Текст книги "Заветное слово (сборник)"

Валерий Сдобняков

Утро на озере

Медленно, почти незаметно расплавлял собою рассвет тёмную густоту ночи. Было такое впечатление, что наступающий, заливающий собой свободное пространство бледно-светлый, какой-то серый свет пробивается в толщу ночи и рвёт её на клочья. А эти клочья прячутся в низком, растущем около самой воды кустарнике. Но и там тьму находит всепобеждающий рассвет. И темнота не в силах более бороться с противником, который сильнее её, уходит.

Рассвет всё смелее и смелее приобретает свои права на землю. Вот и серота, которая была в первом световом вестнике дня, исчезла. Свет стал чист, лёгок и прозрачен.

Над озером, у которого мы расположились ещё вчера вечером, когда приехали сюда специально, чтобы встретить рассвет на природе вдали от города, от его шума и суеты, поднялся густой и белый, как молоко, пар. Он лежал так, будто был заранее ровно обрезан, словно кто-то взял и срубил верхний неровный слой, чтобы тот не нарушал красоты и гармонии природы. Верхние слои белого неспокойствия уже порозовели от первых пробившихся на востоке лучей солнца, и от этого стали ещё краше.

Пар уходил прямо из-под ног куда-то к центру озера.

Мы сидели около самой воды, но её почти не видели. Лишь изредка она мутновато поблескивала, показываясь в том месте, где плотная стена испарений разрывалась. Мы видели её до тех пор, пока белая густота не поглощала её, заливая собой разорванное место.

Лося все мы увидели почти одновременно. Вернее, не самого лося, а только голову, которая метрах в ста от нас плыла над белым густым паром. Казалось, лось не идёт, а бесшумно плывёт, едва касаясь земли. И вообще, настоящий ли он, живой ли? А может быть, просто мираж? Вот голова уже начала удаляться от нас. Большая, с широкими, наверное, очень тяжёлыми рогами. Лось так величаво, легко и грациозно нёс их, что о том, как тяжелы рога, можно было только догадываться.

Первые разрозненные лучи раннего солнца осветили их, как бы пытаясь выделить каждый выступ, каждую веточку. Зачмокала прибрежная грязь, зашуршала высокая невидимая нами осока, и едва слышно издала какой-то еле уловимый звук вода от погрузившегося в неё большого, сильного тела. Голова исчезла.

Через некоторое время зашумел и затрещал сухой кустарник на другой стороне озера. Наверное, лесной великан проходил через него, уходя от озера и от нас.

Мы сидели и молчали. Говорить не хотелось. Да и о чём говорить? Всё увиденное запало каждому в сердце, и всё это нужно почувствовать, осознать и запомнить. Каждый из нас и это озеро, и белый пар над водой, и лося увидел по-своему, своими глазами. В такие минуты раннего пробуждения у каждого свои глаза. И видят они у каждого по-своему.

Я увидел всё это так, как и описал.

Белка

В лесу было тихо. Так тихо, что когда вслушиваешься, то слышишь только чуть нарастающий звон в ушах – звон тишины. Деревья в эту холодную зимнюю пору стоят не шевелясь, будто застыли в напряжении, ожидая крепких морозов. Вся земля вокруг них припорошена белым снежком, сквозь который около самого ствола дерева ещё видны трубочками скрученные замёрзшие листья. И всё вокруг такое сказочное, что захватывает дух.

Отчего-то начинает неспокойно, сильно стучать сердце. Стоишь и чувствуешь: сейчас что-то должно произойти. Просто не может не произойти. И оно происходит!

Лёгкий, громко раздавшийся в лесной морозной тишине шорох заставил меня вздрогнуть и повернуться назад. Большую поляну, круглую и ровную, без единого бугорка, быстро перебегала большими скачками белка. Этот маленький, пушистый, до умиления красивый зверёк остановился на противоположном от меня краю поляны и застыл, как бы предлагая мне полюбоваться собой. А я и на самом деле залюбовался. Стоял затаив дыхание и боясь пошевелиться, боясь спугнуть её – эту лесную красавицу, и появившуюся на свет, наверное, только для того, чтобы вот так радовать человека, размягчать его душу, наполнять добротой сердце, чтобы люди становились отзывчивее друг к другу, к прекрасному нашему лесу, к природе, окружающей человека от его рождения до смерти.

