Текст книги "Планка (сборник)"

– Да, я забыл, вы же в первый раз в Париже. Конечно, прогуляйтесь, – кивая, сказал Геннадий Борисович. – Вы это сегодня заслужили. Отлично говорили, спокойно, профессионально. Молодец! Я шефу позвонил уже, сказал, что всё прошло прекрасно и что вы молодец.

– Спасибо большое! – смущаясь сказал Вадик.

В гостинице они были без четверти шесть. Быстрые сумерки уже сменил вечер.

– Ну что ж, действуйте по собственному плану, – получив ключи и направляясь в свой номер, сказал Геннадий Борисович. – Встретимся утром на завтраке. – Не забудьте, выезжаем в аэропорт в десять от гостиницы.

– Я помню, спасибо, – сказал Вадик, получая ключи.

– И аккуратнее здесь, – подмигнув, сказал Геннадий Борисович. – Париж – не самое безопасное место в мире. Удачи!

Вадик поднялся к себе в номер. Номер был маленький, но очень приятный. Всё в нём было приятное и маленькое. Большими были только кровать и окно. Вадик подошёл к окну и обнаружил крохотный балкончик с красивой решёткой. Он вышел на него. Внизу шумела улица.

– Париж! Ядрёна мать! – сказал Вадик вслух.

Потом он сел на кровать. Кровать была мягкая-мягкая. Вадик погладил рукой подушку. На таком белье ему не приходилось спать никогда. Но надо было спешить…

В душе Вадик долго, очень долго боролся с настройкой воды. Он никак не мог удержать нужную температуру. То вода была холодная, а то сразу же горячая. Вадик поворачивал кран буквально на миллиметр – и снова ледяная. В конце концов удалось найти неуловимое положение крана и помыться.

Потом Вадик чистил зубы и даже брился свежим лезвием. Он решил побриться, чтобы чувствовать себя максимально свежим. Но бритьё, сам процесс бритья возбудил утренние ощущения. И Вадик вспомнил и почувствовал тяжесть своего недосыпа.

Вадик быстро оделся: натянул свежие носки, свежую любимую рубашку и не совсем свежие брюки. Потом он сел на кровать, склонился над телефоном, который стоял тут же на прикроватной тумбочке. Он нашёл нужную кнопку и позвонил на рецепцию. Ему ответил женский голос. Вадик заговорил по-английски, но его не поняли. Тогда голос сменился на мужской. Мужской голос говорил по-английски коряво, но вполне понятно.

– Что вы хотите? – услышал Вадик.

– Я хочу такси, – ответил он.

– Когда месье хочет такси?

– Прямо сейчас.

– Мы закажем такси для вас, но боюсь, что придётся подождать. В такой час с такси в Париже большие проблемы.

– А сколько нужно ждать? – спросил Вадик.

– Не могу сказать, месье. Париж…

Вадик подумал секунду и понял, что лучше подождать, чем пытаться быстро освоить систему передвижения по Парижу самостоятельно.

– Хорошо, я подожду, – сказал он.

– Спасибо, месье, – был ответ, и голос исчез.

Вадик лёг на кровать и вытянулся поверх покрывала. Подушки были маленькие, но их было три. Он сгрёб их под голову. Как же стало Вадику удобно! Он закрыл глаза. Приятен был даже не очень яркий электрический свет от торшера. А кровать была такая удобная и такая большая… Из-за окна доносился шум улицы. Вадик лежал и пытался вспомнить, как по-французски будет «Эйфелева башня».

Он проснулся в полной темноте и тишине.

Вадик проснулся в темноте, тишине и вздрогнул всем телом. Он почувствовал, что лежит в постели без одежды, и ещё, что он укрыт одеялом. Вадик сел, пошарил рукой по стене рядом с кроватью и включил бра. Он нашёл свои часы, которые лежали на тумбочке, и увидел, что на них четыре часа десять минут… утра, конечно. Тут же он вспомнил, что не переводил часы на местное время, и, значит, в Париже два часа десять минут… ночи.

Вадик сходил в туалет, пописал и, стоя над унитазом, вспомнил, как его разбудил телефонный звонок, вспомнил, что ему что-то говорили про такси и что он даже что-то отвечал. Но он не смог вспомнить, что именно ответил, и совершенно не мог вспомнить, как он разделся, как расправил постель и как выключил свет. В туалете Вадик посмотрел на себя в зеркало.

