Вы ведь меня понимаете?!» Ханские «генералы» поняли, что там будет легче ограбить их владыку.

Рано утром 22 июля русское посольство направилось к ханскому дворцу. Ехали сквозь враждебно гудящую толпу. Казаки держали винтовки наперевес; близ дворца кто-то ударил палкой лошадь Скобелева, и та от неожиданной боли скакнула в сторону и чуть не сбросила всадника. Скобелев вспылил, но вовремя сдержался и остановил казаков, готовых стрелять в толпу.

Из цитадели выступила походная колонна. Впереди шли щедро одаренные накануне конвойцы – они били в барабаны и дудели в длинные медные трубы, издававшие утробные звуки. За конвоем двинулись хан на 80 арбах, в которых находились 70 жен и наложниц и казна, а затем посольство.

По узким городским улочкам прошли благополучно, однако в нескольких верстах от города беглецов ожидал сюрприз: вся ханская рать, высланная на Маргиланскую дорогу, дожидалась Худояра на развилке Ходжентской и Маргиланской дорог – обмануть «генералов» не удалось. Представить чувства трусливого правителя не составляет труда, не лучше себя чувствовали и русские. Нестройными рядами кокандское воинство двинулось за своим главнокомандующим по Ходжентской дороге. Очень скоро сарбазы и их начальники все поняли: начался грабеж ханского и посольского имущества. Скобелев хотел ответить залпами, но Хаким уговорил его не горячиться. Он якобы сказал: «Бросим эти арбы, полковник! Пускай грабят; если милость Божья будет, наживем втрое больше этого добра… Свою голову уносить надо..»[243]243
  Там же. С. 268.


[Закрыть]

Отступали медленно, отстреливаясь. Выручала большая дальнобойность русских винтовок и меткость стрелков. Да и сарбазы, награбившие много ханского добра, не очень наседали, видимо, догадывались, что русских трогать опасно. Мирза Хаким объяснил им ситуацию очень доходчиво: «Что вы делаете, дураки? Разве можно стрелять в русских? Если вы нам сделаете вред, то придут русские войска и вы не узнаете места, где был Коканд…»[244]244
  Там же. С. 269.


[Закрыть]В те поры это не было преувеличением.

Возле крепости Махрам посольство и хана встретил высланный навстречу русский отряд. Хан потерял несколько своих людей и половину казны, среди русских убитых не было. Хоть и наполовину обедневший, но спасший своих жен, наложниц и себя, а потому счастливый, хан Худояр просил о покровительстве России. В письме к Кауфману хан очень точно оценил случившееся: «Дорогие мои гости г. Вейнберг и полк. Скобелев. выехали вместе со мной и, несмотря на несколько раз повторявшиеся преследования бунтовщиков и перестрелку, не отставали от меня. На подобный поступок способны лишь русские. Когда мои собственные приближенные изменили и бежали, они стойко следовали за мной, и, не будь их, может быть, я не добрался бы до русской границы»[245]245
  Цит. по: Кнорринг Н.Н Белый генерал. М., 1992. С. 46–47.


[Закрыть].

И хотя спасенный хан никому не был нужен, тем не менее действия Скобелева были оценены, как они того заслуживали: по представлению Кауфмана он был награжден «за геройское, достойное русского имени поведение» золотой саблей с надписью «За храбрость».

Уже через несколько дней после возвращения посольства в Ташкент пришло известие о вторжении кокандских повстанцев в пределы Туркестанского края. Руководители восстания ставили целью восстановить Кокандское ханство в его прежних границах, то есть отбить у русских Ташкент и другие бывшие ранее кокандскими города. Это уже была прямая угроза русской власти.

Вторжение участников газавата (главным образом это были кипчаки и киргизы-кочевники) началось 5 августа. «5 и 6 августа, – пишет историк М.А. Терентьев, – несколько сильных партий кокандцев спустились с гор и наводнили ближайшие волости Кураминского уезда. Множество мелких партий, в общем, однако, до 10 000 человек, разбрелись по селениям долины р. Ангрена, чтобы поднять полукочевых киргизов, известных под именем Курамы, и прервать почтовые сообщения Ходжента с Ташкентом и Самаркандом»[246]246
  Терентьев М.А. История завоевания Средней Азии. Т. II. СПб., 1906. С. 339.


[Закрыть].