Белочка ещё постояла, покрутила маленькой, с острыми ушками, головкой в разные стороны, выискивая что-то. Потом постояла ещё чуть-чуть и вдруг прыгнула на дерево, быстро взбежала по стволу на самую макушку. Оттуда прыгнула на другое дерево и вскоре скрылась с глаз, затерялась между тёмными стволами.

Я ещё долго стоял на краю поляны. Всё ждал чего-то. А чего, и сам не знал. А может, и не ждал вовсе. Мне было просто хорошо здесь и радостно, что где-то рядом прыгает с дерева на дерево маленькая лесная хозяйка – белка.

Глубокой осенью

Лес глубокой осенью. Тихий, задумчивый, какой-то настороженный в ожидании зимы, он встречает каждого не птичьим щебетанием и не глухим шорохом опадающей листвы середины осени, а тишиной, до краёв заполняющей всё вокруг. Тишиной удивительной. Ненастоящей. Сказочной. Всё вокруг застыло, будто по заклинанию доброго волшебника, заснуло чутким сном.

Идёшь по такому лесу и вдруг чувствуешь за своей спиной чей-то пронзающий, настороженный взгляд. Оборачиваешься и… видишь дупло в старом, почерневшем от времени стволе берёзы. Кора на дереве прорезана глубокими морщинами, неровными, шершавыми, как руки старого рабочего.

Да, время не жалеет и деревья, на них оставляет свои следы, как и на человеке. И это дупло – тоже след времени, след безжалостный, но понятный. Нет в жизни вечного. Всё рождается, и всё умирает, исчезает, порой бесследно. И очень не хочется, чтобы бесследно исчезали такие леса, безжизненно молчаливые поздней осенью.

Хотя это только кажется. На самом деле лес полон жизни. Она – в птицах, хоть и безмолвных: их теперь меньше, чем летом, но они постоянно прыгают, бесшумно перелетают с ветки на ветку.

Уходить не хочется, но день быстро угасает. Сгущаются сумерки, и ничего не остаётся, как уехать домой, в город, простившись с лесом до следующей встречи.

Тропинка

С высокого речного берега она круто спускалась вниз. Коричневой змейкой тянулась по склону, густо заросшему кустарником и деревьями, с трудом пробивалась в высокой траве весёлым извилистым ручейком. Тропинка эта оказалась капризной; она часто виляла, уходила в сторону; порой забиралась на бугорок и вдруг – пропадала. Взгляд отыскивал её не сразу, она объявлялась неожиданно далеко впереди. Натыкаясь на старые деревья, вставшие на её пути, она, огибая их мощные шершавые стволы, указывала путь дальше. А где-то высоко-высоко над головой шумит зелёная крона этих могучих деревьев, как бы неспешно, басовито что-то рассказывая всей округе – с перерывами, тяжёлыми вздохами, покачиваясь из стороны в сторону. А вот и слушатели: молодые деревца столпились около этих великанов и не шелохнутся. Внизу ветерок слаб, неразличим: наверное, тоже молод, как и эти деревца – внуки и правнуки старых деревьев. Вверху же со старыми великанами разговаривает взрослый, сильный речной ветер.

Продолжая замысловато петлять, тропинка бежит дальше…

Она бежит, бежит, всё ниже и ниже спускаясь к подножью холма; ныряет под обнажённые тёмные корни, пробивается сквозь низкий кустарник ивняка и, выныривая из-под его тени, сливается с жёлтым прибрежным песком.

Всё. Больше её нет. Она сделала своё дело – привела меня к Клязьме.

Я с благодарностью повернулся назад и увидел, как тропинка, бывшая только что моей, бежит обратно вверх, чтобы встретить следующего путника и так же вывести его к реке, показав по пути множество чудес. И я говорю тропинке спасибо за то, что она, такая крохотная, выводит путников к большой реке.

Клязьминский лес

Встал я рано. В лесу тихо и сыро. Обильная роса, осыпаясь с травы на сапоги, делала их гладкими и блестящими, будто покрывая лаком или натягивая прозрачную плёнку.

Медленно всходило солнце. Сначала лишь позолотив верхушки деревьев, оно постепенно наполняло собой всю округу. Вливаясь тонкими струйками в просветы между деревьев, заблестело на траве, заиграло на ней маленькими водяными шариками росы.