– Да-а-а, брат! – качая головой, сказал он своему отражению и подмигнул левым глазом ему же.

Вадик выключил свет в туалете, на цыпочках добежал до кровати и буквально заскочил под одеяло. Он выключил бра и, свернувшись калачиком, стал согреваться. В туалете и в комнате было прохладно. Вадик лежал в темноте и думал, что можно ещё спать целых пять часов. Он и без того поспал достаточно, и можно ещё пять часов! Вадик покрутился, находя удобное положение, нашёл и плавно погрузился в сон.

Проснулся он, когда за окном шумела улица. Проснулся оттого, что спать уже больше не мог. Он насытился сном. У него было ощущение, что он ел сон большими ломтями. И уже был сыт. Вадик проснулся, полежал немного, посмотрел на часы. Местное время было семь сорок пять. Он повалялся ещё пять минут, потом бодро вскочил и отдёрнул штору. Его ослепило яркое небо и утренний солнечный свет. Вадик включил телевизор, нашёл музыкальный канал и сделал звук погромче. Пока Вадик умывался и одевался, он постоянно подпевал всем песням, что звучали из телевизора.

Завтрак был очень вкусный! Хрустящие булочки и нежные круассаны, великолепное масло, сыр, разные джемы и горячие яйца, сваренные всмятку идеально. А кофе было хоть залейся. Вадик ел, ел и ел и чувствовал, что пьянеет от еды. Он завтракал за столиком у самого окна, а за окном по улице шли французы, приятные и забавные люди.

– Доброе утро, Вадик! – услышал Вадик, оглянулся на голос и увидел Геннадия Борисовича. – Как вы себя чувствуете?

– Просто превосходно! – громко ответил Вадик.

– А мы все не очень, – грустно сказал Геннадий Борисович. – Нельзя так много пить даже французское вино. И нельзя с собой во Францию привозить водку. А пить водку в гостиничном номере это уже просто пошло. Но мы всё это сделали. Ох, Вадик, какой же вы молодец, что не пошли вчера с нами! Ну, как вы прогулялись? Как вам Париж?

– Прекрасно! Другого слова нет. Просто прекрасно! – улыбаясь, ответил Вадик.

– Вот и правильно. Рад за вас. Вы ешьте. А мы там в холле сидим и курим. К нам не спешите. Боюсь, мы сейчас станем пить коньяк, – сказал Геннадий Борисович и пошёл прочь от Вадика медленно и сутуло.

В половине десятого Вадик уже стоял на улице у входа в гостиницу, жмурился на солнце и с удовольствием курил. Сумка его, собранная и закрытая, стояла на полу в холле, рядом со столиком, за которым сидели мрачные его коллеги. Коллеги мрачно пили коньяк.

На другой стороне неширокой улицы Вадик увидел магазин. В витрине магазина стоял пластмассовый мужчина в пальто, шляпе и шарфе, почти таком же, какой был на встретившем их французе. Вадик докурил в три затяжки, посмотрел на часы, вальяжно перешёл улицу и зашёл в магазин. Он быстро осмотрелся в магазине, позвал продавца, который по-английски не говорил. Вадик просто показал ему на шарф в витрине, тот всё сразу понял, как-то неадекватно сильно обрадовался, быстро убежал куда-то и появился через минуту с точно таким же шарфом в руках.

Вадик вернулся в гостиницу, уже навертев этот шарф на себя.

– Ну, Вадик, вы даёте! – сказал Геннадий Борисович, увидев Вадика. – Ещё и успели приодеться. Какой плащ себе купили, и шарф, и туфли! Настоящий парижанин.

– Нет, только шарф. Всё остальное я купил в Москве, – ответил счастливый Вадик.

– Да?! Не обратил внимания. Но шарф отличный…

Вскоре за ними приехала машина и их вчерашний француз.

– Какой красивый шарф, – сказал он Вадику после того, как поздоровался со всеми. – Где вы такой купили?

– В Париже, где же ещё! – смеясь, ответил Вадик.