Судя по всему, у руководителей газавата имелся продуманный план: расчленить и отрезать Туркестанский край с его ограниченными военными силами от России, нарушив не только почтовое сообщение, но и телеграфную связь. Нападения на почтовые станции были синхронизированы. 6–8 августа произошло несколько налетов на станции. Там были захвачены и зарезаны несколько русских офицеров и военных чиновников, которые, как они уже давно привыкли, путешествовали по почтовым трактам без охраны. К 1875 г. движение по туркестанским дорогам стало настолько безопасным, что родители даже брали с собой детей. 8 августа военный врач Петров ехал со своей шестилетней дочерью в Ходжент; повстанцы убили его на глазах у ребенка[247]247
  См.: Военные действия против кокандцев в 1875–1876 гг. (по официальным донесениям). СПб., 1876. С. 6.


[Закрыть].

Днем раньше станционный смотритель, бывший солдат стрелкового батальона Степан Яковлев (из крестьян Псковской губернии) около суток защищал в одиночку свою станцию, укрепленную как маленький форт. Прежде чем погибнуть, он сразил из двух гладкоствольных ружей и винтовки несколько десятков нападавших. В 1877 г. на месте его гибели была положена памятная плита: «Бессрочно отпускной 3-го Туркестанского стрелкового батальона стрелок Степан Яковлев. Убит шайкой кокандцев, защищая Мурза-Рабатскую почтовую станцию 6 августа 1875 года. Доблестному туркестанскому воину на память, пожертвованиями проезжающих. 1877».

Так началась Кокандская война, продлившаяся полгода. Из городов Русского Туркестана первым подвергся нападению Ходжент. Гарнизон его был малочислен, а потому оружие выдали всем гражданским лицам мужского пола; но отбиваться долго им не пришлось – подошло подкрепление. Готовился к осаде и Ташкент, вернее, его русская часть. Оружие получили все канцеляристы, все отставники, готовившиеся к отправке по домам, но до Ташкента борцы за веру не дошли.

М.Д. Скобелев не ошибался, когда в Петербурге уверял друзей, что будет командовать кавалерией в походе против кокандцев. Так и случилось: ему были подчинены 8 казачьих сотен, сведенных по две в 4 дивизиона. Отрядом вторжения в составе 16 рот пехоты, 20 орудий, 8 ракетных станков и 8 казачьих сотен командовал сам генерал-губернатор. Сравнительно с 50 или 60 тысячами повстанцев русские силы были весьма малочисленны.

Первую, и самую значительную, в этой войне победу русские войска одержали 22 августа: стремительным штурмом (с фланговыми обходами) была взята кокандская крепость Махрам. Скобелевские казаки на протяжении 10 верст преследовали бежавших из крепости ее недавних защитников и рубили без пощады, как требовала традиция туркестанских походов. В качестве трофеев было взято 39 орудий, 1500 ружей, склады пороха, свинца, большие запасы продовольствия, 224 лошади. В этом деле с русской стороны погибло шесть человек, в том числе подполковник Уральского казачьего войска, автор многочисленных статей о Туркестанском крае Александр Павлович Хорошихин. Он оторвался от своих казаков и был изрублен неприятелем[248]248
  См.: Там же. С. 32.


[Закрыть]. М.Д. Скобелев получил сабельное ранение ноги. Потери кокандцев точно неизвестны, больше всего – более тысячи человек – погибло от казачьих шашек. «Словом, погром вышел жестокий в возмездие за дерзкое нарушение нашей границы, за вторжение в наши пределы и беспокойство наших подданных»[249]249
  Там же. С. 33.


[Закрыть]. Так сказано в официальном отчете.

Традиционно по-марксистски объясняет разгром повстанцев в Махраме советский ученый Н.А. Халфин: «Исход сражения был определен нежеланием кокандских народных масс проливать свою кровь за чуждые им цели восстания, выдвинутые клерикально-феодальной верхушкой»[250]250
  Халфин Н.А. Указ. соч. С. 320.


[Закрыть]. Во-первых, крови эти массы пролили изрядно, а во-вторых, если бы цели были им чужды, они не собрались бы в таком количестве и не двинулись бы в русские пределы. Цели были весьма привлекательные: уничтожение захватчиков-иноверцев, восстановление родного ханства в прежних границах, возможность обогатиться за счет тех же гяуров. Были массовые фанатизм и экзальтированность, стремление к наживе, но не было адекватной организации, выучки, вооружения.

Поражение в Махраме на большую часть кокандцев подействовало отрезвляюще: борцы за веру стали возвращаться в родные кишлаки и города; делегации от торгового сословия с дарами зачастили в ставку командующего экспедиционными силами; срочно вернули захваченных на почтовых станциях русских людей, в том числе несколько женщин с детьми. Среди детей – бывших пленников была и шестилетняя дочь доктора Петрова.