Текст книги "Россия в Средней Азии. Завоевания и преобразования"

Обе железные дороги располагали прекрасно оснащенными современным оборудованием мастерскими, способными проводить как текущий, так и капитальный ремонт подвижного состава. Самые большие Ташкентские мастерские были в состоянии в 1914 г. капитально отремонтировать 110 паровозов и 893 вагона – это было крупное машинное предприятие.

Мастерские имели более девяти цехов различного назначения; общая площадь мастерских – 17,8 десятины. В оборудование мастерских входила паровая машина мощностью 120 л. с., прокатный стан, электродвигатель на 171 л. с., электроаккумулятор на 18 л. с., разные станки. Мастерские имели подземный нефтепровод протяженностью 38 верст. Общая стоимость оборудования мастерских в 1914 г. превысила 7,8 миллиона рублей, а прибыль в том же году составила 2014 тысяч рублей и была перечислена в бюджет Министерства путей сообщений.

В 1916 г. в Ташкентских мастерских было занято 890 постоянных и 300 временных рабочих, при этом в деревообделочном цехе работали в основном представители коренных этносов – 70 процентов.

Красноводские и Кизыл-Арватские мастерские были меньше Ташкентских, но также были очень хорошо оборудованы машинами и механизмами и были способны основательно ремонтировать в год до 100 паровозов и несколько сотен вагонов. В этих мастерских на постоянной и временной основе работало несколько тысяч рабочих – половина местные. Всего на железнодорожных линиях Средней Азии, включая и железнодорожные мастерские, в 1914 г. было занято 36,8 тысячи человек, из них около 26 процентов составляли лица коренных этносов.

К 1917 г. железные дороги Средней Азии стали как бы самостоятельной, очень авторитетной державой, которая всем была нужна, от которой зависело благосостояние многих. Работать на эту державу было чрезвычайно престижно. Начиная с 1885 по 1912 г. казна только за счет эксплуатации Среднеазиатской железной дороги получила валовой доход на сумму свыше 290 миллионов рублей. С 1906 по 1912 г. валовой доход от эксплуатации Ташкентской дороги составил около 172 миллионов рублей[519]519
  Суворов В.А. Указ. соч. С. 31, 32, 34, 51, 52.


[Закрыть].

Ежегодно железные дороги края перевозили сотни миллионов пудов разнообразнейших грузов. В 1881–1916 гг. в Средней Азии по железным дорогам было перевезено около 6137 миллионов пудов грузов. Из этого количества ввоз грузов из России составил 4409 миллионов пудов, а вывоз – 614,7 миллиона пудов, внутренние перевозки – около 1112,7 миллиона пудов. Таким образом, ввоз был почти в пять раз больше вывоза из Средней Азии. Для того чтобы перевезти из России 4,4 миллиарда пудов различных грузов в Среднюю Азию колесно-гужевым или вьючным транспортом (от Оренбурга до Ташкента), потребовалось бы не менее 320 лет.

Вот какое чудо сотворили за короткий срок две железные дороги с их ответвлениями в Средней Азии.

Железные дороги проложили пути притока в край больших капиталов. Значительные капиталы устремились прежде всего в хлопководство и хлопкоочистку, в основной промысел края.

Встреча культур

Российская империя образовалась в ходе постепенного расширения Московского царства на запад и восток. Движение на запад было относительно медленным и ограниченным, поскольку встречало сопротивление сильных соседей, которые до XVIII в. сами осуществляли экспансию на восток. Движение России на восток стало стремительным после падения Казанского и Астраханских ханств и остановилось только на естественных рубежах: Тихий океан и Памир. Создание огромной евразийской империи по-разному отразилось на вошедших в нее этносов, то есть более или менее благоприятно, в некоторых случаях действительно оказалось, что вхождение в ее состав, несмотря на одиозность советского официального термина, было «меньшим злом» для иных народов, которым в противном случае грозило поголовное уничтожение (Грузия, Армения, может быть, пограничные с Китаем народности). При этом некоторые исследователи полагают, что стремительное разрастание империи отрицательно повлияло на судьбу русского народа.

Ход их мысли таков: если представить чисто умозрительно в реальности не существовавшую возможность наличия государств волжских татар и независимого Московского государства с относительно стабильной и мирной границей между ними, то последнее осталось бы более или менее мононациональным и свободным от этнических противоречий. Энергия русского народа была бы употреблена не на экспансивную колонизацию огромных пространств, а на интенсивное освоение собственных земель. В этом случае и экономическое, и, следовательно, социальное и политическое развитие России шло бы более быстрыми темпами, а вероятность избежать революции масштаба 1917 г. была бы большей.