Москва встретила Вадика красивым вечерним солнцем, толстыми облаками, удивительно подсвеченными этим солнцем, и тёплым весенним ветром.

Геннадий Борисович подвёз Вадика почти до дома. Свечерело, городские огни уже горели вовсю, но воздух был прозрачен и свеж. Под ногами хлюпало, но как-то хорошо хлюпало. Вадик с удовольствием шёл домой по улице. На ходу он вспомнил, что нужно включить телефон, и включил его. Включил и подумал, кому бы позвонить. Пока он думал, телефон зазвонил сам. Звонил Рома, сосед по рабочему столу.

– Привет, – услышал Вадик.

– Здорово!

– Вернулся?

– Ага.

– Как слетали?

– Очень хорошо! Всё прошло успешно.

– А как тебе Париж? – слегка печально спросил Рома.

– Я в восторге, – ответил Вадик. – Точнее, даже не в восторге. Мне просто очень понравилось. Знаешь, Рома, я там ничего особенного не видел и не почувствовал. Как-то так, спокойно всё было, как не в Париже, а как дома. Просто я понял, что Париж – это мой город. Прямо сразу так и понял. Ты знаешь, я бы мог там жить.

– Да?! Странно. А мне Париж не очень понравился, – ответил Рома.

– Значит, тебе не повезло, – дружелюбно сказал Вадик. – В следующий раз, может быть, понравится. А ты чего позвонил-то?

– Тут такое дело, Вадик. Ты не мог бы завтра…

Послесловие

Через месяц Вадик сильно влюбился, а через год с небольшим женился. После свадьбы, летом, он и его жена поехали в Париж на целую неделю.

Погребение ангела

Матч был не решающий и даже не очень важный, но как-то все собрались его посмотреть, и Андрей тоже пошёл. А что? Была суббота, погода стояла плохая, холодные дожди зарядили с середины сентября, и на дачи уже никто особенно не рвался. А тут неподалёку открылось новое спортивное кафе-клуб с коротким названием «Аут». Боря обзвонил всех заранее, сказал, что «Аут» он проверил, выяснил, что экран там поставили хороший, смотреть матч будет удобно, заведение вообще качественное, и поэтому он заказал стол на всю компанию в самом центре клуба у самого экрана. И хоть футбол обещал быть довольно скучным, но Андрей пошёл в «Аут». А что было ещё делать? К тому же было недалеко.

Андрей не особенно любил футбол, но иногда было приятно в шумной компании выпить, поболеть, поорать, особенно во время чемпионата мира или вообще какого-нибудь значительного матча. Он не смотрел всё подряд и не следил за турнирной таблицей, как Боря и вся остальная компания. Но иногда откликался на приглашения, примыкал к шумным любителям футбола и старался болеть не хуже других. На стадионы компания не ходила. Точнее, иногда кто-то из компании и ходил на стадион, но в основном болели у телевизора. Раньше собирались по сложно выстроенному графику по домам, но это всегда было сопряжено с эвакуацией или изоляцией детей и женщин. И всё равно поорать дома в полный голос было нельзя. Так что, как только появились заведения, в которых установили экраны и стали смотреть спорт, Боря завёл правила собираться на матчи в каких-нибудь таких местах. Он всё намечал, всех оповещал и заказывал столы. Андрей, когда мог и когда было настроение, приходил и болел.

В этот раз всё было здорово. Футбол, на удивление, получился хороший, в смысле – много чего происходило. Было много голов и даже пенальти. Команды Андрею оказались малознакомые, любимых и знакомых игроков в них не было. Зато компания за столом подобралась хорошая, заряженная на веселье. И веселье удалось. Наорались вдоволь. Команда, за которую они болели, выиграла. А за другими столами в основном болели за другую. К концу первого тайма счёт был уже 2:2, а сколько было выпито, сосчитать не представлялось возможным. На столе громоздились кружки с пивом, графин водки, чёрные солёные сухари целыми грудами, помятые бутерброды с сёмгой целыми тарелками. Табачный дым вился и густел под потолком и по углам. Было хорошо.