Исчез предутренний сумрак с полян. Те вспыхнули огоньками красных, ярко-синих, жёлтых, оранжевых цветов.

Деревья, умытые солнцем, оделись каждое в свой неповторимый наряд. Вот берёза – белая, с тёмными поперечными прожилками, похожими на следы от маленьких кусочков сажи. Будто поднял ветер эти кусочки с кострища и потащил за собой; но попалась на его пути берёза – белая, чистая; пронесся около неё ветер и испачкал: маленькие кусочки не смогли затмить прелести белой красавицы; лишь след оставили на чистой берёзовой коже, но от этого берёзка стала ещё краше.

А сосны – зелёно-золотистые. Возле них земля, словно замысловатым ковром, покрыта множеством тонких сухих иголочек. Вступаешь на них – и слышишь хруст, приятный и вкусный, будто печенье сладкое разламывают…

Воздух пахуч до лёгкого головокружения, прозрачен. Видно далеко с пригорка. Вон целое семейство лисичек разместилось около упавшего дерева. Оно уже почти сгнило, покрылось слоем жёлто-зелёного мха, внутри ствола – коричневая труха. Но лисичкам здесь хорошо, их много. Одни больше, другие поменьше, а третьи ещё только выбиваются из-под прошлогодней травы и листьев, высовывают крохотные яркие шляпки-бусинки к солнцу.

Недалеко от грибов застыла ящерица. Расцвеченная под цвет земли и травы, она почти не заметна для глаза. Будто это старый сухой сучок, неровный, обветренный, валяется на земле. Стучу неподалёку ногой. Не двигается. Стучу ещё раз, уже ближе. Результат тот же. Вот хитрюга! Я вижу, как глазки-зёрнышки зорко наблюдают за моим сапогом. Но я больше не нарушаю покоя ящерицы, отхожу прочь. Через несколько шагов оглядываюсь: ящерица, сорвавшись с места, петляя, стремительно скрывается в защитнице-траве…

И так я ещё долго брожу по приклязьминскому лесу, слушаю птиц, любуюсь цветами, пока не выхожу к самой реке.

Вот и пришло время расставаться с тобой, добрая, уютная русская река. Так хочется, чтобы всё увиденное хранила ты вечно. Радовала и врачевала души приходящих к тебе.

Я в последний раз присел на берегу. Медленно, раздумчиво несла свои воды древняя река. Скоро я сяду на катерок и по этим водам уплыву в Вязники. Оттуда поеду домой, но образ реки буду хранить в памяти и сердце долгие годы, вновь и вновь возвращаться к её берегам, лесам, тропинкам.

Удивительно притяжение Клязьмы, и подчиняться ему – в радость!

Ёрш

В тот хмурый летний день, с моросящим дождём и воздухом, напоённым знобящей сыростью, вода в Оке была тёмной, недовольно рябившей. Несколько отчаянных мальчишек, съёжившись, стояли на берегу с удочками. Погода для рыбалки не благоприятствовала, но детвора не уходила – ждала свою рыбацкую удачу.

И одному из мальчишек повезло. Поплавок, беспокойно метавшийся на волнах, вдруг резко ушёл под воду, и уже через мгновение небольшой скользкий ёршик, только что выдернутый из воды, бился на песке между камней.

– Эх, Сашка, повезло тебе!

– Покажи, какой?

– Чего поймал?

Мальчишки азартно загалдели, окружив счастливчика тесным кольцом. Вытягивая шеи, заглядывая через плечи передних, они хотели посмотреть на только что пойманную рыбу.

– Да ну её! – недовольно произнес рыболов, на удивление мальчишеской гурьбе. – Малявка!

Размахнувшись, он с силой швырнул ерша о камень. Мальчишки ахнули. Ёрш продолжал трепыхаться. Тогда, подняв рыбку с песка, Сашка вновь заговорил:

– Ты ещё жива? На, получи ещё!

Он опять швырнул несчастную рыбку о камень.

Мальчишки стояли, сбившись в кучку, и молча, со страхом и жалостью смотрели на мёртвого ерша, совсем недавно доставившего им столько радости.

Я не выдержал и подошёл к горе-рыбакам.

– Что же вы наделали? Зачем рыбу загубили? Не нужна – так пустили бы обратно в реку!

Один мальчишка подбежал к камню, поднял ёршика и пустил в воду. Но тот не уплывал, а, перевернувшись вверх брюшком, покачивался на поверхности.