Речь, таким образом, идет о небольшом восточноевропейском государстве, граничившем на западе с достаточно агрессивными соседями, которые вряд ли смогли бы избежать искушения поглотить малогабаритную страну. А ведь огромная территория России (Советского Союза) не в последнюю очередь позволила ей (ему) остановить и сокрушить очень сильного врага – фашистскую Германию. Нам было куда отступать, куда эвакуировать заводы и фабрики. Германия была сильна, но не настолько, чтобы проглотить столь огромный кусок. А обилие природных ресурсов, которое снова и снова позволяет России возрождаться из пепла, как птице феникс?! Маленькая Россия недолго продержалась бы на географической карте.

Включение в состав Российской империи территорий с иноязычным населением каждый раз ставило перед властью проблему включения его в общую правовую и административную систему. Как правило, этот процесс шел постепенно и к февралю 1917 г. был далек от завершения. Финляндии удалось сохранить свою территориальную автономию. В Польше, утратившей после 1864 г. свою автономию, сохранились основанные на кодексе Наполеона принципы уголовного и гражданского права. Некоторые нормы румынского права действовали в Измаильском уезде Бессарабии. Степной край (Казахстан) и Туркестан (Средняя Азия) составляли отдельные генерал-губернаторства, в которых гражданская администрация формировалась чинами военного ведомства, которому и была подотчетна, а в местном управлении и суде сохранялись элементы, оставшиеся от времен, предшествовавших российскому завоеванию.

Формально российское законодательство почти не знало правовых ограничений по национальному или конфессиональному признаку. Законами были ограничены в правах евреи (в некоторых правах – независимо от вероисповедования), а с 1864 г. поляки-католики. С этого года в Польше начала проводиться политика откровенной русификации. При этом «инородец» (в юридическом и в бытовом значении слова) мог, и не переходя в православие, пользоваться всеми правами государственной службы и сословными привилегиями, если проявлял готовность честно служить империи и Императору. Это касалось и мусульман.

С мусульманским миром Русь соприкасалась, взаимодействовала и сталкивалась с первых лет своего существования. В этих отношениях в единой и нераздельной совокупности сочетались экономические и геополитические интересы, потребности и проблемы внутренней и внешней политики.

Веротерпимость, и в том числе терпимость к исламу и его служителям, не всегда была характерна для российской политической практики. После взятия Казани и Астрахани царь Иван Грозный целенаправленно разрушал мусульманские храмы и уничтожал мусульманских священнослужителей.

Развитие России в XVI–XIX вв. имело следствием резкое расширение границ страны на юг и восток, а значит, и включение в ее состав обширных территорий с компактно проживающим мусульманским населением (Поволжье, Крым, Кавказ, Туркестан). К концу XIX в. 14-миллионная мусульманская община сделалась второй после исповедовавших православие. Значение исламского фактора в жизни страны в то время особенно возросло в связи с тем, что подавляющая масса тюркоязычного населения России (более 12 миллионов человек) понятие «национальное» и «религиозное» воспринимала, по словам выдающегося отечественного исламоведа академика В.В. Бартольда, «тождественно», то есть идентично[520]520
  Бартольд В.В. От редакции журнала «Мир ислама» (1912 г.) // Бартольд В.В. Сочинения. Т. VI. М., 1966. С. 365.


[Закрыть]. В большинстве своем российские мусульмане были последователями крупнейшего исламского течения (толка) – суннизма, и лишь в исламской общине Закавказья численно превосходили приверженцы другого значительно толка — шиизма.

Следует особо отметить, что, исследуя процесс соприкосновения России с исламом, речь идет о специфическом самодостаточном целом – мусульманским миром. Его следует воспринимать как особый, стремящийся сохранить свою гомогенность историко-культурный феномен, который со времени рождения в VII в. стал важным фактором в мировой политике. Следует помнить, что ислам, по сути, – это не просто религия, а всеобъемлющая и всепроникающая совокупность правил и ценностей, определяющих весь образ бытия последователей вероучения, основанного пророком Мухаммедом.