Андрей вышел в перерыве на улицу, вдохнул прохладного осеннего воздуха, отметил, что дождь закончился, а это значило, что можно будет вернуться домой пешком. Он уже был качественно пьян и чувствовал, что ещё можно добавить. Андрей ещё раз глубоко вдохнул, потянулся всем своим упругим сорокалетним толстым туловищем, с удовольствием крякнул и вернулся в компанию.

– Какие будут ставки на второй тайм? – Боря записывал прогнозы и ставки.

– 4:2 в итоге, – сказал Андрей.

– Ну, старик, ты смелый! – крикнул охрипший Боря и записал.

До последней минуты счет был 3:2, но в добавленное время назначили одиннадцатиметровый, и получилось так, как предсказывал Андрей. Все орали, обнимались, за соседними столиками весело матерились и поздравляли компанию Андрея. Боря собрал со всех деньги и отдал Андрею выигрыш, а он в свою очередь тут же проставился за победу. Потом ещё посидели, замолкая, а потом по одному стали рассасываться. Прекрасно!

Когда Андрей вышел на улицу, он шумно выдохнул, не стал застегивать куртку и почувствовал, что пьян очень качественно. Он постоял так секунд пять и зашагал домой, улыбаясь и даже бубня какой-то несуществующий общедоступный мотив.

В свете фонарей было видно, что асфальт после дождя подсушил ветер. Только лужи лежали кое-где, да трещины отчётливо чернели сыростью. Он стал идти, стараясь на трещины эти не наступать. И почему-то вспомнил из самого детства: кто на трещину наступит, значит, Родину не любит.

– Чушь какая, – сказал он сам себе и усмехнулся.

Проходя мимо освещённого павильона, он остановился и стал рассматривать ряды бутылок и банок с разнообразными напитками в витрине. Отчего-то захотелось чего-нибудь купить. Всё равно что, лишь бы купить. Он подумал, не купить ли ему парочку бутылок пива, с тем чтобы выпить их с удовольствием дома.

– А ч-ч-чёрт, – вырвалось у него.

Он вдруг вспомнил, что нужно будет сразу, как только он придёт домой, развернуться и идти гулять с собакой. С Графом, не с самым чистопородным в мире эрдельтерьером, конечно, никто без него не погулял. Татьяна, жена, никогда вечером с ним не ходила, это была её утренняя обязанность. А Варя, старшая дочь, которой Графа, кстати сказать, и купили, после долгого нытья, канючания и семейного совета, на котором было решено, что ребёнку, тогда она была единственным ребёнком, нужна собака… Варя клятвенно обещала гулять с собакой, вот и купили у знакомых щенка семь лет назад. Тогда Варе было самой восемь, гулять она с собакой быстро перестала. Перестала, как только друзья во дворе привыкли и охладели к щенку. Она не любила гулять с Графом и не полюбила. Делала это формально и очень коротко. А Граф в свою очередь тоже отказывался с ней идти. Младшей же Маше исполнилось пять. И хотя они с Графом друг друга любили, но какое там гулянье.

В общем, Андрей чертыхнулся из-за того, что нужно будет сейчас бродить по излюбленному Графом маршруту, смотреть, как он всё подряд обнюхивает, поднимает ногу, и ждать от него более серьёзных дел.

Он чертыхнулся, но в следующий момент вспомнил, что идти гулять с собакой не надо, потому что Граф уже четвёртый день болел и последние два дня не выходил из дому. Андрей облегчённо вздохнул и тут же выругал себя за эту малодушную и невольную радость. Хотя, конечно, если быть откровенным, он не любил гулять с Графом, особенно когда нужно было пропустить из-за этого итоговый выпуск новостей в воскресенье вечером в середине января.

А Граф, бедолага, простудился. В прошлое воскресенье они выезжали на реку. Граф, конечно, не вылезал из воды, чего-то рыл у берега, перед отъездом домой его пришлось отмывать там же в реке холодной водой. Потом, когда ехали, Граф, конечно, высунул свою голову в окно, как он любил и привык. А было холодно, а он был мокрый, да и, чего там греха таить, весь неухоженный, обросший, давно не щипанный (эрдельтерьеров не стригут, а именно щиплют), лохматый. Вот он и простудился. Уже в понедельник он чихал и кашлял, во вторник к вечеру стал плохо есть, его большой, всегда мокрый и блестящий чёрный нос высох и стал каким-то серым. К четвергу собака сделалась совсем больна. Вся шерсть на нём как-то потускнела и обвисла, он всё время лежал на своём тюфячке, смотрел грустно, даже не поднимая головы, и вставал только тогда, когда кто-то приходил. Короткий его хвост, по обыкновению торчащий вверх и трепещущий, был опущен и медленно двигался из стороны в сторону, выражая радость, на которую уже не было сил. Граф лежал, шумно дышал и сильно кашлял. В четверг вечером на улицу он не пошёл, просто отказался.