– Да ладно вам учить! – смело, не смущаясь, возразил мне Сашка. – Рыбу из Оки всё равно есть нельзя – керосином пахнет, нефтью. И потом, она всё равно вся передохнет. Вон, – Сашка кивнул на воду, – один мазут в реке!

– Так что ж, надо делать ещё хуже? Травить и убивать всё живое?

Так, по-взрослому, мы спорили с Сашкой (ему было лет четырнадцать-пятнадцать), но я так и не смог его переубедить. Я говорил, что все мы – единое целое с природой. И прожить без чистой реки, без живущей в ней рыбы, пусть даже самой меленькой, тоже невозможно, как без ухоженной земли, невырубленного леса, незагрязнённого воздуха. Всё это дано нам, людям, для нашей жизни. Поэтому пользоваться всем этим богатством надобно разумно, бережно и ответственно. Но над всеми моими словами Сашка откровенно смеялся.

– Пройдите по берегу: по трубам в Оку чего только не сбрасывают – всякую грязь, отходы. Что ж, когда город строили, не знали, что делали, были глупее вас? Или вон пластиковые бутылки, упаковка вдоль всей набережной навалены! Было бы нельзя – давно бы убрали.

Что я мог ему на это ответить? Ведь и сейчас, по прошествии многих лет, груды всякого хлама продолжают уродовать берега наших рек. Тут и торчащие из воды покорёженные ржавые балки, понтоны, останки судов. А у этого Сашки сейчас уже, наверное, растёт свой сын. И я думаю: кем он стал?

Из жизни Кольки…

…А рыбаку – горе!

Должен признаться, что на берега Клязьмы завели меня мои странствия не в первый раз. Ещё раньше я любил бывать здесь весной. Тогда от Вязников небольшим катером добирался до знакомой деревни, сплошь окружённой водой, превращающейся на какое-то время в остров. Вешний разлив отделял её вместе с сосновым холмистым бором от остальной суши. И как любо, словно в зачарованной сказке, было жить на этом острове; как вольно дышалось; и радость, невесть откуда поселявшаяся в сердце, долго не оставляла меня.

А прошлым летом произошло у меня одно интересное знакомство. Тогда в этой деревушке почти неделю я снимал дом у Прасковьи Ильиничны – доброй и заботливой старушки. По вечерам читал, работал за столом. Днями же бродил без устали по окрестным лугам да лесам, сидел с удочкой на берегу или просто валялся в траве у реки.

В одно такое утро, когда я, лёжа на берегу, наслаждался ярким тёплым солнцем и наблюдал за ленивым движением воды, жмурясь от ярких бликов, играющих на её поверхности, ко мне подсел мальчик лет восьми. Несколько минут он молча со мной разглядывал воду, а потом неожиданно предложил:

– Пойдём ловить рыбу в ямах?

– В каких это ямах?

– Я покажу, это за деревней. Может, ещё одну такую рыбину поймаем.

Я ничего не понял, и тогда мальчик терпеливо объяснил, что ямы – это крохотные озёрца и заводи, оставшиеся после половодья, в которых деревенская ребятня обыкновенными корзинами ловит рыбу. Воды в ямах мало, в них неглубоко. Но главное в том, что совсем недавно в одной из них удалось поймать удивительную рыбу, которую не только ребята, но и взрослые раньше никогда не видели.

– А как она выглядит? – поинтересовался я.

– Ну, такая чё-ё-рная… Да лучше пойдём! Вдруг поймаем, вот и увидишь.

Я согласился.

Корзина у Кольки – так звали его – была припрятана у самой реки в кустах. Слазив за снастью и вернувшись ко мне, он не без гордости заявил:

– Это – самая лучшая. У остальных ребят старые, а моя ещё крепкая. Из дома принёс… – и, что-то вспомнив и помрачнев, со вздохом отвёл глаза в сторону. – Эх и попало тогда за это от матери!..

Колька подвёл меня к заветной яме (а это действительно была яма глубиной почти с человеческий рост, но воды в ней оказалось не намного выше пояса Кольки), где он недавно поймал удивительную рыбу.

– Давай я буду защугивать, а ты води корзину и не поднимай, пока я близко не подбегу, – распорядился Колька.

– Ладно, – согласился я и, раздевшись, спросил: – Начнём?