Отношение к исламу на Руси в XVI–XVII вв. не было определенным и тем более регламентированным. Не запрещали, но и не одобряли. Официально веротерпимость в отношении мусульман была провозглашена манифестом Екатерины II. Включая Крым в состав Российской империи, Императрица Екатерина II в манифесте 8 апреля 1783 г. обещала мусульманам Тавриды «охранять и защищать их лица, имущество, храмы и природную веру, коей свободное отправление со всеми законными обрядами пребудет неприкосновенной»[521]521
  Цит. по: Арапов Д.Ю. Императорская Россия и мусульманский мир. М., 2006. С. 29.


[Закрыть]. Так началась эпоха официальной терпимости по отношению к исламу на просторах Российской империи.

В первые годы присоединения Средней Азии к России российское правительство не имело четкого представления о взаимоотношениях с мусульманским духовенством, которое, в отличие от декхан и торгового сословия, отнеслось к вторжению в Туркестан русских войск и русской администрации крайне негативно. Именно мусульманские священнослужители бывали организаторами вооруженного сопротивления незваным пришельцам. В отличие от земледельцев и торговцев они имели четкую идеологизированную позицию в отношении чужеземного вторжения. С первых лет русского присутствия в Средней Азии многочисленное мусульманское духовенство составило стихийную, но осознанно стойкую оппозицию новой чужеземной власти.

Исходя из этого положения, оренбургский генерал-губернатор Н. Крыжановский, которому подчинялись новозавоеванные среднеазиатские земли, советовал правительству всячески ограничивать исламское духовенство, подрывать его влияние в народе, указывая, что именно оно является основным генератором антирусских настроений в среде коренного населения Туркестана.

Иной точки зрения придерживался губернатор созданной в 1865 г. Туркестанской области М.Г. Черняев, призывавший к сотрудничеству с мусульманским клиром, с тем чтобы сблизить его с российской системой государственного управления. После взятия Ташкента летом 1865 г. Черняев весьма либерально отнесся к мусульманскому духовенству, сохранил его основные привилегии и его влияние, но отменил только самые одиозные обычаи, прежде всего жестокие приговоры шариатского суда (членовредительство, побивание камнями осужденных и т. п.).

После того как Черняев был отстранен от должности за нарушения служебной этики и правил субординации, на должность туркестанского губернатора был назначен генерал-майор Д.И. Романовский, который отнюдь не благоволил к мусульманским священнослужителям и вскоре испортил отношения с ними. Романовский (не без совета из Петербурга) пытался внедрить в регионе выборные судебные органы — мехкеме, ранее учреждавшиеся на Кавказе. Эта новация должна была подорвать авторитет мусульманского духовенства, поскольку мехкеме возглавлялись русскими чиновниками, а из трех его членов только один мог быть исламским духовным лицом. Поэтому мусульманское духовенство сделало все, чтобы дискредитировать эти судебные органы, а заодно и начальника губернии. В Петербург пошли жалобы на весьма толкового и гуманного генерала Романовского.

Первый генерал-губернатор Туркестанского края Константин Петрович фон Кауфман, вступивший в должность в 1867 г., в своей религиозной политике старался учитывать как позитивный, так и негативный опыт своих предшественников. 22 января 1868 г. он встретился с депутацией мусульманского духовенства и произнес речь, содержавшую программу строительства отношений российских властей с исламским клиром. Он обещал последнему не вмешиваться в религиозную жизнь мусульман, но требовал от священнослужителей лояльного отношения к Российскому государству и его порядкам.

Кауфман первым сформулировал принципы отношения государства к исламу в Туркестане. Они легли в основу проводимой им политики невмешательства во внутренние дела мусульманского общества и игнорирования его духовенства как силы чуждой интересам России в Средней Азии. Кауфман надеялся, что в результате такой политики мусульманские священнослужители быстро утратят авторитет и влияние среди «туземного» населения, которое быстро станет приобщаться к русской цивилизации. Надежды эти не оправдались ни при Кауфмане, ни при его преемниках.