Андрей, конечно, беспокоился, но сначала думал, что пройдёт и так. Весь четверг он бегал как угорелый по делам. Мотался по городу. Было много неожиданных и серьёзных обстоятельств. Страхование людей и их имущества – дело хлопотное и нервное. То есть Графом он не позанимался. В пятницу тоже было много всего, но в обед позвонила Татьяна и сказала, что «наш парень», так она называла Графа, совсем плох.

Андрей дозвонился до ветеринара, описал ситуацию, тот выслушал, ничего утешительного не сказал, но пообещал приехать даже в воскресенье, в субботу он почему-то не мог.

А Андрей и в субботу ездил к каким-то клиентам. Потом позвонил домой, Татьяна сказала, что Графу получше и он даже поел бульону. Андрей что-то ещё поделал, заскочил домой переодеться, Граф медленно вышел его встречать и даже попытался встать на задние лапы. Потом Андрей поспешил в «Аут».

Короче, он вспомнил, что гулять с собакой сегодня не придётся, обрадовался, отругал себя за эту радость, но ещё он вспомнил, что к Графу завтра при едет доктор. Тогда он купил две бутылки пива и пошёл домой.

Последние два квартала он почти бежал. Потому что он там же, в павильоне, одну бутылку открыл и с удовольствием на ходу быстро выпил. От этого опьянение перешло в несколько более глубокую фазу, а писать захотелось нестерпимо. Он танцевал, приседал и даже завывал в лифте. Потом он подскочил к двери своей квартиры, позвонил, потому что, если бы пришлось самому возиться с ключами, он бы обмочился. Он исполнил чечётку у запертой двери и, когда наконец ему открыли, Варя открыла, он промчался в туалет не разуваясь.

– О-о-о-ой, ой, ой, ой! – говорил он, встречая облегчение. – Слава богу! Ё-моё!.. Да, девчонки, – сказал он, выходя из туалета в прихожую, – чуть было не вспомнил детство. Таня, только не надо сцен! – сказал он, увидев напряжённое лицо жены. – Я сразу говорил, что буду выпивать. У нас что, с этим проблемы, что ли?! Так что не надо на меня так смотреть. – Он действительно удивился, жена никогда не ругала его за санкционированные и объявленные возлияния.

– Граф умер, – холодно и даже обличительно сказала Варя, с вызовом развернулась и ушла.

Андрей замер на полушаге, два раза моргнул.

– Как умер? – спросил он и увидел, что у Татьяны лицо на самом деле опухшее от слёз и в глазах стоят слёзы. – Когда?

На эти вопросы она не ответила.

– Где он? – ещё спросил Андрей.

Татьяна неопределённо махнула рукой в сторону гостиной, или, как они обычно говорили, зала.

– Машу я увела к соседям. Не знаю, что делать. Я к нему не могу подходить… Закрыла его покрывалом… – Она говорила голосом, в котором не было воздуха, и как только сказала, заплакала. – Андрюша… парень наш умер! Так тихо умер!

Приятное опьянение сразу превратилось просто в неуместную неверность движений и вялость губ. Андрей разулся, поставил рядом с ботинками на пол бутылку пива, которая торчала из куртки, и шагнул в комнату, куда показывала жена.

Там на полу, между диваном и телевизором, лежало старое-старое покрывало, которое было покрывалом лет пятнадцать назад, а потом превратилось в подстилку для пикников и местного речного пляжа. Под покрывалом лежало невидимое Андрею тело его собаки.

Он подошёл к нему и присел на корточки. Татьяна зашла следом и плача говорила довольно быстро.