Колька кивнул и осторожно, на цыпочках, пошёл к противоположному краю. Уже оттуда он громким шёпотом скомандовал:

– Заходи!

Я зашёл в воду, а Колька вдруг прыгнул в неё с обрыва и зашумел, ударяя руками по воде, побежав мне навстречу…

И так в течение получаса мы облазили всю яму, – а она была по диаметру метров пятнадцать, – взмутили воду, испачкались в тине, а Колька ещё и палец на ноге поранил, но, кроме четырех небольших окуньков, видно заплывших в яму во время весеннего разлива, ничего не поймали. Мальчик был явно расстроен, да и я начал сомневаться, есть ли здесь обещанная удивительная рыба. Колька мог что-то напутать.

– Пойдём к другой: может, там попадётся, – несмело предложил мне Колька и посмотрел так, что я, уже было готовый возразить, снова согласился.

В другой яме повторилось то же, что и в первой. Опять чудом попалось всего несколько окуньков. Я уже хотел позвать Кольку домой, когда тот, разгребая тину и ракушки в корзине, вдруг закричал:

– Вот она, во-от!! Я же говорил.

Колька держал в руке рыбу, окраской очень похожую на ерша, но гораздо большую по размерам. А какой большой рот, какой зубастый!

Довольные, мы вернулись со своей добычей в деревню, рассуждая о дивной рыбе, гадая о её происхождении.

Позже, уезжая домой, я пообещал Кольке написать, если удастся что-либо узнать об этой незнакомке… И вот в своём архиве, который я собираю уже давно, в папке, где хранятся вырезки из газет и журналов о природе, я обнаружил заметку Василия Пескова с фотографией рыбы ротан. Да это же наша с Колькой добыча! Вот что пишет об этой рыбе автор: «У себя на родине, на Амуре, ротан живёт в многочисленных, остающихся после разлива, пойменных бочагах… И потому, оказавшись на новоселье, он очень легко и быстро прижился. В чистой проточной воде ротан встречается редко. Но пруды и озёра ему по душе, и он переводит в них даже лягушек». В. Песков также отмечает, что в средней России, в Москве, Рязанской области рыба эта распространилась очень быстро. Так она появилась и на владимирской земле, в Клязьме.

Позже, разговаривая со знакомым рыбаком, я спросил, не знает ли он чего о ротане.

– Я с малолетства в своей деревне в пруду рыбу ловил. И карась был, и карп. А теперь, – он с досадой махнул рукой, – ничего нет, всё пожрал ротан! Самого же его есть не станешь, нет вкуса. Словом, ребятне веселье, а рыбаку – горе.

Бабочка

Шедший впереди меня Колька вдруг остановился и, прижав палец к губам, показал глазами куда-то в сторону. Я осторожно повернулся, но ничего не заметил. А Колька пристально что-то рассматривал на широком стволе берёзы и, казалось, не дышал. Я, стараясь не шуметь, сделал несколько шагов вперёд и подошёл сзади к Кольке.

– Ты чего увидел? – шёпотом спросил я.

– Вон, смотри, какая красивая, – еле слышно ответил мне Колька и опять показал глазами на дерево. Я скользнул взглядом вниз по стволу и совсем у земли, негусто заросшей травой, увидел… бабочку.

Я опять посмотрел на Кольку, только уже удивлённо. «Что тут особенного?! Да и зачем шептаться! Она же не услышит». Хотел сказать всё это ему… и не посмел. Колька был так заворожён увиденным, что не замечал моего взгляда, а заговорить вслух я не смог. Что-то помешало.

Всё это продолжалось недолго. Бабочка вспорхнула и улетела. Но мы продолжали стоять молча. Колька первым пошёл дальше, даже не посмотрев в мою сторону. Я долго шёл сзади Кольки и никак не решался заговорить.

Остановились мы на поляне. Только тут Колька обернулся и, не глядя мне в глаза, словно извиняясь, сказал:

– А красивая она… правда?

Я утвердительно кивнул. В Колькиных глазах была благодарность.

Как лиса мышковала

Я не видел Кольку с лета. Крепко мы с ним тогда подружились. Обещал ему зимой приехать, посмотреть на лес заснеженный, на реку замёрзшую, да всё недосуг было. И вот я здесь, в деревне, и Колька, уже готовый, в сенцах дожидается, в дом не входит, стесняется.

Наскоро позавтракав, я поблагодарил хозяйку и вышел из-за стола.