Все годы управления краем Кауфман стремился преодолеть скрытную, но от этого не менее эффективную враждебную деятельность мусульманских законоучителей. Делались попытки как ослабить их влияние на умонастроения с помощью административных мер (земельная реформа), так и привлечь на сторону новой власти: реставрировать мечети и медресе, имевшие историческую ценность памятников; однако победить их глухую, глубокую враждебность никогда не удавалось. Методично и неустанно в мечетях и коранических школах они проповедовали идеи религиозной войны против неверных. Русской администрации это было хорошо известно. Но этого мало: к антироссийской пропаганде местных священнослужителей добавилась не менее враждебная проповедь приезжавших из России татарских мусульманских деятелей, которые «работали» главным образом в среде кочевого населения. В отчете генерал-губернатора Туркестана читаем: «..Наиболее важным результатом татарского переселения в степь можно считать заселение городов и станиц Семиреченской области, в особенности городов, где татары вместе с немногочисленными сартами составляют более 25 % населения. Татарские муллы стремятся создать себе как можно более прочную иерархическую роль в кочевьях. их лучшее средство к умножению выгод состоит в увеличении числа степных мечетей, управляющих духовным воспитанием паствы под фанатичным руководством»[522]522
  Кауфман К.П. фон.. Проект всеподданнейшего отчета генерал-адъютанта. К.П. фон Кауфмана 1-го по гражданскому управлению и устройству в области Туркестанского генерал-губернаторства. 1867–1881. СПб., 1885. С. 205.


[Закрыть].

То были сильные конкуренты, то была реальная угроза. Что можно было им противопоставить? В окружении Кауфмана было немало сторонников наступательного православного миссионерства (Остроумов, например), однако начальник края категорически не соглашался с ними. У него был свой взгляд: внедрение основ христианской цивилизации, но без миссионерства; никакой конкуренции исламу, чтобы не подогревать мусульманский фанатизм. Православные и другие христианские священники служили только в новых русских городах, и даже на запрос об основании Туркестанской епархии Кауфман ответил отказом. Запрет на миссионерскую деятельность, однако, должен был, по его мнению, распространяться на все концессии, и мусульманство не могло быть исключением. А потому «в первый же год моего управления генерал-губернаторством, – написано в отчете, – я удалил мулл, присланных из Уфы, по распоряжению тамошнего главного муфтия, отменил все начатые до меня официальные сношения наших властей с мусульманскими учреждениями и устранился, даже отступив для того от буквы Временного положения 1867 г., – от признания и утверждения новых вакуфных пожертвований»[523]523
  Там же. С. 208.


[Закрыть].

Справедливости ради надо сказать, что татары, знавшие местные языки и обычаи, оказывали русской администрации неоценимые услуги как переводчики и посредники, потому что на первых порах русские офицеры и чиновники местных языков не знали.

* * *

Признав ислам как законно существующую в стране конфессию, власти были вынуждены учитывать особенности догматов «магометанской веры» и отправления мусульманского культа. Это заставило их организовывать особый, с использованием Корана, порядок принесения воинской и судебной присяги, предоставлять «магометанам», работающим в промышленности, на стройках и в казенных учреждениях, время для ежедневной пятикратной молитвы, способствовать организации паломничества к святым местам ислама.

Это были необходимые условия для создания мирной обстановки в мусульманских районах, вошедших в состав империи. Однако у создателей империи была и более масштабная цель – максимально интегрировать русскоподданных мусульман в «единое государственное тело». Ничего оригинального в этом стремлении не было – о том же пеклись, видимо, все имперские владыки на Западе и Востоке. Совсем чужеродные элементы дестабилизировали любое многонациональное и многоконфессиональное государство. На практике, однако, налаживая отношения с мусульманством, власти России столкнулись с неразрешимой задачей. Мусульманский мир России в XVIII в., в XIX в. и в начале XX в. (впрочем, и через сто лет) был в основном послушен и лоялен по отношению к государству, но он никогда не желал расставаться с конфессиональной самобытностью своей жизни, которую ислам регламентирует всесторонне. Российские мусульмане могли временами испытывать достаточно сильное наружное давление, иногда в ответ на такое давление мимикрировать, внешне охотно соглашаться с начальством, но они упрямо сохраняли традиционные устои миропонимания и повседневного существования. Какое-то время казалось, что имперская власть нащупала оптимальный путь внедрения «русских начал» в мусульманскую среду – влияние через школу, основанную на базе русских программ обучения и с преподаванием на русском языке. Однако в конце XIX в. мусульманскую интеллигенцию увлекла идея создания «новометодных» школ, в которых обучение велось на национальном «материнском» языке. При этом те же люди, которые ратовали и устраивали «новометодные» школы, были сторонниками обучения и русскому языку и были вполне лояльны по отношению к России, но категорически не желали растворения своего мусульманского мира в «российской имперской общности», ревниво оберегая свою конфессиональную идентичность.