– Он поел ещё днём, повеселел. Потом лежал спал. Я в спальне Маше читала, Варя у себя… И вдруг слышу… Выхожу сюда, а он уже лежит здесь… приполз… Я как только его увидела, он на бок завалился, лапы у него вытянулись, и он выдохнул… Так долго-долго выдохнул… Шумно выдохнул, и всё! И всё!!! Он ко мне, Андрюша, полз, – она зарыдала, Андрей встал и обнял её. Она какое-то время не могла справиться с рыданиями. – Я не знаю, что делать. Машу увела к соседям. Она его ещё не видела, она ещё не знает. А он лежит здесь… Я не могу! Андрюша, унеси его, пожалуйста, унеси! Я себе не прощу! Погубили парня, сами погубили, – она разрыдалась, отстранилась, ушла в ванную и там открыла воду.

Андрей снова присел, поднял покрывало и отложил в сторону. Граф показался ему каким-то маленьким.

Он и так был не очень крупный, меньше нормы, а тут… Он лежал на боку, лапы вытянулись, из приоткрытой пасти вывалился язык, и на пол натекло. Глаза собаки были приоткрыты и не блестели. Андрей заплакал на выдохе.

– Прости, прости, – плакал он.

Не верилось совершенно. Не верилось!

А ещё надо было что-то делать. Немедленно! Он погладил собаку по груди, Граф ещё не остыл. Тогда Андрей снова накрыл его и пошёл на кухню. Татьяна была уже там. Они немного поговорили. Андрей благодарил бога, что жена его не упрекает, потому что сам он казнил себя страшно.

Потом он звонил Боре. А кому можно было ещё позвонить? Опытный в разных делах и незаменимый Боря в этот раз был пьян, приехать не мог и не представлял, что нужно в этой ситуации делать. Никто ничего не мог подсказать. Андрей даже позвонил тем людям, у которых когда-то купили Графа. Они жили за городом, услышав о случившемся, они сердечно посочувствовали и сказали, что двух своих прошлых собак похоронили прямо на своём участке под берёзкой. Все предлагали подождать до утра и как-то помочь. Но Татьяна умоляла унести Графа. Она именно что умоляла.

Андрей растерялся. Сам Андрей за руль сесть не мог, чтобы куда-то отъехать. Друзья, которых он обзвонил, все либо были на дачах, либо тоже кто много, а кто немного выпили по случаю субботы и вообще. А Татьяна не требовала, она умоляла. Она говорила, что надо привести Машу домой от соседей, но она пока ничего не может ей сказать и объяснить. И ещё она не хотела, чтобы Маша видела мёртвого Графа. Машу надо было забирать как можно скорее. Потому что соседи были недовольны.

В том, как вели себя соседи, через сочувствие сквозило… мол, чего так убиваться-то, ну умерла собачка, ну, жалко, а тут люди каждый день мрут и гибнут, людей, мол, надо пожалеть, а они из-за собаки такое горе устроили. В общем, в таком духе.

А Андрей не мог ничего придумать.

Варя поплакала в своей комнате, потом вышла с заплаканными глазами, всем своим видом она обвиняла родителей, а особенно Андрея, во всём. Потом она тихо и искренне посидела на диване рядом с Графом, не снимая покрывала, погладила его и молча ушла к себе с удивительным и каким-то хорошим лицом.

Андрей ничего не придумал. Он сходил к соседу, разбудил его и взял у него небольшую военную лопату в чехле. Опьянение перешло в сильную головную боль и усталость. Татьяна тем временем собрала все графовы вещи в небольшую кучу. Она сидела в прихожей на маленькой табуретке, смотрела на то, что собрала, и было видно, что взгляд её расфокусировался и плакать она больше не будет.

Перед ней лежали Графов тюфячок – его постель – две миски, Татьяна зачем-то их помыла, ошейник, два поводка, намордник, несколько игрушек и синий с красным резиновый мяч. Андрей посмотрел на это и подумал, что собачья шерсть ещё долго будет попадаться им на глаза дома, в машине, на одежде… везде.