– К обеду-то будете ли? Носит же вас, – с досадой в голосе спросила Прасковья Ильинична и недовольно покачала головой.

Одевшись, я вышел в сени. Колька сидел на лавочке у стены, большие кожаные варежки лежали рядом. Увидев меня, неторопливо встал, поздоровался, спросил, как доехал. Я ещё летом начал привыкать к Колькиной степенности. Он и тогда примерно так же встречал меня каждое утро, когда мы собирались с ним в лес или на реку.

На лыжи мы встали сразу около дома.

Погода хорошая. Легкий морозец, яркое солнце и совсем нет ветра. Мягко шуршит снег. Мы проходили через небольшое колхозное поле (я помню, летом здесь рос овёс). Шедший впереди меня Колька остановился. Я прибавил ходу.

– Лиса бежала, – сказал он. – Пойдём по следу?

– Откуда ты знаешь, что лиса? Может, собака?

– Собака по целине не побежит.

Мы присели на корточки и начали разглядывать след. Он был небольшим и глубоким в рыхлом снегу. В том направлении, куда бежал зверь, от следа тянулись неглубокие канавки. Видно, снега слишком много и зверь не мог лапы высвободить из него полностью. Вот и приходилось чертить ему эти канавки. Мы долго шли по следу. Несколько раз "наш" след пересекали похожие, но Колька безошибочно определял, по которому нужно идти нам. Лишь на минуту он останавливался, чтобы сравнить оба следа, а затем опять шёл вперёд. Два раза зверь подходил к берегу небольшого лесного озера, но почему-то на занесённый снегом лёд не шёл. Наконец у одного куста мы увидели, что снег под ним раскидан и примят, вокруг много следов, а из-под снега видна земля.

– Мышковала, – сказал Колька и, присев, засунул в яму руку, достав засохшую травинку, подышал на нее, затем поднес к носу, понюхал и сказал: – Сеном пахнет.

Голубь

Голубь никак не мог взлететь. Вперевалочку, неуклюже бегал он от маленького мальчика, пытающегося поймать его.

Но вдруг подбежал к стене дома и, прижавшись к ней, нахохлившись, застыл. Застыл в ожидании. Мальчик подбежал к стене и тоже остановился. Затем, нерешительно наклонясь, чуть дотронулся ручонкой до вздрогнувшего голубя и тут же отдёрнул руку. Голубь, чуть пробежав вдоль стены, вновь остановился. Мальчик опять подошёл к нему и, присев на корточки, начал осторожно гладить птицу. Испугавшийся поначалу голубь шевельнулся, но с места на этот раз не тронулся. А мальчик всё гладил его, что-то спрашивал и сам отвечал.

Голубь затих, он уже не вздрагивал от прикосновения руки, не пытался убежать.

Разбитое стекло

Мальчик нагнулся. Брошенный в него мячик, ударив в окно, разбил стекло.

Мальчишечья толпа сразу исчезла. Остался один мальчик. Из подъезда выбежала сердитая тётя в длинном халате и, увидев мальчика, закричала на весь двор:

– Ах ты, паршивец! Ты что наделал?

Мальчик, виновато опустив голову, сказал.

– Тётенька, я нечаянно. Прости меня.

И сердитая тётя, покачав головой, вздохнула и ушла в дом.

Тайна

Случилось это год назад в самый разгар лета. День подходил к концу. Я целый день бродил по лесу, устал и теперь возвращался в деревню, куда приехал отдохнуть к родным. На самой опушке леса, там, где стволистый лес переходит в мелкий и густой кустарник, увидел двух мальчиков. Они сидели на земле спинами ко мне и кого-то ласково уговаривали.

– Ну, пожалуйста, покажи лапку, не бойся, – говорил тот, что выглядел постарше. – Мы ещё раз посмотрим и покрепче забинтуем.

– Вы что здесь делаете? – как можно дружелюбнее спросил я у ребят, подойдя к ним поближе. Они оба, как по команде, повернулись в мою сторону и что-то загородили от меня спинами.

– Да вы не бойтесь. Я никому не скажу про вашу тайну.

Ребята не ответили. Они молча и пристально смотрели на меня, и я чувствовал, что им очень хочется рассказать про свой секрет и в то же время боятся открыть тайну.