Идея «слияния мусульманства с российской общностью» была скорее мечтой. Ее лелеяли в миссионерских кругах официального православия, о ней писали и говорили влиятельные сановники и известные публицисты, но в действительности мало что менялось – мусульмане не хотели идти ни на какие уступки.

В большинстве своем государственные мужи и крупные чиновники России конца XIX и начала XX в. были прагматиками и мыслили вполне реалистично. Они, как правило, сознавали, что возрастающая масса последователей «магометанского закона» сохранила и будет сохранять впредь свой «закон» и изменить что-либо в деле «ослабления ислама» практически невозможно.

Наиболее толковые русские чиновники и офицеры, чаще всего жандармы, сознавали, что действовать по отношению к исламу надо крайне «осторожно» и «деликатно», а лучше всего – вообще его «не трогать»[524]524
  ГА РФ. Ф. 102 Департамент полиции МВД. 3-е делопроизводство. Оп. 80. Д. 88. Ч. 33. Л. 56, 58 об.


[Закрыть].

И тем не менее отношение к мусульманству, особенно после вхождения во второй половине XIX в. в состав империи очень большого исламского региона – Туркестана, в высших сферах России менялось и колебалось в зависимости от внутри-и внешнеполитической конъюнктуры. У нас есть возможность благодаря трудам современных востоковедов (Д.Ю. Арапова, Е.И. Ларина, Д.В. Васильева и др.) представить здесь мнение столпов российской государственности, таких как С.Ю. Витте, Д.С. Синягин, Д.А. Милютин, П.А. Столыпин, и менее знаменитых деятелей имперской России. Считаю нужным напомнить, что в те последние пятьдесят лет, что Туркестан находился в составе империи, обстановка внутри и вокруг страны быстро менялась.

В конце 60-х гг. К.П. фон Кауфман, как известно, провозгласил политику игнорирования ислама со стороны новых российских властей: власть не вмешивается во внутренние дела мусульманской общины и не допускает на территорию края христианских миссионеров, но по возможности (негласно) стремится ослабить влияние на простой народ со стороны мусульманских авторитетов. С этой целью, например, решением генерал-губернатора в Туркестане была введена выборность судей – казиев, и не только из числа мусульманских законоведов, как это было принято в ханские времена, но и вполне светских людей. Уже цитированный на этих страницах Ю.Д. Южаков писал: «Так как казием мог быть только основательно знающий шариат и его толкователей, то они (казии. – Е. Г.) все были до фанатизма проникнуты духом шариата и имели на народ громадное влияние. Они проводили в народ дух мусульманской замкнутости, нетерпимости и, конечно, покорные шариату, не могли внушать народу духа подчинения русскому владычеству, примирения с нашими порядками и требованиями, – и потому, несомненно, были вредны и опасны нашим интересам»[525]525
  Южаков Д.Ю. Итоги двадцатилетнего управления нашего Туркестанским краем. СПб., 1891. С. 41.


[Закрыть]. Вот так, не впрямую предпочитала действовать российская администрация.

Другие настроения бытовали в центре, в среде высшего православного духовенства, там превалировала нетерпимость к «мусульманской экспансии».

В 1876 г. на имя директора Департамента духовных дел иностранных исповедований МВД графа Э.К. Сиверса поступило письмо от архиепископа Антония, основателя миссионерского православного братства Святого Гурия в Казани, которое было названо в честь первого русского митрополита Среднего Поволжья в XVI в. Архиепископ Антоний хотел бы видеть в лице государства столь же верного и жесткого союзника, каким оно было в эпоху церковных реформ патриарха Никона в XVII в. В деле распространения православной веры, по мнению Антония, не могло проявляться никакого либерализма в стиле судебных реформ, но гораздо уместнее были бы меры «административные, силовые». Речь шла прежде всего о мусульманских проповедниках («совратителях»), которые агитировали среди крещеных жителей Поволжья и принуждали их к переходу в мусульманство. Антоний требовал преследовать «совратителей» в административном порядке, вплоть до высылки в Туруханский край.