Потом он пошёл к собаке. Ругая себя за брезгливость и отвращение к мёртвому своему псу, он переложил окоченевшее уже тело на то самое покрывало, которым тело было укрыто. Он подтёр пол и выбросил тряпку в мусор. Прежде чем завернуть собаку, Андрей подумал и положил рядом с Графом его ошейник, неновый потёртый поводок, хотел положить намордник, но вспомнил, что Граф его не любил и всегда крутил головой, чтобы его не надевали. Он не стал его класть, а положил ещё любимую Графову игрушку, резинового зайца с изжёванными ушами. Этого зайца Андрей купил задорого в специальном собачьем магазине в Германии, когда ездил туда на выставку страховых технологий и услуг.

Когда он укладывал всё это, ему даже подумалось, что так укладывали в могилы древним людям всё, что им было необходимо и дорого. Потом он завернул пса и его вещи в одеяло и завязал свёрток бельевой верёвкой.

Татьяна тем временем сходила выбросить остальные вещи.

– Не смогла в мусорный бак бросить, положила рядом с мусоркой. Всё новое почти. Он такой аккуратный был, – сказала она, вернувшись, вздрогнула, увидев свёрток, лицо её снова сморщилось от плача без слёз. – Вот пожил с нами паренёк, порадовал нас, и всё. А мы не уберегли, – она нагнулась, прикоснулась к свёртку, но тут же махнула рукой и выпрямилась. – Куда ты его?

– Не знаю. Похороню где-нибудь. Придумаю. Не волнуйся.

– Только мне потом не говори где, – сказала она, держа руки у лица. – Пойду за Машей, и ляжем спать. Андрюш, ты не заставляй меня волноваться, пожалуйста.

– Давай, милая, я скоро. – Андрей говорил это уже на пороге, обутый, держа свёрток в руках. – Лопату мне подай, пожалуйста.

В лифте он увидел следы когтей своей собаки, которую держал теперь не на поводке, а в руках. Граф всегда от нетерпения вставал на задние лапы и скрёб дверь лифта, причём всегда начинал делать это, когда проезжали второй этаж. Чувствовал и знал. Андрей подумал, что ещё многое и многое будет ему напоминать о его собаке. И ещё он успел подумать, что уже точно нужно немедленно сделать дома ремонт, который давно назрел. Поклеить новые обои и поменять кое-какую мебель. Диван-то уж обязательно. Неприлично жить с таким диваном. А Граф в их отсутствие на него забирался и даже не раз прятал, как ему казалось, в нём свою кость. Андрей вышел во двор и растерялся. Двор девятиэтажного дома, в котором они жили уже больше десяти лет, был полностью, что называется, благоустроен. Стоянка с машинами, в том числе и с Андреевой машиной, детская площадка, две убогие клумбы с уже поникшими цветами, на это нечего было даже смотреть.

Он задумался. Двор, как двор. Соседние дворы были, по сути, такие же. Он понял, что плохо знает подробности своего района. С Графом он ходил до детского сада и до стадиона, где была собачья площадка. И ещё он знал, как пройти к магазину – и всё. Да, и, конечно, школа. Варина школа была рядом, а школа, где он сам учился, находилась чуть дальше. Он прожил в этом районе почти всю жизнь, но новых подробностей не знал. И даже не знал, как пройти дворами до своей бывшей школы. Он постоял немного, перехватил становящийся тяжёлым свёрток поудобнее, лопату пристроил под мышку и пошёл в сторону школьного двора. Дорога была освещена пятнами фонарей, люди попадались редко. Два одиноких мужика встретились один за другим да группа молодых ссутулившихся парней шла молча и помигивала огнями сигарет. Таких парней он с детства опасался, и эта опаска не прошла до сих пор. Парни прошли мимо молча, видно, где-то они на сегодня своё отшумели. Но Андрей посторонился, потому что те сторониться даже не собирались.