И всё-таки они, не вытерпев, расступились. Большой грач беспокойно шевелился под кустом. На одной его ноге белела повязка.

– Что с ним?

– Он не может ходить, – ответил один. – Мы его лечим.

– Где же вы его взяли?

– На дороге. Мы ему зёрна носим, хлеба, воды.

– И он не убегает?

– Он не может.

Я сидел с мальчишками на опушке до тех пор, пока не начало темнеть. В деревню мы вернулись вместе.

А потом грач улетел.

Двери, двери…

Двери бывают разные. Большие и маленькие, деревянные и обитые кожей, красивые и некрасивые. Двери служат всем людям, но служат всем по-разному.

Есть двери служебные. Есть подъездные. А есть квартирные.

Идёшь по подъезду, спускаешься с этажа на этаж и будто мимо людских портретов проходишь. Все они разные, не одинаковые.

Первой бросается в глаза раскрашенная яркими красками, белой и красной, плоская, гладкая, с какой-то замысловатой, отколотой с одного боку ручкой дверь. Покрашена неровно, грязно. И первое приходит на ум при виде такой двери: живут за ней неряшливые, очень неопрятные люди. Другая же, наоборот, совершенно обыкновенная, выкрашенная в тёмно-коричневый цвет, со скромной железной ручкой. Всё вроде бы как у многих, но… Напротив двери выкрашен такой же тёмно-коричневой краской маленький квадратик на лестничной площадке. Очень маленький, как раз чтоб до других дверей не доходил – экономные хозяева.

Проходишь ещё два этажа и прямо упираешься в другую, обитую кожей, поблёскивающую медными шляпками гвоздиков дверь. Только смущают уставившиеся прямо на тебя четыре железных глаза замков и отражающий свет от окна круглый глазок. Сразу же представляется внутренняя часть двери с цепочками, защёлками.

Двери… двери… Сотни дверей. И каждая будто чей-то портрет.

Березка

Я обратил внимание на эту старую, согнутую временем женщину ещё весной. Мимо большого девятиэтажного дома двигался нескончаемый поток людей, куда-то торопящихся, чего-то несущих, а она не спеша расчёсывала граблями землю в маленьком, как будто игрушечном, палисаднике.

На другой день она, ворочая большой лопатой, вскапывала землю в этом палисаднике, а около невысокого заборчика, в самом уголке, посадила маленькую молоденькую берёзку.

Затем всё лето я видел эту женщину, проходя домой с работы мимо этого палисадника. Она постоянно что-нибудь делала на своём зелёном, окружённом со всех сторон асфальтом, островке. Поливала, собирала мусор, который, наверное, по неосторожности бросали туда люди, но чаще всего я замечал её около берёзки, которая, будто благодаря свою хозяйку, весело зеленела всё лето.

И вот совсем недавно я увидел большое человеческое горе. Я проходил мимо уже ставшего таким привычным палисадника и невольно остановился. Маленькая красавица берёзка была сломана, а около неё, стоя на коленях прямо на снегу и плача, перевязывала её старая женщина.

Я помог женщине перевязать березку тряпочкой, затем сам затянул, чтобы было крепче, бечёвкой. Нам обоим очень хотелось, чтобы берёзка выжила.

Бумерангом

День был самый обыкновенный. Чуть ветреный и солнечный. И то, о чём хочется рассказать, тоже невесть какая новость. Многие наверняка видели такое. И всё-таки…

Первый эпизод произошёл в автобусе. Мужчина и мальчик лет десяти стояли впереди меня и о чём-то разговаривали. Я попросил мужчину передать деньги за билет. Тот передал, продолжая при этом разговор. А мальчик вдруг спросил:

– А мы будем покупать билеты?

Мужчина засмеялся:

– Лучше бесплатно проедем, а потом тебе мороженое купим…

В тот же день, вечером, я оказался свидетелем другого случая.

Мальчик ел конфету. Скучая, посматривал по сторонам. Как он обрадовался, когда, весело виляя хвостом, к нему подбежала собачонка. Конфету они поделили. Рядом на скамеечке сидела женщина.

– Что, Женя, друга нашёл? – спросила она. Мальчик широко улыбнулся и утвердительно кивнул головой.

– Тогда угости ещё. – И женщина достала из сумки другую конфету. Мальчик и её отдал собачке, а когда та съела угощение, то они начали бегать друг за другом, наполняя округу весёлыми криком и тявканьем.