Весьма характерен ответ крупного государственного администратора графа Сиверса, который отвечает воинственному архиепископу: «…Я позволю себе думать, что административные меры в данном случае малоприменимы; они повредили бы только отношениям миссионерства к населению и еще более ослабили бы действие проповеди на религиозное чувство. Правительство, в виде многочисленности мусульманского населения, обитающего как в восточных окраинах империи, так и в сопредельных с нами странах, и по другим соображениям должно обнаруживать некоторую воздержанность относительно применения карательных мер к делам веры»[526]526
  Цит. по: Арапов Д.Ю. Императорская Россия и мусульманский мир. М., 2006. С. 45.


[Закрыть].

Таким был подход государственно мыслящего деятеля, сознававшего, что «карательные меры», за которые ратовал церковник с менталитетом XVII в., могли быть только пагубными и разрушительными.

Или вот мнение крупного русского чиновника, но нерусского по рождению, убежденного мусульманина, в то же время преданного своему Императору. Генерал от кавалерии, кавалер многих российских орденов Султан Хаджи Губайдулла Джангир-оглы Чингис-хан, настоящий потомок «мирозавоевателя» Чингисхана, но теперь на русской службе, что было делом обычным для местной мусульманской аристократии, приравненной к российскому дворянству, был участником разработки Положения об управлении духовными делами киргизов в областях Степного генерал-губернаторства в 1885 г. По этому документу мусульманские духовные лица в Степном крае выбирались только из числа киргизов, доступ в их среду представителей татарской диаспоры всячески пресекался, они лишались каких-либо прав и привилегий, казенного жалованья, обязаны были платить подати наравне со всеми остальными жителями. Потомок Чингисхана не мог не выразить своего отношения к документу.

«Мне кажется, – пишет Султан Чингис-хан, – что искать духовную сторону в степных наших окраинах не политично. Если наши окраины до сих пор верны и спокойны, то единственно потому, что до сих пор наше Правительство не затрагивало свободу туземцев в их религиозной и бытовой жизни.

Если только туземцы почувствуют малейшую реформу, клонящуюся к стеснению их религиозной или бытовой жизни, – дело проиграно, и десятки тысяч штыков не восстановят спокойствие, и Правительство потеряет внутреннее расположение туземцев. Среднеазиатские народы охотно принимают подданство России только потому, что до сих пор политика Правительства нашего прямо держалась того, что Вы указываете в своей записке (увеличение размеров Степного генерал-губернаторства. – Е. Г.) и что хотят нарушить наши реформаторы в своих нескончаемых проектах. Эти наши Бисмарки не понимают того, что из туземцев можно веревку вить – только не трогай его веры, его обычаев, его обычного порядка жизни».

Далее генерал Чингис-хан рассуждает о роли и месте духовенства (мусульманских священнослужителей) в жизни современных ему жителей Средней Азии.

«Мне кажется, что нельзя пренебрегать духовенством и тем более стараться низвести его к нулю. Меры в этом направлении поставят духовенство в положение враждебное русской политике и тем самым усилят их тайную пропаганду и противодействие целям Правительства. Духовенство, как и везде, преследует более эгоистические, личные цели, и потому, сохранив за ним их права, мы будем иметь в лице духовенства надежных приверженцев»[527]527
  Цит. по: Арапов Д.Ю. Указ. соч. С. 104–105.


[Закрыть].

Это было явное заблуждение. Российская власть весьма лояльно относилась к мусульманским священнослужителям – даже восстанавливала древние памятники мусульманского зодчества, строила новые медресе, сохранила в основном за мусульманскими священнослужителями и законоучителями их вакуфы и тем не менее «любви» с их стороны не заслужила. Скрытые за показной покорностью и смирением в среде священнослужителей, не иссякали вражда и ненависть к пришельцам, которые самим своим присутствием и своими действиями в экономике и повседневной жизни разрушали извечные устои жизни мусульманского общества и авторитет его охранителей, то есть всех этих мулл, ишанов, дервишей.

Так, до поры до времени в высоких сферах российского чиновничества шла довольно вялая дискуссия об отношении к исламу и его служителям, но вот 18 мая 1898 г. случилось событие чрезвычайное: на рассвете того дня толпа религиозных фанатиков (около 2 тысяч человек), предводительствуемая неким ишаном, напала на спящих в казарме на окраине Андижана русских солдат и убила 22 человека. Благодаря расторопности и энергии находившегося в казарме унтер-офицера нападение было отбито с потерями среди нападавших. Такого давно не случалось в спокойном Туркестанском крае.