В школьном дворе всё было как-то чертовски аккуратно. «Хороший у них директор», – подумал Андрей и вспомнил свою школу и двор. Там было где разгуляться. Заросли сирени и какие-то кустарники, заброшенное футбольное поле, руины теплицы и масса потайных мест. Там курили, сидели с девчонками… А тут негде было найти участок незаасфальтированной или неухоженной земли. «Бедные дети. – И ещё подумалось Андрею: – Как же им тут худо должно быть. Наверное, метут эту территорию, как проклятые. Ужас какой!» Он прошёл школьный двор насквозь, постоял на спортивной площадке с железными турниками, посмотрел по сторонам. Но земля была посыпана гравием и хорошо утоптана. Он зашагал дальше. Он шёл на свет огней телебашни и вспоминал, что эти огни всегда вызывали у него тоску и скуку. Но он шёл, потому что там, в той стороне, был кинотеатр, небольшой городской парк и ещё какие-то пространства. В том кинотеатре он давно не был и не знал, как к нему пройти через дворы. Но он помнил, что надо двигаться в направлении телебашни. Свёрток тяжелел, лопата стала выскальзывать из-под руки. Тогда он взял лопату двумя руками и прижал ею свою ношу к груди. Так показалось намного удобнее, но ненадолго.

Было прохладно, неуютно, но, самое главное, было, как бы это сказать… всё было не так. Не так, как днём. Он чувствовал, что теперь на улице ему не нужно было находиться.

Проходя мимо трансформаторной будки, он услышал гудение и звон мощнейшей электрической энергии. Он увидел неплохое место за этой будкой: кустарник и забор. Но возле такого серьёзного объекта, как этот клубок гудящего электричества, копать ему как-то не захотелось. К тому же именно возле этого трансформатора было совсем темно. Лампа ближайшего фонаря, видимо, сгорела. «Да-а-а, отсюда электричество идёт ко всем фонарям, а тут темно. Вот так всё в жизни…» – подумал и усмехнулся он. Проходя мимо детского сада, он попытался вглядеться в темноту, которая была за оградой. Над дорогой светил фонарь, а там, за оградой, густела темнота. Там угадывались детские домики, деревянные горки, грибок песочницы.

– Чё смотришь, мужик? – раздался голос из темноты. – Не нас ищешь? – и несколько невидимых парней и одна или две девушки громко засмеялись из темноты.

Оказывается, на веранде детского сада сидела компания, а Андрей их и не видел. Сам же он был освещён фонарём.

– Ты чё, отец, клад закапывать пришёл? Так давай его нам сразу! – крикнул другой невидимый парень. И снова смех.

– Ну куда ты, родной? – прозвучал совсем грубый голос. – Поделись с нами, куда бежишь? – и смех.

Андрей уже быстро уходил прочь. Он не боялся преследования, он слышал, что ребята совсем юные и, скорее всего, просто красуются перед своими девицами. «Да и, может быть, ребята неплохие, просто полуночничают на улице, пока зима не настала», – рассуждал он. Сколько он сам просидел по таким вот детским садикам и скверам. А ещё Андрей отчётливо представил, как он теперь выглядит. Ночью, с лопатой и большим чем-то, завёрнутым в пёстрое покрывало.

– Бред какой-то, – вырвалось у него.

«Как же так? Должно же быть что-то, какая-то служба или сервис, который этим занимается», – рассуждал он уже не вслух. «Куда-то же девают собак, кошек, которые умерли. Наверняка есть какой-то телефон или информация… Просто я не знаю».

Он вспомнил всякие телевизионные репортажи о собачьих парикмахерских, собачьих и кошачьих гостиницах и даже дантистах. Вспомнил про то, что где-то в Англии собакам даже, если верить телевидению, вставляют зубы. «Что-то подобное должно быть и у нас. А как же?! Собак то полно! И больших собак!» Но он ни разу не слышал про собачьи кладбища. У него тут же мелькнула мысль, мол, почему этот бизнес никто не освоил. Но почти сразу Андрей подумал, что такое кладбище наверняка есть или должно быть, но он про это тоже ничего не знает. Не был он ни серьёзным любителем футбола, ни собачником настоящим тоже не был. «Но куда-то же девают мёртвых собак, куда-то они все деваются?!» – думал и думал он.

Андрей шёл через двор длинного высокого дома, здесь было светлее от всё ещё редких горящих окон и огней у подъездов. Возле детской площадки стояли два мужика и курили, у их ног лежали две собаки: овчарка и дог. Наверное, мужики с ними гуляли и остановились покурить и поболтать. Было уже далеко за полночь, но наступало воскресенье, и можно было так стоять и курить. Овчарка, завидев Андрея, вскочила, натянула поводок и залаяла. Своим рывком она чуть не опрокинула хозяина.