Андижанский мятеж совпал по времени с появлением в крае нового генерал-губернатора генерала от инфантерии Сергея Михайловича Духовского. Духовской был опытным администратором (до назначения в Туркестан служил генерал-губернатором Приамурья), тем не менее андижанская резня, случившаяся через полтора месяца после его назначения на новую должность, произвела на него сильное впечатление, и он, как это бывает с начальниками-новичками, решает действовать без промедления. Он старается осмыслить ситуацию, предпринимает ряд мер и о своих выводах и сделанных шагах докладывает самому Императору. В начале доклада сообщается неутешительный вывод:

«В течение трех с половиной веков русская власть не перестает вливать в покоренные мусульманские народы свои гуманные порядки, между тем и ныне приходится сознаться, что, несмотря на кажущуюся их полную покорность, позывы среди мусульман к восстаниям, подобным андижанским, возможны и в будущем..

Под влиянием поверхностных впечатлений некоторые учреждения к наружному выражению спокойствия в крае ошибочно присоединяют убеждение, будто душа мусульманина уже нами покорена. Азиатская лесть принимается за чистую монету, а страх перед нашей силой – за чистосердечную преданность. Такая ошибка весьма часто отражается на решениях по разным представлениям, исходящим из Туркестана, и влияет на задержание, иногда даже на совершенное отклонение самых благодетельных ходатайств местной власти» (читай: «в центре благодушествуют, а на местах приходится отдуваться!»).

Далее Духовской характеризует обстановку в Туркестанском крае, справедливо отмечая, что наиболее непримиримые противники российской власти – это суфийские ордена, объединения фанатиков, убежденных в своей правоте, что не могло не влиять на умонастроения масс, среди которых они вели антироссийскую пропаганду.

«Вместе с тем, – продолжает автор доклада, – русская администрация имеет в своем распоряжении самые ничтожные средства для культурной борьбы с мусульманством, для ослабления того вредного влияния, которое оказывают на внутренний быт туземного населения и направление его умов мусульманские школы, кази, ишаны и проч.

Достаточно сказать, что на 119 русских учебных заведений разных наименований в Сырдарьинской, Ферганской и Самаркандской областях приходится 5246 мусульманских училищ; а на шесть православных храмов в Ферганской области приходится 6134 мечети.

Вышеизложенное приводит к следующим выводам:

1. Ислам, в настоящем виде и силе, будучи учением крайне инертным и, безусловно, враждебным христианской культуре, исключает всякую возможность полного нравственного ассимилирования с нами наших нынешних подданных мусульман. Чистый мусульманин, крепко верующий в букву Корана и шариата, не может быть искренним, верным другом христианина.

2. Суфизм во многих отношениях представляется для нас наиболее вредным и потому требует за собой наиболее строго надзора.

<.>

4. Дальнейшее игнорирование мусульманства представляется не только нежелательным, но и невозможным.

5. Туркестанские туземцы, в течение многих веков привыкшие к необузданному самовластию их бывших правителей. привыкли уважать грубую силу. Все проявления гуманности, произносимые ими в речах и адресах, с которыми они в разных случаях обращаются к русскому начальству, за глазами последнего трактуются ими как недальновидность и слабость этого начальства, не умеющего пользоваться прерогативами этой власти.»

Духовской уповает на широкое распространение в крае правильно организованного русского образования, что – он это сознает – потребует «долговременных, умелых и настойчивых стараний».

«Ислам для темных и пылких воображением азиатов столь силен, – продолжает автор, – что на быстрый перелом и, особенно, на поколения, выросшие под обаянием нынешней его силы, было бы напрасно рассчитывать. Недавно даже в Ташкенте были фанатики, кои, из принципа не осквернять себя, никогда не посещали смежную, русскую часть города.

<.>

10. Опыт показывает, что ни в чем туземцы не прибегают к нам столь охотно и искренно, как в деле лечения от болезней. Гуманное обхождение с больными, успешное излечение тяжелобольных, искусные операции вроде снятия с глаз катаракты, сращение переломов ног и рук производят на них впечатление магическое. К большому сожалению, наши медицинские средства скудны до крайности. Лучше всего действуют женщины – врачи и фельдшерицы, уровень подготовки которых, как известно, много выше простых фельдшеров. Женщины-врачи и фельдшерицы проникают в укромнейшие уголки семейной жизни туземцев, недоступные мужчине, и особенно ценится их помощь при трудных родах. Эти труженицы и ныне оказываются авангардом воздействия нашего на мусульманскую женщину и семью.